Глава 13
(Информация для тех, кто читает книгу "по продам": В главе 10 произошли косметические изменения, чтобы её содержание лучше стыковалось с происходящим в этой. Изменения пока отмечены курсивом. )
— Говорить надо так, словно держишь во рту горячую картошку… "Вхат… вхат из ит?" — объясняет кому-то староста Алла Кущина.
Иногда мне кажется, что "русский-школьный" диалект завезли на территорию нашей страны ещё в начале двадцатого века либо недобитые интервенты, либо прогрессивные журналисты вроде Дин Рида. С тех пор он развивался параллельно оригиналу, мало где с ним пересекаясь.
Самое забавное — это снобизм самих "иностранок", как с гордостью именуют себя школьные училки инглиша. "Настоящий англичанин тебя бы не понял…".
Где, скажите мне, Аллочка Кущина может в эти времена встретить настоящего англичанина? В гостинице "Интурист"?!
И пойдут потом туда такие бывшие отличницы и комсомолки… И встретят… "Америкен-бой… уеду с тобой…".
Кстати, если с Кущиной снять дурацкие очки, и хорошенько её расчесать… Стоп! Гоню от себя крамольные мысли. Моя личная жизнь и так, едва начав приносить удовольствие, постепенно запутывается.
Вон Лиходеева уже бросает косые взгляды. Только страх перед экзаменом мешает ей устроить разборки прямо здесь и сейчас. "Где ты шлялся, кобель?!" — сурово вопрошают ее глаза.
Подчеркнуто игнорирую. У нас тут серьёзное мероприятие как-никак, Нечего балаган устраивать на потеху публике.
Английский, между прочим, единственный предмет, который Лиходеева знает неплохо. Сейчас она стоит у стеночки в стороне от всех и что-то тихо шепчет про себя. Только губы движутся. То ли неправильные глаголы повторяет, то ли проклятья в мой адрес посылает. Не вовремя вспоминается про бабку-ведьму.
Одиночество школьной принцессы бросается в глаза. Девчонки поглядывают на нее с любопытством.
К Лидке подруливает Копчёный. По случаю экзамена, он наряжен в пиджак с галстуком. Даже лихие неформальские патлы прилично расчёсаны. Он вальяжно опирается о стену, нависая над тонкой фигуркой. Говорит что-то. Лидка шипит в ответ.
Копченый удивлён. Он привык к другому обхождению. Склонив голову, он шепчет что-то Лидке на ухо.
— Иди на хрен, дебил! — говорит Лиходеева громко и разборчиво, — и ты сам, и твои друзья-утырки! Ты хотя бы что-то полезного в своей жизни сделал, дегенерат?! Только и знаешь, что самогонку жрать и пыль колхозную штанами мести. В говне родился, в говне и сдохнешь!
Лидка отрывается от стены и, сжав пальцы в кулаки, в мёртвой тишине уходит.
— Реветь пошла, — заключает Женька. — Чего это она?
— Понятия не имею, — пожимаю плечами.
— Влюбилась, наверно, — делает он неожиданный вывод.
Бубнёж в коридоре возобновляется с новой силой. Обсуждают Лидку, Копчёного, его приятелей. Судя по взглядам, меня тоже.
Особенно не нравится мне взгляд Копчёного. В нём ненависть и ни капли разума.
— Пошли, — хлопаю Женьку по плечу.
— Что, первыми? — пугается он.
— Перед смертью не надышишься.
Англичанка в кабинете удивляется не меньше, чем Женёк. Видимо, раньше мы в такой храбрости замечены не были. Вслед за нами в кабинет заскакивает, Аллочка и ещё две девушки заумного вида, имён которых я не знаю и не вижу причин узнавать.
Крохотный кабинет английского завален цветами. За учительским столом восседают сразу трое. По правую руку от худой, огненно-рыжей англичанки скалой возвышается Степанида. С другой стороны её подпирает классуха, которая сверлит вошедших подозрительным взглядом.
Женьке достаётся несложный билет с текстом про семью и увлечения. "Ай хев э мазе, э фазе, э дог энд литл систер". Радостно сопя он принимается за перевод.
Моя тема — любимые книги и фильмы. Хуже вариант я вытащить не мог. Мало того что я плаваю в кинематографе той эпохи. При этом абсолютно не помню, в каком году какой фильм вышел.
Верит ли уже слезам Москва? Улетел ли в Ленинград Женя Лукашин? Дурят ли голову боярам первые советские попаданцы, завхоз Бунша и обаятельный жулик Жорж Милославский? Понятия не имею!
А названия? "Кавказская пленница" — это что? "Кавказ призонер-герл"? А "Операция "Ы"?
— Можно? — в кабинет просовывается голова Лиходеевой.
Нос у неё покраснел, веки припухли. Точно, ревела.
— Подожди, пока кто-нибудь выйдет, — сухо бросает "англичанка". — Лиходеева, закрой дверь с той стороны, — добавляет она, видя, что Лида и не думает уходить.
— Пусть девочка зайдёт, — неожиданно роняет Степанида, — места ещё есть.
По слащавой улыбке директрисы понимаю, — она прикормлена колбасой. Злые взгляды двух других педагогинь показывают, что их ценным ресурсом обделили. Лиходеева-старшая знает, на кого делать ставку.
Лида проходит мимо, обдавая запахом духов, и садится точно за мной.
— Алик! — она тычет мне в спину ручкой. — Алиик! Аааалик!
Больно, блин!
— Чего тебе?!
— Нам надо поговорить!
— Ты офонарела?! — не выдерживаю, — здесь?!
— А где? — шипит она, — дома ты не бываешь.
— Ветров! — сурово говорит англичанка, — Лиходеева! Сейчас выйдете оба!
— Альберт, прекрати болтать, — Степанида игнорирует вторую фамилию, укрепляя мои подозрения. — Ты всех отвлекаешь!
Тычки в спину продолжаются.
— Алик… Аааалик…
Ненормальная. Меня бесит и в то же время восхищает её решительность. Вот что значит цельная натура. В голове всплывают образы для фотосессии, к сожалению, слишком откровенной для советской действительности.
— Лида, я зайду к тебе сегодня вечером, — шепчу, не разжимая губ.
Ещё не хватало из за этой фурии с экзамена вылететь.
— Точно?! Не врёшь?!
Точнее некуда. Я сам собирался наведаться к Лиходеевой в гости. Даже повод начал выдумывать, а тут она сама постаралась.
— Точно.
— Ну, смотри… если не придёшь… я тебя…
Хрясь! Узкая ладонь англичанки звонко припечатывает стол, мешая узнать, чем именно грозит мне обман темпераментной особы. Придушу… отравлю… зацелую и буду любить до самой смерти… Чёрт, не знаешь, что страшнее.
Первой отвечает Аллочка Кущина. Она бодро тарахтит про "Ландон из зе кэпитал…", эротично держа рот полуоткрытым. Воображает там картофелину. Англичанка одобрительно кивает. По закону подлости именно зубрилкам достаются самые лёгкие билеты.
Толкаю следом Женька. Главное правило для таких случаев — не успеть испугаться. Он выходит к доске. Англичанка бледнеет, оглядываясь на Степаниду. Кажется, она волнуется больше него.
Женёк медленно, но уверенно продирается сквозь текст. Лицо училки светлеет. Её губы шевелятся, словно она проговаривает каждую фразу вместе со своим внезапно обретшим голос учеником.
Не с языком у Женьки были проблемы, а с самооценкой. Любимый метод советской педагогики — выставить на "поржать" перед всем классом убил её напрочь. Но теперь "волшебная таблетка" от "ударенного током" Алика возвращает Женьку уверенность в себе.
У приятеля большое семейство. Под одной крышей вместе с его родителями живут дед с бабушкой, младшая сестра, двое котов и три собаки. Женёк говорит о них с увлечением, кажется, немного забыв, что изъясняется на другом языке. Он даже пытается шутить, рассказывая, как сестра не может поделить свою комнату с котами.
"Ваш дом слишком мал для вашей семьи?" — спрашивает англичанка… "too small…"
Коварный вопрос. Чтобы ответить правильно, нужно использовать другое наречие: "достаточно". Ещё на моей памяти преподаватели обожали эту подставу, поэтому мы с Женьком её заранее проговорили. Вот только само слово ему никак не давалось. Мой дом достаточно большой…
My home is big…
— Э…э… — не выдерживая подсказывает англичанка.
Я с места отчаянно машу рукой, чтобы запустить ассоциацию.
— И нах! — радостно выдаёт Женька.
Англичанка краснеет. Ничего не понимающая Степанида благожелательно кивает. Рука-лицо.
— Инаф, — поправляется Ковалёв и, получив заслуженную четвёрку, выкатывается из класса.
Следом отвечаю я. Решаюсь пройти по фильмам Гайдая, которые к этому времени уже точно "случились". Если Бриллиантовая рука у меня остаётся вполне приличной "The Diamond arm”, то Кавказская пленница трансформируется в "Kidnapping, Caucasian Style”, а "Иван Васильевич меняет профессию" в "Vasilievich: Back to the Future".
Алик в своём ответе использует реальные прокатные названия Советских фильмов на Западе.
Пять, — недовольно цедит англичанка, — но вот только твой акцент…
— А что с ним?
— Настоящие англичане тебя точно не поймут.
* * *
— Пивка бы сейчас!
Женька потягивается, стоя на школьном крыльце. В кои-то веки я с ним согласен. Облегчение громадное. Школьные годы чудесные остались позади. Для меня уже второй раз. Здравствуй взрослая жизнь.
Кошмар для взрослого человека — снова сдавать экзамены, зубрить и выслушивать глубокомысленное мнение учителей о себе. Что характерно — оно никогда не сбывается.
— Так что нам мешает? — говорю. — Пошли.
Сегодня у меня законный выходной. Даже Подосинкина не смеет посягнуть на день экзамена.
— Тут нельзя, — говорит взрослый человек Женька, — мамка узнает — уши оборвёт. В Кадышев надо ехать.
— Значит, поехали, — соглашаюсь, — заодно пора тебя кое с кем познакомить.
Кадышев — город старинный, не чета Берёзову. Местные краеведы из числа отставных военных утверждали, что он старше Москвы.
В доказательство приводились цитаты из летописи о князя Кадском, что был он "ликом дик и зело борз", за что, очевидно, и казнён кем-то из ранних Рюриковичей.
На бессонных советских кухнях не раз звучали слова, что проклятые самодержцы избавились от конкурента. Повернись история иначе, и кто знает, над каким городом сияли бы сейчас кремлёвские звёзды?
Косматые вольнодумцы в лице молодых учителей, которым не повезло с распределением, считали основателем города атамана Афанасия Кадку.
В монографиях его называли лидером крестьянского движения. "Движ" Кадка учинил немалый. Грабил он всех: бояр, купцов, поляков, стрельцов, и тех же крестьян, если у них было что брать.
Все окрестности Кадышева изрыты желающими найти "Кадкину казну". Её секрет лихой атаман унёс с тобой на плаху. Я уверен, что деньги прибрали к рукам ещё во времена лохматые. Просто люди были умные, и о своём счастье помалкивали.
Никакой город, разумеется, Кадка не строил. Рыл он землянки и схроны, в которых до сих пор ломают ноги невезучие грибники.
Но чтобы переловить его братву, здесь поставили острог, вокруг которого, как в самом безопасном месте, завелась торговлишка и осел народ.
Город рос, окутывался пеной яблоневых садов и колокольным звоном мужского монастыря. Кадышевские купцы славились до самого Нижнего Новгорода своей горластостью и вороватостью.
Сейчас купеческие торговые ряды превратили в овощные склады. Даже посреди июня от них несёт плесенью и могильным холодом. Развалины монастыря, которые не смогли разобрать на кирпичи даже вооружённые кувалдами строители коммунизма, зияют пустыми окнами..
Зато Кадышевская пересыльная тюрьма остаётся главным градообразующим предприятием, а возле неё по-прежнему шумит колхозный рынок. Есть в этом мире хоть что-то постоянное.
Потёртый, но опрятный, словно пьющий интеллигент, Кадышев сохраняет провинциальный лоск. Здесь есть даже кафе-мороженое — невероятный шик! Туда я и выманиваю Людмилу Прокофьевну из её подвального логова.
Разговор нам предстоит некабинетный. Я предпочитаю вести его в местах людных и нейтральных. Любопытные уши какой-нибудь Ниночки или Анечки могут стоить каждому из присутствующих нескольких лет свободной жизни.
Я знаю, что в Союзе фарцуют много и нагло, и многие не считают это за преступление. Но также не сомневаюсь, что все нелегальные барыги либо имеют связи, либо покровителей, либо стучат потихоньку на своих покупателей.
Улучшить статистику раскрываемости за счет двух наглых школьников — милое дело. Мы до сих пор не попались благодаря ничтожным доходам и везению.
Заведующая откликается на моё приглашение спокойно. Если и удивлена, то ничем это не показывает. В тёмно-сером брючном костюме и кремовых туфлях, стройная и фигуристая, она стоит за высоким буфетным столиком как героиня итальянской комедии с Челентано или Марчелло Мастрояни в главной роли.
Здесь, при свете дня, а не в тесной коморке осознаю, что универмаговская "мымра" очень красива. Совсем "несоветской" дорогой и ухоженной красотой женщины, которая вкладывает в свою внешность большие деньги. Зачем? Чтобы сидеть так в полуподвале без окон?
Даже сейчас она чуть жмурится от солнечного света, демонстрируя длинные пушистые ресницы. Словно очаровательная вампирша, вышедшая на прогулку в мир живых. Она аккуратно собирает подтаявшее мороженое алюминиевой ложечкой из жестяной креманки и промакивает губы носовым платком.
Салфеток на столе, понятное дело, нет. Дефицит.
Мы ведём подобие светской беседы. Я представляю ей Женьку, объясняя, что сам заниматься книгами далее не могу. Работа в редакции отнимает все силы. Заведующая кивает, но раскрывать карты не спешит. Присматривается.
Я тоже не настаиваю. Она сама изъявила желание влезть в мою схему. Пусть теперь предлагает, а я буду думать. Кто первый заговорил, тому важнее результат, так что я увлечённо смакую пломбир с шоколадом, отдав ей инициативу.
Женька заметно смущается и молчит.
— Кофю будете? — интересуется официантка в несвежем переднике, — вАреную, — добавляет она для солидности.
Перед Людмилой Прокофьевной здесь заискивают. Нас даже обслуживают лично. Остальные посетители выстаивают длинную очередь за мороженым, а потом ещё одну — в кассу. Думаете, всё?! Нет, потом они возвращаются с чеком и отстаивают очередь в третий раз, чтобы получить растаявший пломбир. Нам в этом отношении невероятно везёт.
— А с коньяком есть? — спрашиваю ради шутки.
— Два пятьдесят с "Белым Аистом", три десять с "Араратом", — ошарашивает меня официантка.
Людмила Прокофьевна молча поднимает бровь, ожидая моей реакции.
— Три с "Араратом", — выкладываю на стол червонец, — Сдачи не надо. А есть что-нибудь к кофе? Выпечка?
Купюра исчезает как карта в руке иллюзиониста.
— Есть коржики, — официантка проникается ко мне симпатией и доверительно шепчет, — но я вам их не рекомендую.
— Почему? — шепчу в ответ.
— Чёрствые, — отвечает она, — зубы поломать можно.
Заведующая невозмутима. Только в зрачках пляшут смешливые чертята.
— Это не Рио-де-Жанейро, — говорю, — это гораздо хуже.
Людмила Прокофьевна вдруг вздыхает с непонятной тоской.
— Алик-Алик, — качает она головой, — да что ты об этом знаешь?
Я знаю, что там жарко, шумно и нельзя даже на секунду выпускать из рук сумку с аппаратурой. Мой коллега из "Шпигеля" трижды за две недели покупал новую камеру. Одну у него украли, вторую отобрали подростки, угрожая ножом, а третью он сам пролюбил, обкурившись на Ипанеме местной наркоты, которую толкают там на пляже, как в Сочи горячую кукурузу.
— В журнале, — говорю, — читал. "Вокруг света". Бразильский карнавал — отрыжка неоколониализма. Эксплуатация обнажённой туземной натуры алчными гринго.
— Неокло… неколо… неоколониализма… — Женька с восторгом повторяет непривычное слово.
Заведующая хитро прищуривается. Её забавляет мой непринужденный тон, но последнее слово эта женщина привыкла оставлять за собой.
— Кстати, о натуре, — она смакует паузу, словно игрок, который делает крупную ставку, — Нашла я тебе свадьбу. Бесплатно, как ты и предлагал. Люди серьёзные, но прижимистые, так что готовы рискнуть. Но есть одна деталь.
— Какая?
— Свадьба послезавтра.
