Адриан Кэссерли-Берри не любил снег. Еще он не любил собак, чай с сахаром, людей с творческими хобби и всех, кто побрился налысо по собственной воле.

С самого детства он вел список нелюбимых вещей. Начал писать его на обложке школьной тетради, а когда кончилось место – купил на распродаже отдельный блокнот и продолжил каталогизировать неприязни.

Сам он считал себя достаточно позитивным человеком. А список вел только потому, что его никто не слушал. Кроме блокнота – тот всегда был готов одолжить свое ухо. С Адрианом никто не считался: ни в школе, ни в лагере, ни в церкви. Если нужно было выбирать, никто не становился на сторону Адриана. Даже когда его мнение совпадало с большинством, в итоге все равно выбирали что-то другое.

Как-то летом, когда ему было шестнадцать и он только-только перешел в старшую школу, отец нашел блокнот со списком нелюбимых вещей. Он предложил Адриану не зацикливаться на отрицательных сторонах жизни и написать лучше что-нибудь хорошее. А потом пошел на кухню и записал его к психологу. Доктору Вудсу.

Тогда список пополнился еще и отцом.

Доктор Вудс оказался старым светлокожим мужчиной. Очень худым, с тонкими седыми волосенками, зачесанными так, чтобы прикрыть блестящую лысину. Он сказал Адриану то же, что отец, – нужно думать позитивно. Только за совет пришлось заплатить сотню долларов (отец потом рассказал о цене). Но еще доктор Вудс предложил найти себе какое-нибудь новое хобби и направить все силы на него.

Адриан попытался возразить, что в его списке есть и положительные вещи – например, ему очень понравилась тупая рожа Марка, которого застукали за списыванием на биологии.

– Шаденфройде – не самая положительная эмоция, – хмурясь, заметил доктор Вудс.

– Шаден… что? – переспросил шестнадцатилетний Адриан.

– «Злорадство». Изначально термин пришел из немецкого языка. Он означает радость, связанную с неудачей других. Например, когда наказывают одноклассника, которого ты не любишь. Я так понимаю, вы с Марком не дружите?

Адриан не ответил. Даже не посмотрел на него.

Доктор Вудс резко вскинул голову.

– Адриан. Ты меня слышишь?

– Так это чувство можно описать всего одним словом? – спросил он, продолжая смотреть в никуда.

– Да, немецкий этим и хорош. Но ты понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать?

– Да, – ответил Адриан и все оставшееся время продолжил отвечать односложно.

Не стал даже спорить, когда доктор забрал у него блокнот и пролистал его, зачитывая вслух и отмечая, как плохо влияет на Адриана такой негативный взгляд на жизнь.

Адриану было плевать. Его мир перевернулся, что-то сломалось в нем, треснуло, словно яйцо, из скорлупы которого высунулся открытый клюв новорожденной птицы.

Он до сих пор не выбрал язык, который будет учить в школе. Тяжелый труд его не интересовал, и он всегда был круглым троечником. Его все равно никто не слушал; зачем учить второй язык, на котором его будут игнорировать? Но в учебном плане было строго прописано нужное количество часов, а выпуск все приближался. Изначально Адриан записался на французский – он был первым в списке доступных иностранных языков, поэтому он его и выбрал. Но на следующий день после приема у доктора Вудса он позвонил в школу и попросил перевести его на немецкий. До этого он ни разу ничем не интересовался, и методист изумленно согласился.

Немецкий поразил его. Каждое слово было наполнено смыслом. Он видел в них красоту – практически магию.

С началом учебного года он бросился изучать немецкий со страстью, удивившей отца, учителей и даже его самого. За несколько недель он ушел далеко вперед по программе и пожаловался учительнице немецкого, что хочет заняться и другими языками тоже, но официально выбрать может только один. Подумав, фрау Беккер вспомнила про языковые клубы, собирающиеся по вечерам после школы. Она предложила вступить в клуб немецкого языка, а над остальными подумать.

Он записался сразу во все.

Теплого приема он не дождался, но и выгнать его не могли. Он узнал, какие книги им задали прочитать, и самостоятельно нашел курсы онлайн. А когда начал преуспевать во всех языках, за которые брался, его возненавидели только сильнее. Но его это не волновало. В шестнадцать лет он нашел свою единственную любовь.

К сожалению, университеты не интересовались троечниками, которые нашли свое призвание в одной-единственной сфере, да к тому же так поздно. В языках он оказался практически гением, но остальные предметы сдавал абы как. (Домашнюю работу он не столько делал, сколько переводил на другие языки. На некоторых учителей это производило впечатление, на некоторых – не очень.)

Когда выяснилось, что в хороший университет ему путь заказан, ненависть к власть имущим вернулась, и он завел новый список для неприязней. Но в этот раз, развлекаясь, Адриан выдумал свой личный язык.

Два года он отходил в посредственный колледж, но благодаря усердной учебе перевелся и окончил местную высшую школу. А потом удивил всех, поступив в магистратуру в Дьюкский университет. Там он получил диплом лингвиста, благодаря которому попал в преподавательский состав Университета Северной Каролины города Эшвилл, где познакомился с суровым миром академической политики.

Сам концепт политики всегда его поражал: язык в нем становился оружием, что всегда ему нравилось. К сожалению, на практике он в ней не преуспевал, потому что для этого нужно было хотя бы сделать вид, что ему не плевать на своих коллег, а манипуляции давались ему с большим трудом. Поэтому, пару раз попытавшись куда-то пробиться, он бросил это занятие и с головой погрузился в языки, иногда читая лекции и попутно разрабатывая свой третий искусственный язык. Из-за неумения играть в политические игры пожизненный контракт преподавателя ему так и не предложили; все знали его как нелюдимого и неприятного затворника.

Никого не волновало, что этот затворник мог свободно общаться с половиной населения Земли. Его просто не слушали.

К своему собственному удивлению, вторую любовь он нашел в поэзии. Она захватила его своей игрой слов, и читать стихи на других языках стало еще интереснее, чем прежде. Сам он стихи не писал, зато любил каламбуры. Все, чего он хотел, – сидеть в одиночестве, наслаждаться иностранной литературой, разрабатывать свой третий тайный язык и интересные примеры игры слов.

К большому неудовольствию всего университета именно их неприятный и нелюдимый профессор лингвистики вошел в историю, когда случился Первый контакт.

Двое инопланетянок – ныне известных как гурудева Трейси и фантасмагорка Сапфир – приземлились на поляне неподалеку от автомагистрали Блю-Ридж, с легкостью обойдя воздушную систему обнаружения. Адриан наткнулся на их корабль во время прогулки. В тот момент он размышлял над спряжением турецких глаголов и едва не врезался в блестящий фантасмагорский шаттл с зеркальной отделкой. Повалившись на землю, он уставился на него, пытаясь осознать увиденное.

Люк отворился, и на землю ступил первый инопланетянин – по крайней мере, по официальным источникам.

Им оказалась невысокая гурудева с желтой, похожей на кору кожей. Она куталась в несколько слоев одежды, скрывающей ее тонкое тело, а когда заговорила, Адриан так удивился незнакомому языку, что пропустил все мимо ушей.

– Простите, что вы сказали? – помотав головой, спросил он.

Она склонила голову под углом, при виде которого у него тут же заболела собственная шея – тогда он не знал, что у гурудевов куда больше суставов. Она повторила свои слова, и в этот раз он прислушался к ним. Начинались предложения резко, отрывисто, но под конец становились плавными, даже лиричными. Восторг охватил его. Позабыв про страх, он хотел слушать ее вечно. Он не понимал ее – и это был вызов ему как лингвисту, что-то новое и интересное. Он не сталкивался с подобным со времен магистратуры.

Немного пообщавшись, они осознали, что не смогут преодолеть барьер. С нарастающим раздражением Адриан понял, что стал частью важного исторического события и не может присвоить его себе. Нужно было привлекать власти.

Мысль мгновенно встала поперек горла. Это он их нашел. Он встретил инопланетного посла – и ее пилота, с которой он познакомился позже, – а значит, он должен был сообщить о них миру. Если бы он только их понял… Он был эгоистом, но даже без этого знал, что на всей Земле найдется всего несколько людей, способных разобраться в инопланетной речи. Он был одним из них – и не хотел упускать шанс.

Может, эта инопланетянка вообще не хотела встречаться с людьми. Может, она прилетела за ресурсами, или у нее сломался корабль. Может, она просто хотела поговорить с ним. Может, ему не нужно было об этом рассказывать.

Но кого он обманывал? Инопланетяне не прилетали на Землю, чтобы поговорить с профессором лингвистики. Они встретились по воле случая; никто его не выбирал.

Власть. Authority. Autorité. Údarás. Ùghdarras. И, разумеется, немецкий, его старый друг. Die Autorität. Какой язык ни возьми – везде уродство. Он достал телефон и вбил в поиск: «что делать при встрече с инопланетянами».

Гурудева вдруг встрепенулась и что-то быстро заговорила. Показала на телефон, и он неохотно протянул его ей. Адриан не любил, когда чужие люди трогали его телефон, но инопланетянка ничего не знала ни о Земле, ни о людях и не могла прочитать его сокровенные мысли и списки, которые он до сих пор вел.

Осмотрев телефон, она потыкала пальцем в экран и скрылась в глубине шаттла.

– Эй, погоди, – окликнул он, приблизившись.

Люк не захлопнулся, и двигатели молчали. Она собиралась выходить? Он хотел заглянуть внутрь, но быть похищенным инопланетянами – далеко не так романтично, как отправиться на чужую планету по собственной воле.

Шаттл оставался на месте, но инопланетянка не появлялась, и Адриан уселся на землю – больше ничего и не оставалось. Спустя пять минут она вышла и передала ему очень теплый, но рабочий телефон.

– Спасибо, что вернулась, – сказал он, и она ответила на своем языке, глядя ему прямо в глаза. – Прости, я не понимаю, – ответил он. – Жалко, что и ты меня тоже.

Она снова коротко что-то сказала и замолчала в ожидании. Она не жестикулировала, и, только глядя на недвижимые руки, похожие на ветви, Адриан осознал, насколько люди полагаются в общении на язык тела.

– Так что, мне продолжать? – спросил он. Она ответила теми же звуками. – Не понимаю. Как же бесит. Вот бы ты могла хоть пальцами что-то показывать.

Она подняла руку и продемонстрировала ему свои длинные пальцы.

– Твою ж мать, – пробормотал он. – Один палец? – Она показала ему один палец, а остальные загнула, но в обратную сторону, демонстрируя гибкость суставов. – А теперь все?

Она вновь растопырила пальцы.

– Отлично, основы положены. Тогда один палец будет обозначать «да», два – «нет», – сказал он, поспешно соображая. – Ты меня понимаешь, так?

Один палец.

«Как?» – хотел спросил он. «Почему?» – хотел спросить он. «Зачем ты здесь?» Но чтобы добраться до этих вопросов, нужно было начать с самого простого.

– Ты хочешь напасть на нас?

Два пальца.

– Поработить планету?

Два пальца.

Уже хорошо.

– Ты специально нашла нас? Людей? Хотела установить Первый контакт?

Один палец.

– Зачем? Забрать все наши ресурсы?

Она снова заговорила, но слишком быстро – он не мог разобрать ни единого слога. Кажется, он обидел ее. Она подняла два пальца.

– С кем… нет, стой. Простые вопросы. – На языке загорчил пепел. Он скривился, буквально выдавливая слова: – Мне позвать кого-нибудь… из представителей власти?

Один палец.

Черт.

Дальше он позвонил в полицию, где никто ему не поверил, и в ФБР, где отреагировали точно так же. Опасаясь, что до инопланетян доберется какой-нибудь придурок с дробовиком, Адриан позвонил в местную газету, решив, что они тоже сойдут за представителей власти. К нему прислали скучающую стажерку, а несколько минут спустя она уже звонила фотографу.

В том же году они оба получили Пулитцеровскую премию.

Как только новости разошлись по интернету, власти снизошли до него. Сначала в лес приехали местные политики и полиция. Адриан хотел остаться в роли переводчика, но вскоре стало понятно, что инопланетяне могут отвечать на простые вопросы, и смысла в посреднике не осталось.

Власти отобрали у него открытие всей жизни.

На несколько недель он все равно стал знаменитостью. Новостные агентства со всего света брали у него интервью, но потом фанаты теорий заговора слили в сеть его личную информацию, и из-за травли он перестал заходить в интернет и сменил номер телефона.

Из-за этого власти нашли его не сразу, но несколько дней спустя объявились на пороге дома. Он опасливо открыл дверь и застыл от шока, когда ему сообщили про дипломатическую миссию и что инопланетяне готовы принять только его.

На него наконец обратили внимание – только и потребовалось, что найти в лесу летающую тарелку.

После тщательной проверки (он честно предупредил несчастного копа, что читать его биографию будет достаточно скучно) Адриану рассказали про переводчик, с помощью которого инопланетяне общались с ним, загрузив язык в базу данных. Пообщавшись с учеными, занимающимися инопланетными технологиями, он согласился стать первым подопытным. Изучив человеческий слуховой аппарат, инопланетяне решили, что людям подойдет имплант гурудевов.

От боли Адриан потерял сознание. Она прошла лишь через несколько дней, но имплант успешно подключился к слуховому нерву, и теперь он мог понимать инопланетян, которые встретили его как героя.

Когда в последующем интервью с «Нью-Йорк таймс» его спросили, что он при этом почувствовал, он ответил, что всю жизнь строил лестницу, мечтая забраться на крышу, а потом оказалось, что с другой стороны дома кто-то построил лифт. Он вложил в изучение языков много сил и в награду получил возможность никогда о них больше не думать. Разумеется, ему было немного грустно, но зато он наконец-то мог понимать инопланетян, и это того стоило.

Власти Земли не обрадовались, осознав, что новые «друзья» не спешат открывать тайны космоса и звать их на космическую станцию, но когда инопланетяне пригласили Адриана побеседовать с дипломатами на борту Вечности, он не раздумывал ни секунды.

За день до отлета на пороге его квартиры объявился неожиданный гость в парадной военной форме.

Им был пожилой мужчина со светло-коричневой кожей, лысый, высокий и подтянутый. Он представился: генерал-лейтенант Максвелл.

Сняв фуражку, он так и продолжил держать ее в руках и остался стоять, пока Адриан лично не предложил ему сесть. Общался он до безобразия вежливо, и потихоньку Адриан проникся к нему симпатией. К нему редко относились с таким уважением. Даже те, кто согласовывал его должность посла, смотрели на него как на родственника из деревни, словно боялись, что он их опозорит.

– Соединенные Штаты крайне вам благодарны. Вы согласились занять трудную должность. Отправиться на чужую территорию, где не ступала нога человека, – большой подвиг.

– Ага, – неуверенно отозвался Адриан. В таком ключе он об этом не думал. – Спасибо.

Максвелл кивнул.

– Но, думаю, вы понимаете, что верхушка предпочла бы отправить проверенных дипломатов, учитывая вашу разницу в опыте и уровне подготовки.

Адриан вспыхнул.

– Я знаю. Мне сто раз об этом сообщили, и весьма недвусмысленно. Но я тоже прошел подготовку.

– Да, однако пока неизвестно, как вы покажете себя. Дипломатическая арена, на которую вы вступаете, – черная дыра; когда мы определим степень ее опасности, будет уже слишком поздно. Одна оплошность, и мы будем втянуты в межгалактическую войну, к которой пока не готовы.

– Об этом мне тоже сообщили, – сухо сказал Адриан. Генерал сидел перед ним и держал свою фуражку, весь такой крутой, будто не он только что заявил, что Адриан не справится с возложенными на него обязанностями. – К чему вы клоните? Потому что если вы пришли просто меня оскорблять…

Максвелл поднял руку, жестом перебив Адриана:

– Ну что вы, посол.

«Он специально меня так назвал. Чтобы задобрить». И у него получилось.

– Я просто хотел выразить признательность правительства США и обсудить ваши обязанности в деталях.

– Я же сказал, я прошел подготовку, – сказал Адриан.

– Касательно интересов общественности и наших новых инопланетных друзей – да. – Максвелл склонился к нему, словно боялся, что кто-то подслушает их в пустой квартире. – Но есть и некоторые… личные цели, которые мы бы хотели воплотить в жизнь. Мы рассчитываем на ваше уникальное положение, ведь вы будете единственным человеком среди инопланетян, которые могут представлять для человечества большую опасность.

Адриан внимательно его выслушал – и завел новый список.