В том мире культуры, который создан самим человеком (общественным человеком) и в котором он живет, особое место занимает мир символов («универсум символов»). Символы – отложившиеся в сознании образы (призраки) вещей, явлений, человеческих отношений, общественных институтов, которые приобретают метафизический, почти религиозный смысл. Символы – часть оснащения нашего разума. Оно все время развивается, достраивается, но оно может быть и разрушено или повреждено. Символы образуют свой целый мир, сотрудничают между собой, борются – усилиями нашего сознания и воображения. Мы в этом мире живем духовно, с символами непрерывно общаемся и под их влиянием организуем нашу земную жизнь. Но мир символов с этой земной, обыденной жизнью не совпадает, символы приходят к нам из традиции, у них другой ритм времени и другие законы.

Каждый из нас «утрясает» свою личную биографию через символы, только с их помощью она укладывается в то время и пространство, где нам довелось жить. Они, как носители знания о Добре и зле, направляют наши поступки, советуют запомнить одни и забыть другие, так лепя из каждодневной рутины нашу личную историю. Обитая в мире символов, человек осмысливает свою неминуемую смерть, включает ее как будущее событие в свою историю и идет к ней более или менее спокойно, не прекращая земных дел. Мир символов придает жизни человека смысл и порядок. Религия – один из «срезов» мира символов, но и без него этот мир очень богат и полон.

Мир символов упорядочивает также историю народа, общества, страны, связывает в нашей коллективной жизни прошлое, настоящее и будущее. В отношении прошлого символы создают нашу общую память, благодаря которой мы становимся народом – так же, как братья и сестры становятся семьей, сохраняя в памяти символы детства, даже отрывочные, зыбкие, как призраки, – вроде песни матери, уходящего на войну отца или смерти деда. В отношении будущего символы соединяют нас в народ, указывая, куда следовало бы стремиться и чего следовало бы опасаться. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и придает человеку бессмертие и позволяет принять мысль о своей личной смерти. Все мы принадлежим к вечному миру символов, который был до нас и будет после нас лично. Мы обретаем космическое чувство, и оно поддерживает нас в бедствиях и суете обыденной жизни.

Особое место в мире символов занимают образы мертвых. Они участвуют в создании и личной биографии, и народной, направляют на путь и в отдельной семье, и в стране. Мертвые – огромное большинство каждого народа, и всегда они оказывали на его жизнь огромное влияние (за исключением, конечно, той культуры, которая сумела превратить народ в гражданское общество людей-атомов). Манипуляции с мертвыми – важная часть политического процесса именно потому, что имеют большое символическое значение.

Уильям Уорнер пишет: «В известном смысле человеческая культура есть символическая организация сохраняемых памятью переживаний мертвого прошлого, по-новому ощущаемых и понимаемых здравствующими членами коллектива. Присущая человеку личная смертность и относительное бессмертие нашего биологического вида превращают подавляющую часть нашей коммуникации и коллективной деятельности, в самом широком смысле, в грандиозный обмен между живыми и мертвыми».

Важный метод вторжения в мир символов и одновременно создания «нервозности» в обществе – осквернение могил или угроза такого осквернения. Этот метод регулярно применяется политиками в периоды общественной ломки. Например, в РФ периодически организуется суета с угрозами в отношении Мавзолея Ленина. Через какое-то время эта суета прекращается по невидимому сигналу. Если учесть, какие фигуры в нее вовлекаются, то уровень руководства такими акциями надо признать высоким. Если бы кто-то проследил распределение этих попыток по времени, вероятно, выявилась бы связь с событиями, от которых в этот момент надо было отвлечь определенную часть общества. Внезапная активность вокруг Мавзолея всегда инициируется людьми образованными.

Они не могут не понимать, что Мавзолей – сооружение культовое, а могила Ленина для той трети народа, который его чтит, имеет символическое значение сродни религиозному. Видимо, есть особая категория интеллигентов, которая всегда, при всех режимах тяготеет к разрушению священных символов.

Под воздействием Реформации, Научной революции и рационализации сознания в буржуазном обществе в западной цивилизации произошла глубокая десакрализация образа мира, человека и государства. Не испытавшие подобной «модернизации» т. н. традиционные общества остались, по выражению Гегеля, «культурами с символами». Разумеется, роль символов в западной культуре оказалась приглушенной, но исчезнуть не могла. Более того, и здесь наблюдаются периодические волны «архаизации», резкого усиления роли универсума символов (как, например, в культуре фашизма). Такую волну Запад переживает и в настоящее время в связи с утопией установления Нового мирового порядка.

Это выражается, например, в огромном количестве фильмов, посвященных борьбе Добра и Зла – фильмов о Рэмбо во Вьетнаме или о нападении террористов на США. Приведем выдержку из работы философа Р.Р.Вахитова, посвященной анализу представленного телевидением образа террористического акта в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г. Этот анализ, сделанный в методологии структурализма, позволяет выявить главные символы, придающие телевизионной трактовке событий характер огромного Спектакля, положившего начало важным политическим процессам. Р.Р.Вахитов пишет о знаках-символах этого события как спектакля:

«В результате структуралистской операции расчленения можно установить, что основными знаками этого сообщения являются:

– летящие самолеты, захваченные террористами;

– террористы с ножами в руках и с арабской внешностью, но без каких-либо индивидуальных черт;

– горящие и падающие башни ВТЦ и стена Пентагона;

– убийство заложников;

– самоубийство самих террористов;

Самолеты. В языке Спектакля самолет символизирует собой одно из высших достижений западной, технологической, капиталистической цивилизации. Практически в каждом современном западном фильме есть следующий знаковый эпизод: по взлетной полосе несется самолет, затем он медленно поднимается в воздух, его огни горят, моторы и сопло ревут (как правило, фоном этого является туманный или вечерний пейзаж, еще лучше оттеняющий огни и контуры лайнера). В общем, самолет здесь призван всем своим видом воплощать величие и мощь западной техники. Эпизод этот обычно мало оправдан сюжетом фильма и представляет собой типичный пример скрытого идеологического прессинга.

Ножи в руках террористов, их арабское происхождение и подчеркнутая безличность. Нож как низкотехнологичное орудие убийства, особенно вкупе с незападной внешностью, в языке Спектакля, очевидно, означает антицивилизацию, дикость, иррациональность, Абсолютно Другого, который идентифицируется здесь как Зло, поскольку цивилизация, рациональность, западность позиционируются как Добро. В фильмах Голливуда, во всяком случае, нож почти всегда ассоциируется с оружием героя-маньяка, который и есть воплощающий принцип Зла тотально иррациональный Другой. Подчеркнутая анонимность террористов – еще одно указание на то, что речь идет именно об архетипах, а не о живых людях.

Горящие и падающие небоскребы ВТЦ и стена Пентагона.. Здания ВТЦ и Пентагон – это знаки языка Спектакля, которые все комментаторы правильно расценили как символы современного капитализма: его экономической (ВТЦ) и военной (Пентагон) мощи. Учитывая то очевидное обстоятельство, что экономическая сфера при капитализме стойко ассоциируется с сакральным (вспомним, что по М. Веберу для капитализма свойственно именно духовное, сакральное понимание денег, генетически восходящее к сотериологической доктрине протестантизма), ясно, что речь идет о покушении на «священное пространство» капиталистического дискурса. Как видим, банк можно расценивать и как «капиталистический храм», т. е. особое, «сакральное», с точки зрения данного дискурса, место.

Смерть «простых людей» – заложников и людей в ВТЦ и в Пентагоне. Физическая смерть индивида в рамках либерального капиталистического дискурса вообще расценивается как одна из величайших трагедий. Либерализм в философской плоскости есть особая разновидность номинализма – индивидуализм. Поэтому в рамках чистого, беспримесного либерального дискурса принципиально невозможна более или менее онтологически состоятельная надиндивидуальная идея, которая «снимала» бы в гегелевском смысле безысходность физической смерти индивида (отсюда глубинная трагичность и пессимистичность этого мировоззрения, выражение чего – такие знаковые феномены западного духа как экзистенциализм, голливудские фильмы ужасов, психоанализ и т. д.). Особенно же это верно по отношению к позднелиберальному дискурсу, который представляет собой «идеологию потребления»: если смыслом жизни человека является лишь удовольствие, как заявляет этот дискурс во множестве своих репрезентаций (реклама, кино), то смерть тела – абсолютное зло

Смерть самих террористов. Различие между смертью заложников и смертью самих террористов с точки зрения Спектакля состоит в том, что в последнем случае к ужасу либерального человека перед смертью тела – источника удовольствий – добавляется принципиальное и симптоматичное непонимание того: как человек может добровольно пойти на смерть, ради чего бы то ни было пожертвовать жизнью? Спектакль настолько настойчиво элиминирует смерть человека, так что даже все боевики кончаются хеппи-эндом для главного героя, «хорошего парня», т. е. жизнь человека в Спектакле мыслится в идеале как нескончаемый поток удовольствий. Террорист же для либерального человека – убежденного эгоиста и конформиста, представляющего человека лишь по образу и подобию своему, вообще предстает не как человек, а как иррациональное чудовище, и именно поэтому террорист в Спектакле, так сказать, априори смертен, он – само воплощение Смерти, агрессивной, но бессильной перед Жизнью».

Тем свойством, благодаря которому символы выполняют свою легитимирующую и направляющую роль, является авторитет. Символ, лишенный авторитета, становится разрушительной силой – он отравляет вокруг себя пространство в мире символов, поражая целостность сознания людей, что немедленно сказывается и на земной жизни. Человек, не уважающий авторитет символов, образовал ту совокупность атомизированных индивидов, которые в XX в. стали определять лицо западного общества. Испанский философ Ортега-и-Гассет описал этот тип в книге «Восстание масс»: «Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было – типичные черты человека массы – достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степени осуществляют современное господство масс, а их варварство – непосредственная причина деморализации Европы».

Для «человека массы» ни в чем нет святости, он все потребляет, не чувствуя благодарности к тем, кто это создал, – «он знаменует собою голое отрицание, за которым кроется паразитизм. Человек массы живет за счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили». Разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извращенное подобие – насилие. Огромным, страшным экспериментом над человеком был тот «штурм символов», которым стала Реформация в Западной Европе. Результатом его была такая вспышка насилия, что Германия потеряла 2/3 населения. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Он утрачивает психологическую защиту против манипуляторов, увлекающих его на самые безумные дела и проекты.

Такой штурм символов велся в СССР в годы перестройки. Многое было достигнуто, результаты поддаются строгому изучению, а их связь с воздействием на сознание может быть надежна доказана (это касается, например, динамики насилия). Культурное ядро советского народа было основано на том соединении рациональности с единой, всеохватывающей этикой, которое наблюдается у человека традиционного общества, обладающего естественным религиозным органом – способностью видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологическим (речь не идет о религии в обычном смысле слова, и нередко у атеистов этот религиозный орган развит сильнее, чем у формально верующих). Вследствие этого огромное значение здесь приобретает авторитет, не подвергаемый проверке рациональными аргументами.

Поскольку советское государство было идеократическим, его легитимация и поддержание гегемонии опирались именно на авторитет символов и священных идей, а не на спектакль индивидуального голосования (политический рынок). Конечно, прочность мира советских символов была подорвана намного раньше, чем началась перестройка. После смерти Сталина советская идеократия сама начала процесс не обновления (регенерации) своих символов, а их разрушения (дегенерации). Параллельно с 60-х годов была запущена машина манипуляции сознанием со стороны сложной по составу «партии антисоветской революции». Проект разрушения советского мира символов (прежде всего, через очернение и осмеяние) еще ждет своего историка. Однако контуры его видны уже сегодня и наличие его никем не отрицается.

Важную роль играло осмеяние символов государственности. На это было направлено, например, устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади именно 22 июня 1992 г. Красная площадь – один из больших и сложных символов, олицетворяющих связь поколений. Это хорошо известно. Вот что пишет французский философ С.Московичи: «Красная площадь в Москве – одна из самых впечатляющих и наиболее продуманных. Расположена в центре города, с одной стороны ее ограничивает Кремль. Этот бывший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал административным центром советской власти, которую символизирует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраняемом солдатами, придает ей торжественный характер увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией, заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнаруживает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объединения народа».

Все это знали политтехнологи, потому и устроили тут концерт. И чтобы даже у тугодума не было сомнений, диктор телевидения объявил: «Будем танцевать на самом престижном кладбище страны». Цель – профанировать святое для русского государственного сознания место, разрушить традиционные культурные нормы русского человека (танцевать на кладбище нельзя).

Известно, что важнейшим для национального самосознания второй половины XX века был в СССР символ Великой Отечественной войны. Подтачивание и разрушение этого символа в течение целого десятилетия было почти официальной государственной программой. Полученный «заказ» выполняла и значительная часть художественной интеллигенции. А один из популярных рок-певцов определил в 1990 г. главную тему своих концертов как «профанацию тоталитарного героизма», имея в виду «победителей в минувшей войне» – и получил в ответ овацию.

Возник поток литературы и передач, оправдывающих предательство, снимающих его абсолютный отрицательный смысл, внушающих мысль, что предательство относительно. Власовцы, мол, были, конечно, изменниками – но заодно они боролись со сталинизмом. Почему бы нет, если та война была «столкновением двух мусорных ветров» (Е.Евтушенко)? Если «наше дело было неправое» (В.Гроссман)? Возник популярный жанр предательской литературы. Выделяются книги В.Резуна (под псевдонимом «Суворов»!). Сам он пишет вполне откровенно и с пониманием своей задачи: «Я замахнулся на самое святое, что есть у нашего народа, я замахнулся на единственную святыню, которая у народа осталась, – на память о войне, о так называемой «великой отечественной войне». Это понятие я беру в кавычки и пишу с малой буквы».

Издается и масса «научных» книг, целенаправленно искажающих образ войны. Известные и хорошо документированные события войны российскими «историками» начинают излагаться на основании архивов и мемуаров западных (и даже немецких) деятелей – часто без указания альтернативных отечественных сведений. Лишь изредка живым еще очевидцам событий удается предупредить читателя в оппозиционной прессе, но это предупреждение чисто символическое, оно до читателя не доходит. Когда мы утратим верный образ своей войны как важную часть «мира символов», наша устойчивость против манипуляции снизится еще на один уровень. До сравнительно недавнего времени действия по разрушению универсума символов пользовались организационной и финансовой поддержкой властей. Не случайно в 1993 г. 40 % опрошенных в РФ ответили, что «власть – не патриот своей Родины». Этот ответ был распределен равномерно по всем социально-демографическим группам.

Огромные усилия были направлены на то, чтобы принизить или осмеять символические образы деятелей и героев прошлого. Советское государство, как было сказано, в отличие от западной демократии, являлось идеократическим, и священные символы играли в нем очень большую роль. Начало этому процессу положил Н.С.Хрущев самим методом «разоблачения культа личности Сталина». Но сам Хрущев, который не воспринимался «ни как мудрый, ни как страшный», в массовом сознании постепенно был превращен в пародию на власть. В идеократическом государстве такой образ власти подрывал ее легитимность. Во время перестройки этот процесс усугублялся целенаправленно. Были разрушены мифологизированные образы почти всех руководителей советского периода (это оказалось слишком трудно сделать лишь в отношении А.Н.Косыгина).

А.Цуладзе пишет: «Сначала были созданы «зеркальные» мифы. Для этого в рамках атакуемого мифа были перераспределены роли «злодеев» и «жертв». Смена ролей в мифе переворачивает его с ног на голову. Получается зеркальное отражение мифа – структура прежняя, а действующие лица меняются местами… Вторым этапом борьбы с советской мифологией стало разрушение «зеркальных» мифов. Советский миф даже в зеркальном отражении мог существовать до тех пор, пока «новые святые» в свою очередь не были развенчаны. В частности, выяснилось, что Тухачевский вовсе не был гениальным полководцем. Ему припомнили бесславный поход на Варшаву. Киров тоже оказался далеко не идеальным человеком. Был известным бабником, во всем поддерживал Сталина, да и с «врагами народа» не цацкался. Троцкий оказался еще более кровожадным человеком, чем Сталин. В пожаре «мировой революции» он готов был сжечь хоть всю Россию. Таким образом, «зеркальные» герои были дискредитированы, «зеркальный» миф оказался населен одними злодеями и потому рухнул. Рухнула и вся советская мифология».

Большие усилия были предприняты для снятия символического значения образа земли, для превращения ее в товар («не может иметь святости то, что имеет цену»). Перечень символов, которые были сознательно лишены святости (десакрализованы) в общественном сознании, обширен. Дело не ограничивалось теми, которые непосредственно связаны с политическим строем или вообще государственностью Руси, России и СССР (Сталин, затем Ленин и т. д. вплоть до Александра Невского и князя Владимира). Много мазков было сделано и по образам Пушкина, Шолохова, Суворова.

Особое место в этой кампании занимало разрушение символических образов, которые вошли в национальный пантеон как мученики. Те, кто глумился над образом Зои Космодемьянской, стремились подрубить опору культуры и морали – разорвать всю ткань национального самосознания. А ткань эта – целостная система, строение которой нам неизвестно. И достаточно бывает выбить из нее один скрепляющий узел, как вся она может рассыпаться, «угаснуть, как пламя свечи».