XXII
Ветер гнал по небу низкие хмурые облака. В предрассветных сумерках они казались сгустками какой-то чужеродной энергии, накрывшей Омск в утро 4 ноября 1918 года от Рождества Христова.
Накинув на плечи бекешу, Николай курил, опершись на перила балкона. Курил и ни о чем не думал, просто созерцал. Полчаса назад он покинул Машину спальню, стараясь как можно тише пробраться через гостиную, босиком, на цыпочках, с сапогами в руках. В гостиной на диване без задних ног спала Катюха, а Шурочка Теглева сидела за столом, опустив голову на руки. Казалось, тоже спала. Однако, когда Николай был уже на полпути к двери, она подняла голову и молча проводила его взглядом.
Вчера, влетев в спальню к Маше, сидевшей на кровати и продолжавшей тихо плакать, Николай бросился к ее ногам, схватил за руки.
– Ну что ты плачешь, родная? Что ты плачешь?
Он целовал ее руки, а Маша вдруг взяла его за щеки, наклонилась близко, заглянула в глаза.
– Коленька, ты понимаешь, что мы уже никогда не будем с тобой так счастливы, как были там, в лесу?
– Ну почему, родная моя? – возразил Николай. – У нас впереди еще вся жизнь, будет много всего, у нас будут дети, это такое счастье!
– Да, я знаю, я понимаю, все будет! Но такого счастья, как там, уже не будет. Такого беззаботного, безраздельного, как ты говоришь, безбашенного счастья, свободного, как птичий полет, такого уже не будет. С завтрашнего дня я перестану принадлежать себе, понимаешь? Даже в твоих объятиях я буду всегда помнить, кто я и что я. А там ничего этого не было. Были только мы с тобой, лес, небо и ручей у янтарной сосны.
Николай молчал и слушал ее, и сердце его сжималось от любви, нежности и отчаяния, оттого что он никак не может ее защитить от этого «завтра». Не может, потому что сам этого хотел.
– Не оставляй меня сегодня, Коленька… – У нее дрожали губы.
– Ты думаешь, это правильно? А Шурочка, а Лиза, как ты им объяснишь? А остальные?
– Остальные уже ушли, а Шурочка и Лиза все знают.
– А сегодня… – Он не договорил, теплая Машина ладонь закрыла ему рот.
– Мне все равно, можно или нельзя! Если Господь решит, значит, так тому и быть! Иди же ко мне! У нас после венчания ничего не было! Ты муж или не муж?
И он доказал, что муж.
Выбросив окурок, Николай шагнул обратно в номер. Андрей Шереметьевский, с которым он делил сие пристанище, рассчитанное минимум на четверых, уже проснулся и сидел на кровати, наблюдая за Николаем.
– Что смотришь? – немного грубовато спросил Николай.
Но Андрей нисколько не обиделся, скорее наоборот.
– Трудно тебе будет, – сочувственно вздохнул он.
Николай промолчал.
Тем временем на этаже, уже полностью отведенном под обитание великой княжны и ее «двора», началась утренняя суета. Хлопали двери, раздавались чьи-то голоса. Великая княжна собиралась в Успенский собор на литургию в честь праздника Казанской иконы Божией Матери. Ну а если собиралась она, то собирались и все остальные. Маша спешила, она хотела исповедаться перед службой.
В соборе и около него народу было не меньше, чем в октябре, на второй день Машиного пребывания в Омске. И опять она была в центре внимания, причем внимания даже большего, чем две недели назад. О назначенной на три часа ее встрече с офицерами гарнизона знал уже, казалось, весь город.
Архиепископ Сильвестр исповедовал великую княжну и причастил, а потом, сказав ей несколько слов, благословил. Всю службу она простояла на коленях перед списком иконы Казанской Богоматери, выставленном на аналое. Потом вновь подошла к архиепископу, и тот снова что-то говорил ей, а затем перекрестил и поцеловал в лоб.
К выходу из собора Маша шла бледная, сжав губы. На улице, не отвечая на приветствия, быстро села в возок и уехала в гостиницу. Николай сидел рядом и чувствовал, как ее бьет дрожь.
– Если бы ты знал, как мне страшно, – прошептала Маша.
– Знаю, мне самому страшно! Очень! – ответил он, и Маша благодарно улыбнулась. – Может быть, все-таки дашь прочитать манифест?
– Нет, Коля, не дам! Что написала, то написала! Господь водил моей рукой!
– А что ты им будешь говорить, продумала?
– Нет! Что придет на душу, то и скажу!
– Но ты понимаешь, что тебе нужно привести их в шоковое состояние? – не отставал Ни– колай.
– Понимаю, – вздохнула Маша и, взглянув на него, попросила: – Коленька, не мучай меня, пожалуйста!
Дальше ехали молча. После завтрака опять началась какая-то суета. Появилась Шанина с платьем, пошли ахи и охи. Потом дамы занялись Машиной прической, а Николай пошел обсуждать с Деллинсгаузеном вопросы безопасности. Имея на руках план театра, распределили людей по местам, где кому надлежало быть и что делать.
В начале третьего приехал Волков. Он был хорош, просто необыкновенно хорош в парадной форме Сибирского казачьего войска! Темно-зеленый мундир, эполеты, белый ремень, белые перчатки, орден Святого Георгия IV степени на груди, аккуратно подстриженная бородка и щегольски закрученные усы – войсковой старшина был неотразим! Дамы ахнули, а Маруся стала пунцовой от гордости за отца.
«Что-то наград у него мало, – подумал Николай, как и все, с удовольствием оглядывая Волкова. – Ордена Святой Анны и Станислава как минимум должны быть. Или он их специально не надел, отдав предпочтение Георгию? А вот и Аннинский темляк на шашке, знаменитая „клюква“. Мать честная, да ведь шашка-то золотая! Так вот оно какое, золотое Георгиевское оружие с надписью „За храбрость“! Выше для русского офицера и быть ничего не может! Хорош, чудо как хорош, красавец! Усы, шпоры? А где шпоры? А, ну да, у казаков шпор нет, у них нагайка».
Из-за спины Волкова бросал нежные взгляды на Марусю молодой хорунжий, тоже в парадной форме, видимо, адъютант.
Двери в комнату великой княжны распахнулись, и она вошла, нет, вплыла в гостиную. Наступила тишина. В этом платье ее видели только дамы и Николай, остальные мужчины удостоились счастья лицезреть ее впервые.
– Ваше императорское вел… высочество! – Волков смущенно кашлянул.
«А оговорка-то по Фрейду, – подумал Николай. – Впрочем, ни для кого из присутствующих уже не секрет, что через пару часов высочество станет величеством. Ох, мама родная!»
– Здравствуйте, Вячеслав Иванович! – Великая княжна протянула казаку руку для поцелуя и вопросительно посмотрела на его спутника, смотревшего на нее с совершенно обалдевшим видом.
– Позвольте представить, это мой адъютант, хорунжий Эйхельбергер Александр Александрович, честный и преданный нашему делу офицер.
– И мой жених, – пискнула Маруся.
– Вот как? – Великая княжна удивленно приподняла брови, глядя на смутившегося офицера. – Жених? Но Маруся еще так молода.
– Я тоже так считаю, – кивнул Волков.
– Впрочем, поговорим об этом позже. Вячеслав Иванович?
– Все готово, Мария Николаевна! Генерал Болдырев выделил свой автомобиль. Можно ехать.
– Спасибо вам, Вячеслав Иванович. – Великая княжна улыбнулась. – Право же, я в долгу перед вами. Все это время вы были у меня как бы министром двора.
– Всегда к вашим услугам! Это честь для меня!
Волков уже обратил внимание на нитку жемчуга на шее великой княжны. Это ожерелье они с супругой подарили Марусе на шестнадцатилетие. Сейчас он был доволен дочерью – такие поступки не забываются. Тем более что никаких других украшений на великой княжне не было.
Мария Николаевна накинула на плечи шубку и отрицательно замотала головой при виде шляпки, поданной Лизой.
– Нет. Катя, где платок Пелагеи Кузьминичны? Он счастливый!
Так, в собольей шубке и домотканом крестьянском платке, она спустилась вниз. На улицу вышли через черный ход – Любинский проспект был полон народа. В тесном окружении конвоя из полусотни казаков во главе с Волковым автомобиль с великой княжной в сопровождении Николая, Деллинсгаузена и Андрея Шереметьевского проследовал к театру. Здесь тоже воспользовались черным ходом – вошли в здание сзади, со стороны Архиерейской улицы. По словам Волкова, площадь перед театром была заполнена народом уже до отказа. Хватало людей и здесь, но все-таки проехать сквозь толпу еще была возможность.
О встрече великой княжны с офицерами гарнизона знал весь город, и все понимали, что должно произойти что-то важное, что-то, что может вновь, уже в третий раз за последние два года, разделить их жизнь на до и после. Базарная площадь была заполнена народом до отказа, люди находились даже на крыше двухэтажного здания Городского торгового корпуса. Лишь небольшой пятачок перед главным входом в театр, оцепленный верховыми казаками, был более свободен. Здесь собрались служители церкви. Среди них узнавали архиепископа Омского и Павлодарского Сильвестра, архиепископа Симбирского Вениамина, Самарского и Семипалатинского епископов Михаила и Киприана, настоятелей городских церквей. Архиепископ Сильвестр держал в руках икону Казанской Богоматери.
Театр был заполнен военными и уже основательно пропах табачным дымом. За кулисами было относительно безлюдно, так как вход сюда охранялся казаками и офицерами охраны великой княжны.
Чуть отодвинув задернутый занавес, Николай посмотрел в зал.
– Ого, народу-то сколько!
Зал был полон, и если в первых рядах партера, где расположились старшие офицеры, еще соблюдался относительный порядок, то дальше люди буквально сидели друг на друге. Проходы вдоль стен и лож бенуара были уставлены стульями. Впрочем, и стоявших людей тоже было немало. Все ярусы также были забиты, причем там, наверху, среди военных были заметны и женщины. Штатских почти не было – из знакомых лиц Николай узнал только старшего Пепеляева и Михайлова, был кто-то еще, но незнакомый. Зал был неожиданно ярко освещен – люстра под потолком и все прочие светильники горели на полную мощность.
– Ого, – удивился подошедший Деллинсгаузен, – где-то что-то отключили. Давно не видел такого яркого освещения!
– Я не всех знаю в лицо, – сказал Николай. – В ложе вижу Болдырева, Колчака, Тимирева, Иванова-Ринова. В первом ряду – казаки. А остальные? Не подскажете?
– Извольте. Тэк-с, рядом с Болдыревым сидит генерал-майор Менде Михаил Константинович, командующий Западно-Сибирским военным округом. Там же полковники Лебедев и Сахаров, еще какой-то моряк, я его не знаю. В первом ряду сидят генерал-лейтенант Ханжин Михаил Васильевич, генерал, извините, уже полковник, – Деллинсгаузен усмехнулся, – Матковский Алексей Филиппович, генерал-майор Дитерихс, генерал-лейтенант Будберг Алексей Павлович – надо же, из Харбина приехал! А впрочем, не он один! Смотрите, Николай Петрович, видите колоритную личность, могучий старик, борода лопатой? Это генерал-лейтенант Хорват Дмитрий Леонидович!
– Это который начальник КВЖД?
– Он самый!
– Подвиньтесь чуть-чуть, я не вижу! – услышали они шепот и обернулись.
Из-за их спин, привстав на цыпочки и высунув кончик языка от любопытства, смотрела в зал великая княжна. Мужчины переглянулись и затряслись от смеха, настолько комичным и по-детски непосредственным было ее лицо. Маша надулась.
– Так смешно, право, я не знаю! Трудно подвинуться, да? Скажите, барон, а кто этот генерал от инфантерии, что сидит рядом с Хорватом?
– Это Василий Егорович Флуг.
– Получается, что он здесь самый старший в чине?
– Да, получается. В этом зале – да. Он приехал, скорее всего, как и Будберг, с Хорватом из Харбина.
– Интересно, зачем?
Мужчины опять затряслись от смеха.
– Мария Николаевна, вы действительно не догадываетесь? – на всякий случай поинтересовался Деллинсгаузен.
Великая княжна не ответила.
– А кто этот чех с повязкой на глазу, что сидит рядом с Гайдой? – спросила она.
– Это командир Чехословацкого корпуса генерал Ян Сыровы, а рядом с ним – Богдан Павлу, представитель Чехословацкого национального совета.
– Посмотрите, там в другой ложе – генерал Нокс, полковник Уорд, Элиот и еще кто-то, кажется, французы, – сказал Николай.
– Слетелись, стервятники, – с неожиданной злостью сказала великая княжна.
Перестав разглядывать зал, они прошли за кулисы.
– Надо прическу поправить, – сказал Николай, – немного примялась, от платка, наверное.
Они стояли вдвоем, чуть в отдалении от остальных. Офицеры охраны и еще какие-то люди, в том числе штатские – очевидно, сотрудники театра, – отступили от них на несколько шагов.
– Так лучше? – Великая княжна попробовала поправить. – Тут и волос-то мало!
– Нет, не очень.
– Тогда сам. – Маша наклонила голову.
Николай, передав ей папку с манифестом, достал из кармана гребешок и попытался сделать прическу попышнее, для чего пришлось переколоть пару заколок. Теперь «голливудская» прическа выглядела вполне пристойно. Окружающие молча смотрели на них. До трех часов оставалось еще несколько минут. За занавесом гудел зал.
Великая княжна отступила на полшага, посмотрела на Николая.
– Все нормально?
– Бледная очень, – ответил он.
– Волнуюсь.
Николай внезапно ударил ее по щекам, вызвав шок у наблюдавших эту сцену. Оторопела и Маша.
– Ты что?
– Ну вот, – удовлетворенно заметил Николай, – щечки сразу порозовели! Давай папку!
– Ну вы даете, Николай Петрович! Предупреждать же надо! – Маша отдала ему папку, перекрестилась, а потом внезапно шагнула к нему и поцеловала в губы.
– Занавес! – приказала она и, сжав кулачки, пошла на сцену.
На ярко освещенной сцене городского театра в Омске стояла молодая девушка в строгом черном платье, перехваченном через плечо широкой красной лентой с золотой каймой. Никому из находившихся в зале не нужно было объяснять, что это за лента и почему она на девушке. Никаких украшений, кроме тонкой нитки жемчуга на красивой гордой шее, на ней не было. Но она в них и не нуждалась, так красива, так ошеломляюще хороша настоящей русской красотой была она.
Зал оглушающе затих. И в наступившей тишине неожиданно громко раздался голос вице-адмирала Колчака:
– Господа офицеры!
Грохнув стульями, зал встал, приветствуя великую княжну.
– Здравствуйте, господа! – произнесла она и, коротко вздохнув, продолжила: – До сведения тех, кто еще не встречался со мной, довожу, что я – великая княжна Мария Николаевна, третья порфирородная дочь императора Николая Второго. Мой отец, государь император Николай Александрович, подло и безжалостно убит в ночь на семнадцатое июля сего года в подвале дома инженера Ипатьева в Екатеринбурге. Вместе с ним убиты моя мать, государыня императрица Александра Федоровна, мои сестры Ольга, Татьяна и Анастасия, мой брат – наследник-цесаревич Алексей. Их судьбу разделили и люди, до последнего остававшиеся с нами: доктор Боткин, повар Харитонов, камердинер Трупп и комнатная девушка Аня Демидова.
Волею Господа уцелела только я. В меня попали две пули, меня ударили прикладом по голове, а после пытались добить штыком. Но не добили – Господь решил сохранить мне жизнь и руками представителей простого народа, крестьянскими руками избавил от смерти.
Однако же мне представляется необходимым вернуться в более раннее время, обратиться к тем событиям, которые привели к этому убийству. Я хочу вспомнить день второго марта года семнадцатого, день отречения государя императора от трона. Было ли это отречение законным? Можно ли считать законным отречение монарха, полученное насильственным путем в результате заговора? Является ли достаточным в данном случае карандашная подпись государя на телеграмме начальнику штаба, выданной впоследствии за Манифест об отречении?
В зрительном зале была прекрасная акустика, звонкий голос великой княжны доносился до самых дальних рядов. Этому способствовала и мертвая тишина, стоявшая в зале. Такая тишина, что слышно было, как бьется осенняя муха о стекло какого-то светильника.
Великая княжна, немного помолчав, продолжила:
– Родзянко, Львов, Шульгин, Гучков, все командующие фронтами, включая и великого князя Николая Николаевича, – вот основные фигуры заговора! Угрожая государю оружием, шантажируя его угрозой расправы над членами семьи – женой и детьми – эти, с вашего позволения, мерзавцы вырвали у него отречение! О будущем России думали они? Ничуть не бывало! Все они искали только личной власти, личного своекорыстия! Править захотелось господам либералам! Получилось, но не долго! Выпущенный из бутылки джинн русского бунта, бессмысленного и беспощадного, смел их, как метлой! Кто-то в бегах, а кто-то и отдал Богу душу, как, например, генерал Духонин.
Главное же в том, господа, что любые обстоятельства, вынуждающие царствующего государя отречься от власти, можно рассматривать не иначе как преступление, бунт против законной власти императора и измена ему. А значит, отречение государя нельзя признать законным, как нельзя признать законными и все последующие события: формирование Временного правительства, созыв Учредительного собрания и уж тем более октябрьский большевистский переворот!
Великая княжна вколачивала слова в молчавший зал, как гвозди. Растерянные, удивленные, возмущенные, одобряющие лица – ее слова никого не оставили равнодушным.
– Таким образом, господа, в Екатеринбурге совершено цареубийство! Причем двойное: до того момента, когда я потеряла сознание, я успела увидеть, что государь умер раньше цесаревича Алексея, а стало быть, тот несколько мгновений был императором всероссийским.
Голос великой княжны предательски задрожал, но, овладев собой, она продолжила:
– Сути дела, однако, это не меняет, наследовать государю Алексей не может, так же как не может ему наследовать великий князь Михаил Александрович, расстрелянный большевиками в Перми в июне сего года.
По залу пронесся вздох – видимо, для многих эта информация была новостью. Многие, надеясь на то, что великий князь жив, предполагали его новым государем. Великая княжна убила эту надежду. В правдивости же ее слов не усомнился никто.
– Впрочем, для престолонаследия еще не все потеряно. Формальные права на престол, в соответствии с Законом о престолонаследии императора Павла Первого, имеют многие представители императорского дома, – продолжала великая княжна, – однако же имеют ли они моральное право на престолонаследие? Мой прапрадед император Николай Первый, обращаясь к своим детям, когда-то сказал: «Всякий из вас должен всегда помнить, что только своей жизнью может искупить происхождение великого князя».
Увы, прошло полвека, и эти слова были забыты. Жажда наживы, воровство, казнокрадство, блуд, ложь, интриги и предательство поселились в императорском доме. Поразительно, но никто из его членов не поддержал государя, своего родственника, в трудную минуту. Наоборот, многие поддержали заговорщиков, приветствовали отречение и, нацепив красные банты, побежали выслуживаться перед новыми «хозяевами» России! А сейчас, когда Отечество стонет от раздирающей его войны, когда брат стреляет в брата, где доблестные представители российского императорского дома? Я не говорю про тех, кто схвачен большевиками, и тем более про тех, кто погиб. Но остальные где? Кто-то покинул Россию, а кто-то затаился, не желая вмешиваться в события под предлогом, что это невместно представителям императорского дома. О каком соблюдении Закона о престолонаследии может идти речь в подобных обстоятельствах? Императору Павлу, царствие ему небесное, в страшном сне не могло представиться, что подобное происходящему ныне возможно на Руси.
Великая княжна замолчала, как бы собираясь с мыслями. Зал ждал, затаив дыхание.
– Мой отец был плохим царем, – сказала она, и по залу пронесся вздох. – Да, господа, все, кто критикует его, правы: он был плохим царем. Нерешительным, постоянно сомневающимся, часто меняющим свое мнение. Это совсем не те качества, какие необходимы монарху. Он был прекрасным человеком, воспитанным, вежливым. Он обожал свою жену, мою мать, нежно любил своих детей. Но этого недостаточно, чтобы править страной, тем более такой, как Россия.
Великая княжна вновь замолчала и с какой-то печальной улыбкой оглядела зал.
– Мой отец был плохим царем, – повторила она, – но, видит Бог, он не заслужил такую смерть!
Голос великой княжны дрогнул, срываясь на всхлип. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам. В ответ на ее всхлип где-то на верхнем ярусе заплакала женщина, заплакала громко, навзрыд. Слезы текли по щекам у многих, сидевших в зале.
Великая княжна наконец овладела собой и вновь повернулась к залу. Ее лицо изменилось: синие глаза стали черными, губы сжались.
– А вы его предали, господа! – бросила она в лицо нескольким сотням мужчин. – Вы изменили присяге! Вы все предатели!
В зале стало страшно тихо. Никто не осмелился возразить. Офицеры сидели, опустив головы.
– За веру, царя и Отечество, да? Где же ваша честь, господа русские офицеры? Или она имеет значение только при карточном долге? А долг перед государем не считается? Только помните, что самый беспристрастный судья – это человеческая совесть, ее суд не знает срока давности! И вы это знаете, иначе к чему бы вы все отказались от чинов, полученных после второго марта семнадцатого года? Когда не перед кем совеститься, то жить еще можно, а когда появился живой человек в качестве укора совести, то как-то не по себе, да? Долг своему государю придется отдавать, господа. И отдавать вы его будете мне, его дочери!
Я русская женщина. Да, не русская по крови, но русская душою. Я родилась под русским небом, я впитала в себя русский воздух, русские сказки, русские песни, русский дух, как могла, познавала душу русского народа. Особенно в последние два года. – Великая княжна горько усмехнулась. – Моя семья стала жертвой, принесенной на алтарь русской революции, но я жива, я еще жива! И пусть мужчины прячутся по углам, а я не отступлюсь!
Великая княжна посмотрела на сидевшего в первом ряду Волкова.
– Вячеслав Иванович, прошу вас, поднимитесь на сцену.
Волков, бледный как смерть, с каплями пота на лбу, поднялся на сцену. Великая княжна обернулась к кулисам, и Николай, быстро подойдя к ней, передал папку, которую она, в свою очередь, подала Волкову.
– Вячеслав Иванович, огласите, пожалуйста!
Волков дрожащими руками достал из кармана кителя очки и водрузил их на нос, потом раскрыл папку и несколько секунд всматривался в текст. Потом вдруг осевшим, каким-то сиплым голосом произнес:
– Манифест.
Его голос окреп, избавился от хрипоты и зазвенел под сводами зала.
ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ
Божиею милостию
Мы, Мария Первая,
Императрица и Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская; Царица Казанская, Царица Астраханская, Царица Польская, Царица Сибирская, Царица Херсонеса Таврического, Царица Грузинская; Государыня Псковская и Великая княгиня Смоленская, Литовская, Волынская, Подольская и Финляндская; Княгиня Эстляндская, Лифляндская, Курляндская и Семигальская, Самогитская, Белостокская, Корельская, Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Болгарская и иных; Государыня и Великая Княгиня Новагорода Низовския земли, Черниговская, Рязанская, Полотская, Ростовская, Ярославская, Белозерская, Удорская, Обдорская, Кондийская, Витебская, Мстиславская и всея Северныя страны Повелительница; Государыня Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских Князей и иных Наследная Государыня и Обладательница, Государыня Туркестанская; Наследница Норвежская, Герцогиня Шлезвиг-Голштейнская, Стормарнская, Дитмарсенская и Ольденбургская и прочая, и прочая, и прочая.
Вступление Наше на Всероссийский Императорский Престол есть явное доказательство той истины, что где сердца нелицемерные действуют во благое, тут рука Божия предводительствует. Не имели Мы никогда ни намерения, ни желания таким образом воцариться, каковым Бог по неведомым Его судьбам Промыслом Своим Нам определил Престол Отечества Российского восприять.
Богу Всемогущему угодно было в неисповедимых путях Своих прервать драгоценную жизнь горячо любимого Родителя Нашего Государя Императора Николая Александровича. Он пал от святотатственной руки убийц в Екатеринбурге нынешнего 1918 года июля месяца 17-го дня. Вместе с ним мученическую смерть приняла Августейшая Семья Наша: любезнейшая Нашему сердцу Родительница Наша, Государыня Императрица Александра Федоровна, любезный Брат Наш, Его Императорское Высочество Цесаревич Великий князь Алексей, и любезные сестры Наши, Их Императорские Высочества Великие княжны Ольга, Татьяна и Анастасия.
Святой волей Всевышняго Нам была сохранена жизнь. В страшную минуту Господь послал Нам слуг Своих в лице представителей крестьянского сословия, которые не токмо вырвали Нас из лап смерти, но и окружили заботой и уходом, скрыв от слуг антихристовых, пока тяжкие раны Наши не уступили лечению. Сразу по выздоровлении поспешили мы в Омск, дабы поставить Престол Всероссийский в такое положение, чтобы он более не оставался праздным.
Согласно букве Законов Российской Империи, отречение от Престола Родителя Нашего, Государя Императора Николая Александровича, следует признать юридически ничтожным, поскольку любые обстоятельства, вынуждающие Царствующего, а более того Коронованного и Помазанного Государя отойти от власти, рассматриваются как преступление, бунт против законной власти Государя Императора и измена Ему. Последовавшие далее события только подтвердили Богопротивность содеянного. Изменники и Богоотступники презрели законы естественные и гражданские и ввергли Отечество Наше в великую смуту, следствием которой стал захват власти еще более Богоотступными антихристовыми силами.
В обстоятельствах сих буквальное следование положениям Закона о Престолонаследии 1797 года полагаем невозможным. Все члены Императорского Дома, имеющие права на Престол по праву первородства, им принадлежащего, либо почили в Бозе от рук убийц, либо покинули пределы России. С момента печальной памяти событий 2 марта 1917 года никто из здравствующих представителей Императорского Дома мужеска пола не заявил о своих правах на Престол.
Вследствие сего Мы, единственная прямая наследница последнего Императора Всероссийского, следуя положениям Свода Законов Российской Империи о порядке наследия, с сердцем, исполненным благоговения и покорности к неисповедимым судьбам Промысла, Нас ведущего, решили вступить на Прародительский Престол Российской Империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого Княжества Финляндского.
Подъемлем тяжкое бремя, Богом на Нас возлагаемое, с твердым упованием на Его Всемогущую помощь. Да благословит Он труды Наши ко благу возлюбленнаго Нашего Отечества, и да направит Он силы Наши к устроению счастия всех Наших верноподданных.
Имея Наше искреннее и нелицемерное желание прямым делом доказать, сколь Мы хотим быть достойны любви Нашего народа, для которого и возлагаем Мы на себя бремя Государственной власти, наиторжественнейше обещаем Нашим Императорским Словом полностью и окончательно разрешить земельный и рабочий вопросы, а также вопрос неравенства сословного, к вящему удовольствию всех представителей любезного народа Нашего.
Повторяя данный Родителем Нашим и Дедом Светлой памяти Императором Александром III священный пред Господом Вседержителем обет посвятить, по завету Наших предков, всю жизнь Нашу попечениям о благоденствии, могуществе и славе России, Мы призываем Наших верноподданных соединить их молитвы с Нашими мольбами пред Алтарем Всевышняго и повелеваем им учинить присягу в верности Нам.
Дан в Омске, лета от Рождества Христова в тысяча девятьсот восемнадцатое, Царствования Нашего в первое. Ноября 4 дня.
Мария.
Волков закончил читать, сложил очки и убрал их в карман, затем медленно обвел взглядом зал и, встав по стойке смирно, неожиданно красивым баритоном запел:
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, Царя храни!
Уже при первых строках гимна зал встал и подхватил. В общем-то незамысловатый и с точки зрения текста, и с точки зрения мелодии русский гимн (всего-то один куплет, повторявшийся трижды), подхваченный несколькими сотнями мужчин, производил сильное впечатление.
Николай посмотрел на стоявшего рядом с ним Деллинсгаузена. Барон пел вместе со всеми, и по его щекам текли слезы. Костя Попов не пел, он плакал, уткнувшись лицом в край занавеса.
Гимн закончился, и великая княжна, нет, уже императрица, подняла руку, и зал послушно стих, как по мановению волшебной палочки.
– Я хочу обратиться к вам со словами, произнесенными много веков назад в другой стране другой девушкой, так же, как я, пожелавшей положить свою жизнь на алтарь служения Отечеству. – Она шагнула к рампе и, подняв руку, крикнула: – С нами Бог и Пресвятая Дева Мария! Все, кто верит в меня, за мной!
Николай оторопел. Он когда-то рассказал Маше про фильм «Жанна д’Арк», видя в его героине некоторые параллели с ней, но не ожидал, что она запомнит эту фразу из фильма. Неизвестно, говорила ли ее настоящая Жанна, но сейчас, судя по реакции зала, она пришлась как нельзя к месту.
Зал взорвался, кто-то кричал «ура!», кто-то что-то еще. Все крики сливались в какой-то грозный рев. Люди повскакивали со своих мест и устремились к сцене. Прижатый к рампе бородатый есаул кричал:
– Матушка! Государыня! Веди нас! Умрем за тебя!
Откуда-то появилось кресло, на которое усадили молодую императрицу. Николай рванулся вперед, но толпа оттеснила его. Он немного успокоился, когда увидел рядом с креслом, которое несли офицеры, людей из Машиной охраны.
Кресло вынесли на балкон. Маша встала, а Волков опять прочитал манифест. Когда он закончил читать, она опять крикнула в толпу свой призыв. И в этот момент произошло то, о чем потом будут еще долго говорить друг другу люди по всей России. Хмурые низкие облака, затягивавшие омское небо весь этот день, внезапно разверзлись, и на несколько секунд выглянуло солнце. Его низкие закатные лучи осветили и центр города, и огромную толпу, и здание театра, и девушку в черном платье, стоявшую на его балконе. Солнечный свет, отразившись от стекол театрального здания, зайчиком заиграл в ее волосах. Но люди внизу увидели то, что хотели увидеть, то, во что верили, – нимб. Толпа рухнула на колени: «Святая!» Люди осеняли себя крестным знамением. Встали на колени и священнослужители во главе с архиепископом.
Из театра рекой выливались офицеры, неся на руках над собой кресло с императрицей. Сразу за ней двинулись священнослужители, за ними, колыхаясь, вся толпа. Массовая восторженная эйфория охватила людей: одни плакали, смеялись, другие что-то кричали. Можно было разобрать возгласы «Слава Государыне!», «Матушка, заступница, прости нас!», «Ура царице!» и многое другое в том же духе.
Николай ошалело смотрел вслед уходившей по Любинской толпе. Выйдя из ступора, бросился искать Волкова. Он нашел войскового старшину у правых кулис. Взрослый мужчина, боевой офицер, кавалер ордена Святого Георгия и Георгиевского оружия стоял, уткнувшись лицом в ткань кулис, и плакал навзрыд. Николай кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание. Волков обернулся, увидел его, а затем шагнул к нему и обнял.
– Николай! Вы даже не представляете, что вы сделали для всех нас, для России!
– Вячеслав Иванович, надо спасать государыню!
Взгляд Волкова стал осмысленным.
– Что случилось?
– Пока ничего, но может! Она же в одном платье, застудится. Что делать будем?
– Черт! – Волков на ходу вытирал глаза. – Куда ее понесли?
– Вниз по Любинской, похоже, к Железному мосту.
– Надо отсечь толпу на Дворцовой, у генерал-губернаторского дома, я распоряжусь!
До места добирались в объезд, по пустынным улицам – все жители города, казалось, были в центре. Получилось, как и планировал Волков: верховым казакам удалось конями оттереть толпу и завернуть ее головку к дому генерал-губернатора.
Маша сидела уже скрючившись от холода. Шереметьевский, тоже оказавшийся в кучке людей у кресла, сорвал с себя шинель и набросил ей на плечи. Но зубы у нее продолжали стучать. Николай, не раздумывая, подхватил ее на руки и внес в дом генерал-губернатора, где находился штаб Сибирской армии. Дежурный офицер попытался было преградить им дорогу, но, увидев Волкова и других офицеров, отступил. В здании было пусто – все отправились на встречу с великой княжной, а теперь были на улице.
– До гостиницы не добраться, – сказал Волков, – всюду толпа. Они только к утру разойдутся.
Николай, выяснив, где в здании горячая вода, потащил Машу в ванную комнату. Посадив ее на край ванной, он, тихо ругаясь, не стесняясь Волкова и Шереметьевского, сразу отвернувшихся, правда, содрал с нее обувь, чулки.
– Зачем туфли-то надела? Ботинки надо было, не сообразила? И носочки теплые! Эх!
Наполнив таз горячей водой, он опустил туда ее ноги и, склонившись, стал растирать их. Маша, шмыгая носом, мягко навалилась ему на спину.
– Водки найдите, – прорычал из-под Маши Николай.
– Есть спирт, – сказал кто-то из штабных.
– Еще лучше, несите! Только разбавьте!
Выпив спирта, Маша согрелась, но осоловела.
– Вам будет лучше заночевать здесь, ваше императорское величество. Да и лучшего места для вашей резиденции трудно придумать.
– А как же штаб? – Маша, разлепив веки, посмотрела на Волкова.
– Куда-нибудь перенесем.
– Ага, в Екатеринбург, – фыркнула она.
Волков усмехнулся.
Николай отнес Машу наверх, в ту самую залу для совещаний, куда их привели в день приезда в Омск и где Маша назвала себя. С ней остались только он и Андрей, остальные расположились внизу. Здание было окружено верховыми казаками, которые вели себя на редкость дружелюбно по отношению к толпе.
– Куда прешь, куда, бодлива мать! – покрикивали они на самых бойких. – Замерзла царица, понимать надо! Мороз на дворе, а она вона в платьице!
Это объяснение сравнительно быстро остудило пыл возбужденной толпы.
– Замерзла царица, – говорили люди друг другу, – не дай бог, простудится!
– Устала, сердешная, – вторили им другие, – пусть отдыхает.
Толпа начала постепенно расходиться. Кто-то потянулся домой, а кто-то из офицеров, по привычке, в рестораны. Но вот неожиданность: лучшие рестораны города – в «Европе» и «России» – оказались закрыты, и не только они одни.
Прохожие потешались над любителями выпить:
– Хватит водку жрать! Государыня этого не любит! На ситро переходите!
Город гудел до поздней ночи. За всей этой суетой Николай совершенно забыл оповестить женщин, остававшихся в «России» и совершенно измученных неизвестностью. Последний раз они видели Машу из окон, когда толпа тащила ее по Любинской. Спасибо Волкову, он вспомнил, позвонил в гостиницу и успокоил дам.
Проснулся Николай от шума. Похоже, кто-то ходил по крыше. Было уже совсем светло. Маша еще спала, по-детски надувая губы. Спал и Андрей на диване у противоположной стены. Крякнув, Николай поднялся с пола, на котором, собственно, и провел ночь. Почему-то жутко хотелось курить, хотя привычкой курения по утрам он не страдал.
Аккуратно прикрыв за собой дверь, он спустился вниз. Странно, тут никого не было, зато с улицы раздавались возбужденные голоса. Группа офицеров и казаков, топча ногами чахлые кустики напротив входа во дворец, наблюдала за чем-то, происходящим на крыше.
– Николай Петрович, идите сюда, смотрите! – крикнул поручик Брусенцов с совершенно восторженным лицом, глядя куда-то вверх.
Николай подошел и тоже посмотрел наверх, на прямоугольную башенку с флагштоком на крыше дворца, и комок подступил к его горлу.
Во дворце генерал-губернатора в Омске, на простом канцелярском кожаном диване, поджав под себя ноги и укрывшись шинелью, спала девятнадцатилетняя девушка, сделавшая накануне главный шаг в своей жизни. А на флагштоке дворца над ней, над Омском, над Сибирью, над Россией, развевался на ветру императорский штандарт.
