Джек Кетчaм
"Потомство"
Часть I
12 мая 1992 года
0:25
Она стояла, вся в пятнах грязи и бликах лунного света, под колышущимися ветвями тенистого дерева и смотрела в окно. За ее спиной остальные трепетали от азарта.
Она коснулась решетки на окне кончиками пальцев. Разболтанная. Старая.
Она потерла один из прутьев между большим и указательным пальцами, и тут же вниз посыпались мелкие хлопья ржавчины.
Она сосредоточилась на девушке внутри. Ее кисло-цветочный аромат витал высоко и сильно над пропахшим плесенью диваном, где она лежала, и даже над пропитавшимися парным молоком зерновыми хлопьями в миске рядом с ней.
От девушки пахло мускусом. Уриной и полевыми цветами.
У девушки были выдающаяся грудь и длинные темные волосы.
Постарше меня.
Ее одежда была грубой.
Одежда только мешает.
Парни прижимались ближе, желая увидеть. Она позволила им. Было важно, чтобы они знали, что находится внутри, хотя она направит их, когда придет время. Самцы были моложе и нуждались в наставничестве. Но это было ново для них и захватывающе. Тонкий березовый прут прошелся по их спинам – им нужно внимательно следить за равновесием.
Она почувствовала, как бриллиант коснулся ее груди. Его холодная золотая оправа покачивалась на грязной завязанной бечевке.
Ночь выдалась тихая. В лощине стрекотали сверчки.
Они наблюдали за девушкой, недоступной и глухой к ним, в ярком всплеске голосов из мерцающего света. И каждый из них на мгновение, словно бы подхваченный дуновеньем одного внезапного мысленного порыва, уразумел, что ребенок спит. Он совершенно один – где-то там, наверху, в жаждущей темноте, в их темноте, в темноте их Старших – то есть Женщины и Первого Добытого.
Они воображали, что могут видеть ребенка, чувствовать запах ребенка...
Но на самом деле они могли лишь смотреть.
Перед луной должно было пройти всего одно облачко.
1:45
«Черт бы тебя побрал, Нэнси!»
Во всем доме снова горел свет. Во всяком случае, на первом этаже.
Ее «Бьюик-универсал» свернул на подъездную дорожку.
«Эта девчонка наверняка считает, что деньги я попросту печатаю, – подумала женщина. – Готова поспорить, включила одновременно и телевизор, и стереосистему, а в холодильнике даже банки колы не осталось».
Она была чуть навеселе.
Правое заднее колесо машины перескочило через бордюрный камень и смяло последние три тюльпана, ютившихся на краю лужайки.
«А, черт с ними», – подумала женщина.
Она и трезвой-то давила их не сильно реже.
Женщина заглушила мотор. Выключила фары.
А потом несколько секунд посидела недвижно, думая о Дине – стоящем по другую сторону бара, игнорирующем ее, попивающем свой «Уайлд Терки», – ее собственном чертовом муже, в чьих глазах она с давних пор будто привидение.
Но таков уж был Дин. Либо от него вообще ничего не добьешься, либо получишь намного больше того, на что рассчитывала.
И лучше уж ничего.
И все равно это было унизительно. И типично. Живешь ты с Дином или без него, имя ему одно – мистер Унижение. Его любимый способ оторваться.
Женщина сделала глубокий вдох, чтобы стряхнуть с себя гнев, открыла дверцу машины и нащупала старую черную сумку с револьвером тридцать второго калибра в боковом кармане на молнии. Она держала его там на случай, если Дину снова вздумается выбить из нее все дерьмо, как в прошлую пятницу вечером на парковке «Карибу». Убрав руки от руля, она выбралась из машины. Это далось сложнее, чем должно было бы. После рождения ребенка женщина так и не сбросила вес. А пристрастие к пиву этому точно не способствовало. Сумка тяжким грузом оттягивала руку.
Долбаный Дин.
Женщина захлопнула дверцу машины. С первого раза замок не защелкнулся. «Надо будет отремонтировать, – подумала она. – Только на какие шиши?»
С уходом Дина денег удавалось с трудом наскрести разве что на еду себе и ребенку. А ведь приходилось еще и раз в неделю платить няне. После работы и суеты по дому этот один-единственный вечер в неделю был женщине просто необходим – сходить в кино, выпить пару-тройку коктейлей, – тем более что ребенок наконец достаточно подрос, чтобы можно было оставить его ненадолго. Однако заработок у барменши в Дэд-Ривер был едва ли не нулевым, и никто даже и не думал о том, чтобы подкинуть на чай. Что бы ни говорили про туристов, а с ними хоть на чаевые можно было рассчитывать.
«Протянуть еще месяц, – подумала она, – а там начнется туристический сезон. Так что как-нибудь перекантуюсь».
Она зашагала по растрескавшемуся щебню в направлении боковой двери, на ходу отыскивая ключ от дома на колечке.
Потом услышала, как что-то стукнуло через открытое кухонное окно. Возможно, бутылка колы ударилась о тяжелый и дорогущий разделочный стол. С Нэнси дом – не дом, а сущий раздрай да кавардак.
«Да, а с пивом надо все же завязывать, – подумала женщина. – Пожалуй, это я смогу. Сэкономлю немного денег. Хотя главное, конечно, не это, так ведь? Главное – это я сама и малышка, верно?»
Женщина ощутила прилив вины. Почему она постоянно зовет ребенка «малышкой»?
Девочку звали Сюзанна. Сюзи. И малышкой она была не всегда. Женщина вспомнила времена, когда произносила имя дочери нараспев. А теперь почти не употребляла его. Словно ребенок превратился в какую-то вещь – одну из тех самых вещей на каждом шагу, вроде закладной за дом, дырявой кровли, подтекающего крана в подвале.
Она подозревала, что Дин специально сорвал там резьбу – ей назло.
Он все и всегда делает ей назло.
В какое-то мгновение женщина чуть было не расплакалась.
Затем поднялась по ступенькам и вставила ключ в замок.
«Нэнси, черт бы тебя побрал!»
Ключ не понадобился. Дверь оказалась открытой.
«Ну сколько раз можно говорить этой девчонке: закрывай за собой двери?»
О’кей, значит, сегодня вечером Дин опять торчит в баре. Но вечно так продолжаться не будет. Он ведь уже собирался заявиться именно тогда, когда ее самой не будет дома, когда машины не окажется на подъездной дорожке. Дважды угрожал обчистить. Подогнать фургон – и вывезти все, кроме грязного белья.
«Ну нет, так просто я этого ему не позволю», – подумала она.
«А сейчас надо поговорить с этой девчонкой».
– Нэнси!
Женщина открыла дверь в гостиную, где беззвучно работал телевизор – ну какой, к черту, от него сейчас прок? – притворила за собой дверь и заперла ее на ключ. Потом направилась в сторону кухни. Первое, что она там увидела, была большая лужа на покрытом линолеумом полу, медленно расползавшаяся в направлении угла и даже там уже подступавшая к паркету, крывшему пол в гостиной.
«Кола, – подумала женщина, – кофе, что-то темное и тягучее, и... Боже праведный!» Нет, она определенно убьет эту девчонку.
Ступая осторожно, чтобы не вляпаться в лужу, женщина подняла взгляд и тут же ощутила вонь. Внезапно все, что она собиралась сказать, застыло внутри, как и вопль, так что она могла лишь стоять, пытаясь втолкнуть в себя все увиденное разом, подобно тому, как натужно пытаешься сделать один-единственный вдох на шквальном ветру.
Двое из них примостились на краю кухонной мойки, сидя на корточках, пристально наблюдая за ней своими неестественно горящими глазами. Их свисающие руки были перепачканы кровью.
«Дети».
Сама же Нэнси, обнаженная, лежала на разделочном столе.
Неподвижная. Бледная.
Рук у нее уже не было.
Одежда девушки была разбросана по всей комнате. Джинсы валялись рядом со столом – мокрые, коричневые, поблескивающие.
Шкафы были открыты, коробки и банки – разбиты. Мука, хлебные крошки, печенье, сахар, джемы и желе – все было рассыпано, разлито, разметано по столешнице и полу.
Руки же торчали из мойки. Рядом с грязной посудой.
Все это женщина увидела в мгновение ока, увидела и то, что ее появление не застало вторженцев врасплох. Пока ее желудок бурлил, девушка с окровавленным топориком в руке и двое очень похожих друг на друга грязных мальчишек, державших Нэнси за ноги, повернули головы и окинули женщину взглядом – серьезно, по-деловому, – совсем не так, как двое младших, с ухмылками на лицах сидевших на столешнице.
Женщина посмотрела на девушку.
Та ответила тем же, устремив взгляд своих пустых глаз.
Обе, казалось, словно бы узнали друг друга.
Обе – осознали, к чему ведет присутствие свидетеля.
И, как только самый маленький мальчик – его хозяйка до сей поры даже не приметила – выдвинулся из-за стола вперед, держа в руках белый полиэтиленовый пакет для мусора, туго обтягивавший маленькое, но такое знакомое тельце, и поднял его перед женщиной, чтобы та могла получше его разглядеть, она уже судорожно шарила рукой в сумке, чтобы выхватить револьвер и отправить незваных гостей в тот самый ад, откуда они пожаловали. И она бы сделала это – не взметнись перед ее лицом по тонкой дуге тот самый топорик.
Топорик тюкнул ее точнехонько в центр лба, и она тяжело рухнула на колени.
Все чувства – мука разбитого сердца, ужас, гнев, печаль – вытекли из раскроенной головы очень быстро.
3:36
Джордж Питерс спал и видел во сне, как жена, скончавшаяся три года назад, родила ему сына. Двухгодовалый, теперь он играл на полу прямо перед ним.
Вокруг были разбросаны деревянные кубики, а по рельсам игрушечной железной дороги, начинавшейся под рождественской елкой и устремлявшейся через холл к спальне Питерса, а затем возвращавшейся назад и уносившейся сквозь окно гостиной за пределы дома, мчался миниатюрный состав.
Сам Питерс сидел в кресле и читал газету. За окном стоял яркий солнечный день – майский или июньский, – но рождественской елке это не мешало, и состав делал круг за кругом по игрушечным рельсам.
Мэри ушла к кому-то в гости. Питерс присматривал за мальчиком.
И вдруг раздался стук в дверь, резкий, настойчивый. Кто-то звал Питерса по имени.
Он открыл и увидел Сэма Шеринга, погибшего одиннадцать лет назад – тот кричал на Питерса, говорил, чтобы тот убирался отсюда, причем убирался немедленно. Мужчине пришлось схватить сына в охапку и рвануть с места, потому как сзади на них стремительно надвигался поезд. Питерс сказал Шерингу, что видит приближающийся состав, понимает опасность. Поезд тем временем продолжал нарезать круг за кругом.
– Не понимаешь ты! – закричал мертвый полицейский. – Ни хрена не понимаешь! – И бросился бежать, что, в общем-то, на Сэма Шеринга было совершенно не похоже.
Питерс моргнул. Закрыл дверь и вернулся в гостиную. Сын все складывал кубики...
Именно тогда он услышал грохот надвигающегося поезда. Грохочущего, несущегося прямо на дом. Питерс подхватил сына с пола.
Миновав елку, он забежал на кухню – помолодевший Питерс, быстрый, – а состав, проломив стену гостиной, пролетел через комнату, надвигаясь на них стремительнее, чем мог бы бежать марафонец. Мальчик истерично забился в объятиях, когда громадная черная голова локомотива протаранила холодильник и посудомоечную машину...
Все сметая с пути своего.
* * *
Он проснулся и почувствовал, будто действительно только что куда-то несся сломя голову – настолько часто билось в груди сердце. Тело покрывал пот. Простыни намокли и пахли застарелым виски.
Хорошо хоть голова не болела. Питерс вспомнил про аспирин, просто на всякий случай. Но, едва сев в постели, тут же почувствовал, как поплыла голова. И сразу смекнул, что это сказывается не до конца выветрившееся спиртное.
Глянул на часы. Даже четырех утра еще не было. Спать теперь уже не завалишься.
А ведь, если разобраться, он и выпил-то в первую очередь для того, чтобы покрепче заснуть. Мэри наверняка осудила бы – осудила, но поняла. Слишком уж много накопилось тяжелых дум к расхлебыванию в одиночестве. После смерти супруги Питерса терзали не только кошмары, заставлявшие с четырех дня прикладываться к бутылке и пить глубоко за полночь, но и один простой факт – теперь он в доме один.
Выйти на пенсию со своим самым старым и верным другом – это одно. Пенсия, и все, конец, – это совсем другое.
Он снова услышал стук, но на этот раз это был уже не сон. Определенно стучали в дверь. Питерс предположил, что к нему действительно кто-то пожаловал. «Настойчивый тип».
– Да иду я! Иду!
Питерс поднялся с постели – голый старик с отвислым животом.
Он прошел к шкафу, где лежали трусы, потом к вешалке – за брюками. Кто бы ни стоял за дверью, он явно услышал Питерса – стук прекратился.
Но кто к нему приперся в пятнадцать минут четвертого утра? Друзья, алкаши-собутыльники? Их было немного, да и наведывались они теперь все реже и реже. Половины уж нет на этом свете, остальные разъехались кто куда.
В последние годы в Дэд-Ривер жили одни незнакомцы.
Ну вот, опять он за старое. Чувствует жалость к себе.
«Нытик», – пронеслось в голове.
В Сарасоте у него был брат, не устававший нахваливать тамошние края. Они с женой жили в трейлерном парке, под сенью ветряной мельницы, примерно в полутора километрах от Сиеста-Ки. Как-то Питерс наведался к ним и в одном убедился точно – на одиночество брату с женой там жаловаться не приходилось. Народ валил и днем, и ночью. Там много гуляли, разъезжали на великах, люди с сердечно-сосудистыми, давлением и бог весть чем еще занимались физкультурой, а когда видели, как его брат с невесткой сидят в тенечке на крыльце, то забегали хлебнуть пивка.
А еще ходили на танцы, играли в гольф, посещали рестораны с клубами, вели общественную жизнь и даже давали обеды.
Нет, это было не для него.
Первой тому причиной оказалась жара.
Питерс любил смену времен года. Голые деревья в январе и зеленые – в мае... Даже зима, с ее утренними холодами, обладала своими достоинствами. Не так уж плоха уборка снега на крыльце – как потом приятно нырнуть назад в дом, к уютно трещащим полешкам в камине!
Что ждало во Флориде, так это сплошная жара. Та самая жара, что треть года даже приятная, вторую треть – в чем-то докучливая, а в последнюю – убойная.
Вторая же причина заключалась в том, что Питерс никогда не считал себя таким уж общительным. Бывали времена, когда ему казалось, что неплохо бы познакомиться с другой женщиной. Во Флориде это можно было устроить. Долго ходить бобылем в трейлерном парке брата не удавалось никому. Однако для знакомств все равно приходилось посещать забегаловки и танцульки, иметь на это дело определенный настрой.
У Питерса же настроя не было даже на то, чтобы открыть эту чертову дверь.
Он накинул халат, сунул ноги в шлепанцы и зашаркал через комнату. Питерс вновь забыл оставить включенным свет на крыльце. Запоздало щелкнув выключателем, он открыл дверь настежь.
– Вик?..
Перед ним в желтом свете лампочки и в самом деле стоял Вик Манетти. Позади него, опершись спиной о патрульную машину, маячил еще один полицейский, но с такого расстояния старик не мог разобрать, кто именно.
Манетти был у них «новеньким». Он занимал пост шерифа Дэд-Ривер вот уже более двух лет, но для большинства здешних жителей по-прежнему оставался «новеньким», а все потому, что прибыл сюда из Нью-Йорка и был не из местных.
– Прости, что разбудил, Джордж.
– Да ладно, ничего.
Питерс уважал этого парня. Время от времени они встречались за кружкой пива в «Карибу» и обсуждали, что сейчас творится в городе, вроде как держали контакт. У Питерса сложилось впечатление, что Манетти – хороший коп. Спокойный, с головой на плечах и в придачу ко всему старательный. А в захолустном городишке вроде большего и желать нельзя.
Но сейчас, стоя в дверях и глядя на шерифа, Питерс поймал себя на мысли, что никогда прежде не видел парня в таком смятении.
– Мне надо с тобой переговорить, Джордж, – сказал он.
– Я так и понял. Зайдешь?
– Вообще-то я надеялся, что это ты поедешь с нами.
Питерс сразу понял: Манетти лихорадочно соображает, силясь подобрать нужные слова. И подобрал-таки, шельма:
– Мне бы хотелось, чтобы ты кое на что взглянул лично для меня. Нужно твое экспертное мнение в одном деле.
– Экспертиза? – Питерс не смог сдержать улыбку. В Дэд-Ривер подобное слово приходилось слышать нечасто.
– Но должен предупредить: картина отвратная.
И тогда-то Питерса пробрало. Он понял, что уже знает, о чем толкует Манетти.
И все же Питерсу удалось заставить себя понадеяться, что он ошибается.
– Дай мне минуту.
Он снова зашел в дом, скинул халат и шлепанцы, отыскал в выдвижном ящике аккуратно сложенную рубашку – Питерс знал, что Мэри бы хотела, чтобы он оставался опрятным, даже несмотря на пьянство, – и туфли у кровати. Прошел на кухню. Открыл холодильник, достал пачку с апельсиновым соком и сделал пару глотков. Затем направился в ванную, где сполоснул лицо и почистил зубы. Лицо в зеркале вполне тянуло на все его шестьдесят шесть лет, а может, и поболее.
Вернувшись в спальню, вынул из комода бумажник. Портрет Мэри стоял на прежнем месте – улыбающаяся, постаревшая, но все такая же симпатичная. Задолго до рака.
По привычке, а возможно, и отвлекшись на фотографию, Питерс открыл еще один ящик комода, где лежали кобура и револьвер тридцать восьмого калибра, и уже наполовину вынул было их, когда вспомнил, что на сей раз они ему не понадобятся.
Оружие можно оставить молодежи.
Вик ожидал, сидя за рулем машины. Патрульный, которого Питерс сначала не узнал, оказался Майлзом Гаррисоном. Старик помнил его еще пацаном. Какое-то время Майлз работал разносчиком газет и, по неведомой причине, никогда не доносил их до крыльца. Местные проклинали его каждую зиму.
Питерс поприветствовал Майлза, осведомился, как дела у отца с матерью («Спасибо, все нормально») и забрался на заднее сиденье. Машина тронулась, и старик принялся смотреть копам в затылки через разделявшее салон армированное стекло.
«Забавное местечко, – подумал Питерс, – для старого экс-шерифа».
* * *
Полчаса спустя выпитое виски просилось наружу, и Питерс напоминал себе, что нужно дышать, чтобы сдержать рвотный позыв. Кухня напоминала гребаную скотобойню.
Питерс стоял и смотрел на то, что осталось от тел женщины и молодой няни, и сразу понял, кто здесь побывал. Он догадался об этом уже тогда, когда заметил забрызганные мочой ступеньки дома. Кто-то явно решил пометить территорию.
Манетти, как показалось старику, тоже все понял.
– Теперь видишь, зачем мне понадобился ты, – сказал шериф.
Питерс кивнул.
– С нами связалась мать сиделки. Нэнси Энн Дэвид, в прошлом марте исполнилось шестнадцать лет. Мать сказала, начало смеркаться, она принялась названивать сюда, но к телефону никто не подходил. Потом попробовала еще, пока не начала беспокоиться, и тогда позвонила нам.
– А женщина?
Он глянул на распростертое на полу тело. Как и лежавшая на столе сиделка, оно было обнажено, рук и ног – как не бывало. В груди зияла рана. Где полагалось находиться сердцу, чернела пустота в обрамлении разломанных ребер. Череп был расколот, мозги исчезли. По всему полу тянулись внутренности.
– Лорин Элен Кальцес, тридцати шести лет. Разведена. Муж – Дин Алан Кальцес. Мы посадили его под замок, но я уже имел удовольствие с ним переговорить. Ни до одной из жертв ему не было дела, хотя он признал, что поколачивал жену. Но не думаю, что здесь есть какая-то связь. Кроме того, он не на шутку тревожился о ребенке.
– А сколько, говоришь, этому ребенку?
– Полтора года. Девочка. Нигде ни малейшего следа. Крови нет ни в кроватке, ни в комнате. Вообще ничего.
Стараясь не наступить на лужи крови и мочи, Питерс подошел к столу, чтобы взглянуть на тело девушки. Там уже корпел окружной коронер.
– Джордж? – окликнул его эксперт.
– Будь здоров, дружище.
– Ну, как тебе такое? По новой начинается, да?
– Упаси господь! Надеюсь, нет.
Он заставил себя посмотреть на девушку. И у этой большая часть левой груди также отсутствовала, начисто срезана.
– Что ж, я думаю, что к нам опять пожаловали старые гости, Джордж. Тут много чего не хватает. И вся недостача по части мяса – если понимаешь, о чем я. Знакомо?
Питерс не ответил.
– Причина смерти?
– Черт возьми, Джордж, да они ж ей сердце вырвали.
Он заглянул в распахнутые голубые глаза. А симпатичная была эта Нэнси Энн Дэвид. Нельзя сказать, что прямо-таки красавица, но все же миленькая. Будет кому по такой тосковать.
– А что женщина?
– Удар по голове. Вероятнее всего, топор или тесак. Умерла мгновенно.
Питерс двинулся обратно через кухню. В гостиной ожидал Манетти. Вместе они вышли наружу. Питерсу нужен был воздух.
Вик предложил сигарету. Старик взял, и оба закурили. Небо начинало светлеть, подернулось румянцем раннего утра, и стало слышно, как на смену стрекоту сверчков приходит пение птиц.
– Ну, что думаешь? – спросил Манетти.
Но в словах слышался иной подтекст: «Ты – единственный из всех, кто там был. Только ты можешь сказать наверняка».
Все остальные либо не пережили ту ночь, либо уехали подальше – туда, где не приходилось вспоминать о случившемся всякий раз, когда гуляешь по лесу или идешь поплавать у берега.
Ему бы стоило поступить так же.
Может, так бы он и сделал, если бы не Мэри – Мэри родилась здесь, в Дэд-Ривер, и никуда не хотела уезжать.
Продолжающихся кошмаров должно было хватить, чтобы сказать ему об этом: «Уезжай. Убирайся подальше отсюда». Кошмары, воспоминания – все это без предупреждения являлось изо дня в день, покуда он не опрокидывал второй, а то и третий стакан виски. Особенно часто являлся мальчишка, голый, медленно надвигающийся на Питерса через прицел... и он сам, кричащий ему остановиться... но мальчишка не желает слушаться... и ревут ружья, палящие разом, и...
А теперь и Мэри мертва. Семьи у Питерса больше нет.
В городе жили сплошные незнакомцы.
Надо было ему все же уехать отсюда.
Не поздно было сделать это и сейчас.
И черт с ней, с этой жарой в Сарасоте. Ведь есть же у них кондиционеры, верно?
– Какой-то подражатель, как считаешь? – спросил Манетти с надеждой.
Питерс глянул на шерифа. Вид у него был усталый. Худое, жилистое тело начинало сгибаться в один большой вопросительный знак. Манетти был уже не так молод.
– Через одиннадцать лет, Вик? Подражатель? Спустя одиннадцать лет?
Он отбросил окурок. В носу по-прежнему стояла вонь плоти и крови. Даже сигареты ее не перебивали – ее и еще одну вонь... ту, что врезалась в память, точно рана от ножа, так и не зажившая. Такая, похоже, вообще никогда не заживет.
– Что я считаю... – сказал Питерс.
Потом наступил на тлевший в траве окурок и посмотрел в сторону холмов, все еще серых, но уже различимых. Перевел взгляд вниз – к лесу, скалам и морю. Не так уж до них и далеко.
Прислушался к птицам. Чистые и добрые звуки наступающего утра, столь же надежные и реальные, как солнечный свет. Птичье пение помогло.
– Я считаю, – повторил он, – что в прошлый раз мы кое-кого упустили. И те, кого мы упустили, никуда не делись. Просто на время залегли тише воды ниже травы.
4:47
К тому моменту, когда Дэвид Холбард оторвал взгляд от компьютера, за окном светало. «Все, довольно», – подумал он, хотя усталости не ощущал.
Сидя в кожаном вращающемся кресле, он оттолкнулся от стола, вынул дискеты из приводов и убрал их в папку.
Ночь пролетела быстро и продуктивно. Такое он мог проделывать еще со времен колледжа – работать все звездопады напролет, – при условии, что проект был достаточно сложным, чтобы бросить вызов.
После колледжа минуло тринадцать лет. Поредевшие на голове Дэвида волосы соврать не дадут. Но энергии у него меньше не стало. Просто подливай кофе, и все будет в порядке.
Дэвид Холбард мог считать себя человеком, довольным жизнью. Доволен он был и сейчас. Потягивая остатки остывшей пятой чашки.
Его всегда удивлял такой настрой. Первый год после окончания Пенсильванского университета, а затем и Бруклинского политехнического института обернулся ведь сущей катастрофой! Инженерный вуз готовил Дэвида к серьезным проектным задачам, но работа в «Комкорпе» оказалась шаблонной и душившей правилами, не сходящей даже за немного увлекательную. Проторчав там полтора года, он уволился, положившись на удачу.
Работа в «Ай-Би-Эм» была получше – разработка нового программного обеспечения для Береговой охраны США. Дэвид и еще двое парней самостоятельно сделали основную часть работы и потрясно провели время. Но на полпути Охрана свернула проект. Сказали, мол, слишком сложно у них получается.
Ничего «слишком сложного» в разработанном ПО команда не видела.
Это мозги у их начальства оказались чересчур размякшими.
В следующие три года начались и закончились еще два проекта, и в 1986 году Дэвид столкнулся с тотальным выгоранием, полным разочарованием. Такими темпами Дэвид докатится до того, что будет конструировать трансформаторы или еще что-нибудь столь же скучное, вкалывая целыми днями и ненавидя себя, а также Эми – за то, что та его терпит.
К тому времени Дэвид уже женился на Эми, его бывшей помощнице еще в «Ай-Би-Эм», – единственном светлом пятне во всей его суматошной, беспорядочной жизни. Вскоре они решили упростить ситуацию: подыскать местечко, которое бы понравилось обоим, и попытаться наладить в нем совместную жизнь. Немного сбережений у них имелось. А если совсем припрет, они могли бы заняться ремонтом телевизоров и радиоприемников.
Дэвид с Эми были молоды и умны – и почему бы, черт возьми, нет?
С местом определились легко. Эми была родом из Портленда и по-прежнему считала штат Мэн своим домом. Дэвиду же, уроженцу Бруклина, побережье штата Мэн показалось приличным местом.
И своего мнения с тех пор он не изменил.
Дэвид выключил компьютер, поднялся с кресла и направился к широким раздвижным стеклянным дверям, ведущим на открытую террасу. Сдвинув одну половину, он впустил в комнату свежий утренний воздух.
Ветер шевелил высокую траву и золотарник, росшие за полосой из дубов, но день, обещал быть погожим.
Маленькие птички порхали меж ветвей, сбиваясь в стаи и распевая в листве деревьев.
«Еще одну чашечку, – подумал Дэвид, – прямо здесь, на террасе».
Он прошел обратно на кухню через кабинет и до краев наполнил кофейную кружку.
Кофе Дэвида никогда не бодрил. Это делала работа.
Оно ведь так и должно быть.
С кружкой в руках Дэвид вышел наружу и опустился в одно из зеленых деревянных кресел, выстроенных рядком вдоль потертых перил.
У него над головой покачивались на ветру две толстые ветки. Та из них, что была больше, тянулась через всю террасу, едва не касаясь окна спальни, располагавшейся по соседству с кабинетом.
Там сейчас спала Эми.
«Надо будет на днях спилить», – подумал Дэвид.
В глубине души ему не хотелось трогать деревья. Их было десять, посаженных неравномерно, – сплошь черные дубы, высокие, старые и почтенные, явно заслужившие свое право на жизненное пространство.
Видеть деревья подобных размеров так далеко на севере было нетипично. Под напором дувших с океана холодных ветров здешняя растительность стелилась низко, жалась к земле. Смиренная.
Дэвид шевелил пальцами ног и неторопливо отхлебывал кофе.
Сидел он босиком. Солнце уже успело согреть террасу.
Сложенная из выкрашенных в серый цвет сосновых досок, она была просторной – три с половиной на десять метров, – достаточно, чтобы уместились четыре удобных кресла, столик для пикника со скамейками и даже гриль. Сваи подпирали террасу к склону довольно крутого холма, волнами сбегавшего вниз – давая пристанище и дубам, и росшему позади них кустарнику – и плавно переходившего в густо поросшую травой равнину, не менее половины гектара протяженностью. За нею начинался гектар зарослей сосны, пихты и кедра и тянулся до самой окаемки – к скалам и морю.
Скал за соснами было не разглядеть. Но вид все равно открывался захватывающий. Ничего не стрижено. Ничего не скошено и не посажено. Все дикое.
«Темные чащобы», – подумал Дэвид.
Ну и слава богу.
Это место они с женой купили благодаря игре.
Два года назад, когда Дэвид еще занимался программированием и отладкой кода, Эми возилась с графикой, а Фил сидел в Нью-Йорке и сочинял музыку, они арендовали дом. Деревянную постройку, возведенную лет сто назад, в самой гуще леса. Чарующее место, если не считать одного обстоятельства: при дожде крыша начинала течь в дюжине мест одновременно. И тогда в доме звенела симфония кастрюль и ведер. А готовить еду в такие моменты было не в чем.
Но идея фикс Дэвида создать динамичный, напряженный, по-настоящему жуткий приключенческий хоррор дала богатые плоды. Фирма «Компьютер артс» тут же ухватилась за концепт, вовремя закупила лицензию на производство и в итоге выплатила щедрейший гонорар. Игра с названием «Темные чащобы» оказалась их первым коммерческим успехом в схватке с «Нинтендо». Более того, до них конкурировать с «Нинтендо» вообще никому не удавалось – они доминировали на рынке компьютерных игр слишком уж долго.
Отчасти причиной успеха стало неоднозначное содержание. По замыслу Дэвида, игрока то пытались сожрать орды пауков, ползущих по подрагивающей липкой паутине, то поджидали ямы с извивающимися змеями, то обезображенные, весьма отдаленно похожие на людей монстры бросались с деревьев и из кустов. С кладбища, понятное дело, валили полчищами беспокойные зомби. Все, что игроку удавалось убить, брызгало кровью. И, надо сказать, брызгало обильно.
Графика в исполнении Эми получилась очень современной, повергающей в дрожь. Взрослые подняли шум – играть-то в подобную штуку будут перво-наперво дети!
Однако ни сам Дэвид, ни вся «Компьютер артс» ничего плохого в этом не видели. В сравнении с современными фильмами со взрослым рейтингом игра казалась невинной, как какой-нибудь «Скрэббл».
Зато в сравнении с любой другой игрой – это была настоящая бомба.
Так что продажи взлетели до небес, что позволило компании заказывать новые игры. И все – такие же коммерчески успешные.
Но только «Темные чащобы» встала в один ряд с таким шедевром «Нинтендо», как «Супер-Братья Марио». Ни одна другая игра не превзошла эту – ни в Штатах, ни в Японии, – за океаном «Чащобы» загребли не меньше денег, чем у себя на родине. На подходе была очередная игрушка – «Кто не спрятался...», со столь же «вкусным» анонсом.
Вот тогда-то Дэвид с Эми озаботились покупкой собственного жилья.
В результате поисков они нашли этот самый дом – серую постройку из кедра с видом на природу. Ужасно старый, вековой почти выдержки, и ужасно уединенный, почти как их прежний: ближайшие соседи – по меньшей мере в трех километрах к северу. Раньше дом принадлежал старому местному врачу и его жене, но потом врач умер, а жена перебралась в Аризону, к детям. Люди они были достаточно состоятельные, к тому же типичные янки, из тех, что скорее умрут, чем внесут в устройство дома существенные переделки.
На грядущей неделе Кэмпбелл с бригадой должен был приступить к закладке фундамента под новую пристройку. Основная часть лесоматериала уже была сложена под террасой и накрыта брезентом. Дэвиду уже довелось видеть Кэмпбелла в работе, и потому он знал, что этот мастер, дотошный до мелочей, сможет сделать все как надо, чтобы привнести в дом элементы новизны, но и сохранив присущий ему дух древности. За свою работу мастер брал дорого, но и она явно того стоила.
Да и деньги у Дэвида с Эми, черт возьми, водились. Чудесным образом у них стало столько денег, что ни один из супругов не представлял, на что их вообще тратить.
Зато брокеры Дэвида представляли очень даже хорошо.
«И все же в одном «Нинтендо» оказалась права», – подумал Дэвид. В переводе с японского слово «нинтендо» означало примерно следующее: «Как бы усердно ты ни работал, конечный результат все равно находится в руках Господа».
Мужчина чувствовал, что лучше и не скажешь.
Кофе почти закончился.
Солнце припекало. Дэвида начинало клонить ко сну.
Неожиданно он услышал хлопанье крыльев и увидел, как из высокой травы ввысь стремительно взмыла птица. Тетерев, куропатка, фазан – какая-то вроде этих. Хотел бы Дэвид разбираться лучше. Птица пролетела примерно сотню метров и снова опустилась в траву. Дэвид следил за ней, пока та окончательно не скрылась из виду.
Затем снова перевел взгляд на то место, откуда она недавно взлетела.
И едва не выронил чашку.
Расстояние до того места было довольно приличное, но зрением Дэвида Господь не обделил. Будь оно и вполовину слабее – он и тогда безошибочно распознал бы, что именно видят глаза.
Девушка стояла в зарослях травы и золотарника. Трава была высотой в добрый метр и достигала ей до пояса. Дэвиду показалось, что на вид ей лет семнадцать-восемнадцать. Подросток.
Черт ее лица Дэвид разглядеть не мог, заметил лишь, что волосы были темные и длинные, очень длинные. Ниспадавшие на обнаженные плечи, наполовину скрывая грудь.
Он не мог ручаться за остальную часть тела, однако от пояса и выше эта девушка определенно была совершенно голая.
В руках она вертела какой-то цветок. Красный.
И смотрела в сторону Дэвида.
То ли на дом, то ли на него самого.
«Эми в такое ни за что не поверит, – подумал Дэвид. – Наш собственный лесной эльф – и надо же, почти у самого дома».
Девушка постояла еще немного, повернулась и двинулась к соснам. Буйный каскад ее густых темно-коричневых волос постепенно затерялся в зарослях ярко-желтой травы.
Надо будет разбудить Эми и рассказать ей обо всем.
Дэвид прошел в кабинет и задвинул стеклянную дверь. Он уже был на полпути к спальне и проходил мимо установленной посередине кабинета старой пузатой печки, когда его взгляд упал на часы.
«Половина шестого».
«Да она же меня убьет», – подумал он.
И поделом будет.
В последние три месяца, особенно после рождения Мелиссы, Эми плохо спала по ночам, хотя девочка, следовало признать, превращалась (с невероятной, кстати, скоростью – диву даешься, как быстро растут дети) в довольно спокойного ребенка, в отличие от других известных Дэвиду детей, не заставлявшего родителей вскакивать с постели каждые полчаса. Разве что за всю ночь разок-другой подойдешь к ее кроватке, и все.
Вот и сейчас, вопреки обыкновению, Эми удалось крепко заснуть.
«Пусть поспит, – подумал Дэвид. – А новости подождут».
По пути в ванную он заглянул в спальню.
Жена довольно быстро восстановила фигуру, и сейчас ему было приятно видеть ее нагую, с крепкой спиной, покатыми плечами, прижавшуюся грудью к смятым простыням.
В противоположной части комнаты в своей колыбельке лежала Мелисса, крошечная и розовощекая.
«Какой же ты все-таки счастливчик, сукин сын, – подумал он. – Сам-то хоть понимаешь?»
Дом, жена, ребенок.
Эльфийка из леса... и все такое прочее.
По округе, возвещая утро, разносился первый крик кочета.
5:02
Вторая Добытая пробиралась сквозь тенистые заросли сосны и кедра, дыша терпким ароматом хвои. Ковер из опавших иголок под ее ногами был густ, прохладен и увлажнен от росы. По бедру Добытой скользнула низкая ветка, и от ее касания затвердели соски.
Чувствительность засела в ней глубже, чем в остальных. Ей это не очень нравилось, но какой смысл отрицать правду?
Первая Добытая приближалась к кромке леса. И уже слышала море.
Найти детей пока так и не удалось. Уже рассвело. Ей нужно было возвращаться.
Женщина рассердится.
Женщина, понукаемая дурным знамением, послала Вторую Добытую найти детей – но та их так и не отыскала.
Она ощутила гнетущее чувство стыда.
Вторая Добытая так и не стала той охотницей, какой ее хотела видеть Женщина.
Под конец Вторая Добытая свернула в сторону дома, где находился младенец, и даже смутно вспомнила собственного ребенка, который едва ли был сильно старше. Но в столь ранний час младенец пока не появился снаружи. Лишь мужчина, заметивший ее.
Второй Добытой стало интересно, имело ли это значение – то, что он ее увидел.
Существовал только один способ усмирить гнев Женщины – предвосхитить его. И потому сейчас, бредя по лесу, Вторая Добытая подыскивала подходящий инструмент.
Это должно было быть что-то тонкое, крепкое и гибкое.
Вот.
Ветка оказалась зеленой, жесткой, но задубевшие ладони привыкли к подобным вещам. Девушка стала сгибать ее – вверх, вбок, вниз, – покуда та не отделилась от ствола, потянув за собой полоску древесных волокон. Девушка очистила ветку от иголок. Дерево в ее руке истекало соком.
Вторая Добытая подошла к поляне, щурясь от солнца.
В гуще зарослей ястребинки, ромашек и клевера носились пузатые черные шмели. Она спокойно стояла меж ними, зная – эти безвредны, покуда не злить. Шмели кружили вокруг низко, собирая пыльцу своими длинными черными лапками.
Если не считать этих летунов, девушка пребывала в полном одиночестве.
По всей поляне шумел прибой.
Она хлестнула веткой себе по спине. Била сильно, понимая, что каждый удар должен оставить след, иначе в этом вообще не было смысла. Старалась махать так, чтобы конец ветки попадал на ягодицы и бедра, но никак не ниже – не хотела тревожить шмелей.
Чувствительность засела в девушке глубже, чем в остальных.
Когда Вторая Добытая закончила, ее рука почернела от коры и древесного сока.
По другую сторону поля лес вновь густел. Тропинка то уходила вверх, то спускалась вниз, петляя под сводами густой хвои невысоких сосен и елей, искривленных морскими ветрами. Миновав их зеленый полог, она подошла к скалам, где снова вышла на тропинку и устремилась вниз.
* * *
Уже на середине спуска она увидела их, всех шестерых, карабкавшихся через прибрежные скалы. Девочка несла пакет. Остальные также шли не с пустыми руками, хотя с такого расстояния невозможно было определить, что именно им удалось добыть.
Брезжил рассвет, и дети двигались быстро, безмолвно.
Значит, на месте окажутся намного раньше ее.
Женщина рассердится.
Вторая Добытая могла окликнуть их. Заставить ждать. В конце концов, Женщина могла ни о чем не спросить, посчитать, что Вторая Добытая сама их нашла, – та бродила всю ночь напролет, и даже застала на ногах начало утра.
Вот только у нее на спине уже были отметины.
Она была голой, так что Женщина сразу считает следы и поймет, в чем дело.
Впереди на тропе лежал лисий помет. Вторая Добытая расковыряла кучку концом ветки, но увидела лишь спутанные клочья шерсти и кости – остатки лисьей трапезы.
Перед смертью добыча, кем бы ни была, познала боль. Она боролась с ней.
Понимая, что ничего не поделать, девушка вздохнула и продолжила идти одна.
7:20
Карту они все-таки раздобыли.
Не ту же самую карту, пригодившуюся им одиннадцать лет назад, хотя с тем же успехом это могла оказаться та самая – потрепанная и чертовски истертая. Она даже висела на той же старой, потемневшей от сигаретного дыма шиферно-серой стене участка.
В последний раз Питерсу довелось побывать здесь на вечеринке, устроенной в честь его ухода на пенсию.
Мэри тоже на ней присутствовала – такая симпатичная и явно довольная тем, что мужу наконец удалось отойти от дел. Были и еще чьи-то жены – те, кто достаточно хорошо знали Питерса и не собирались забывать, – и когда под занавес торжества ему преподнесли пару отварных яиц, часть присутствующих дам даже покраснела.
Незадолго до этого Питерс произвел последний в своей жизни арест.
Он как раз выгребал ящики письменного стола, когда в участок завалился маленький тощий хорек, вознамерившийся внести залог за освобождение своего приятеля. А тот сидел у них уже два, а то и три дня по обвинению в вождении в нетрезвом виде и создании опасной ситуации. Залог ему определили в тысячу двести долларов.
Ну вот, заявился к ним тот пацан и стал рыться по карманам, выискивая нужную сумму. Питерс внимательно наблюдал за этим и сразу заметил, что пацан нервничает. «Интересно, с чего бы вдруг?» – подумал он тогда. И тут же увидел почему – вместе с деньгами из кармана выпал пластиковый пакетик. Пацан попытался было схватить его, но тот, словно нарочно, выскользнул из пальцев и снова упал на пол.
Питерс шагнул вперед и поднял пакетик.
- А это еще что? – спросил он парня.
А в пакетике было по меньшей мере пятнадцать граммов таиландской «травки».
– Да вот... – залепетал пацан, – эх, черт, вот дерьмо...
Питерс зачитал пареньку его права прямо на месте и принял залог за освобождение кореша. Даже расписку выдал. К несчастью, в кармане у паренька оказались лишь те самые тысяча двести долларов. После уплаты у него не осталось ни цента, не говоря уже о жалких ста пятидесяти баксах, нужных, чтобы выйти под залог самому. Питерс потом задавался вопросом, сколько же времени хорька промурыжит в камере вышедший на свободу кореш.
Все хотел спросить Манетти, да как-то забывал.
Между тем Манетти и Майлз Гаррисон слушали. Питерс тыкал пальцем в карту.
– Одиннадцать лет назад мы понятия не имели, с чем нам предстоит столкнуться, – сказал он. – И где их вообще искать. На этот раз, надо полагать, вся информация у нас имеется. Предположим, что они снялись с места и решили уйти в глубь территории, что, в свою очередь, означает, что их можно ожидать где угодно на всем бережку от Лаббока до самого Катлера. Лесов там полно, так что укрыться есть где, хотя я лично полагаю, что они облюбовали себе местечко близ берега, а то и в одной из тамошних пещер. Именно там мы и застали их в прошлый раз. Чертова прорва работы. Вся область изрыта пещерами. Правда, в последний раз мы начали поиски в темноте. В час ночи. По-другому не получилось. Но сейчас у нас в запасе немного света божьего – предлагаю не тратить этот дар попусту и трогаться сразу же. Созывайте всех парней, кого найдете, включая патрульных с шоссе, и прямо скажите им, что операцию следовало провести еще вчера.
Манетти кинул взгляд на Гаррисона. Молодому сотруднику не надо было повторять дважды.
– Я с этим разберусь, – сказал он и прошел в соседний закуток. Там стало слышно, как Гаррисон разговаривает с кем-то по телефону.
Манетти всматривался в карту, водя рукой по лицу и курчавой шевелюре.
– Знаешь, чего я никак не могу ухватить? – проговорил он. – Где они, черт возьми, могли скрываться так долго? Как получилось, что все эти годы никто их ни разу не видел? Я имею в виду, что, коль ты творишь подобные вещи, рано или поздно тебя засекут. Так где же они прятались?
Было всего семь утра, но Питерс все равно не отказался бы выпить. Время, известное дело, течет быстро, а бухло – еще быстрее, и оба, вот ведь незадача, порядочно сокращают добрым людям отмеренный по жизни срок.
– А я скажу тебе, Вик, – проговорил он. – Я уже думал об этом. И мне кажется, что навряд ли они действительно прятались. Я считаю, что если они чего и делали, то просто перемещались.
– Перемещались?
– Глянь. От нас до канадской границы рукой подать. И сплошь береговая линия до самого Ньюфаундленда. А может, и до Гудзонова залива. Для скитаний мест полно. Часть из них практически безлюдна. Статистику по пропавшим людям мы с Канадой особо не сверяем – ну, в мое время так не делали. Думаю, с тех пор мало что изменилось. Но готов поспорить – если бы мы спросили, несколько странных происшествий на побережье за эти годы у них бы нашлось.
– Мы проверим, – кивнул Манетти.
– Когда же мы их прижучим? – промолвил Питерс. – Когда возьмем их? Когда же зачистим?..
Он заметил, что все утро повторяет: «Мы, мы». Надеялся, что не задевает Манетти тем, что, похоже, пытается вновь играть роль главного. Да даже если бы задел – Питерс мало что мог с этим поделать. Разве что стараться построже следить за языком. Они же сами его пригласили. Вот он и пришел.
– А знаешь что, – сказал Питерс. – Готов поспорить, они вообще не знают о том, что перешли границу. Бьюсь об заклад, им это даже в голову не взбрело. Они просто идут и идут.
«Пока не сверишься с картами, – подумал он, – границы тоже кажутся текучими».
Манетти кивнул.
– Ну и откуда ты хочешь начать? – спросил он.
На мгновение перед Питерсом вновь предстал Кудзиано – с перерезанным горлом, силящийся закричать. Манетти в чем-то был похож на него. Такой же жилистый.
Питерс отогнал воспоминание.
– Найдем старую пещеру. Надеюсь, они тупые – и обосновались там вновь.
11:00
Эми как раз собиралась заняться мытьем посуды для завтрака, когда услышала звук включившегося в ванной душа. Она подумала о том, сколько же времени удалось поспать мужу, и испытала уже знакомое чувство зависти. Для Дэвида не составляло проблемы подняться после шести, а то и пяти часов сна; ей требовалось не меньше восьми – иначе она потом весь день ходила сама не своя.
Что после рождения Мелиссы чаще всего и случалось.
Однако на третий месяц стало полегче. Режим сна, питания и активности у Мелиссы несколько упорядочился. Теперь девочка спала минимум девять-десять часов ночью и просыпалась не чаще одного-двух раз.
Зато начались проблемы со сном уже у самой Эми. Она еще не перестроилась. И лишь в прошлую ночь Эми впервые за несколько недель смогла как следует выспаться. Это оказалось приятно. Но едва ли было достаточно. Дэвид же то и дело цитировал Уоррена Зивона: «Отдохну, когда сдохну». Она не могла взять в толк, в кого муж такой энергичный. Уж точно не в родителей. У них типичный вечер представлял собой три-четыре ситкома, новости в одиннадцать – и на боковую. Эми сунула в посудомоечную машину последнюю тарелку и вытерла руки. Кожа вновь стала сохнуть – стоит намазаться кремом. Ногти и так сделались ни к черту, сплошь слоящиеся и легко ломавшиеся, а теперь вот еще и шкурка шелушится... Роды порядочно потрепали организм Эми, испортили гормональный фон. С одной стороны, у нее наконец стабилизировались крайне нерегулярные месячные. С другой, она теперь не могла выпить даже бокал белого вина, не рискуя исторгнуть из себя ужин – хотя водка, как ни странно, заходила нормально.
Ну и сохнущие руки до кучи...
Не так уж все плохо. Особенно если учесть, что итогом всех страданий и неудобств стала Мелисса. Ребенок спал, и Эми не хотелось ее будить. Хотя сейчас, когда Дэвид проснулся, ей бы не помешало пропылесосить. К двум часам ждали Клэр с Люком, и до их приезда Эми хотелось покорпеть над дизайном. Чистота дома под угрозой, что ж.
«Садись за работу, – сказала она себе, – а пропылесосить сможет и Дэвид, когда закончит с завтраком. Возражать он не станет. Он никогда не возражал».
Ее компьютер стоял прямо напротив массивного дубового письменного стола мужа. Сидя лицом друг к другу в те – теперь уже редкие – моменты, когда их графики совпадали, Эми с Дэвидом шутили о том, что чувствуют себя «Знаменитыми братьями Бейкерами», разве что без Мишель Пфайффер – и с поправкой на шевелюру Дэвида.
Эми налила себе чашку кофе, добавила из холодильника молока, прошла к столу и села. Пальцем ноги включила компьютер, вставила в дисковод нужную дискету. Затем села обратно и принялась просматривать результаты проделанной накануне работы.
Пока они загружались, Эми снова подумал о Клэр.
Мысли о Клэр должны были радовать, но после событий последних дней первым являлось совсем другое чувство – гнев. Не на нее – они с Клэр были лучшими подругами еще со времен колледжа, и в их взаимоотношениях ничего не изменилось.
На Стивена, ее мужа.
Эми почувствовала неладное сразу же, еще тогда, почти десять лет назад.
К несчастью, того же не скажешь о Клэр.
Было в этом человеке что-то неуловимо гнусное. За всем его добрым юморком, вежливостью и мнимой заботой о Клэр скрывалась какая-то бесхребетность. У Стивена была привычка увиливать, в разговоре он никогда не смотрел на собеседника прямо. Но стоило отвернуться, как сразу чувствуешь на себе его взгляд.
А вот всем мужчинам Стивен нравился. Даже Дэвиду. «Мистер обычный парень». Всегда готов выпить или посмеяться.
Эми не доверяла Стивену ни на грош.
Поняв, что дела у них с Клэр идут к женитьбе, Эми как можно тактичнее, но настойчиво пыталась образумить подругу.
Однако Стивен оказался умен. В том смысле – как Эми догадывалась, – в каком часто бывают довольно умными низкопробные социопаты. С ролью своей справлялся отменно. Заявлялся к Клэр исключительно как друг и на протяжении нескольких месяцев даже не заикался о том, что претендует на большее. Он приучал Клэр к тому, что находится рядом – сначала лишь время от времени, потом постоянно. Втирался в общество ее друзей. Легко и непринужденно.
Клэр в тот период как раз переживала болезненный разрыв. Она нашла в себе силы бросить парня, с которым жила чуть ли не со времен колледжа. Парень оказался ревнивым собственником, причем до того оголтелым в своей ревности, что смотрелся бы комично, не провоцируй его норов столь сильную агрессию. Дело кончилось пьяной ссорой у квартиры Клэр, когда парень во всеуслышание заявил, что она ничуть не лучше его мамаши. К тому времени Клэр стала уязвима к мягкому подходу. И Стивен разыграл все как по нотам.
«Самое главное для меня – это быть тебе другом, – твердил он. – Я тебя уважаю».
Эми отлично помнила его тон, приторный и фальшивый.
Конечно, на фоне предыдущего маньяка Стивен казался совершенством. Да и секс с ним был хорош. Клэр запросто приняла обычную обходительность за искреннюю заботу. Решила, что действительно ему нравится. Что он ее любит.
Эми сомневалась, что Стивен вообще был способен кого-то любить.
Она часто задавалась вопросом, когда и почему Стивен решил, что ему нужна ее подруга. Клэр была на редкость хорошенькой женщиной, и, возможно, именно это сыграло решающую роль – все же прекрасно знали, что Стивен метил на работу в одной влиятельной нью-йоркской юридической фирме, так что Клэр очень недурно смотрелась бы в качестве спутницы. Наверняка понравилась бы потенциальным партнерам и клиентам, а с учетом ее скромности и обходительности – возможно, и их женам.
А ведь Эми предупреждала ее. Возможно, даже слишком часто. Клэр же оставалась глуха ко всем доводам – и когда Эми отговаривала ее от женитьбы, и потом, когда она же советовала не торопиться с детьми.
Люк. Бедный Люк.
Вместо нормального отца ребенку достался этот... притворщик.
Когда Эми думала об этом, вспоминала Клэр на днях, то чувствовала злость и тоску и молила Господа, чтобы он дал сил причинить ублюдку боль.
А еще она чувствовала себя везучей.
Она слышала, как Дэвид льет воду в раковину. Он всегда тратил слишком много воды, когда брился, но если все проблемы с мужем ограничиваются только этим – ну, еще тем, что он постоянно забывает поднимать после себя сиденье унитаза и то и дело стряхивает свой чертов пепел куда попало, вечно забывая, где лежит пепельница, – то можно сказать, что проблем нет было. И она осознавала это чертовски хорошо.
Ее отец – царство ему небесное – постоянно твердил, что настанет день, когда Эми встретит именно такого человека, и все же она в это никогда не верила, возможно, потому, что отчасти считала таким человеком самого отца и ни разу не встречала мужчину, хотя бы отдаленно похожего на него. И все же однажды явился он. Сексуальный, внимательный, отличный партнер, а теперь, как выяснилось, еще и замечательный спутник жизни. Дэвид полностью разделял с женой обязанности по дому, по уходу за Мелиссой, пеленал ее, кормил, вставал по ночам в те первые и такие трудные два месяца... и явно видел в Эми равную себе, как в работе, так и в семейных делах.
С тех пор как три года назад от рака умер отец Дэвида, она стала замечать в нем некую отстраненность. Муж действительно любил этого милого ленивого старика и тяжело переживал его смерть. Иногда она замечала, что это тяготит Дэвида. А когда начинала расспрашивать, он просто говорил, что скучает по отцу. Слова звучали искренне, и все же Эми не раз задавалась вопросом, догадывается ли сам Дэвид, насколько сильно потеря ранила его чувства на самом деле?
Он так долго, так поздно и усердно работал. Как будто его подгоняли какие-то внутренние часы. А с недавних пор заговорил о том, что неплохо бы бросить курить.
Эми не раз задавалась вопросом, не страшит ли теперь Дэвида смерть. Как если бы в документе о собственной смертности с кончиной отца появилась двусмысленная, сомнительная поправка.
«Отдохну, когда сдохну».
Но если так, то сам он этого явно не осознавал.
И уж точно не думал ни о чем подобном, когда вошел в кабинет в своем застиранном красном махровом халате и расшнурованных теннисных кроссовках. Муж казался бодрым, свежим и даже чуточку несуразным.
– Знаешь, прошлой ночью я уже взялся за третий уровень, – сказал он, склоняясь над Эми и целуя ее в макушку, где аромат кудрявых рыжих волос был наиболее сладок.
– Знаю-знаю. Я заглянула в файл с утра первым же делом. Ты столько всего сделал. Выглядит отлично.
– Спасибо.
– За правду – никаких «спасибо».
– Кофе?
– На плите.
– Потрясно.
Из кухни донесся его голос:
– Во сколько придет Клэр?
– К двум.
– Хорошо. Успею починить шнур у настольной лампы. А то вчера ночью, часа в два, вдруг взял и перегорел. Надо будет сменить изоляцию. Не помнишь, у нас дома не завалялась изолента?
– Кажется, была в подвале.
Дэвид прошел в кабинет и глянул на экран монитора поверх ее плеча. Скользнул взглядом вниз, туда, где ткань халата слегка оголяла грудь.
– Ну как, получается?
– В общем-то, я даже еще и не начала. Все о Клэр думала.
Он кивнул, отхлебнул кофе. Им и раньше приходилось обсуждать эту тему. Эми не пришлось объяснять. Она знала, что Дэвид разделял ее чувства. Он тоже считал себя другом Клэр.
– Слушай, – сказала Эми, – как ты отнесешься к тому, чтобы взяться за пылесос где-нибудь через часок? Пусть Мелисса пока поспит. Чтобы я тут могла немного поработать.
– Без проблем.
Он подошел к двойным стеклянным дверям. Солнце снаружи светило ярко. Дэвид открыл двери, и ветерок взметнул лежавшие рядом с Эми бумаги.
– Бог ты мой! – проговорил Дэвид. – Совсем забыл. Сегодня утром я сделал поразительное открытие! Ты не слышала, в наших краях никогда не обитала коммуна каких-нибудь новоявленных хиппи? Ну, что-то в этом роде?
Эми оторвала взгляд от монитора:
– Прошу прощения?
– Сегодня утром я видел в поле девушку. Едва рассвело. Длиннющие волосы. Голая, в чем мать родила.
– Девушка?
– Ага. Лет шестнадцати, может, семнадцати. Стояла довольно далеко.
– Голая?
– Ну, от пояса и выше. Остальное не разглядел, уж прости.
– Ты шутишь.
– Не-а.
– И как грудь, что надо?
– Как я уже сказал, она была довольно далеко.
– Хм-м-м.
Эми оторвалась от монитора и подошла к мужу. Обняла его за талию.
– А зайти ты ее не пригласил?
– Еще чего. Кому нужны эльфийки, когда дома тебя ждет самая настоящая богиня?
Эми рассмеялась:
– Богиня, у которой все прилично обвисло.
– У богинь ничего не обвисает. Только зреет. Как пшеница или кукуруза.
– Вот насчет кукурузы – это ты правильно сказал.
Эми поцеловала мужа. От него пахло мылом и кофе. Губы были мягкими.
– Похоже на то, что особо поработать мне сегодня не удастся, ты не находишь? – спросила она.
– Точно не сейчас. Да и с изоляцией провода можно повременить.
– Только давай так, чтобы не разбудить Мелиссу.
– Не беспокойся, пылесос я пока включать не собираюсь.
Он распахнул халат Эми, скинул его с плеч и, откинувшись на диван, потянул жену на себя. Солнце приятно согревало ей спину, когда она принимала мужа внутрь себя.
А потом почему-то вспомнила о том, что так и не выключила монитор, ее программа все еще работала.
Это была последняя посетившая Эми мысль, которая не касалась бы их двоих.
11:50
Питерс стоял у входа в пещеру, обливаясь по́том. И не только потому, что пришлось карабкаться ввысь. Это были нервы.
Стоявшие у него за спиной Манетти, Гаррисон и еще четверо полицейских штата нервничали тоже. Это было заметно по лучам их фонариков, метавшимся по черным от копоти стенам. Гиблое местечко – даже в отрыве от того, что здесь творилось одиннадцать лет назад. Питерс снял с плеча дробовик, заранее зная, что тот ему не понадобится, и ступил внутрь – вспоминая, как оно здесь было.
Тот мужчина, Николас... как-там-его... – фамилия странным образом ускользнула из памяти, – в очках, слетевших у него с лица, как только парни открыли огонь, приняв за одного из дикарей. Несмотря на очки. Перепуганные насмерть, они убили его – и это после всего, что пареньку пришлось пережить. После того как он и женщина на полу – голая, истекающая кровью, адски истерзанная, но все еще живая – перебили почти всех этих выродков. Питерс вспомнил, как пристрелил одного с ножом.
А потом вспомнил мальчишку...
...который провел в плену у этих подонков бог знает сколько, двинулся навстречу, протянув вперед руки, шагая медленно, словно во сне, – такой грязный и запачканный собственной засохшей кровью, что легко было принять его за одного из них; Питерс крикнул мальчишке, чтобы тот остановился, но он все продолжал идти; к тому моменту Питерс и его парни уже не рисковали – и все шесть дробовиков рявкнули одновременно, так что Питерс даже не мог сказать, его ли пуля или чьи-то другие сразили несчастного.
Все это случилось одиннадцать лет назад, и Питерс был искренне рад тому, что притормозил, дабы приложиться к пинте «Джонни Уокера». Радовался, что больше не был копом, что мог вынуть из кармана бутылку, скрутить ей голову и сделать добрый глоток. Такой, какой делал сейчас.
Остальные наблюдали. Полицейские-новобранцы, сжимавшие в руках новенькие дробовики, смотрели неодобрительно.
«Да пошли они...»
Питерс был рад тому, что уже не работал копом по множеству причин.
Но главная из них – тот мальчишка.
Питерсу хотелось перестать думать о мальчишке.
Старик отпил снова, убрал бутылку в карман и огляделся.
Теперь все исчезло: кожи, шкуры, одежда. Они вынесли все на пляж – все, вплоть до последнего поломанного топорища, ружейного приклада, граблей и кожаного ремня, и двумя днями позже сожгли. Все, что не сгорело и не требовалось для опознания, отвезли на старую городскую свалку у Такер-роуд, откуда все это когда-то и натащили.
Сейчас же в глаза бросались лишь несколько гнутых гвоздей да ржавая дверная ручка на твердом грязном полу – вот, пожалуй, и все.
Дикари не возвращались. Не сюда точно.
Как знать? Может, и у них остались дурные воспоминания.
– Дерьмо, – проговорил Манетти.
Все в поисковом отряде были по-своему разочарованными. Вздохнули спокойно, разумеется. Но остались разочарованными. Питерс так легко отыскал пещеру – даже спустя одиннадцать лет, хотя ни разу все это время даже не ездил мимо, – что решил, будто им повезло. А вот теперь удача от них отвернулась. Питерс вместе с копами чувствовал себя собакой, потерявшей след.
– Там, внутри, есть пещера поменьше. Можно ее проверить.
Он снова поднял перед собой ствол дробовика – просто разминки ради. По привычке. Дикарей здесь уже не было, да и не должно было быть. В пещере пахло землей, сыростью и морской водой. Если бы они хоть на сколько-нибудь задержались, то пахло бы здесь... по-иному.
Манетти нашел сломанные вилы в дальнем углу. А кроме них – ничего.
Питерс ощутил себя поникшим, его тело затекло. Он потянулся за виски.
Они покинули пещеру прежним путем.
Никто пока не произнес ни слова. Все принялись спускаться с горы.
Морской бриз приятно обдувал волосы. Прохладный и чистый.
На полпути Питерс спросил Манетти насчет собак, шериф ответил, что те должны прибыть из Бангора к двум часам, а вместе с ними еще двадцать патрульных.
На данный момент в их распоряжении были еще две группы, по шесть человек в каждой. Они работали на узкой полосе к северу и югу вдоль береговой линии. Когда копы и их собаки прибудут, то смогут прочесать леса, разбрестись дальше к северу, до Лаббока, и на юг, до Катлера, а часть псов попробует взять след у дома Кальцесов.
Остальные прибудут в два, значит, у поисковой группы Питерса будет на четыре часа светлого времени больше. На целых четыре часа.
Он ступил вниз по тропе.
Именно здесь Питерс приставил дуло к глазу женщины, так что промахнуться было невозможно, и нажал на спусковой крючок. Но Кудзиано уже было поздно помогать. Челюсти женщины продолжали сжимать его горло, пока ее не оттащили.
Манетти заметил, что Питерс замешкался.
– Все в порядке, Джордж? – спросил он.
Питерс кивнул.
– Слушай, ты нашел пещеру. Поделился с нами соображениями, где они, по-твоему, скорее всего, могут быть и чем, скорее всего, занимаются. Не вижу причин втягивать тебя в это и дальше. Может, поедешь домой, поспишь немного, а дальше мы как-нибудь сами?
Питерс покачал головой.
– Я их знаю, – сказал он. – В тот день я перестрелял их всех к чертям, видел, что они припасли, и допрашивал выжившего. Я вам нужен. Я понимаю, о чем ты думаешь, и это очень любезно с твоей стороны. И все же ты поступишь гораздо умнее, если попросишь меня остаться.
Манетти улыбнулся.
– Ну ладно. Так ты останешься с нами, Джордж?
– Разумеется. Разумеется, я останусь.
На мгновение он остановился на песке и окинул взглядом скалу.
С того места, где он стоял, разглядеть вход в пещеру было почти невозможно. Неплохое местечко они себе присмотрели. Питерс задавался вопросом, где же они подыскали новое?
И подумал, что, должно быть, выглядел огорченным, потому что Манетти спросил:
– Каково это? Тяжко снова сюда возвращаться?
– Были у меня воспоминания и получше, – ответил Питерс. – И денечки получше.
Он снова потянулся к бутылке в кармане и отвинтил крышку. Затем сказал:
– Но дальше будет похлеще, Вик. И еще до того, как все кончится, ты захочешь составить мне компанию. Ты, черт дери, вероятно, хлебнешь со мной.
И отпил из бутылки.
