Пегги предполагала, что отец зайдет в ее комнату сегодня вечером. Он остановился в дверном проеме, освещенный светом из прихожей, и посмотрел сперва на Дорогушу, мирно спящую у окна, а потом – на нее. После подошел и сел рядом с ней на кровать.

– Как у тебя дела в школе, все нормально? – спросил он.

– Конечно, папочка.

И хотя это было не так, но именно это он и ожидал услышать. И услышал. Интересно, распознал ли он ложь? Просто проигнорировал ее? Он, без сомнения, был на это способен.

– Ты – хорошая девочка, Пег. В твоем возрасте иногда бывает трудно, но ты должна помнить, что нужно смотреть на вещи с разных сторон. Скоро получишь права, верно? У тебя хорошие оценки. Сможешь поступить в колледж. Подумай об этом.

– Хорошо, папа.

Она мечтала о колледже. Мечтала выбраться отсюда.

А тут еще и это новое безумие.

Казалось, он мог читать ее мысли. И это было не в первый раз.

– Я знаю, что ты расстроена из-за этой женщины. Не расстраивайся. Мы творим мицву, Пегги, как говорят евреи. Благо. Ты это поймешь. – Он улыбнулся, положил свою руку ей на плечо, медленно наклонился и поцеловал ее в лоб, затем нежно сжал ее пальцы в своих.

– Люблю тебя, малышка, – сказал он.

– Я тоже люблю тебя, папочка.

Это была их ежевечерняя мантра – еще с тех пор, как она была маленькой.

Глупое утверждение – и не менее глупый ответ.

Она уже выросла, и терпеть не могла эти полные фальши слова-капканы.

Он встал с кровати и повернулся, и Пегги увидела, что мать стоит в коридоре и тихо наблюдает. В эти дни мать, казалось, только и делала, что наблюдала.

Ей было интересно, всегда ли она была такой. Может, Пегги в детстве просто этого не замечала. Была ли мать такой же инертной в ее возрасте, когда они с отцом встретились в том же школьном коридоре, где она сама ныне ходит каждый день? Или же это произошло постепенно, со временем, это соскальзывание – и если да, случится ли это когда-нибудь и с ней? Унаследует ли она это проклятие – постепенно раствориться в тени желаний какого-то неведомого мужчины?

Она боялась, что так и случится. Но какое-то время она многого боялась.

Крис не выказал ни малейшего недовольства тем, что она наблюдала за ними, и Белл подумала, что это хорошо, потому что ей нужно было попытаться серьезно поговорить с ним. Он нежно положил руку ей на затылок, когда они вместе шли в свою комнату.

Оказавшись внутри, она включила прикроватную лампу. Крис закрыл дверь и начал раздеваться – сначала расстегивая рубашку, как он всегда делал, спиной к ней, – когда она положила руку ему на плечо. Она постаралась не казаться слишком обеспокоенной.

– Крис, милый, мы можем минутку поговорить? О той женщине. Ты действительно думаешь, что мы должны...

Он резко повернулся, ее рука упала с его плеча, и вдруг ее лицо запылало.

Он поднял другую руку, как будто собирался снова влепить ей пощечину. Его глаза превратились в блестящие щелочки, он стиснул зубы, губы вытянулись в струнку.

– Господи, Крис!

Он медленно опустил руку вдоль бока.

Он не бил ее с момента аборта, того, что она считала абортом, хотя,слава богу, не было ни врачей, ни клиник, ни очередей протестующих. Он не бил ее с тех пор. Но даже тогда у него не было причин. Она лишь сказала, что есть и другие пути, кроме того, что он предложил.

Ее лицо горело, в ушах звенело.

«Ты ублюдок, – хотела сказать она. – Сукин ты сын. Я этого не заслужила».

Он повернулся, выскользнул из рубашки, сбросил тапочки, расстегнул брюки, стянул их с ног и аккуратно сложил рубашку и брюки на стул в углу.

Затем сел, похлопал по кровати рядом с собой и улыбнулся ей.

– Давай немного поспим, Белл.

Он перебрался на свою сторону кровати. Взбил подушки. Натянул на себя одеяло и просто лежал. Она не спеша разделась, облачилась в ночную рубашку, села перед зеркалом и расчесала волосы. Женщина, смотревшая на нее из зеркала, просто так не уснет. Уж точно не сегодня... и еще долго не сможет уснуть.

Она подумала: «Если бы я знала об этом тогда, вышла бы я за него замуж?»

У нее было много вопросов о себе. Всегда. Но на этот вопрос она знала ответ.

Брайан прислушивался в темноте, ожидая, когда дом успокоится. Когда все уснут.

Убедившись, что это так, он встал с кровати, подошел к окну напротив и как можно тише поднял жалюзи. Во дворе стояла тишина. Не лаяли и даже не скулили собаки. Не было слышно пения ночных птиц. Даже сверчков – и тех не слыхать. Внизу, у пруда, стрекотали бы сверчки и квакали лягушки, но здесь? Ничего. Лунный свет и мертвая тишина.

Он уставился на дверь фруктового погреба.

И там тоже – тишина.

Ему стало интересно, что она там делает.

Как она выглядит, вися в темноте.