Вессель собрался с духом и прямо объявил своему гостю, что продать панагию не может – это затея опасная.

– Ну и трус же ты, – сказал на это мнимый Эрлих. – Добудь мне два камня. А нож у меня имеется. Конечно, мы немало потеряем на такой продаже, но другого пути нет.

Он сказал «мы» – и Вессель понял, что теперь он от своего злополучного гостя уже никак не отвяжется.

Выковыряв из панагии образ Богородицы и отстегнув цепь, мнимый Эрлих расплющил ее между камнями до полной неузнаваемости. Получилась корявая золотая лепешка.

– Унции две золота тут будут. Пойди, продай ювелиру, а цепочку – другому ювелиру, – велел он. – Сам не догадался? А картинку выбрось куда-нибудь.

Но выбрасывать образок Вессель не стал – какой-то внезапный страх помешал.

Он был религиозен ровно настолько, чтобы в случае тревоги, безденежья или болезни звать на помощь Господа. Таких опасностей, чтобы вопить от ужаса «Господи, помоги!», у него еще не случалось. И вот ему вдруг почудилось – если выбросить образок, то образок ему за это отомстит. И тогда Вессель спрятал Богородицу в карман летнего кафтана, висевшего за дверью под простыней.

Надо было отдать Карлу Эрлиху должное – цену деньгам он знал, но скупердяем не был. Когда Вессель принес ему сто сорок семь рублей, он даже не стал спрашивать, отчего так мало, а попросил купить хорошего провианта и красного вина для поправки здоровья. За ужином же все время подливал Весселю и шутил, что скоро у них будет довольно денег, чтобы снять прекрасную квартиру поблизости от Невского и носить бриллиантовые перстни. Но это казалось сказкой для детишек, в обычной же жизни все складывалось не столь радужно.

– Что ты так мрачен, любезный друг? – спросил он. И Вессель рассказал ему про свое сватовство к сестре аптекаря Бутмана.

– Страшнее черта, говоришь? – уточнил мнимый Эрлих.

Вессель покивал.

– Не торопись. Если тебе приспичит жениться, ты найдешь молоденькую хорошенькую дурочку, похожую на амурчика. А пока – не торопись.

– Я уже не так молод… – пробормотал Вессель. – Я хочу войти в дело, стать совладельцем…

– У меня найдется для тебя другое дело, любезный друг. Ну-ка, куда мы бросили мое тряпье?

Оказалось, что в кушак зашита еще жемчужная нить.

– За нее много не выручим, но у нас еще есть деньги. Я хотел тебя успокоить, Ганс, я не нищий, просто маскарад потребовался, чтобы путешествовать в безопасности. Служи мне – награда будет. Договорись со своим Бутманом – ты мне нужен на два дня. Сколько ты у него можешь выработать в месяц?

– Двенадцать рублей. И, если мне удастся продать больше десяти бутылок желтого бальзама, который он сам делает, то с каждой бутылки…

– Притворись больным, и за два дня ты получишь пять рублей.

Оказалось – нужно ехать в Ораниенбаум и найти там дворцового служителя, отставного поручика по фамилии Гофман. Поездка в такую несусветную даль немного испугала Весселя. Не всякий извозчик согласится туда везти – это же придется где-то устраиваться на ночлег. А есть ли там постоялый двор – сомнительно. Ораниенбаум стоит на отшибе, летом там еще живут во дворцах господа, сама государыня наезжает, но зимой только сторожа обитают, постоялый двор в такое время никому не нужен.

– Служителей ищи в Нижних домах, – подсказал мнимый Эрлих. – И говори, будто Гофмана желает видеть родственник, прибывший из Голштинии. Я полагаю, он там – в должности смотрителя какой-то старой рухляди. Одевайся потеплее, возьми и для него какой-нибудь тулуп. Целый день в санях – это же заледенеть можно даже в шубе. И возьми с собой еды побольше – вечером угостишь тамошний народец, пусть расскажут, часто ли императрица бывает там летом, в каких апартаментах живет, где совершает променады. Все запомни!

– Где же мне взять тулуп? – спросил озадаченный Вессель.

– Хм… Пригодится ли нам еще этот тулуп? Может пригодиться. Значит, ступай к старьевщикам на Сенной рынок, возьми какой найдется подлиннее, не дороже полтинника, в крайнем случае – копеек за восемьдесят. Лишних денег с собой не таскай, это – Сенной рынок, да перчатки береги, шапку тоже – могут в толпе с головы сорвать. За красотой не гонись…

Когда Вессель собрался в дорогу, мнимый Эрлих дал ему записочку для Гофмана, крошечную цидулку. Вессель из любопытства развернул ее и прочитал: «Любезный Гофман, тебя зовет человек, которому ты за один вечер проиграл две курительные трубки и два кисета отличного табака».

Этот призыв подействовал на Гофмана, высокого и тощего пожилого немца, который точно оказался одним из смотрителей Большого дворца, странно: сперва он испугался и забормотал о выходцах с того света, потом согласился ехать в Санкт-Петербург, но вид имел такой, будто на полдороге может соскочить с саней и пропасть бесследно.

К вечеру Вессель довез его до своего жилья и препроводил к мнимому Эрлиху.

– Кто это? – спросил, увидев на постели бородатого детину, Гофман.

– Ты не узнал меня, дружище Фриц? Поручик, вы меня удивляете!

– Рейнгард?!

– Иоганн, сходи в лавку и в трактир, принеси все, что потребно для славного ужина, – сказал мнимый Эрлих, который для Весселя перестал быть Карлом. – Мы отлично посидим вместе и вспомним доброе старое время! Корзину, сделай милость, прихвати…

Выставленный таким манером на лестницу и еще не успевший толком согреться после долгого пути, Вессель пошел за ужином. Когда он вернулся, мнимый Эрлих и отставной поручик Гофман с азартом вспоминали какую-то давнюю попойку, в которой особо отличился покойный император – его, мертвецки пьяного, вчетвером выносили.

Во время ужина и Вессель порядочно согревался крепким венгерским вином. Как он оказался в постели – утром вспомнить не удалось. Гофман помог ему подняться и умыться, сам его причесал и переплел косицу, скрепил ее своей собственной пряжкой, потому что бархатная лента Весселя была уже ни на что не похожа.

– Ровесница моей покойной бабушки, – сказал про нее Гофман, мнимый Эрлих захохотал, и с тем они Весселя выпроводили.

Оставшись вдвоем, они некоторое время молчали.

– Значит, ты можешь выполнить мое поручение? – спросил мнимый Эрлих.

– Не очень-то мне нравится твоя затея.

– Ты знаешь, я метко стреляю.

– Не всякий пистолет годится для меткой стрельбы.

– Сам знаю… Я многого не прошу. Но, если все получится, я тебя не забуду.

– А если не получится – меня не забудет господин Шешковский.

Это имя наводило панику на весь Санкт-Петербург. Коллежский советник Степан Иванович Шешковский возглавлял Тайную экспедицию, которая как раз и занималась авантюристами, вздумавшими высоко взлететь посредством предательств и убийств высокопоставленных персон. Мнимый Эрлих, пробираясь в столицу, узнал из разговоров, что этот господин по приказу императрицы занимался следствием по делу самозванца и нарочно для того надолго перебрался в Москву. Заодно выяснилось и подлинное имя «императора» – Емелька Пугачев. Мнимому Эрлиху, понятно, не хотелось, чтобы выплыло его участие в Емелькином бунте, а выплыть могло – поди знай, кто из осведомителей Шешковского заслужил прощение тем, что выдал верхушку бунтовщиков, и может опознать голштинца.

– Это я понимаю, – сказал мнимый Эрлих. – Потому-то и ищу людей, которые, как я, все потеряли со смертью императора. Ведь ты, Гофман, мог рассчитывать, уйдя в отставку, на хорошую пенсию. А что получилось? Я ведь помню, что ты писал в прошении: «Прошу по старости лет и по бедности определить к строениям в Ораниенбауме, поскольку при полках служить не в состоянии». При мне ты это сочинял!

– Я сам не знаю, для чего тут остался. Ведь мог уехать домой, в Каппельн. Я переписывался сперва с Отто фон Ризенбергом – он сообщал, что получил пенсию, хотя убрался в свой Фленсбург. Я сделал большую глупость…

И отставной поручик действительно выглядел человеком, осознавшим необратимые последствия своей дури: сгорбился, голову повесил, глядел в пол и разводил руками – одними кистями; эти сухие крупные кисти без слов говорили: поздно, ничего тут не поделаешь…

– Скорее всего, это не глупость. Если ты мне поможешь, то никогда не будешь знать нужды в деньгах и тебе не придется торчать в Ораниенбауме, в обществе пьяных сторожей.

– Я буду торчать в каземате Петропавловской крепости.

– Ты мне не веришь?

Отставной поручик промолчал.

– Хорошо, слушай. Я не дурак, и я смогу позаботиться о нашей безопасности, – сказал мнимый Эрлих. – Я вовлеку в это дело господ, которые спят и видят, как бы избавиться от интриганки. Я смогу их увлечь! Я знаю, как увлекают людей на что угодно, я сам это видел в оренбургских степях! Главное – получить бумаги и письма, которые компрометируют этих господ. Если я попаду в беду – они вытащат меня из когтей Шешковского, чтобы самим не попасть к нему в гости!

– Или сделают так, чтобы ты отправился на тот свет. Мертвецы, знаешь ли, Рейнгард, обычно молчат…

– Если меня туда отправят быстро и безболезненно… Ну, что же, это такая игра, что проигрыш возможен, и нужно уметь проигрывать. Но и выигрыш возможен. Огромный выигрыш! Гофман, у тебя ведь есть враги? Не может быть, чтобы ты за все эти годы в Ораниенбауме не нажил врагов!

Отставной поручик ничего не ответил, только насупился.

– Ты там – единственный немец среди русских выпивох. Чужих нигде не любят, любезный друг, нигде… Не так давно мне пришлось кулаками вселять уважение к себе в варварские души. Им было мало того, что их атаманы ценят мои знания. Да, они остались моими врагами, но… но они были бессильны, понимаешь?.. Ты покинешь Ораниенбаум, а твои враги останутся там гнить! Или не покинешь – выбирай сам. Можешь доживать свой век в обществе призраков, которые, я полагаю, ночами бродят по Петерштадту. Не желаешь?

– Призраки Петерштадта лучше призраков Трубецкого бастиона или Алексеевского равелина, Рейнгард.

Мнимый Эрлих за время скитаний научился отделять вспышку упрямства от вызревшего спокойного упорства. Он был в недоумении – как будто все доводы употребил, ко всем чувствам воззвал. Вдруг осенило – кажется, не хватило малой доли безумства. Тот самозванец, кому он служил, при необходимости отменно безумствовал, чего стоили одни разговоры с портретом цесаревича Павла Петровича. Пожалуй, следовало признать свое поражение и, отступая, хоть что-то получить от старого отставного поручика.

– Давай условимся – ты находишь наших давних сослуживцев и спокойно возвращаешься в Ораниенбаум. Никто никогда не узнает, что ты был здесь и говорил со мной.

– Никто? А этот молодой человек, что привез меня? Полагаешь, он будет молчать?

– Будет, – не сразу ответил мнимый Эрлих. – Сам же ты сказал только что – мертвецы обычно молчат.

– Кто еще знает, что ты здесь?

– Дьявол! Еще один человек! Гофман, ты прав. Благодарю, благодарю! Но это я беру на себя. Гофман, я дам тебе денег, мне нужны хорошие пистолеты, лучше английские.

Отставной поручик встал.

– Ради Господа, не впутывай меня больше в свои затеи, – сказал он.

– Найди мне кого-нибудь из наших! Я знаю – майор Стефани остался в столице, просился в штатскую службу! Капитан Грин! Антон Штанге – помнишь, у нас в артиллерии служил? Он где-то при санкт-петербуржской артиллерии состоит, коли ему позволили!

– Правильно поступит тот, кто сдаст тебя сейчас в полицию.

Но это было уже старческое ворчание. Мнимый Эрлих видел, что осталось чуть-чуть, что Гофман имеет сведения и может поделиться.

– Мне от тебя ничего не нужно – только адреса! Чтобы знать, где их искать! И мы расстанемся. Вот, возьми хоть табакерку на память…

Маленькая круглая табакерочка была дамской вещицей и попала в руки мнимому Эрлиху, когда войско бунтовщиков взяло Елабугу, кто-то из казаков разжился золотой безделушкой, обыскивая убитую офицерскую жену, и отдал ее голштинцу, искупая какую-то мелкую провинность.

– Благодарю, не нуждаюсь. Майор Штанге живет на Васильевском острове. Где-то возле лютеранской церкви. Она там, кажется, всего одна. Прощай, Бейер, не ищи меня более. Не беспокойся обо мне – я сам доберусь до Ораниенбаума. И откажись от своей затеи.

С тем отставной поручик Гофман, подхватив свою шубу с шапкой, и вышел.

– Старый дурак, – пробормотал ему вслед мнимый Эрлих. – Впрочем… все равно от него было бы мало толку… Человек, добровольно согласившийся служить смотрителем в Ораниенбауме, мне не подходит. Но, но…

Он спрятал табакерку, налил себе вина, отломил ногу недоеденной жареной курицы, укусил, не сразу отгрыз кусок.

– Ровесница моей покойной бабушки… Еще и Гофман…

До прихода Весселя он протопил печку и потом спал. Когда же Вессель явился, вручил обещанные пять рублей.

– Я был бы рад, дружище, если бы ты на эти деньги развлекся, сходил куда-нибудь с приятелями, хотя бы с тем толстячком, который так любезно уступил мне постель.

– Он не пойдет, его невеста не пустит. У них уже скоро венчание. Я видел его сегодня, он звал на свадебное угощение.

– Так он у невесты теперь живет?

– Нет, совсем близко, а скоро к ней переберется.

– Счастливчик! Я бы охотно сделал ему подарок. Все-таки вы спасли меня. Думаю, завтра я уже смогу выйти на улицу. К свадьбе хорошо дарить посуду. Есть тут поблизости посудная лавка?

– Да, есть, перейти через дорогу и налево.

Весселю совершенно не хотелось отвечать на вопросы, но он ничего не мог с собой поделать – мнимый Эрлих приобрел над ним власть, и как это получилось – Вессель не понимал. Он чувствовал, что в его положении нужно быть грубым и выставить за дверь гостя, который чересчур зажился в его комнате, гость в состоянии пройти сотню шагов по Гончарной и снять себе другое жилище. Но он отчего-то не мог сказать простые и необходимые слова.

Ему казалось, что в попытке избавиться от мнимого Эрлиха есть некий оттенок предательства. Оба они – немцы, оба – в российском городе, им положено держаться друг за дружку; еще примешивалась мысль о Ройтмане, с которым нужно восстановить прежнее приятельство. При короткой встрече Ройтман держался с Весселем как с человеком малознакомым, хотя они прожили вместе два с половиной года и ни разу не ссорились. И Ройтман не спросил про мнимого Эрлиха – понял, что ли, что Вессель от этого человека уже не отвяжется?

– А, кстати, где теперь живет твой приятель? – весело спросил мнимый Эрлих и отворил печную дверцу, чтобы поставить в угли глиняную латку с остатками курицы, свинины и колбасы, уложенными поверх вчерашней ячневой каши. – Честное слово, я бы охотно пригласил вас обоих в приличное и чистое заведение, где можно посидеть за кружкой пива и выкурить пару трубок. Черт, как давно я не курил!

Трубки у Весселя, разумеется, имелись, но дома он не дымил – квартирная хозяйка ворчала, что дымом непременно пропитаются ее занавески, обшитые самодельным кружевом, и даже постельное белье, а Вессель с Ройтманом не желали с ней ссориться. К тому же оба были скорее склонны подчиняться, чем настаивать на своих правах.

– Живет тут поблизости, если дворами – рядом, перейдя Невский, по улице к Большому Охтенскому перевозу, там есть швейное заведение, и он где-то поблизости угол снял, до свадьбы ради приличия несколько дней пожить.

– Это разумно. Он должен заботиться о репутации своей жены. Хорошо ли будет, если я подарю ему большой расписной кофейник?

Вессель пожал плечами.

– Завтра схожу, посмотрю, что имеется в посудной лавке. Садись за стол, любезный друг, у нас еще осталось вино. Я вижу, ты хочешь спросить, где Гофман. Он пошел навестить приятеля. У него, видимо, и заночует. Садись же, поговорим наконец о твоем путешествии…

Вессель, приехав в Ораниенбаум и договорившись о ночлеге для своего извозчика и лошади, сделал так, как велел мнимый Эрлих: собрал за столом приятелей Гофмана. Но они не учли, что приятели эти – старики, и на вопрос о летних приездах императрицы Екатерины будут вспоминать покойную императрицу Елизавету. Поскольку с развлечениями в Ораниенбауме было совсем скудно, а семей сторожа не имели, они утешались пьянством, и это пьянство привело к некоторому разжижению мозгов.

– Не огорчайся, Ганс, я должен был это предусмотреть, – сказал мнимый Эрлих. – Кажется, наш ужин уже готов. Подумай, где бы мне раздобыть приличный кафтан. Тулуп я, положим, надену тот, что ты купил, валяные сапоги у меня неплохие, а кафтаны, в которых я пришел…

– Мы их выкинули.

– Правильно сделали. Так как ты полагаешь – кофейник? Или большую красивую суповую миску? Это серьезный вопрос! Я должен показать свою благодарность нашему другу Ройтману, но не слишком вызывающе, чтобы он не почувствовал себя неловко… Деликатность – прежде всего!