На следующий день Вессель раздобыл кафтан и всякие необходимые мелочи мужского костюма. Принес он все это добро вечером. За ужином толковали о длине рукавов и о цирюльнике.

– Нет, бороду сбривать мне еще рано, – сказал мнимый Эрлих. – Я отменно говорю по-русски, пусть меня принимают за русского. Друзья меня узнают и с бородой, а врагам узнавать незачем.

С утра они вышли из дома вместе. Вессель пошел в аптеку, а мнимый Эрлих, проводив его взглядом, остановил извозчика и поехал на Васильевский остров. Извозчики были дешевы, он срядился за десять копеек.

Дом, где квартировал майор Штанге, мнимый Эрлих отыскал быстро, а вот самого майора пришлось преследовать – он уже не в артиллерии служил, а прибился к Академии художеств и как раз ушел на занятия. Мнимый Эрлих перехватил его возле самых дверей Академии.

Антон Штанге имел одну занятную особенность – лицо совершенно обезьянье, но телосложение – как у Нептуна или Юпитера на картинах из жизни олимпийских богов. Отчего-то художники полагали, что небожители расхаживали исключительно голышом. Для Нептуна сей наряд был естественным – все-таки морской владыка и в воде бултыхается. Но Юпитеру следовали бы хоть как-то прикрывать срам. Этих бородатых богов изображали обыкновенно мощными и мускулистыми, как портовыхе грузчиков. Майор Штанге тяжестей по сходням не таскал, мышцы у него были природные, силища – также, и голштинцы однажды сделали опыт. В Петерштадте среди прочей артиллерии имелся однофунтовый «шуваловский единорог» – пушечка для корабельного употребления. Весу в ней было чуть менее пяти пудов. «Единорога» взвалили на спину Штанге, и он с этим грузом быстрым шагом, почти бегом, обошел весь Петерштадт. Крепостца, правда, была невелика, с маленькими, почти игрушечными бастиончиками, и пройти пришлось около версты, но и это сочли за подвиг.

Героическое телосложение майора было замечено как-то летом неким студентом Академии, когда Штанге купался в Малой Невке. И вскоре с него стали рисовать и ваять всю греческую и римскую мифологию. В Академии платили немного, но атлета взяла на полное содержание дама, чьего имени и звания никто не знал. Так что артиллерию он бросил.

К тому дню, когда мнимый Эрлих отыскал бывшего сослуживца, тот был в прескверном положении – надоел любовнице. Их роман длился более шести лет, дама и в самом начале была немолода, теперь же вовсе постарела, поскучнела и более занималась внуками, чем амурными шалостями. И в Академию привели молодого парня с плечищами и ляжками почище майоровых, гостинодворского приказчика. Штанге затосковал и все чаще вспоминал о своем былом величии, о славных годах, когда он был на виду у самого российского императора.

Он не сразу опознал в бородатом детине былого сослуживца. Когда же понял, что более не один на белом свете, едва не разрыдался. Опомнившись, он дал мнимому Эрлиху ключ от своего жилища и обещал явиться через три часа.

Потом они сидели за небогатым столом, вспоминали прекрасное прошлое, и Штанге жаловался на любовницу, но поворачивал дело несколько иначе – якобы она ему надоела.

– Кто эта женщина? – спросил мнимый Эрлих. – Не может ли от нее быть какой пользы?

Штанге задумался.

– Ты что же, не знаешь о ее знакомствах? – удивился мнимый Эрлих. – Если ты связался со старухой, значит, у старухи есть денежки. Где денежки – там полезные знакомства в свете. Не вздумай ее бросать, пока не разберешься.

– На что тебе они? – спросил отставной майор, он же – отставной любовник и отставной Юпитер.

– Хочу сделать полезное дело. Ты ведь помнишь императора Петра, мир его праху?

– Как не помнить!

– Тебе не кажется, что распутная баба, захватившая трон, уж больно на нем засиделась? А сынок нашего императора не у дел, хотя и совершеннолетний?

– Это всем кажется, любезный Рейнгард.

– Вот видишь? Ты лучше меня знаешь, что делается в столице, я ведь тут недавно, приехал совсем больной. Ты наверняка встречаешься с кем-то из наших, кто не уехал в Голштинию. Интриганка лишила наследника всего – и Голштинии тоже! Она до такой степени боится нас, что отдала нашу Голштинию датскому королю, а взамен получила Ольденбург и Дельменгорст.

Штанге приосанился.

После тягостных лет, проведенных в холодном и насквозь прохваченном сквозняками классе Академии, стоя или сидя на чурбаке без штанов, а также в постели пожилой дамы, он вновь почувствовал себя офицером, у которого есть командир, император и дворянская честь. Мнимый Эрлих уловил это движение и тихо порадовался.

Он совершил ошибку, сразу раскрыв карты перед Гофманом, даже не попытавшись задеть какие-то струнки Гофмановой души, кроме ораниенбаумской скуки и безденежья. Было же, наверняка было что-то еще – во что можно вонзить крючок и потянуть. Но, с другой стороны, много ли пользы от старика? Штанге был бы куда полезнее.

– Ты хочешь знать придворные новости? – спросил Штанге.

– Конечно! И в особенности – о тех людях, что состоят при наследнике.

– Знать бы еще, что великий князь – действительно наследник…

– Ты не веришь?

– Я верю нашему покойному государю.

Мнимый Эрлих сразу понял, о чем речь. Покойник, став императором, подписал манифест о своем восшествии на престол, и там ни слова не было сказано о сыне – словно батюшка отверг его всенародно. Он и до того время от времени задавал вслух риторический вопрос: не понимаю, от кого моя жена беременеет! И голштинцы знали, что он хочет, разведясь с распутницей, жениться на Лизхен Воронцовой и иметь от нее законных детей. Какой будет после этого судьба ребенка, которого угораздило родиться в царском семействе, никто не задумывался. Денут куда-нибудь, дадут немного денег и отправят за границу…

– Правду мы не узнаем никогда, – сказал мнимый Эрлих. – Для нас важно другое – интриганка в своем манифесте о восшествии на престол объявила великого князя природным наследником престола российского. И даже не это, любезный друг, даже не это…

– А что же?

– То, что он сам считает себя сыном покойного государя! И он должен желать отомстить за отца! – мнимый Эрлих бухнул кулаком по столу. – Должен!

– Не может же быть, что он теперь не задает себе вопросов, – согласился Штанге. – Тогда он был – перепуганное дитя, но теперь знает же, что отца подло убили!

– Его и самого убили бы, если бы не господин Панин.

– Да…

– Она потому и держала при нем господина Панина, чтобы народ успокоить: этот-де ребенка в обиду не даст. А хорошо бы понять, в каком положении сейчас при дворе господин Панин.

– Подумай сам, Рейнгард, наследнику скоро двадцать два года, он уж не то что совершеннолетний, а женат, скоро отцом станет. Будут ли держать при нем наставника, даже такого замечательного, как господин Панин?

– Отцом? Это новость!

О том, что императрица женила сына, мнимый Эрлих знал, но, медлительно и осторожно пробираясь в Санкт-Петербург, не имел возможности беседовать с осведомленными людьми.

– Да. Может, тогда старая интриганка сделает наследника хотя бы соправителем? – предположил Штанге.

– От нее дождешься! Но при дворе непременно должна быть партия наследника. Помоги мне в этом деле разобраться, друг Антон. Я должен знать, встречи с кем добиваться.

– Что ты задумал? – спросил отставной Юпитер.

– Задумал кое-что… Кое-что, полезное для меня и тебя. И будет к тебе просьба. Я живу на окраине, место неприятное, но оно меня устраивает. Только нужно оружие для защиты. Добудь мне пару очень хороших английских пистолетов или тульской работы, самых лучших. Деньги у меня есть.

Он сказал правду – в кушаке были еще зашиты бриллиантовые перстни хорошей работы.

– Я попробую… – Штанге посмотрел на сослуживца с некоторым подозрением.

Мнимый Эрлих с самого начала их беседы признался, что сгоряча отправился поддержать самозванца, но вовремя понял, что лучше с ним не связываться, покинул войско бунтовщиков и благоразумно отсиделся в провинции, чуть ли не в Сибири. Сибирь для голштинцев была понятием не столь географическим, сколь мистическим: место, куда отправляют грешников, почти что на пороге ада. Штанге полагал, что человек, вернувшийся из таковых опасных краев, должен наслаждаться мирной жизнью и найти себе необременительное ремесло, а не помышлять о пистолетах. В то, что они нужны для защиты, он не поверил.

– Попробуй, буду весьма благодарен. И давай искать всех наших – кто честно служил покойному императору Петру. Пора нам объединяться.

– Наших? Коха разве что нетрудно найти. Он просился в дивизию графа Румянцева, во второй гренадерский полк, и это был хороший выбор – после прусской войны граф жил мирно, и полки его – с ним вместе. Но потом случилась турецкая война, и там наш Кох под Бендерами лишился ноги. Но он успел до войны жениться на приличной женщине, она его приняла и одноногого, и он теперь живет с ней, растит двоих сыновей, да еще ее детей от первого брака.

– Ты бываешь у него?

– Летом навестил.

– Вот и я к нему поеду.

Мнимый Эрлих видел, что голштинцы постарели и в строй мало годятся. Но для его затеи вовсе не требовались юные красавцы.

В воображении своем он видел голштинцев такими, какими они были при покойном государе, в белых мундирах, бирюзовых камзолах и штанах, статными и при полном комплекте рук и ног. И он знал – настанет день, когда голштинские полки выстроятся, приветствуя государя Павла Петровича, как положено – в белых мундирах!

Мнимый Эрлих отыскал Фридриха Коха – и тут-то ждал его сюрприз. Кох поселился с семейством в дальнем конце Вознесенского проспекта, где француз Карбонье рыл канал между Екатерингофкой и Лиговским каналом. Землекопов, что заодно возводили вал со стороны города, там трудилось порядочно, и фрау Кох сдавала комнаты мелкому землекопному начальству, обеспечивая полный пансион. Сам Кох имел скромную пенсию и освоил ремесло – плел лубочные коробки для уличных торговцев. Это позволяло жить без роскоши, но неплохо. Зимой работы не прекращались, и Кох весело рассказывал мнимому Эрлиху, что тут возни еще лет на пять хватит. Он, казалось, уже и помнить не желал о военной службе, ни с кем из голштинцев не встречался, и мнимый Эрлих уже понял было, что зря сюда явился. Но пришел со службы старший сын фрау Кох, которого пристроили к купцу вести конторские книги, узнал, что за гость пожаловал, и уставился на мнимого Эрлиха с восторгом.

Тут-то и стало ясно, что откланиваться рано…

Когда Кох сватался к будущей супруге, Клаусу было одиннадцать лет – тот самый возраст, когда мальчишки обожают военные истории с побоищами, погонями и пушечной стрельбой, строят на задних дворах песочные бастионы и скачут в атаку верхом на палках. Но Клаус рос болезненным, зимой – так и вовсе неделями жил в постели, и добрый Кох вместо сказок ему рассказывал о покойном государе Петре и его верных голштинцах. Когда парнишка повзрослел, он узнал и о загадочной смерти Петра в Ропше – якобы от геморроидальных колик. И ко дню встречи с мнимым Эрлихом это был мрачный молодой идеалист, ненавидящий императрицу, приказавшую убить честного и благородного супруга.

Мнимый Эрлих окончательно поверил, что избран для воцарения справедливости. Все складывалось, все отменно складывалось. Он достал из кошелька полтину и послал младших сыновей Коха к булочнику – взять сладких сухарей и всего того, что пожелают, к кофею. Кофей им по молодости лет еще не полагался, фрау Кох налила мальчикам горячего молока с медом, а мнимый Эрлих принялся говорить ей всякие приятности: о ее свежем румянце, о замечательно воспитанных детках, и о том также, что она выглядит старшей сестрой своей дочери Элизы. Женщина, сперва смотревшая на бородатого гостя с подозрением, расцвела. И беседа зашла о делах придворных.

Хотя фрау Кох редко выбиралась даже на Невский проспект, она с соседками судила и рядила обо всем, что делалось в Зимнем дворце, и знала в лицо многих придворных дам и кавалеров. Новости здешние кумушки получали от таких же любопытных ко всему, связанному с двором, родственниц, живших поближе и имевших там связи. Двоюродная тетушка модистки графини Брюс в этом кругу считалась аристократкой, потому что поставляла сведения об избранниках ее величества, наполовину ложные, но от того не менее увлекательные.

Мнимый Эрлих предоставил фрау Кох возможность говорить полтора часа почти без перерыва и очень внимательно ее слушал. За это время было выпито три больших кофейника крепкого и ароматного кофея, а детей еще раз послали в лавку за угощением. Расстался мнимый Эрлих с семейством Кох так, как с лучшими в мире друзьями, и обещал приехать через несколько дней, в воскресенье, привезти конфеты детям и хороший табак отцу семейства. А Клаусу – гравюру с изображением покойного Петра Федоровича; должен же был наконец юноша увидеть своего кумира. Гравюру мнимый Эрлих собирался конфисковать у Штанге.

Несколько визитов к семейству Кох, при которых на запах кофея слетались разговорчивые соседки, оказались очень полезны. Женщины, жившие на окраине, знали доподлинно, как протекала беременность супруги наследника, и по приметам определили пол младенца: мальчик, непременно мальчик! Знали они также, что государыня обещала по случаю рождения внука подарить сыну имение неподалеку от Царского Села, в местности, хорошо ей знакомой – она в молодости охотилась в тех краях. Там на речном берегу стояли два охотничьих домика, носившие имена «Крик» и «Крак». Наследник заранее радовался подарку – он хотел жить отдельно от матушки и завести при «малом дворе» порядки, которые бы его устраивали.

Эта новость показалась мнимому Эрлиху любопытной. Он предположил, что в солнечную погоду, да на хороших лошадях, да с опытным кучером, эти тридцать верст до Царского Села, и еще верст пять до охотничьих домиков и полуразрушенных шведских укреплений, представляют собой целое увеселительное путешествие. Укатанный санный путь и большие удобные сани позволяют путешествовать даже даме в тягостях – ее не растрясет, главное – выбраться из Санкт-Петербурга.

Оставалось молить Господа о двух вещах: чтобы супруга наследника пожелала прокатиться до «Крика» с «Краком», оценить свои будущие владения, и чтобы при ней был действительный тайный советник первого класса Никита Иванович Панин…

Панину мнимый Эрлих не то чтобы доверял безоговорочно – он вообще русским не доверял… Но заслуги этого человека признавал и ценил. По мнению Эрлиха, Панин, находясь безотлучно при своем воспитаннике, отроке Павле Петровиче, тем самым спас его от смерти. И теперь по-прежнему влиял на политику при российском дворе. Логика подсказывала – он должен был объединить усилия с честолюбивой и умной супругой наследника, великой княгиней Натальей Алексеевной.

И у господина Панина был брат – если верить слухам, несомненный сторонник великого князя. С этим братом, графом Петром Паниным, мнимый Эрлих имел дело – в треклятых оренбургских степях. После смерти Бибикова императрица, невзирая на свою неприязнь к Петру Панину, поставила его командовать всеми войсками, посланными на подавление бунта и поимку самозванца. Как знать – если бы голштинцы не ушли с атаманом Перфильевым, то были бы схвачены казаками и выданы вместе с фальшивым Петром Федоровичем, а кончилось бы это допросами и эшафотом. Но победа над Пугачевым была последним деянием графа – болезни допекли его, и он все более отдалялся от государственных дел. А ведь мог бы быть полезен!

Мнимый Эрлих рассудил так: если удастся получить компрометирующие письма от братьев Паниных, прок невелик – интриганка и развратница сама знает, что они не на ее стороне, и они этого не скрывают. Одним доводом им во вред более или менее, значения почти не имеет. Но хотя бы записочка от великой княгини, да с упоминанием наследника, – это ценный документ! Это – охранная грамота на случай поражения, потому что все сторонники великого князя потрудятся, лишь бы он не был скомпрометирован.

Требовались осведомители в Зимнем дворце. А лучше – осведомительницы, потому что женщины глупы, да приметливы. И время поджимало – с каждым днем чрево, вынашивающее будущего императора, все круглее и тяжелее, а интриганка, сама не раз уже рожавшая, станет это чрево беречь и невестку держать в покоях безвыходно.

Мнимый Эрлих чувствовал, как план в его голове растет и развивается наподобие дитяти в материнском чреве. И это было очень приятно.