Отправив Амалию с Весселем на телеге в Остров, княгиня решила – пора заметать следы.

Она велела привезти к себе Фроську.

Девку до поры спрятали на выселках, где две семьи крепостных вырубали лес под пашню, выкашивали кусты, а жили по летнему времени в землянках. Княгиня обещала им там землю с условием, чтобы жить у той земли постоянно, и назначила нужное количество леса для построек.

За Фроськой послали верхового.

Если в Острове и заметили, как крепостная девка княгини Чернецкой вертит хвостом перед конюхами, то искать ее пока не стали. Но княгиня понимала – это еще Алехан просто слишком мало знает о пропавших парнях. И недалек день, когда Фроська ему потребуется.

Девку привезли, княгиня сделала ей строгое внушение и призвала Игнатьича.

– Спосылай в Братеево к кузине, скажи – ее берлина надобна дня на два, на три. И отправь туда рыжую пару. Пусть прикажет снарядить берлину, заложит в нее наших лошадей и гонит сюда, а потом ты с кучером Гаврюшкой и с Фроськой перехватишь экипаж на повороте, где раздвоенная береза, кучера – ко мне пешим порядком, Фроську – в берлину, и вези ее в Москву к тетушке Авдотье Петровне. Я дам письмецо для нее.

Тетушка по иронии судьбы была лишь года на два старше племянницы, но отчаянно молодилась, пудрилась и румянилась, слыла знатной щеголихой, и злые языки утверждали, будто имела двух молодых любовников. Ее знали во всех модных лавках Москвы и столицы. В письмеце княгиня просила определить Фроську в известную им обеим лавку, хозяйка которой, француженка, умела оказывать дамам услуги, не задавая лишних вопросов.

Писать о похоронах Аграфены княгиня не стала – во-первых, непутевую дочь еще не похоронили, во-вторых, не желала читать писем с соболезнованиями.

Горе было не таково, чтобы его глупыми письмами врачевать. Оно было приправлено злостью на покойного супруга Аграфены, при котором она стала спиваться, на беспутных подружек, на полковника Афанасьева, который не сумел держать дуру в ежовых рукавицах. Виноваты были все – а своей вины княгиня вовсе не ощущала. Она выполнила материнский долг, спровадила дочку в первое замужество нетронутой девицей, потом с немалым трудом устроила и второе замужество. Что еще можно было сделать – она не знала.

Но если бы ей кто сказал, что такая же судьба грозит и Лизаньке, княгиня собственной рукой пристрелила бы человека, осмелившегося налить девушке лишнюю чарку вина.

Вся усадьба готовилась к похоронам и к поминкам. Очень недоставало Игнатьича, который тайно повез Фроську в Москву и вряд ли вернется к похоронам. Особая тяжесть легла на плечи буфетчика Маркушки: ему доверили решать, какие должны быть закуски и какие вина доставать из погреба. Агафья сбилась с ног: она знала, что в таких случаях процветает мелкое воровство. Княгине не до того, чтобы смотреть, который крендель съели гости, а который припрятан в людской под тюфяком. Опять же, горсть изюма. Глашка стянет горсть, Фимка стянет горсть, а что останется?

На поварне уже замочили на ночь два котла – один с рисом, второй с пшеном, чтобы наутро варить две богатые кутьи, с изюмом и с маком. Наготове стояли горшки с цукатами и с медом. С вечера собирались ставить и опару для блинов. Блины и кутью следовало взять с собой на отпевание, чтобы, освятив, оделить нищих у храма – пусть помолятся за упокой грешной душеньки. И шел тихий, но яростный спор о варке киселя, который тоже должен стоять на поминном столе.

Княгиня знала – нужно чем-то занять себя, чтобы не сидеть в одиночестве. Черное платье было готово, требовался черный чепец без кружева, полностью закрывающий волосы, поверх которого накидывается черная вуаль. Княгиня села шить сама. Устроилась она не в кабинете, а в гостиной, откуда могла видеть в отворенную дверь, как носится дворня.

И вот в этой двери появилась знакомая худенькая фигурка.

– Ну, слава те Господи, вернулась! – воскликнула княгиня. – Письмо от графа не привезла ли?

– Нет, госпожа княгиня, письма не было, – ответила Амалия.

– И на словах ничего про Лизаньку не передал?

– Нет, госпожа княгиня.

– Да что ж это такое?! Уж до Сибири могли бы доскакать за это время и сыскать ее!

Амалия промолчала.

Она все еще не могла опомниться от своего подвига.

Золотая пятирублевая монета сейчас представлялась ей неслыханным сокровищем. Швыряться сокровищами может государыня или хоть княгиня. А бедной приживалке следует зашивать такие вещицы в нижнюю юбку, чтобы другие приживалки не стянули.

По справедливости монета должна была принадлежать ей, Амалии Зингер. Но, видимо, есть что-то выше справедливости…

– Голодна? – спросила княгиня. – По глазам вижу, что голодна. Агаша! Агаша! Вели, чтобы в людской ей стол накрыли! Потом будешь дошивать чепец. А жених? Что жених?

– Жениха больше нет, – и Амалия рассказала про конское свидетельство.

– Тем лучше для тебя. Плакала? – это был суровый вопрос.

– Нет, ваше сиятельство, не плакала.

– А что делала? Просто смотрела, как его уводят?

– Я…

– Ну, что?

– Я дала ему денег.

– Ну конечно, узнику деньги понадобятся, иначе с голоду помрет, – согласилась княгиня. – А так – хоть калач ему сторожа принесут. Много ли дала?

– Пять рублей, ваше сиятельство.

– Пять? Ту золотую монету, что ли? – догадалась княгиня.

– Да…

– И что – из рук в руки?

И тут Амалия не выдержала. Орать в присутствии знатной дамы неприлично, она же всю жизнь старалась соблюдать приличия. Однако более терпеть не могла – расставание навеки с Весселем нелегко ей далось.

– Я бросила ему эти деньги! Под ноги бросила! Пусть он подавится этими деньгами!

Княгиня внезапно расхохоталась. Просто не смогла сдержать торжествующий смех. И прихлопнула себе рот ладошкой.

– Вот теперь ты мне понравилась. Умница! Раньше я милосердие являла, а теперь… Теперь я дам тебе приданое. На хорошее приданое всегда охотники найдутся. Тебе непременно немец нужен? Француз не годится?

– Как будет угодно вашему сиятельству, – резко сказала Амалия.

– Жених есть, сама посватаю. У кузины Прасковьи в Москве жили француз и француженка, муж с женой. Он учил внучек рисованию, французской словесности, на клавикордах, еще на какой-то дудке играть. Она учила рукоделиям. Две дочки у них, она третье дитя носила, да не разродилась. Так что есть вдовец, ростом мал, лет ему куда за сорок. Кузина Прасковья сказывала: человек добрый, богобоязненный, и дочкам мать нужна. А ты все рукоделия знаешь. Я бы ей тебя и уступила.

Амалия вспомнила и кузину, такую же почтенную даму, и француза.

– А он захочет ли? – с большим сомнением спросила немка.

– Ему с тобой не менуэты танцевать. А в постели лежать ты не хуже любой другой особы дамского пола можешь, – ответила княгиня. – Бери чепец, садись к окошку.

Амалия доковыляла до стула, села и принялась было шить, но мысли улетели вдаль. Вот она почти жена, княгиня слов на ветер не бросает. Стоило избавиться от монеты и Весселя – как жизнь переменилась. И, может быть, у нее будет ребенок. Свой ребенок. То, мечтать о чем она себе давно уже запретила.

Какие рубашечки, какие чепчики она приготовит дочке! Какие припасет чулочки и башмачки! Да каждую простынку украсит кружевами и вышивкой, каждую наволочку! Выберет самые сложные, самые изящные буквы для монограммы!..

Перед глазами Амалии уже разворачивался ее любимый вышитый алфавит, в котором готические буквы переплетались с анютиными глазками, задача для настоящей мастерицы. Особенно вышитые гладью тонюсенькой иголочкой крошечные лепестки с нежнейшими переходами тонов. Как сладко будет работать для ребенка…

А княгиня сильно беспокоилась о Лизаньке. Она бы послала верхового с письмецом к графу, но боялась: если начать его тормошить, он вспомнит про лошадиную свадьбу. Алехан не дурак, совсем не дурак! Ему наверняка донесли про девку, которая вертелась вокруг конюхов. А объясняться с ним по этому поводу княгиня вовсе не желала.

На нее свалилось все сразу – дочь скончалась, внучка исчезла… Но она держалась так стойко, как только могла. Ей доводилось хоронить и новорожденного сына, и сына, прожившего чуть менее года. Тогда она была моложе, чувства – сильнее, запас слез – неиссякаем.

И тогда всеми печальными похоронными делами занимались старшие, предоставив ей вволю скорбеть. А теперь старшей была она. Игнатьич отсутствовал, Агафья не все могла решить сама. И вплоть до поминок княгиня была занята.

Проводив последнего гостя, она пошла в кабинет. Все-таки нужно было написать хоть записочку графу Орлову.

Ответ на записочку прибыл вечером. Граф писал, что следы девицы сыскать не удалось. Но написал он это кратко, словно бы впопыхах, и княгиня задумалась: а не местью ли тут благоухает?

То, что граф вроде бы не делает попыток отыскать Фроську, могло означать: он придумал иной способ уязвить княгиню в отместку за несостоявшуюся лошадиную свадьбу. Посягательство на коня ценой в шестьдесят тысяч достойно страшной кары. Что, если внучка – в Острове, в графской опочивальне?

Княгиня желала, чтобы Лизанька попала именно туда, но не таким образом! Любовниц у графа было немало, он им делал богатые подарки, но жениться на любовнице не собирался. И ежели внучка пополнила собой этот список, то рассчитывать на венчание не стоит.

Как быть? Княгиня уже была согласна на скандал и возмещение убытков, лишь бы вернуть внучку без лишнего шума. Она приготовила очень деликатное послание для графа: мол, ежели ваша милость гневаться изволит, то всякое недоразумение можно обсудить и разрешить к общему удовольствию. Граф ответил, что отнюдь не гневается, и просил принять уверения в совершеннейшем к княгине почтении.

Странным образом ее затея с конской свадьбой спасла его от неприятностей. Если бы он ничего не ведал вплоть до дня, когда голштинцы отважатся на покушение, то оправдаться было бы мудрено. Возможно, однако мудрено, и дознание немало крови бы ему попортило. Понимая это, он даже не слишком сердился на княгиню за ее авантюру. Жаль было погибших парней – но он дал достаточно денег на похороны и облагодетельствовал родню.

А княгиня уже дошла до предела беспокойства. Она не отваживалась никого подсылать в Остров, чтобы собрать сведения о жительнице графской спальни. И даже до того дошла, что позвала приживалку Настасью Романовну, хвалившуюся, будто умеет раскидывать карты на судьбу. Гадать – грех, и хотя бы от этого греха княгиня освободилась несколько лет назад, но что-то же следовало предпринять.

Настасья Романовна, офицерская вдова, отнеслась к делу со всей ответственностью, сделала несколько раскладов, подозрительно напоминавших пасьянсы, и, внимательно следя за лицом княгини, принялась вещать.

По ее словам выходило, что Лизанька жива (лицо княгини прояснилось), находится в доме некой особы (княгиня нахмурилась), вроде бы знатной (княгиня закивала), да, да, весьма знатной!

Наутро после гадания княгиня велела позвать к себе Амалию.

– Собирайся! – велела она. – Все свои имущества с собой бери. Сюда более не вернешься.

Разумеется, княгиня собралась в Москву не для того лишь, чтобы устроить сватовство немки.

Отправившись с ней к кузине Прасковье и убедившись, что дело на мази, кузине Амалия нравится, француз-учитель не в великом восторге, но хорошо понимает свою выгоду, княгиня оставила свою немку в ее новом жилище и велела везти себя на Лубянку.

Она собиралась просить о содействии обер-полицмейстера Архарова.

Ей пришлось подождать – обер-полицмейстер получил важную депешу из столицы и даже приказал запереть дверь кабинета, пока Устин будет читать. Прислал депешу обер-полицмейстер Санкт-Петербурга генерал-аншеф Николай Чичерин.

Он сообщал важную придворную новость.

– «Ее величество изволили принять господина Орлова и имели с ним беседу наедине, – монотонно читал Устин. – Когда же они вдвоем вышли из кабинета, ее величество изволили громко сказать, что ни единой минуты не сомневались в преданности графа Орлова-Чесменского и все попытки очернить его в их глазах будут безжалостно пресекать. Также ее величество приказали извещать о ходе следствия и сообщать, ежели откроется что новое. Посему прошу вас, открыв новые обстоятельства сей интриги, немедленно дать мне знать. Засим примите уверения в совершеннейшем к вам почтении…»

– Вот вернутся мои орлы, будут ему обстоятельства, – сказал Архаров. – Слава те Господи, выручил Григорий Алехана. Представляю, как ее величество слушать изволили, это же почище французского романа. Устин, отвори дверь и ступай.

Увидев входящую княгиню, Архаров встал и поклонился. К ручке, правда, не подошел – не любил он этого обычая, целование дамских рук казалось ему нелепым и комичным. Он был еще в том возрасте, когда это служит прелюдией к амурным шалостям, но в шалостях не нуждался. Для мужской забавы у него дома имелась красивая прачка Настасья, а ей руки целовать и вовсе ни с чем несообразно, хватит с нее и того, что порой перепадает лобзание в уста.

– Батюшка Николай Петрович, – с чувством сказала княгиня. – Не погнушайся, выслушай бедную вдову!

О своем вдовстве она вспоминала только тогда, когда от этого предвиделась польза. А сейчас она в придачу была в черном платье – тут и каменное сердце обер-полицмейстера дрогнет.

– Садитесь, ваше сиятельство, – уже предчувствуя, о чем пойдет речь, предложил Архаров.

– Я знаю, ты, батюшка мой, весь в делах, в заботах, говорить буду кратко. Внученька у меня пропала. Уехала кататься в лес с конюшонком, в лесу вдруг стрельба, переполох. Парнишка вернулся, а Лизанька моя потерялась. Но после того переполоха ее видели люди графа Орлова-Чесменского. Уж не знаю, говорить ли… дельце такое деликатное… Граф, поди, обидится, коли разболтаю, он мне под большим секретом написал…

Из потайного кармана платья княгиня достала письмо Алехана, где он объяснял, что Лизаньку спутали с Катенькой Зиновьевой. Архаров был вынужден прочесть.

– И вот ее уж пятый день нет! Я людей посылала, искали ее, кричали, звали. А ее нет! Уж подумать боюсь – жива ли? Сердцем чую – жива, а страшно. Батюшка Николай Петрович, найди мою внучку!

Архаров хмыкнул. Эта внучка сидела в его доме на Пречистенке и ждала возвращения жениха. Из комнаты, где ее поселили, не показывалась, а для бесед Архаров отрядил к ней старенького Меркурия Ивановича, он уже на приступ не пойдет и репутации не повредит. Меркурий Иванович принес Лизаньке книжки, ноты, слуги перетащили к ней из его комнаты спинет, и девушка играла простенькие кусочки из сочинений Франсуа Куперена и Доминико Скарлатти.

– Может быть, ее кто-то приютил? – спросил Архаров. – Не может же быть, чтобы девица все это время жила в лесу!

– Не может, – согласилась княгиня. – И сдается мне, я знаю, кто ее приютил.

Сказав это, она так уставилась на Архарова, что обер-полицмейстеру сделалось неловко. Он не сразу сообразил, что знать правду княгине просто неоткуда.

– И кто же та особа? – преспокойно спросил он.

– Уж не его ли сиятельство? Граф Орлов-Чесменский? – осторожно спросила княгиня.

Предположение было до того несообразным, что Архаров усмехнулся.

– Не думаю, ваше сиятельство.

– Но ежели не он – так кто же? Некому, кроме него!

– Ваше сиятельство, граф довольно умен, чтобы не делать таких глупостей. К тому же, если вскроется, что он удерживает у себя внучку вашего сиятельства, то ему ведь придется жениться на девице.

– Коли она там, это должно вскрыться. Николай Петрович, век буду за вас Бога молить, пошлите своих людей к графу! Она там, право, там, больше ей быть негде! – воскликнула княгиня.

– Граф не таков, чтобы девиц из хороших семей воровать, – возразил Архаров.

– А отчего бы не уворовать? Внучка у меня красавица, попалась его людям в лесу, одна! Она у него, в Острове! Пошлите людей, господин Архаров, пусть ее мне вернут! – княгиня явно начала злиться.

– Пошлю я людей, они там ее не найдут, и надо мной весь свет потешаться станет, – ответил Архаров. – Скажут – обер-полицмейстер совсем сдурел. Нет, воля ваша, а я туда никого посылать не стану. Внучка ваша где-то в ином месте.

– А коли в ином – отчего не пришлет весточки?

Архаров хмыкнул – это была его оплошность. Следовало приказать Лизаньке нацарапать хоть какое письмецо и подсказать, чем объясняется ее отсутствие. Писать про Сашу Коробова, пожалуй, не стоило. А изобрести некую московскую или даже столичную даму, что, подобрав на дороге, взяла ее с собой, вполне можно.

– А оттого не пишет, что граф ей бумаги и чернил не дает! – воскликнула княгиня. – Господин Архаров, пошлите людей в Остров!

Это был прямой приказ, а строго приказывать Архарову могла, пожалуй, одна лишь государыня. Да и та этим правом не злоупотребляла. Прочие, включая князя Волконского, говорили с ним миролюбиво, любезно, так, что выполнение распоряжения его не раздражало.

– Не пошлю, ваше сиятельство.

– Отчего?

– Оттого, что там девицы нет.

Княгиня вскочила.

– Мне что же, писать в столицу, жаловаться на вас государыне?!

– Как вашему сиятельству будет угодно.

Княгиня, не прощаясь, вышла из кабинета, хлопнув дверью. Архаров расхохотался.

– Старая дура, вот ведь старая дура… Как только Сашка приедет – сразу под венец!

Он представил себе лицо княгини, когда она узнает наконец правду. И впрямь, без жалобы государыне не обойдется. Однако ее величество любит трогательные амурные истории. Любовь Саши и Лизаньки государыню непременно растрогает. Тем более – любовь, которая увенчалась законным браком.

Архаров был так сердит на княгиню Чернецкую, что решил не поскупиться и устроить свадебный пир. Следовало лишь дождаться жениха.

Прошла неделя.

Архаров был занят допросом – перед ним сидела хорошенькая актерка Танюша Тырина. Она по его просьбе ездила в модные лавки – смотреть блонды, такие же, как те, что на платье, снятом с убитого музыканта. Именно актерка подсказала: таких блондов, такого оттенка, с таким узором, в Москве может более ни у кого не быть. И вот сейчас она докладывала: нашлась модная лавка, где они продаются, завезены месяца два назад, и хозяйка вспомнила, кому их продавала. Это уже была одна из ниточек, за которую можно потянуть. Другая – племянник музыканта, которого обер-егермейстер отдал в учебу музыканту, мастеру игры на клавикордах; музыкант бывал в богатых домах по приглашениям и брал с собой способного ученика…

Смотреть на Танюшу было приятно, и Архаров, слушая, думал: сколько же можно пробавляться амурами с дворовыми девками, стоит, пожалуй, завести настоящую фаворитку, наряжать ее, всем показывать, гордиться ее красотой.

В дверь поскреблись.

– Ваша милость может принять? – спросил, заглянув, Тимофей.

– Я давно жду вас. Заходи. А ты, сударыня, ступай, продолжай свой розыск. Сама знаешь – я буду благодарен.

Поняв, что сейчас обер-полицмейстеру не до нее, Танюша встала и с обворожительной улыбкой выскользнула из кабинета, а Тимофей вошел и поклонился. Вид у него был усталый, кафтан в пыли, на сапогах – хоть репу сажай.

– Поручение вашей милости выполнено. Мы этих голубчиков сопровождали, сколько могли. О том, что случилось на Петергофском тракте, вы, ваша милость, уже известны…

– Да. Чуть ли не в тот же день курьер прискакал.

Князь Волконский, московский главнокомандующий, зная, что Архаров имеет некое отношение к поискам заговорщиков, тут же переправил ему донесение.

– Мы едва не вмешались, уже держали их на мушке, но казаки из конвоя не допустили случиться беде. Один вдруг вырвался вперед и отогнал Бейера. Думали, Бейер его пристрелит, но обошлось.

– Это был тот Ерошка, что вы ко мне послали. Далее!

Несколько удивившись тому, что крепостной конюх Орлова-Чесменского попал в придворную команду казаков, Тимофей продолжал.

– Мы сопровождали их во всех их метаниях и довели до Петергофского тракта. Там нам было удобно подслушать их разговоры. Они называли имена, ваша милость.

– И чьи же?

– Братьев Паниных и великой княгини. Покойной великой княгини…

– Панины!

Интрига в архаровской голове приняла окончательные очертания. Вот кто выбрал для Бейера такую дислокацию, чтобы подозрение пало на графа Орлова, – хитрый Никита Иванович. И ему, судя по донесениям архаровцев, удалось поставить Алехана под удар.

– А потом, ваша милость, они с ума посходили. Младший, Клаус Зайдель, вдруг ни с того ни с сего застрелился. Молчал, молчал, и – бац!

– Одним мерзавцем меньше. Дальше!

– Бейер и Антон Штанге спорили. Они хотели вытянуть деньги у Паниных. Но Бейер собирался мчаться к ним немедленно, а Штанге советовал выждать время, затаиться.

– Еще неизвестно, что хуже, – проворчал Архаров. – И до чего же они договорились.

– Ваша милость, я ж говорю – они все умом тронулись. Штанге достал пистолет и застрелил Бейера.

– Вот это прелестно! – Архаров расхохотался. – После чего и сам засадил себе пулю в висок?

– Нет, вложил пистолет в руку Бейера. Чтобы, когда покойников найдут, поняли, что это они друг дружку застрелили. И потом он обчистил карманы Бейера да и подался прочь.

– Самый разумный господин из всей этой шайки. Что же вы?

– Вот тогда мы его и повязали. Вот добыча, ваша милость, – Тимофей выложил на стол конверт с письмами и браслет.

– Занятно, – сказал Архаров, поднимая браслет поближе к носу, чтобы разглядеть камею.

– Если Бейер не врал, это подарок самой государыни, – неуверенно молвил Тимофей. – А кто его разберет. Он ведь перед своими людьми хвост распускал почище павлина.

– Ежели добрался до Паниных, то мог и до великой княгини. Тут бы расспросить Штанге… А куда вы его дели?

– Сдали в столичную полицию за два убийства. Добычу там не показали, да и он молчал – зачем свою вину увеличивать?

– Был и четвертый.

– Был, ваша милость. Куда подевался – непонятно. Я полагаю, его тогда, в лесу, пристрелили.

– Невелика потеря, – сказал Архаров.

Очень бы удивились Архаров и Тимофей, узнав, что в эту самую минуту Чичерин перечитывает показания Весселя, присланные графом Орловым, а сам Вессель в Острове, лежа в чулане, ждет решения своей судьбы.

– Дать бы тебе пинка под зад, дураку, – изволил сказать граф Орлов, – да тебя и без того Бог наказал. Моли бога, чтобы тебя сочли обычным дураком, что сдуру вляпался сам не ведал во что, и отпустили.

Вессель и молился. При этом он держал в кулаке золотой пятирублевик, имевший в его жизни такое странное значение. Была в монете некая сила, некая связь с иным миром, откуда, кажется, ее и прислали, а зачем – неведомо. И он вспоминал все приключения, все надежды, и довспоминался до Амалии.

Он уже не проклинал бывшую невесту, из-за которой попал в такое мерзкое положение. Он уже не призывал на ее голову кары небесные. Усталость и ощущение никчемности жизни были таковы, что злоба как-то угасла. И бок болел.

Нужно было как-то договариваться с Господом, чтобы спас от путешествия к Шешковскому. Вессель обещал, что будет раздавать милостыню. Ответа свыше не ощутил. Обещал, что будет вести праведную жизнь, женится на сестрице аптекаря Бутмана и станет уважаемым человеком. И этого, видать, было мало.

Вдруг его осенило.

Он вспомнил Ройтмана. Ройтман уже был близок со своей невестой и делал все, чтобы родился ребенок. Что, если вдовушка Анна-Луиза в тягостях? Появится на свет дитя, не имеющее отца. Сын Ройтмана будет незаконнорожденным.

А ведь Ройтман погиб, пытаясь спасти его, Весселя, от злокозненного Бейера. Тащил его ночью к полицейскому служителю, чтобы избавить от злодея!

– Генрих, Генрих! – позвал Вессель. – Простишь ли ты меня, Генрих, если я всю жизнь буду заботиться о твоем ребенке? Все для него сделаю, усыновлю, растить буду!

Прощения следовало просить у Господа, а не у покойного приятеля. Но золотой пятирублевик в ладони вдруг налился жаром.

Это был ответ.

Вессель испугался, но не мистического ответа. Он вдруг понял, что растить чужого ребенка – дело благородное и богоугодное, однако влетит в копеечку.

– Я буду заботиться о ребенке, да… Буду давать деньги Анне-Луизе! Определю сумму, чтобы выдавать ежемесячно…

Пятирублевик показался куском льда.

– Его будут учить грамоте и ремеслу, я оплачу уроки! – пообещал Вессель. – Одежду и обувь оплачу!

Пятирублевик стал согреваться.

– Усыновлю… – прошептал Вессель и снова ощутил в ладони жар.

Сомнений не было – речь шла о плате за его свободу.

– Усыновлю, усыновлю, – повторил Вессель, заранее ужасаясь будущим тратам. И на мгновение провалился в сон.

Ему явилась та женщина с Васильевского острова, в потрепанном офицерском мундире, в треуголке с обвисшими полями. Погрозила пальцем и пропала.

Архаров о страданиях Весселя не знал. А если бы и знал – сочувствия от него Вессель бы не дождался. Обер-полицмейстеру было о ком беспокоиться.

– Коробов с вами? – спросил Архаров Тимофея.

– Да, ваша милость.

– Как держался?

– Когда увидел Зайделя с развороченной башкой, его чуть наизнанку не вывернуло. А так – не ныл, не причитал…

– Он – там? – Архаров показал на дверь.

– Да, ваша милость.

– Сашка! Где ты там пропадаешь? Ступай сюда письма читать! – закричал Архаров.

Саша вошел и поклонился.

– Тимофей, возьми-ка этот браслет и немедленно снеси его к ювелиру Амтману, он тут неподалеку, на Никольской. Вели, чтобы оценил. Пусть приблизительно. И сразу же – назад. А ты берись за работу.

Саша достал письма из конверта и стал читать.

– Хватит, хватит… – Архаров поморщился. – Для нас в этом пользы нет, отошлю Чичерину, пусть он разбирается. А ты – свободен. Беги домой, к невесте. Но по дороге зайди в Воскресенский храм, что на Остоженке, знаешь такой, а, нехристь? Зайди, спроси отца Никанора, я с ним уже уговорился о венчании. Пусть назначит время для всего – для исповеди с причастием, как полагается, ну, он все это знает…

Теперь нужно было решить, что делать с браслетом, отнятым у Бейера. Если это и впрямь собственность покойной великой княгини – то отправлять его в Санкт-Петербург просто опасно. Чичерин, выслуживаясь, тут же привезет браслет в Зимний – показать, сколь любопытная улика явилась в сем деле. Императрица, большая любительница камей, тут же свой подарок опознает. И получится, что между великим князем Павлом Петровичем и безумным голштинцем, затеявшим покушение, натянулась ниточка.

Доказать Екатерине, что Павел Петрович про покушение не ведал, будет весьма трудно…

Вернулся Тимофей с докладом. Сказал, что вещица доподлинно дорогая, может потянуть на полторы тысячи рублей. И это – довод в пользу подарка императрицы, дешевую побрякушку она бы невестке дарить не стала. Более того – гемма весьма редкая, приметная, если продавать – знатоки докопаются, откуда взялась.

– Вот теперь ступай отдыхать. Завтра и ты, и Скес, и Степан можете отсыпаться, в бане париться, – Архаров усмехнулся. – И вы там скиньтесь на подарок – я Коробова на днях женю.

– Слава Богу, – ответил Тимофей.

Приехав домой, Архаров позвал Сашу – обсудить свадьбу. Потом позвал и Лизаньку. Девушка его дичилась, не привыкнув к тяжелой хмурой физиономии, к каменному взгляду. Но разговор о свадьбе был ей приятен, хотя она поминутно краснела. Потом ужинали, потом разошлись по опочивальням. Но Архаров не стал раздеваться – просто сел в кресло и, помолчав немного, принял решение.

– Никодимка! – кликнул он камердинера. – Беги, дармоед, вели, чтобы закладывали экипаж. Поеду, развеюсь…

Никодимка очень удивился – хозяин впервые употребил при нем такое слово. Развеиваться на ночь глядя тоже было как-то странно. Однако повеление отдано – поди попробуй не исполни…

– Да ваши милости, Николаи Петровичи! – воскликнул он и исчез.

Архаров постоял у окна, поглядел на притихшую к ночи Пречистенку. Он принял решение – единственно возможное.

Экипаж остановился посреди Большого Каменного моста. Место было опасное – под мостом много всякого темного и мутного народа находило ночлег. Но кучер Сенька и Фома, выездной лакей на запятках, были вооружены, да и Архаров имел при себе тяжелую трость.

Найти щелку между каменными лавками, стоявшими на мосту и запертыми на ночь, было нелегко, но Архаров ее высмотрел и вышел к парапету. Достав из кармана браслет, он размахнулся и запустил безделушку в черную воду Москвы-реки.

С этим делом было покончено…

Рига, 2017