В комнатушке, которую Бейер, Штанге и Клаус занимали на постоялом дворе, по вечерам велись беседы о будущем величии. Клаус, дай ему волю, только о том бы и рассуждал, как будет счастлив, увидев на троне императора Павла. Но Бейер, целые дни проводя на дворцовой конюшне, приказал товарищам чуть ли не каждый день проезжать отдохнувших после дороги лошадей.

Те, которых дал Панин, были неплохи, но оба голштинца предпочитали им других – из конюшен графа Орлова. В ту ночь они могли бы, наверно, заполучить всех четверых – Сметанного и трех верховых. Но Сметанный сумел убежать, и Бейер понял, что это – особая милость судьбы: разыскивая драгоценного коня, граф бы все окрестности перевернул вверх дном. Одна из верховых лошадей, всадник которой был убит, тоже ускакала. Но две – остались, и для задуманного плана они отлично подходили.

Настал вечер, когда Бейер, явившись поздно вечером, сказал Штанге:

– Антон, взбивай пену, будешь меня брить.

Клаус вскочил с неубранной постели, на которой они со Штанге играли в карты.

– Завтра? Завтра?! – воскликнул он.

– Да, мой мальчик, завтра. Она собралась в Ораниенбаум. Ту дорогу я знаю. Там, проезжая через лес, неподалеку от Петергофа, есть удобный поворот. Выедем затемно.

Дорогу Бейер знал, поскольку в Ораниенбауме покойный император, будучи великим князем, выстроил себе потешную крепость Петерштадт. Эту игрушечную крепостцу все голштинцы любили, видя в ней образ будущих могучих укреплений, которые вырастут, когда Петр Федорович наконец-то станет полновластным русским царем. Покойная государыня Елизавета Петровна радовалась, видя, как дорогой племянник старательно вычерчивает планы куртин и бастионов, деньги на фортификационные затеи у него всегда имелись.

А нынешняя императрица знала Ораниенбаум постольку, поскольку совсем юной жила там. И не раз наезжала туда летом. Даже распорядилась построить себе там дачу.

– О мой Бог! – воскликнул Клаус. – Наконец-то! Господин Бейер, я счастлив! Наконец-то справедливость победит!

– Садись, Рейнгард, – сказал Штанге. – И в самом деле, пора избавляться от этой ужасной бороды. Я все время беспокоился, не нахватаешься ли ты вшей. Клаус, у нас есть ножницы? Нужно срезать все, что только можно.

– Какие ножницы? Антон, ты не понимаешь – мы избраны Богом для того, чтобы покончить с несправедливостью. Я всегда знал, что так будет. А ты – про ножницы, – с досадой ответил юноша.

– Клаус, ступай к хозяину с хозяйкой, если спят – разбуди и добудь ножницы, – приказал Бейер.

Клаус ушел и вернулся без ножниц. Его знаний русского языка хватило, чтобы понять слова, сказанные из-за двери заспанным голосом: какому-де глуподыре среди ночи ножницы потребовались? И шел бы он, болван неотесанный, туда, откуда на свет появился…

– Может, не стоит, Рейнгард? – спросил Штанге.

– Антон, это необходимо. Необходимо!

Бейер знал, что, начиная новую жизнь, нужно избавиться от всех гадостей старой жизни. Они отчего-то воплотились для него в бороде. Борода сопутствовала ему во всех странствиях – сперва в бегстве к самозванцу, потом в бегстве от разгромленных войск самозванца, в дороге, в столице, в болезни, в убийстве Ройтмана… Он нее следовало избавиться и вновь стать молодым! Таким, чтобы не стыдно было прямо с Петергофского тракта предстать перед новым государем – хотя, конечно, аудиенция состоится не так скоро.

– Тогда – как лошадям гривы стригут, ножом и гребнем, – предложил Штанге.

– Пусть так.

Штанге знал, как это делается, но сам за своей лошадью никогда не ухаживал. Избавление Бейера от бороды оказалось мучительным. Не сразу сообразили, что нужен самый острый нож. Потом Штанге ловко взбил пену в миске и сбрил оставшуюся неровную щетину.

Бейер сидел, закрыв глаза. Он мысленно говорил с покойным императором.

– Ваше величество, еще несколько часов – и я сдержу данное слово. Ваше величество, я все ради вас вынес, я замерзал в степях, где гуляют смертоносные бураны, я подставлял грудь под пули, я голодал, я прошел пешком сотни верст, и это не пустая похвальба. Ваше величество, я готов! Чем бы все ни кончилось – я служу вашему сыну, ваше величество! Я служу, я служу!

– Я умею ценить твою преданность, – ответил покойный император, да так громко, что Бейер вздрогнул, и бритва Штанге едва не отхватила ему нос. Но кожу со щеки она все же содрала. Пришлось заклеивать рану куском полотна с подола рубахи.

Заснуть ему в ту ночь не удалось. Беседа с Петром Федоровичем то прерывалась, когда он проваливался в мутное забытье, то возобновлялась, и ощущение грани между сном и явью пропало вовсе. Наконец Штанге похлопал Бейера по плечу.

– Что, уже пора? – спросил Бейер.

– Я думаю, пора. Сейчас рано светает. Три часа ночи – подходящее время, чтобы выезжать. Но надо поесть.

Из еды было: черный хлеб, пироги с капустой, половина круга копченой колбасы, вода. Завтрак вышел скромный, остатки взяли с собой – неведомо, сколько ждать поезд императрицы.

Из столицы выбирались закоулками, окраинными пустырями, едва различимыми тропами. На Петергофский тракт вышли уже за Нарвской заставой.

На самом деле найти место для засады было мудрено – по обе стороны тракта либо уже стояли, либо строились усадьбы столичной знати. Этого Бейер не учел – он помнил тракт таким, каков он был четырнадцать лет назад. Но присмотренный им поворот сохранился, хотя от леса там мало что осталось.

– Мне это не нравится, – сказал Штанге.

– Следующей ее поездки в Ораниенбаум придется ждать очень долго, – ответил Бейер. Но он и сам понимал – все пошло не так, как задумано.

Раннее утро – это изумительно прозрачный и чистый воздух, птичьи голоса. После столицы, которая покрыта копотью от печных труб, особенно зимой, которая благоухает конским навозом и человечьим дерьмом, а то и падалью, да так, что к иным местам на берегах Мойки и Фонтанки даже подойти летом страшно, следовало бы дышать сейчас полной грудью, наслаждаться! Но Бейеру было не до того.

– Заряжать пистолеты? – спросил Клаус.

– Рейнгард, уже то, что мы потеряли Весселя, дурной знак, – сказал Штанге. – Первый дурной знак. Мы ведь не знаем, где он. А что, если ранен? Что, если его подобрали? Мы ведь не знаем, кто там, в лесу напал на нас. Мы можем только предполагать, что это люди графа Орлова.

– Ты вовремя завел этот разговор! – крикнул Бейер. – Испугался? Тогда убирайся. Мы с Клаусом справимся и без тебя.

– Мы справимся! – гордо подтвердил Клаус.

Штанге ничего не сказал – но и не уехал, остался. Тракт был пуст, в такое время никто не путешествовал из Ораниенбаума в столицу и из столицы в Ораниенбаум. Нужно было определиться с местом засады. Неподалеку от поворота рос старый дуб, не слишком высокий, но очень крепкий, его окружали кусты. Туда Бейер, Штанге и Клаус забрались и приступили к ожиданию. Ожидание было удивительно скучным. Если в лесу, где учились нападать на карету, всегда было о чем поговорить, то тут приходилось делать над собой усилие, чтобы произнести хоть слово. Да и те слова не имели особого смысла. Однако полное молчание сделалось невыносимо.

– Ничего, друзья мои, ничего… – сказал Бейер. – У нас все готово, мы справимся, мы с Божьей милостью справимся…

– Да, господин Бейер, – отозвался Клаус.

Антон Штанге молчал.

– Вроде бы пора ей появиться. Клаус, полезай на дерево, взгляни – что там на дороге, – приказал Бейер.

– Я не умею, – помолчав, ответил юноша.

Бейер вздохнул – любой деревенский мальчишка, разувшись, взобрался бы на самую верхушку, но этот бледный городской житель видел деревья разве что в Летнем саду, и то – не на них смотрел, а на мраморных девиц, блистающих безупречными формами.

– Высоко лезть не надо. Прими правее, встань под дубом, поднимись сажени на две, оседлай ветку. Тебе удобно будет залезть, встав сперва на седло.

– Я не умею, герр Бейер.

– Ну так учись, черт бы тебя побрал! – крикнул Бейер.

Он мог бы сказать это и тихо – он научился сдерживать кипение страстей. Но Клаус нуждался в окрике – чтобы с перепугу выполнить то, что от него требовалось.

Юноша подъехал к крепкому и довольно высокому дубу. Штанге, не говоря ни слова, придержал его лошадь, взяв за трензельное кольцо, пока Клаус неуклюже подтягивал ноги и устанавливал на седле сперва колени, потом подошвы.

– Помоги ему, Штанге.

Штанге поставил лошадь бок о бок с лошадью Клауса, уперся рукой в его седло. Юноша не сразу сообразил, что может поставить ногу на плечо бывшему майору. Наконец он взобрался на толстую ветку первого яруса кроны.

Дуб рос у самой дороги. Клаус, цепляясь за ветки, переместился туда, где мог наблюдать за поворотом.

– Ну, что? – спросил Бейер.

– Ничего, герр Бейер.

– Будем ждать. Сиди там, не слезай.

Бейер проверил пистолеты в седельных кобурах. Они сами выскакивали, рукояти безупречно ложились в ладонь. И вдруг его прошиб холодный пот.

Он забыл приготовить конверт!

Для того чтобы подъехать к экипажу, требовалось сделать вид, будто хочешь вручить государыне жалобу. С жалобами к ней обращались многие, иным удавалось передать бумагу в собственные руки. Все было – хорошие кони, пристрелянные пистолеты, азарт и отвага, благословение покойного императора! Не было лишь конверта из плотной бумаги, чтобы размахивать им на всем скаку. Проклятье!

Бейер был близок к тому, чтобы пустить себе пулю в висок, благо пистолеты заряжены. Жалоба непременно должна быть в письменном виде – это всякая неграмотная баба знает.

– Что с тобой? – удивленно спросил Штанге. – Тебе плохо?

– Я болван…

– Забыл что-то очень важное?

– Да.

– Кошелек?

– Иди к черту!

Бейер сжал кулаки и закусил губу. Это было хуже, чем на поле боя у реки Деркул. Полное, безнадежное поражение! Там, у Деркула, Бейер был ранен и лежал, закрыв глаза. Он слышал голоса и выстрелы, он ждал выстрела в голову. Но обошлось. И он, когда все стихло, нашел среди трупов смертельно раненного товарища, Адольфа Берга. Через несколько минут Берга не стало, и Бейер понял, что должен в одиночку уходить отсюда, скрываться, лгать, спасать свою жизнь. Но тогда была злость на человека, который вздумал изображать покойного императора; человек этот, на Петра Федоровича вовсе не похожий, был виноват в том, что Бейер сейчас стоит один посреди степи и даже не может спуститься к Деркулу, чтобы набрать чистой воды, потому что берег крут, а нога прострелена.

Даже тогда было лучше, чем сейчас.

Тогда была цель – спастись. И спастись удалось. Сейчас была цель – победить. И победа – такая, как ее изображают на картинах, в виде босой девицы в белом, с лавровым венком в руке, – уже слетела с небес, уже повисла над Бейеровой головой, венок уже коснулся его треуголки. И вдруг она взмыла ввысь, и там, в облаках, засмеялась противным смехом – так хихикает ростовщик, когда выдает под ручной заклад, табакерку или перстень, вдесятеро меньше денег, чем они стоят.

– Она едет! – крикнул сверху Клаус. – Впереди – конные! Трое… четверо!

– Черт возьми… – прошептал Бейер. – Это – все, это – конец… Антон, уезжай и забери Клауса.

– Что ты задумал?

– Ничего. Убирайся. И как можно глубже спрячься.

– Я уже различаю их лица, – сообщил Клаус.

Умирать не хотелось. Но и жить, когда все рухнуло, Бейер больше не мог.

Поезд императрицы приближался. Просто выскочить на дорогу – тут же нарвешься на конвой, близко к экипажу не подпустят.

Бейера трясло. Чтобы унять дрожь, он сжал кулаки, сдвинул их вместе, приблизил к груди, локтями уперся в живот. И под кулаком что-то прогнулось…

Это были письма от братьев Паниных, которые он таскал с собой всюду, главным образом за пазухой, и перечитывал, и выискивал в них важные намеки. Особенно на некую особу, которая желала бы получить обратно свой ценный дар.

Бейер выхватил конверт из-за пазухи и послал коня вперед.

Он мчался по дороге, размахивая этим большим коричневым конвертом, крича по-русски:

– Справедливости! Прошу справедливости!

Но Бейер не знал, что в конной свите императрицы есть всадник, знающий его в лицо.

Этого всадника по просьбе Архарова князь Волконский отправил с курьером в Санкт-Петербург, в распоряжение полицмейстера Чичерина, а Чичерин, прочитав послание Архарова и не поднимая лишнего шума, быстро договорился с войсковым атаманом Донского войска Алексеем Ивановичем Иловайским, незадолго до того сформировавшим две придворные команды казаков, Донскую и Чугуевскую, для собственного конвоя государыни. Так конюх Ерошка попал ко двору, и хотя он сперва дичился бравых парней, да и они на него косо поглядывали, но своим мастерством вольтижировки он всех заставил себя уважать.

Он знал, для чего его взяли в казачью команду. Зачем дали под седло хорошего и сильного коня-дончака, тоже знал. Зачем в седельных кобурах хорошие пистолеты английской работы – соответственно. И он, выезжая рано утром в конвое императрицы, был готов действовать.

Увидев вдруг появившегося на дороге Бейера, несущегося с криками к экипажу царицы, Ерошка не медлил ни мгновения. Он узнал и Бейера, и коня. Это был Сибирка с приметной белой проточиной на морде.

Ерошка коленями послал лошадь вперед, одновременно обеими руками выхватывая пистолеты.

Перед ним поставили задачу – по возможности ранить Бейера, чтобы потом захватить его в плен. Вот только стрелять его не учили – отчего-то все решили, что он умеет. Ему и самому казалось, что – невелика наука.

Мгновение спустя кони буквально столкнулись – грудь в грудь. Бейер едва не выронил свой драгоценный конверт. Чтобы выхватить пистолет, требовалась секунда – но она могла стать смертельной. Бейер поднял коня на дыбы, чтобы закрыться от Ерошкиной пули. Но выстрела не было.

Сибирка заплясал на задних ногах. Бейер, держа в левой руке конверт, правой дернул за повод и сумел повернуть коня. Теперь в голове была одна мысль – спасаться, спасаться!

Ерошке кричали вслед, но он даже не оглядывался. Он преследовал врага. Он имел полное право убить этого врага! Двое казаков понеслись следом.

Наконец-то Ерошка выстрелил и промазал.

Но Штанге видел из кустов, что творилось на дороге. Он понял – пора прикрывать бегство Бейера. Штанге выстрелил в Ерошку, попал в лошадь. Выстрел оказался удачным – пуля вошла в глаз. Конские ноги подогнулись. Ерошка не вылетел из седла, а рухнул наземь вместе с лошадью. Подъехавшие казаки помогли ему высвободить придавленную ногу.

Бейер удирал от погони. За ним скакали Штанге и Клаус.

– Ушел, ушел! – твердил Ерошка. – Господи, за что? Ушел же!

– Перестань причитать, – одернул его казак Парфен Данилов. – Далеко не уйдет. Садись на круп.

Ерошка забрался на казацкую лошадь и был доставлен к карете. Дверцу отворили, Ерошку поставили перед сидящей в экипаже государыней. Рядом оказался спешившийся начальник конвоя.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Ерошка молчал.

– Этого человека, ваше величество, прикомандировали к нам по распоряжению господина генерал-аншефа Чичерина. Было опасение, что некий… – казак замялся, подыскивая не слишком противное для дамских ушей слово.

– Благодарю, я поняла, – ответила императрица. – Так как же его звать?

– Ерофеем, ваше величество. Он из крепостных. Конюх его сиятельства графа Орлова-Чесменского.

– Думаю, граф не откажется сделать мне подарок, – подумав, сказала Екатерина. – А я, дав этому человеку вольную, буду просить его остаться в придворной команде казаков.

Она улыбнулась. А улыбаться государыня умела так, что всякое сердце таяло.

– Что ты встал в пень? – прошипел казак. – Благодари, орясина…

– Это я должна его благодарить.

После чего Ерошку, все еще не обретшего дар речи, определили на запятки, и поезд императрицы двинулся далее, к Ораниенбауму.

Он трясся рядом с дюжим лакеем, а в голове была путаница и суматоха. Государыня обещала вольную! Быть на равных среди казаков! Это ему даже в самом радостном сне бы не могло присниться.

И лишь было жаль, что не удалось догнать Бейера. Безумно жаль, до слез! Хотя господин Архаров, отправляя Ерошку в столицу, сказал на прощание:

– Мерзавец от нас не уйдет.

А слово Архарова, как Ерошка и от людей слышал, и сам уже понял, было каменным…

Бейер в это время ругался со Штанге. Они сделали петлю и вернулись на Петергофский тракт, в то самое место, где следовало сразить императрицу. Тут их вряд ли стали бы искать – по крайней мере, так они полагали.

– Рейнгард, есть время отступать и есть время наступать, – убеждал Штанге. – Нам нужно спрятаться, затаиться, выждать! И тогда пустить в ход те письма, которыми ты похвалялся.

– Нет, это нужно сделать немедленно! Пока новость о покушении свежа! Ты разве не понимаешь? Господа Панины сделают все, чтобы откупиться! А потом – неведомо!

– Рейнгард, это ты не понимаешь! Узнав про покушение, господа Панины сразу догадаются, что ты явишься к ним, потрясая письмами. У них наверняка есть люди для исполнения тайных поручений, и эти люди будут тебя ждать. Ты хочешь плыть по Фонтанке ногами вперед?

– Ты струсил, Антон.

– Я не струсил. Нет. Я пытаюсь быть благоразумным, Рейнгард. Благоразумным!

– Ты хочешь опять сидеть в Академии художеств без штанов? За гроши показывать свой срам? Этого ты хочешь? Антон, нужно сражаться до конца и бить в одну мишень, пока ее не продырявишь. Тот самозванец, к которому я сбежал, мог взять Москву, мог пойти на столицу! Но он стал бестолково метаться и погубил себя. Это нам урок, Антон. Взялись за дело – так доведем до конца.

– Не сразу, Рейнгард, не сразу! Выждем!

Клаус слушал этот разговор, понимая каждое слово по отдельности, но общий смысл он понимать не желал. Он видел, что дело, которому он посвятил себя, не состоялось. И он во всем винил себя. Когда Бейер поскакал прочь от экипажа императрицы, нужно было, затаившись в кустах, пропустить мимо себя и его, и погоню. И потом, когда экипаж будет совсем близко, стрелять в окно! Ведь все будут уверены, что опасность миновала, никто не станет приглядываться к придорожным кустам. А он? Выходит, он, Клаус Зайдель, годится только на то, чтобы мечтать о будущем императоре?

Позор, стыд…

Хорошо было, слушая старого Коха, сидеть у теплой печки с куском домашнего штруделя, глядеть на огонь и видеть в его пляске прекрасного всадника в рыцарских латах. Кох так говорил о покойном императоре, что печной огонь – и тот, словно понимая речь, создавал картинку. А о сыне императора, которому властная мать позволяет только тратить деньги, и то весьма скромные, говорили приятели приемного отца, и то – вполголоса.

Свою службу молодому императору Клаус представлял себе очень красиво: поле боя, знамена, пушечный гром, при этом ни одно ядро не ложится рядом, не взрывает землю, не катится под конские копыта, и скачет впереди со знаменем прекрасный повелитель, а по правую руку от него на белом коне – сам Клаус со сверкающей саблей. Кто враг, за что сражаемся – значения не имеет, лишь бы нестись рядом в состоянии безупречного блаженства.

Это было совсем близко!

Жизнь мгновенно утратила смысл.

Бейер и Штанге толковали уже не о молодом императоре, а о каких-то деньгах, которые могут дать некие знатные господа, чтобы получить обратно свои письма. В письмах поминается «известная особа», а в кармане у Бейера – драгоценный подарок «известной особы», который императрица может опознать.

– Господа Панины понимают, должны понимать – люди Шешковского без затруднений найдут того грамотея, которому были продиктованы письма. Грамотею довольно будет пары оплеух, чтобы указал на заказчика. И браслет! Они помогут нам укрыться, – твердил Бейер, но чем яростнее он это утверждал, тем угрюмее становился Штанге.

– Едем, – наконец сказал он. – Мы спрячемся на Васильевском острове. И оттуда ты будешь совершать свои вылазки.

– Нет! Мы должны опередить всех и сообщить господам Паниным, что произошло.

– Ты сошел с ума, Рейнгард, – печально ответил Штанге. – Единственное, на что мы можем рассчитывать, – это подачка в обмен на письма и браслет великой княгини. Если ты хочешь повторить попытку, следует выждать время.

– Твоя рассудительность отвратительна! – воскликнул Бейер.

– Как и твое сумасбродство.

Клаус смотрел на них – на тех, кого он почитал друзьями, родственными душами, благородными рыцарями, освободителями молодого императора от власти мужеубийцы, – и понимал, что произошла роковая ошибка. Дело, которому он, Клаус, поклялся служить, более не занимало их. Они толковали о деньгах!

Клаус смотрел на деньги свысока. Дома он, отдавая матери жалованье, жил на всем готовом. Связавшись с Бейером, тоже не потратил ни копейки – Бейер кормил отряд за свой счет, и Клаус даже не задумывался о стоимости провианта. И вдруг оказалось, что деньги для этих людей имеют более значения, чем судьба императора!

Споря, Бейер и Штанге даже не смотрели в его сторону.

Клаус вытянул из кобуры пистолет, поднес к виску. Некоторое время он еще наблюдал – не обратят ли на него внимание Бейер и Штанге. Но они продолжали пререкаться. Хотя Бейер должен был видеть, должен был крикнуть:

– Стой, безумец, стой!

Обида вскипела и хлынула через край.

Клаус выстрелил.

Штанге и Бейер резко повернулись и увидели, как он, запрокинувшись, сперва ложится спиной на конский круп, потом сползает под задние копыта.

– Проклятье, – сказал Бейер. – Еще и это! А по тракту уже тащатся телеги! Выстрел непременно услышали!

Штанге посмотрел на лежащего Клауса. Юноша странным образом продолжал сжимать пистолет.

– Ты твердо решил искать господ Паниных и угрожать им? – спросил Штанге.

– Да, Антон.

Штанге выдернул из кобуры пистолет и выстрелил. Пуля попала Бейеру в грудь – примерно туда, где сердце. Промахнуться Штанге не мог – слишком близко была цель.

Потом он спешился, обшарил карманы Бейера, забрал деньги, браслет и конверт. Пистолет он вложил Бейеру в руку и немного поправил мертвые тела, создавая иллюзию, будто они порешили друг друга.

И, вскочив в седло, Штанге поехал прочь.

Шорох в кустах его не смутил – мало ли живности в лесу…