Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Человеческие мотивы представляют собой чрезвычайно сложное и разностороннее явление. Мы хотим закончить университет. Мы хотим, чтобы нас любили. Мы хотим жениться. Мы любим приключения. Или, быть может, мы просто хотим научиться эффективнее, чем раньше, воспринимать знания. Откуда берутся эти мотивы? Являются ли они производными инстинктов, как утверждали Макдугалл, Фрейд и Маслоу (см. главу 2)? Или они всего лишь продукт нашего научения, функция которого заключается в удовлетворении определенных биологических потребностей (таких, как голод), как утверждают бихевиористы (см. главу 3)? А может быть, мы приучаемся испытывать определенные желания потому, что эти желания соответствуют особенностям нашей культуры? Или существуют некие глубинные драйвы, которые направляют созидание человеческой общности?
Первоначально многие теоретики (например, Макдугалл) предпочитали делать простой вывод о том, что основные потребности человека имеют биологическую, или инстинктивную, природу. Однако бихевиористы не согласились с данной точкой зрения. Они считали, что она слишком размыта, чтобы стать научной теорией, и что ее невозможно проверить на эмпирическом уровне. Например, каким образом можно доказать, что драйв власти – производная инстинкта, а не результат социального научения? Поскольку бихевиористы ориентировались только на очевидное поведение (а не на внутренние «побуждения»), они небезосновательно спрашивали: каковы доказательства существования фиксированных паттернов поведения, демонстрируемых всеми человеческими младенцами (еще до «запуска» процессов научения) и свидетельствующих о присутствии врожденной потребности во власти? Бихевиористы признавали, что низшие животные демонстрируют такие фиксированные паттерны поведения, которые, соответственно, можно назвать инстинктами и использовать для объяснения действий птиц, строящих гнезда, и кошек, охотящихся за мышами. Однако человеческие существа практически не демонстрируют подобного рода паттернов поведения. Новорожденный младенец чихает, срыгивает, сосет и проявляет способность к ограниченному количеству других простых рефлекторных реакций. Где же здесь признаки драйва власти или любви? Более сложные мотивы, утверждали бихевиористы, должны быть продуктом научения или аналогичных процессов.
Теоретики научения считали (см. главу 3), что так называемые первичные драйвы – голода или жажды – биологический фундамент, на котором взрастают все более сложные мотивы, появляющиеся благодаря научению. Согласно самой простой из версий бихевиоризма, врожденными регуляторами человеческого поведения выступают только сильная стимуляция или напряжение и врожденная способность к получению удовольствия от редукции напряжения. Данная идея привлекала своей простотой: организм начинает жизнь с несколькими источниками напряжения (такими, как голодные боли, «обычная боль» и различные типы сильной стимуляции), а разрядка напряжения автоматически становится вознаграждением. Постепенно организм начинает действовать под влиянием все более сложных драйвов и вознаграждений, появляющихся «в связке» с первичными детерминантами поведения.
Однако, как мы уже знаем, такая точка зрения страдает излишней упрощенностью. Она подразумевает умозаключения о вторичных, более сложных, умозрительных мотивах, существование которых трудно подтвердить с помощью непосредственного наблюдения и экспериментов. И самое главное, строгая бихевиористская теория не может объяснить тот факт, что организмы часто ищут не только снятия напряжения, но и стимуляции как таковой. Различные исследователи предпринимали попытки защитить теорию разрядки напряжения. Например, Фиске и Мадди (Fiske & Maddi, 1961) утверждали, что организм постоянно стремится поддерживать оптимальный уровень своей активности. Когда активность организма становится слишком низкой, он начинает искать стимуляции, а когда слишком высокой, он пытается редуцировать внутреннее напряжение. Сама по себе эта идея вполне согласуется со здравым смыслом, однако представляется слишком общей и не позволяет достаточно точно предсказать, какую именно стимуляцию предпочтут дети или взрослые в конкретной ситуации.
Томкинз (Tomkins, 1962) попытался применить идею интенсивности стимуляции к исследованию феномена, который он называл «плотностью нервных импульсов». Делая акцент на биологических основах развития человека, он учитывал не только фактор интенсивности стимуляции, но и скорость усиления или ослабления стимуляции, а также количество различных ее источников. Томкинз утверждал, что при быстром усилении стимуляции индивидуум начинает испытывать внезапный страх. Несколько меньшая скорость усиления стимуляции вместе с невозможностью точно идентифицировать источник стимуляции приводит к ощущению тревоги, а еще более медленный темп усиления стимуляции вызывает реакцию интереса – удивления. Резкое уменьшение «плотности нервных импульсов» должно вызывать реакцию радости – счастья – наслаждения. Таким образом, изменения нескольких параметров стимуляции, отражающиеся в функционировании нервной системы, могут актуализировать диаметрально противоположные друг другу эмоции. Томкинз считал, что различные эмоции представляют собой основу различных мотивов.
Одно из затруднений, связанное со всеми этими теориями, заключается в том, что они исходят из «концептуализации нервной системы». Практически невозможно идентифицировать такие виды активности головного мозга и нервной системы, которые соответствуют вышеприведенной теории, поэтому концепции подобного рода чрезвычайно трудно подвергнуть объективной проверке.
Войти с помощью соц. сетей: