Дорога на дачу
Ты уже давно приглашала меня на дачу. Пора мне тебя навестить. Мы могли бы поехать из города вдвоём, но лучше мне сесть в поезд одному. Остаться наедине со своей памятью и воображением. Во время долгой совместной поездки создалась бы инерция прежней дружбы, которая мне больше не нужна. Не хочу сдерживать тот порыв, который бросит меня к тебе, а для этого нужен порог, внезапность…
Ты встретишь меня на станции и посадишь к себе в машину – всего десять минут до дачи. Я хочу, чтобы на тебе была короткая юбка и я мог видеть, как твои ноги мускулисто нажимают на педали, а колени подрагивают и подпрыгивают.
Я хочу, чтобы на тебе была блузка с вырезом. Я так люблю очертания твоей груди, но никогда её не видел – только угадывал под твоей одеждой. Ещё в прошлой жизни, по тому, как ты двигалась, приседала, вставала, наклонялась, я мог следить за нею, мысленно прикасаться к ней. В этой угадке любимых очертаний может быть больше желания, чем в сплетении обнажённых тел.
Я приехал к вам погостить, ты жила ещё со своим первым мужем, и после ужина, пьяные, весёлые, наболтавшись, мы расходимся по спальням, и я вижу, как он по-хозяйски обнимает тебя за ягодицы и подталкивает вперёд, а ты идёшь немного по-пьяному, спотыкаясь и широко расставляя ноги. Ему предстоит ночь с тобой.
У тебя большая дача с несколькими спальнями наверху. Сейчас в этих просторах ты живёшь одна. Мы сядем в столовой, будем ужинать и пить вино, много вина, смешивая белое и красное. Потом я подойду к тебе, положу руки тебе на плечи. Уберёшь ли ты мои руки – или притянешь к себе? Тогда я буду долго целовать тебя в шею, в голову, в плечи, зацеловывать всё твоё, что будет постепенно открываться моим губам. Я осторожно коснусь ладонями твоих грудей, чувствуя под тонкой блузкой, как их кончики наливаются крепостью. Мы выпьем из одного бокала – за нас с тобой. А потом будем целоваться, выпивая слюну, смешанную с вином. Я буду целовать твои руки – и ладонь, и тыльную сторону, и каждый пальчик, потому что во мне уже много лет зрело это желание, и его хватит надолго – на каждую клеточку твоего тела. Рай медленности.
Я помню, как ты танцевала с Д. – не исключаю, что он был твоим любовником, – и как он прижимал тебя к себе, грудь в грудь, а ты послушно следовала за движением его рук и раскачивала бёдрами, словно отдаваясь ему.
Потом ты встанешь, потянешься ко мне всем телом, я сомкну руки на гибкой талии и буду раскачиваться с тобой, как будто в неподвижном танце, не сходя с места. Я сдвину ладони вниз, всё крепче прижимая тебя к себе – такую лёгкую, воздушно-светлую, послушно-обнимчивую, – всё крепче и больнее вдавливая твои бёдра в свои. Буду вдыхать запах твоих волос, буду щекотать ими своё лицо – и, обняв тебя за плечи, поведу наверх. Или ты сама, взяв за руку, поведёшь меня туда, где я ещё не был.
Помню один театральный вечер. В антракте мы болтали о чём-то в общем кругу, и вдруг вы с К. отошли в сторону и куда-то исчезли. Появились в зале уже после начала второго акта. Торопливо расселись по местам, и мне показалось, что ты старательно оглаживала руками юбку.
Там просторная кровать. Давно ли ты спишь на ней одна? Кто и когда последний раз разделял её с тобой, под чьей тяжестью ты металась и стонала, чью плоть, влагу, дыхание вбирала в себя? Буду ли я спешить, чтобы поскорее забрать тебя у этого последнего? Нет, пока мы стоим, я буду постепенно раскрывать ворот твоей блузки, спускаться губами всё ниже, щекоча языком шею и плечи. А потом ты повернёшься ко мне спиной, и я буду целовать твои лопатки, твой позвоночник – и медленно расстёгивать лифчик, задерживаясь на каждой петельке и наклоняясь, чтобы сверху разглядеть, как сползают бретельки с твоих плеч, открывая рубчатые полоски для поцелуев, как постепенно обнажается твоя грудь, как раздаются её очертания, полнеют окружности, укрупняются соски, смещаются свет и тени…
Когда у тебя разболелась поясница, ты стала делать восточный массаж. Рассказывала с восторгом, какие у лекаря чуткие руки, как он втирает душистые мази в твой драгоценный живот и спину. А я не мог отвязаться от воображаемой сцены: как он наклоняется к тебе, целует живот и, взгромоздясь, лечит, лечит, лечит…
Входя в тебя, я хочу смотреть в твои глаза, видеть, как они то мутнеют от желания, то блестят от наслаждения, как отражается в них то, что совершается в твоём лоне. Я хочу, чтобы поднятая мною волна расплёскивалась во всём твоём теле и доплёскивалась до глаз, меняла их цвет. А если твои глаза будут закрыты, я стану целовать их от уголка к уголку, проникая языком между век и слизывая оттуда те капельки солёной слизи, которая теперь и снизу пропитывает тебя…
* * *
Он сошёл с поезда. Никто больше не выходил и не садился на этой станции. Поезд умчался, а он стал ходить взад и вперёд по пустой платформе. С краю росли чахлые, пыльные деревья, он даже не взглянул на них, а больше смотреть было не на что. Странный цвет неба: вроде бы голубое, но налитое чернотой, и ни облачка. Как будто со всего размаху он налетел на невидимое стекло: всё, что его окружало, было прозрачно и непроницаемо. Пять, десять, пятнадцать минут… Он сделал ещё один поворот и решительным шагом двинулся к эстакаде, ведущей над путями на противоположную платформу.
Она ждала в машине на стоянке, как они и договаривались. На ней была короткая юбка и блузка с длинными рукавами. Она не хотела оголять руки с дряблой кожей, пока они будут лежать на руле. Она видела, как он вышел на платформу, потоптался несколько минут и, резко сгорбившись, пошёл к лестнице, часто оглядываясь. Её охватило странное оцепенение. Позвать его или не позвать? Ни вперёд, ни назад. День в полном разгаре, небо тёмное, но безоблачное, не дрогнет ни один листик на сонных деревьях, через которые она следила, как он медленно переходит мост.
С обратной стороны послышался отдалённый гул электрички. Он уже спускался на другой перрон. Она вдруг увидела с пронзительной ясностью, как вся её женская судьба таким же неровным шагом, чуть вприпрыжку, окончательно уходит от неё… Она выскочила из машины и ринулась к переходу, взбежала по лестнице, оступилась и чуть не подвернула ногу. И побежала по мосту, маша рукой и крича под затихающие звуки подходящей электрички. Прерывалось дыхание, слабели ноги… Она чуть не падала – но бежала из последних сил, как будто это была последняя гонка её жизни. Погоня за уходящей судьбой.
