Перебывав в трёх браках, он досконально изучил механизм супружеских ссор и понял их неотвратимость.

С первой женой это была просто мистика. Вдруг она переставала его понимать. Он говорил что-то самое обычное – а она пожимала плечами: «Что ты хочешь сказать?» Он повторял. Объяснял на пальцах. Простейшие мысли. Повседневные вещи. Умнейшая женщина, она всё равно не понимала и с каждой минутой всё больше отчуждалась от него. Превращалась в снежную королеву. Хорошела в своём неприступном замке. Девица-краса за расписным морозным стеклом… А его начинало затоплять теплом, щекочущим предчувствием близости. Она выжидательно смотрела на него, всё более леденея лицом. И тогда он бросался вперёд и ломал этот лёд. Мгновенно наступала весна, вовсю журчали ручьи… знойно дышало лето.

Вторая жена время от времени задумывала разные реформы. Например, пробить стену между комнатами, чтобы не надо было обходить по коридору. Приобрести сервиз на 24 персоны, если когда-нибудь у них соберутся все друзья. Построить на даче колодец на случай перебоев с водоснабжением. Планы были то мельче, то крупнее, со временем она о них забывала. Но когда она видела в нём не то что сопротивление, но даже недостаточное рвение к очередному проекту, она замыкалась в себе. Переставала разговаривать – или переходила на низкий тембр. И вдруг в её голосе появлялась хрипотца, как у Эдит Пиаф. Тогда он начинал сходить по ней с ума, хотел немедленной близости. Она нехотя соглашалась.

С третьей женой всё было разнообразнее. Причины ссор были непредсказуемы – и неважно, кто с чего начинал. Это могла быть небрежно брошенная на стул рубашка, не убранная со стола тарелка, поставленная не на ту полку книга, забытое в стиральной машине полотенце. Тогда шли длинные и логически безупречные монологи о важности порядка в доме… а если нечисто на кухне, то нечисто и на душе. По мере того как ситуация накалялась и в зависимости от повода, она бросала в него то рубашкой, то полотенцем, то подушкой, а иногда и книгой, – уходила в спальню, хлопая дверью. Он врывался, молил о пощаде – и горячие извинения заканчивались не менее горячим приступом любви.

Он старался понять, почему так происходит. Ссора ломает привычный уклад «сносившихся башмаков» – и через морок повседневности вдруг прорывается огонь страсти. Сначала гневной, а потом и любовной. Знаки у страсти сменяются легче, чем бесстрастие превращается в страсть. Бешенство желания ближе к скандалу, чем к сонной одури быта. Не такова ли и природа самого желания: нервный срыв? Один корень у страсти и страдания…

В четвёртый раз он не женился, но у него завелась постоянная подруга. Прекрасные отношения, полное взаимопонимание по всем вопросам: от политики до финансов, от работы до досуга. Но иногда на неё тоже нападала хмарь. Она говорила, что наступает новая пора, что она уже другая, да и он другой, что нужно быть чутким к переменам. Он не понимал, о чём идёт речь. Брачных уз она сама не хотела, а он не настаивал. Однажды, когда она опять заговорила о переменах, он подошёл, обнял её и попросил объяснить. Она задумалась, но объяснить не смогла. И вдруг рассмеялась:

– Понимаешь, это как если бы я устала от одной позы, хочется другую. Повернуться боком или прижаться иначе. Немножко цепенеешь, надо обновить ощущения. Ну хотя бы поссориться, а причины нет.

С тех пор, когда у него вспыхивало желание, он ей говорил: «Давай поссоримся!» Они делали друг другу стра-а-ашные глаза – и сразу, безо всяких околичностей, переходили к поцелуям, для чего ссора обычно служит только отвлекающим манёвром. К чему долго страдать, когда можно обойти этот изнуряющий ритуал, словесно его обозначив, и сразу приступить к тому главному, ради чего он и затеян? Им открылся наконец смысл завещанной предками мудрости: милые для того и бранятся, чтобы тешиться. И они «ссорились» так бурно, что в старину от их перины летели бы пух и перья.