Пытаясь ее убедить, он гнул своё по политической линии. При коммунизме не будет частной собственности, а значит, и частнособственнической семьи. Перечитай Коммунистический манифест, где говорится про общность жён. Она существует и при капитализме, но только лицемерная, прикрываясь институтами священного брака. А на самом деле – измены, содержанки, публичные дома. А у нас, при коммунизме, всё должно быть честно и открыто. И если тебя тянет к другому человеку, прямо вводи его в свою семью. Без буржуазного ханжества.

Она понимала, в чём тут дело. Подруга Зина! Легко было заметить, что Костя часто поглядывает на её грудь, подпрыгивающую при ходьбе. Ну что поделать, мужчина не хозяин своих глаз. Но потом стало видно, что он и не хозяин своих рук. Обнимет, прижмёт, поласкает плечи. Ещё боится прикоснуться к груди – но уже на подходе. Шутки, смех – но лицо напряжённое, видно, что его всерьёз забирает.

Она решила подойти к вопросу наглядно-гипотетически. Ну и как ты это представляешь? Допустим, коммунистическая семья. Две, а то и три жены вместе готовят на кухне. Садятся с мужьями за один большой стол. А потом и спят все вместе? На полу? Или ходят друг к другу по очереди? Сегодня с одним, завтра с другим?

Костя такой конкретики старался избежать, даже краснел немножко:

– Ну, это само собой устроится. Главное, понять, кто тебе дорог, и договориться. Чтобы это было настоящее чувство, желание, дружба, человеческая теплота, то, что составляет семью.

– Ладно, давай ещё конкретнее. Вот Зина и Алёша, близкая нам семья. Хорошие люди, привлекательные, вроде во всем нам подходят.

У Кости опять напряглось лицо, так внимательно он слушал.

– Ты хочешь, чтобы я спала с Алёшей?

Костя хмурится, обрывает разговор и выходит покурить.

А в другой раз она ему ещё нагляднее объяснила. Вот ты скучаешь, когда Алёша начинает про свои инженерные дела рассказывать. А ведь это они с Зиной только на час-другой к нам забегают. А так будешь каждый день про все эти станки-машины, кронштейны-карбюраторы выслушивать. Да и Зина, скажу тебе, не подарок. Столько у неё родственников и всяких переживаний, ох и ах, и надо пригласить тех и навестить других… А ещё из деревни родня нагрянет подивиться на коммунистическую семью. И некоторые дяди-племянники пожелают членства. Хочешь, чтобы всё это на тебя свалилось?

Костя помрачнел. И на какое-то время даже грудь Зины перестала его волновать. А потом опять началось. Шутки-прибаутки, а лицо злое, как у дикого самца.

Так продолжалось пару месяцев.

Однажды Костя пришёл домой позднее обычного. Сам не свой. За ужином почти не разговаривал. Улёгся в кровать, отвернулся и сделал вид, что сразу заснул, – но она-то видела, что он притворяется. На следующее утро быстро убежал на работу. А вечером пришёл с цветами, поставил на стол бутылку красного. Сели ужинать. И он говорит:

– Должен тебе признаться, покаяться.

– Было у тебя что-то?

– Было.

– С Зиной?

– С Зиной.

– И что теперь?

Он долго молчал, виновато вздыхал. И вдруг выговорил:

– Ты самая лучшая.

– Лучше Зины?

– Да. Я тебя люблю. Это цветы для тебя.

Она долго выдерживала молчание. Дольше, чем нужно, чтобы принять решение.

– Ладно. Зинку я не прощу. А тебя прощу, если ты на этом поставишь точку. По крайней мере, это была честная измена. Пусть и буржуазная. Но без вранья. Согрешил, покаялся. А тут «новая семья, общность жён». Чем гордиться – свальным грехом? Если грешить, то по-честному…

Им давно уже не было так хорошо, как в эту ночь.