Вдали от курских полей, в российском земном уделе Божией Матери, у мощей Серафима Саровского, открылось кое-что из того, что в мире сем прикровенно. Иерей Роман Наклицкий, штатный священник Серафимо-Дивеевского монастыря, оглянулся на свою такую долгую дорогу из Макеево (под Рыльском) до Дивеево.

— Отец Ипполит посвятил себя Богу с юных лет до глубокой старости. Но время летит стремительно, — отец Роман немного помолчал. — Будто вчера расстались со старцем. Сердце не верит в разлуку. Вспоминаются его уроки. После литургии я однажды подавал отцу Ипполиту запивку, немножко вина с водой, и кусочек антидора. Тут к нему какой-то пьяница подошел, из Слободки, он в монастыре воровал. И что-то батюшке покаянно так говорит. В этот момент я поднес старцу запивку и антидор. Батюшка на меня смотрит: «Дай ему». Я, в полном недоумении, подумал: «Как! Вот этому пьянице и вору?! Запивку и антидор? Это же святыня!» Батюшка повторил: «Дай». Я, конечно, дал. А мужик еще больше кается: «Батюшка, я недостоин. Я не имею права… Я вор». Вот как старец его к покаянию привел. Такие у архимандрита Ипполита были жесты. Неординарные, можно сказать.

Глаз у него был наметанный, кое-кого он даже не принимал, кое-кому говорил: покушай, помолись и ступай себе с Богом. А начальнику скита в Боброво иеромонаху Михаилу прямо сказал: «Блудника держи, пьяницу держи, вора гони. Блудники и пьяницы вредят сами себе, а от воров всем зло». Но сам при этом поступал так, что о мотивах его поступков можно было только догадываться.

Начальник скита Рыльского монастыря в селе Тимохино иеромонах Викентий (Быканов) рассказывал о том, как тридцать восемь индюшек, принадлежавших скиту, залезли в соседский огород и потоптали там лук и морковку. Хозяйка огорода, одинокая вдова, потребовала возместить ущерб. Узнав об этом, отец Ипполит благословил отдать ей всех скитских индюков. Отец Викентий опешил. Сколько труда он в них вложил! Едва ли не сам их высиживал. Индюки ведь требуют тщательного ухода. Но для старца важнее душа человеческая!..

— Я чувствовал его духовную защиту, очень чувствовал, — священник Роман Наклицкий смотрел на храмы Дивеевского монастыря. — И сейчас его молитвенный покров надо мной здесь, в Дивеево. Дивеевские сестры очень тепло относятся к батюшке Ипполиту, хотя они с ним и не встречались как будто. Но духовная жизнь расстояний не знает.

Батюшка не сразу отпустил меня в Диевеево, куда вдруг потянуло меня однажды так сильно, что ни о чем другом думать уже не мог. Сначала преподал мне уроки послушания, подготовил. Мы увиделись вновь ровно через пять лет, когда я уже стал священником. Вырвался я тогда в Рыльск, чтобы встретиться с ним. Мне в тот вечер сказали, что батюшка то ли никому не открывает, то ли куда-то ушел. Бывало и раньше такое. Моя старая монастырская келья располагалась в том же корпусе, что и его, только на первом этаже. В три часа ночи я подумал: «Спит батюшка или не спит? Как же хочется его сейчас увидеть! Пять лет пронеслись как день». Слышу, наверху как будто табуретка громыхнула или что-то в этом роде. И я поднялся на второй этаж, к нему, в дверь постучал. Он мне ответил: «Кто там?» — «Батюшка, это я…» — «Кто “я”?» Он тихо засмеялся. «Да я, отец Роман, Вы меня не помните?» Он открыл дверь и смотрит, смотрит на меня. Он уже поседел, водянка у него была, как показалось… «Ну, заходи». Сел за стол, начали мы разговаривать. Все ему можно было сказать, что в душе накопилось за эти годы… «Ты где остановился?» — «Вот, внизу, где раньше жил». — «Ложись спать у меня. Я тебя разбужу». Я так замечательно выспался в то утро, хотя спал мало, он разбудил меня около десяти. Поисповедовался у старца, исповедь была короткой. Собрался уезжать после трапезы. На прощанье спросил: «Батюшка, ну… увидимся мы или как?» Он помолчал, и мы долю секунды смотрели в глаза друг другу: «Да, в Царствии Небесном мы увидимся». Думаю: «Точно батюшка помирать собрался». Он в ответ на мои мысли только улыбнулся: «Увидимся, отец». Как будто успокоил. Я уехал. Больше мы никогда не встречались.

Однажды, в годы моего послушничества, он закрыл меня в храме. Ни с того ни с сего, просто запер. Может, за какую-то провинность, я не знаю. Начал я из окна кричать, мол, помогите, братья, выпустите меня на волю. Никто так и не услышал, старец сам открыл двери: «Ну что, посидел взаперти? Ничего-ничего, все хорошо». И мягко улыбнулся. Он испытывал, я думаю, движения моего сердца и ума: не только то, как себя поведешь в иных обстоятельствах, но и то, что ты подумаешь при этом. Тончайшие грани. Вот мудрость. Послушание архиерею, старцу, опытному духовнику вводит того, кто послушается, в Божий мир, в Его волю. Так преодолеваются соблазны мира, плоти, дьявола, которые неопытный и неискусный в духовной борьбе преодолеть сам не может, самоволие только усугубляет боль и приближает гибель души. В послушании отец Ипполит видел условие спасения и жизни во Христе. Но он учил при этом живости ума, рассуждению и способности принимать верные решения в любых условиях.

Некоторые его потому осуждают, что не понимают, почему он так поступал. Кому-то он благословлял причащаться без поста, а кто-то курил накануне… Батюшка тоже благословлял. Это все от духовной свободы, от благодати Божией, которая через его любовь все покрывала. Один монах со смирением испросил у старца благословение для другого монаха на Великий пост: первую и Страстную седмицы — вообще без еды, а остальное время поста — на хлебе и на воде. Батюшка благословил и тихонько добавил: «Ему так надо». Другой монах заходит к отцу Ипполиту и видит его в недомогании: «Батюшка, вы болеете…» — «По грехам, отец, по грехам. В молодости старцев не слушал». Посетителю стало ясно, что это о нем. Он великую благодать стяжал. А чем выше любовь, тем ниже она нисходит, к самому падшему и недостойному… К одежде — женщина в брюках, без платка или молодой человек в шортах и майке — он особенно не присматривался, его интересовало совсем иное… Человеческое сердце видел он насквозь! На одного посмотрит, говорит: «Иди причащаться», — хотя он и не подготовился как должно, толком не постился даже. А на другого взглянет и… не благословит: «Сегодня нет, не нужно причащаться, приди в другой раз». Даже больше — старец видел целый мир, как мы его не можем видеть.

«Бери, — говорит он мне после службы, — топор и лопату, пойдем». Зашли мы в какие-то дебри лесные: «Копай здесь…» Я начал копать да подрубать в земле корни. Углубляюсь на метр-полтора, вижу, что какой-то ключик вдруг забил из-под земли. «Источник, батюшка?» — «Ну да». А как он его высмотрел, Бог весть. Так и благословил меня этот ключик извлечь на свет Божий, не один день я старался… Теперь, молитвами старца, это один из святых источников в окрестностях Рыльского монастыря. У батюшки была особая премудрость.

Отец Ипполит прочитал очень много книг. Помню, как мы стояли с ним около книжной лавки и говорили о «Добротолюбии». Он живо объяснял мне, что в какой из книг изложено. Мне было ясно, что он хорошо знаком с их содержанием. Он многое мне рекомендовал читать. Но, в основном, не чтением я там был занят. Трудились все. Батюшкины послушания — это такая радость! Отдохновение души! Мне ребята предлагали: «Давай с нами, в семинарию поступать». А у меня просто не возникало такого желания. Годы в Рыльском монастыре — это самые светлые дни моей жизни. Из Рыльска я никуда не хотел уезжать, разве только в Дивеево…

Это была пора моего духовного детства! Солнечного и прекрасного.

Кроме послушания в алтаре, я еще звонил. У нас же колоколов тогда не было… От газовых баллонов отрезали днища и прикрепляли к ним изнутри молотки. Вот такой благовест. И вот полунощница, в половине шестого утра. Летом, когда небо чистое, или весной — такая удивительная картина, будто не солнце встает над монастырем, а небеса отверзаются на востоке. Природа там такая замечательная… Поднимаешься на колокольню, ступеньки в ней так выщерблены, что на все по-разному ступаешь, ноги чувствуют каждый кирпичик и сами ведут наверх в полумраке.

И вот открывается с высоты эта яркая, ослепительная картина, этот Божий мир. Господи, как хорошо!

Спускаешься вниз, входишь в храм. Там встречаемся. В начале девяностых годов мы жили настоящей общиной. Истово молились друг за друга. В маленькой трапезной сидели все вместе, плечо к плечу. Совместная трапеза — это духовная связь. Общались с радостью в душе, с открытым сердцем. Потом-то больше разных людей пришло, и все это расстроилось. Батюшке общаться стало не с кем. Людей стало много, но в основном все как-то… приедут и уедут, о духовном его спрашивали мало. А когда не спрашивали, он не говорил. Помню, одному монаху он сказал: «С мирскими не вяжись, всех люби и от всех беги», — наверное, предвидел вражеские сети на его пути. Еще говорил, что, если монах выехал из монастыря, приедет другой.

Старец очень любил церковную дисциплину, но сам ее не навязывал, и оттого, опять же, многие смущались. Батюшка по-афонски просто (совсем не как архимандрит и настоятель) носил свой подрясник: брал две полы и связывал узлом. На Святой Горе камней-то много, а, подвязавшись, подрясником за них уже не зацепишься, можно ведь и упасть. Подрясник принимал вид шароваров. Старцу вообще было не актуально, в чем ходить и как выглядеть. В то же время он никогда не выглядел неопрятным.

Во время молебна я подошел к батюшке и попросил помазать елеем лоб, шею, кисти рук. Старец помазал молча, неспешно. После, прибрав в алтаре, я пошел к себе в келью и там… взглянул на себя в зеркало. Лицо и шея у меня были буквально черными от копоти и грязи. Шла зима, и печь была неисправна, приходилось много возиться с ней. На баню, да просто умыться, не хватало ни сил, ни времени. Да я и не думал об этом совсем. Батюшка, помазуя меня, ничего не сказал, не сделал замечания как настоятель послушнику, тем более алтарнику, по поводу опрятности, чистоты и тому подобных немаловажных вещей. Внешнее — буквально все! — не имело для него ни малейшей ценности и значения. Спросил его однажды:

— Отец Ипполит, быстро ли прошла жизнь?

— Закрыл глаза — открыл… Да, очень быстро.

А что он видел в этот «миг»? В это «мгновение» длиною в жизнь? Думаю, он видел Небо. Не наше, не земное.