Архимандрит Авель прибыл на Афон в феврале 1970-го, на три с половиной года позже отца Ипполита. В его сердце день этот не потускнел за давностью лет. Батюшка Авель говорил о нем с особенной мягкостью в голосе:

— Мы сразу же приложились к главе Великомученика Пантелеимона. Нас встретил игумен монастыря схиархимандрит Илиан, из глинских монахов, прозорливый старец. Он подвизался на Святой Горе c 1904 года. Игумен дал мне послушание: служить в Покровском храме на церковнославянском языке. А отец Ипполит тогда служил в нижнем, Пантелеимоновском, соборе для греков, на греческом. Келья у него была как раз в игуменском корпусе. В тот корпус я так и не перешел жить потом, до конца оставался в келье, которую мне предложил батюшка Илиан, старец этот святой…

После первой исповеди, в день приезда, он мне сказал: «Я, батюшка, вас не благословляю как игумен, а прошу: совершите, пожалуйста, сегодня литургию». Я-то с дороги, в пути, конечно же, ели-пили, хоть и постное, но, честно, не готов служить. Но отвечаю: благословите, отец Илиан. Ради послушания. Я уже был в сане архимандрита, может, он это учел, а, может быть, просто хотел посмотреть — «советские» служить умеют или нет? Но… нет-нет, это вряд ли, он-то все насквозь видел. И так сказал: «Мы все сегодня будем причащаться». Мало уж их оставалось, старичков, какие двигались. И молодые, конечно, пришли, как и мы, из Союза — отец Ипполит, отец Досифей. В день моего приезда вокруг Святой Чаши собрался весь монастырь. После причастия — не было ни дьякона, ни пономарей — я потреблял Святые Дары, а он, игумен, читал в алтаре благодарственные молитвы. Вдруг говорит мне: «Пойдемте, я вам ваше место сейчас покажу». Вывел меня на солею, а там рядом — трон игумена, резной, под балдахином, со ступеньками. «Это мое место, — кивнул отец Илиан. — А вот рядом стасидия — ваше место…» Старые монахи объяснили мне, что до революции это был трон наместника игумена. Игумен избирается пожизненно, а наместник — все время с ним и помогает во всем.

«Но находиться в стасидии вам будет некогда, — добавил отец игумен. — То в алтаре, то на клиросе…»

Между молитвой и послушанием потекло, склоняясь к закату, византийское время. Но пока существует мир, за каждым закатом приходит рассвет, и за заходом солнца — восход.

На холме, над морем, один богатый в мирской, прошлой, жизни монах построил дом, со временем обветшавший. Отец Авель и отец Ипполит вместе ходили к этому дому и рассуждали вслух: послал бы Господь благодетеля, отстроили бы дом, стали бы чаще приезжать в обитель гости и останавливались бы здесь, над морем.

— Отец Ипполит любил гостей, особенно редких, из России. Водил их по монастырю, показывал им все достопримечательности. Чай подавал. Ведь по понедельникам, средам и пятницам трапеза у нас была лишь раз, а паломникам кушать хотелось. Повар в монастыре был наемный (даже просфоры тогда мы покупали, некому было их печь), побудет на общей трапезе, да и уйдет. А отец Ипполит любил готовить и накрывать на стол, любил накормить людей. Еще он очень любил по огородам бродить: грядки, земля, хозяйство — все это было его.

Мы, случалось, отправлялись куда-нибудь вместе пешком, так он всю дорогу шел с дорожной палкой-посохом в руке. Говорят, потом он и в России так ходил.

Простой, прямой человек. И такой миролюбивый. Я никогда не замечал, чтобы он роптал или жаловался. «Я устал, мне тяжело», — таких слов от него не слышали. Хоть уставать-то было, в общем, от чего. Жизнь шла «на износ». У отца Ипполита в Пантелеимоновском соборе, правда, литургисали еще два грека и отец Гавриил, священники чередовались. Мы в Покровском служили и вовсе без перерыва, каждый Божий день. Вдвоем с отцом Досифеем, который приехал вместе с отцом Ипполитом из Псковских Печер (они были друзьями). Отец Досифей — Царствие ему Небесное! — подвижник и исповедник. Почему я так говорю? Я очень боялся, что он заболеет. Кроме него, на клиросе не было никого. А не состоялась бы хоть одна литургия, хоть одна за несколько лет, и греки тут же прекратили бы богослужение на славянском. Тогда в Греции прорвалась к власти хунта «черных полковников». Они свергли законного, Богом данного короля. Афонцы ничего хорошего от них не ждали. Это еще до моего приезда произошло. На Афоне по-прежнему поминали «благочестивого короля Константина и королеву Анну-Марию и весь королевский дом». Надеялись, что король вернется, что он уехал на время. А как было не надеяться? Ведь афонские монастыри и строились, и возрождались после пожаров на пожертвования византийских (позже русских) императоров и греческих королей.

…Интересно, что в числе благодетелей русской обители на Святой Горе оказался даже председатель правительственного совета по делам религий в СССР Владимир Куроедов. В годы коммунистического правления думающие представители Советской России сознавали, что Свято-Пантелеимоновский монастырь — «единственный центр русской культуры на Балканах». Об этом и было заявлено в секретном донесении В. Куроедова в ЦК КПСС на заре эпохи брежневского «застоя». В 1969 году советский чиновник выражал озабоченность в связи с тем, что военная хунта в Греции всеми возможными средствами препятствовала контактам между Московским Патриархатом и Пантелеимоновской обителью, стараясь экспроприировать «бесценные объекты» в русском монастыре. Даже намерение Русской Православной Церкви передать святопантелеимоновцам трактор «Беларусь» для устранения последствий пожара было воспринято греческим правительством как акт советской внешнеполитической экспансии.

Русское присутствие на Афоне было поддержано демаршами посла СССР в Афинах.

Во время официального визита президента Владимира Путина на Святую Гору в 2005 году проправительственная греческая газета «Катимерини» не преминула напомнить своим читателям о том, что руководство СССР отводило монастырю очень важную роль в сохранении российского политического и культурного влияния в Средиземноморье.

— Наступил 1971 год, сочельник праздника Богоявления. Отец Илиан уже не служил. Вечером я пошел к нему со святой водой, окропил батюшку, дал ему крещенской водички испить. Он ответил кротко и тихо: «Благодарю!.. благодарю…» Началось всенощное бдение. А как запели «С нами Бог», мне пришли сказать, что отец игумен отошел ко Господу. Да, Господь позвал его в рай. Его тут же зашили в мантию, положили на носилки — гробов на Афоне не делают — и принесли в собор. На «Хвалите имя Господне» уж он стоял среди нас. Это было и трогательно, и умилительно, и прекрасно…

В славословии Господу монастырь святого Пантелеимона проводил в последний путь последнего духовного владыку старой, полвека уже как ушедшей в вечность, России. Символично именно то, что «последний из древних» окончил свои земные дни на Святой Горе, там, откуда тысячу лет назад византийское христианство покорило Древнюю Русь.

Его преемником стал монах из новой, послереволюционной, России, которой выпало пройти «огонь, воду и медные трубы» Великой войны. По воле Божьей ему удалось за очень короткий срок — всего за несколько лет! — собрать в Свято-Пантелеимоновском немалое, с учетом трудностей, число братии.

Игуменом (на Афоне так зовут всех настоятелей монастырей) архимандрита Авеля избрали жребием из трех кандидатов. Записки с их именами клали в ковчег со святыми мощами и ставили на престол. Молились всем монастырем: «Матерь Божья! Укажи нам Своего избранника! Кому Ты доверяешь обитель?» Отслужили всенощную, литургию. Старый схимник вытянул жребий…

Интронизация состоялась не сразу. По афонскому уставу правящий игумен должен жить на Афоне не меньше трех лет. А архимандрит Авель к моменту избрания прожил меньше. Но выборы состоялись, и отменить их итоги духовное управление Святой Горы сочло невозможным. Из противоречия традиции и факта был найден благословенный выход. При «малолетнем» игумене назначили «регента», отца Гавриила, из старых…

На интронизацию отца Авеля собралось необычно много представителей высшей афонской власти. Посланник монастыря Иверон, хранящий главную афонскую святыню, опустил на плечи нового игумена епископскую мантию — знак архиерейской власти, данной Самой Царицей Небесной. Монах из Великой Лавры преподобного Афанасия вручил ему игуменский жезл. В интронизации участвовали все двадцать монастырей, как одна семья.

Так совершилось преемство власти.

Праздник прошел, а будни с каждым новым днем становились все напряженнее, все сложнее. Но это была на самом деле цветущая, яркая сложность!

— Как-то пришел ко мне секретарь светского губернатора Афона побеседовать: «Патер Авель, вам очень трудно, мы это знаем и вам сочувствуем. Но взяли бы вы в монастырь побольше греков, было бы вам на кого опереться…» Ну, я прикинулся дурачком и отвечаю: «Господин! Видите, какое дело: если б я опытный был и мудрый, то наверняка бы принял вашу помощь. Но как опыта у меня нет, всего-то ведь несколько лет на Афоне живу, мне, знаете, только… с «козлами» возиться. А куда же вы своих «овец» сдадите? Я же с ними обращаться не умею, я привык только «козлов» пасти, однородное, так сказать, «стадо». Пока я живу, господин, так вот и буду пасти «козлов». Своих, то есть русских».

Бог помог. Все-таки удержал монастырь…

Ночью служба. Днем — то хозяйство, то приемы. И так — день за днем. Почти круглый год жара. И какая! Влажность. Служишь у престола — все на тебе мокрое, пот струями стекает. Возвращаешься со службы в келью, переодеваешься и думаешь: ну, может, хоть сегодня-то не будет никого, да постираю. Только замочу белье — идут: от губернатора, из Министерства, то послы, то бизнесмены, то еще кто-нибудь. С одними попрощаешься — другие тут же явятся. А там уж в колокол ударили — к вечерне надо выходить, а дальше ночь… Один из «новеньких», из Союза, спрашивал у меня: «Кто у вас белье стирает?» В ответ я только улыбнулся: «Все…»

Из усыпальницы выкрали голову Силуана Афонского. После публикации книги отца Софрония русские эмигранты так полюбили отца Силуана, что захотели его голову украсть. Но увозить с Афона не разрешается ничего, кроме церковной утвари, продающейся в монастырских лавках. На афонской таможне их, конечно же, задержали. Полиция возвратила голову в монастырь. Я распорядился больше голову в усыпальницу не носить: «Пускай она будет в Покровском соборе». Старец Силуан тогда еще не был канонизирован, но почитание его росло. Я нашел богатую, обшитую бархатом коробку (в ней, видимо, раньше лежала какая-то дорогая митра) и положил голову старца в эту коробку: как бы ведь еще не мощи. Многие почитатели — и греки, и иностранцы — прямо ко мне подходили: «Мы хотим увидеть главу старца Силуана». Я им коробку-то выносил. Один монах-паломник умолял: «Мне бы ну хоть немножечко… Я увезу с собой». Мне его так жалко стало, и я от ушных раковин — там маленькие косточки — немножко отщипнул: «Батюшка Силуан, уж прости, раз ему так хочется…» А глава-то как благоухала! Не передать.