Ленни был одним из моих последних клиентов, и он оказал на меня глубочайшее и очень благотворное влияние. Я ухаживала за ним в доме престарелых. Надо сказать, что за смены в доме престарелых я по-прежнему бралась неохотно – стоило мне только войти туда, у меня сразу начинало болеть сердце за его обитателей. Так что на эту работу я соглашалась только тогда, когда у меня не было совершенно никаких предложений по уходу на дому. Именно так вышло с Ленни, и я этому очень рада.

Когда мы познакомились, Ленни оставалось жить уже совсем недолго. Его дочь наняла меня в качестве дополнительной сиделки, зная, что сотрудники дома престарелых слишком заняты, чтобы уделять ему дополнительное внимание. Ленни спал почти весь день, а когда бодрствовал, соглашался пить чай, но отказывался от еды. Проснувшись, он похлопывал ладонью по кровати, чтобы я села к нему поближе, потому что у него не было сил разговаривать громко. «Я прожил хорошую жизнь, – часто повторял он. – Да, хорошую жизнь».

Эти слова каждый раз напоминали мне, что счастливым человека делают не обстоятельства, а точка зрения, потому что жизнь Ленни никак нельзя было назвать даже легкой. Он остался круглой сиротой в четырнадцать лет. В следующие несколько лет все его братья и сестры либо умерли, либо разъехались по миру, потеряв связь друг с другом. Он познакомился с Ритой, любовью всей своей жизни, когда ему исполнилось двадцать два года, и женился на ней «с ураганной скоростью», как он сам выражался.

У них родилось четверо детей. Старший сын погиб во время войны во Вьетнаме, что до сих пор заставляло Ленни печально качать головой. Он был яростным противником войны, называя ее безумием. Он не понимал, кому вообще могло прийти в голову, что война способна привести к долгосрочному миру. Я разделяла его мысли о безумном и плачевном состоянии мира и быстро научилась ценить ум и рассуждения этого замечательного человека.

Время от времени в комнату заглядывали работники дома престарелых, предлагая Ленни поесть, но он всегда с улыбкой отказывался. Как только дверь закрывалась, шум в коридоре, казалось, затихал, как будто мы вдвоем переносились в отдельное измерение.

Старшая дочь Ленни вышла замуж и переехала жить в Канаду. Через девять месяцев она погибла, разбившись на машине в метель. «Наша звездочка, – говорил о ней Ленни. – Она сияла, как звездочка, и теперь она навсегда отправилась на небо».

Пока я слушала Ленни, у меня нередко глаза были на мокром месте. Работа сиделки научила меня никогда не пытаться сдерживать слезы. Чем больше я развивалась, тем естественней выражала свои чувства. Общество заставляет нас героическими усилиями соблюдать приличия, и мы платим за это непомерно высокую цену. Искренность моих чувств нередко помогала родным моих пациентов: увидев мои слезы, они тоже начинали плакать. Трудно представить, но некоторые из них не плакали с самого детства. Глядя на это, я только больше убеждалась в том, как важно искренне выражать свои чувства.

Младший сын Ленни оказался слишком ранимым для этого мира, и у него развилось психическое заболевание. В то время системы поддержки для подобных людей еще не существовало, и, если семья не справлялась с уходом за больным идеально, его забирали в психиатрическую лечебницу. Ленни и Рита хотели оставить Алистера дома, где они могли бы дать ему любовь и заботу, но врачи им этого не разрешили. Алистер прожил остаток жизни, одурманенный лекарствами, и Ленни больше ни разу не видел, чтобы он улыбнулся.

Последняя дочь жила в Дубае, где ее муж работал инженером по контракту. Она звонила в дом престарелых, когда я была на работе, и мы с ней разговаривали. По телефону она казалась мне приятной женщиной, но прилететь к отцу не могла.

Рита умерла, не дожив до пятидесятилетия, всего несколько лет спустя после того, как Алистера забрали в психиатрическую лечебницу. Она заболела, и в течение нескольких недель ее не стало. И все равно Ленни утверждал, что прожил хорошую жизнь. Сквозь слезы я спросила его, как это возможно. «Мне выпало счастье любить, и за все прожитые годы эта любовь не ослабевала ни дня», – сказал он.

После работы мне не хотелось идти домой, но Ленни все равно пора было отдыхать. Каждый день, возвращаясь в дом престарелых, я молилась, чтобы он был еще жив. Это была непростая ситуация. Я знала, что он хочет умереть, чтобы вновь воссоединиться с Ритой и своими детьми, и в этом отношении я желала ему скорейшего ухода. Но одновременно мне хотелось, чтобы он подольше побыл со мной, ради моего развития и нашей дружбы.

Ленни много работал – слишком много, говорил он. Вначале это помогало ему заглушить боль, а как еще справиться со своими потерями, он не знал. В последние годы, по рекомендации своей дочери Роуз, он обратился к психотерапевту и научился говорить о пережитом. Вспоминая свои утраты, он исцелился, и теперь свободно рассказывал мне обо всем.

Он также расспрашивал меня о моей жизни. Ему казалось поразительным, что молодая женщина могла распродать почти все свое имущество, сложить остатки в машину и отправиться навстречу новой жизни, не представляя, куда приведет этот путь, – и так не один раз, а много.

Я объяснила, что на мою жизнь очень сильно повлияли первые серьезные отношения с мужчиной. Мне тогда еще многое предстояло в себе открыть, но жизнь в постоянном угнетении и страхе привела к тому, что неизведанное манило меня с неодолимой силой. Когда эти отношения, наконец, закончились, я ощутила свободу, которой раньше не знала. С женихом мы встретились, когда я была еще очень молода и не успела по-настоящему узнать свободу взрослой жизни. К концу наших отношений мне было двадцать три, и я наконец начала делать то, что положено делать в этом возрасте: развлекаться и получать удовольствие от жизни.

Полгода спустя я села за руль и поехала на свадьбу к подруге. Ехать надо было шесть часов, и по пути я обнаружила в себе нечто новое, но бесконечно родное: тягу к странствиям. Оказалось, что какая-то часть меня всегда мечтала и будет мечтать о постоянных путешествиях. Подолгу сидеть за рулем оказалось для меня самым естественным времяпрепровождением в мире. С тех пор свобода стала одним из главных приоритетов в моей жизни. Большинство решений я принимала на основании того, как они повлияют на мою свободу. Разумеется, свобода доступна нам и при оседлой жизни, ведь это прежде всего состояние ума. Возможность быть собой – вот величайшая свобода, и на нее никак не влияет, в каком городе или районе мы живем.

Ленни расспрашивал о моей жизни с неподдельным интересом и слушал очень внимательно, когда я рассказала ему о своих планах оставить работу сиделкой. «Да, – сказал он. – Тебя ждет хорошая жизнь, Бронни, в которой тебе не нужно будет все время проводить в непосредственной близости от смерти. Возвращайся в мир живых». Он был добрейшим человеком, и я улыбнулась его благословению.

Дом престарелых принадлежал христианской организации. Ленни перестал ходить в церковь сразу после смерти Риты, но не потому, что утратил веру в Бога. Просто ему было слишком больно находиться в церкви без своей любимой жены, не слышать, как она поет с ним рядом. Ленни говорил, что ему все равно, кому принадлежит дом престарелых – христианам, представителям какой-то другой религии или вовсе атеистам. Его устроила бы любая ситуация. Он собирался вскоре отправиться домой, к Рите, а все остальное было неважно. Но заведение было христианским, и в нем, кроме сотрудников, было немало волонтеров.

Одного их них звали Рой, и он каждый день обходил комнаты, чтобы вслух читать их обитателям Библию. Он уже давно предлагал свои услуги и Ленни, который раз за разом вежливо отказывался.

Теперь, когда Ленни оставались считанные дни, у него не было сил сопротивляться. Рой воспользовался этим, чтобы каждый день приходить и читать Ленни отрывки из Библии. Читал он подолгу.

Даже здоровый человек с искренним интересом к Библии, вероятно, немного уставал бы от этих ежедневных монотонных монологов. Из вежливости я старалась слушать Роя очень внимательно, но то и дело нечаянно начинала клевать носом. Как я уже говорила, он читал подолгу и совершенно без выражения. Но хуже всего было то, что, закончив читать, Рой хотел обсудить прочитанное с Ленни. Я как сиделка должна была заботиться о его комфорте, поэтому мне пришлось мягко объяснить Рою, что Ленни уже не хватает сил разговаривать, и не надо его к этому принуждать.

– Я знаю, что ты добрая душа, Бронни, – сказал Ленни мне на ухо однажды после ухода Роя. – И я знаю, что ты стараешься всегда думать о людях лучшее. Но если этот парень снова заявится сюда, я его выпровожу пинком под зад.

Мы оба расхохотались, зная, что завтра Рой вернется в то же время.

– Если я до сих пор не заслужил царствия небесного, то какой теперь смысл во всей этой религии? – хихикнул Ленни. – Я все равно не могу сосредоточиться на том, что он говорит. У меня нет сил.

– У него добрые намерения, Ленни, а это самое главное, – ответила я.

Мы оба по-доброму посмеялись. Рой был хорошим человеком, и, хотя намерения у него действительно были самыми чистыми, ситуация приобретала все большую комичность. Каждый день, когда он стучался в дверь, мы оба знали, что нас ожидает. Монотонное, безжизненное чтение Роя вовсе не украшало мудрые слова Библии. «Вы хотя бы можете спать, пока он читает», – смеялась я. Ленни кивал, улыбаясь.

Дни тянулись медленно. Мне предложили другую работу, но я отказалась. Я хотела проводить этого замечательного человека до самого конца пути. Кроме того, я стремилась не подвести Роуз. Она наверняка была бы в ужасе, что отец умирает в другой стране и при этом вынужден каждый день иметь дело с новой сиделкой. Я также знала, что уже скоро мне будет не хватать наших тихих разговоров с Ленни, и не желала отказываться от них раньше срока, который пришел очень быстро.

Был полдень четверга, и в городе кипела жизнь. Всюду была суета – на дорогах, в магазинах, а затем и в доме престарелых, куда я приехала к Ленни. Работники развозили по коридорам тележки с едой. Врачи обходили пациентов. Перегруженные медсестры носились туда-сюда. Пациентов катили куда-то в креслах, у кого-то из них из уголка рта текла слюна, а остекленевшие глаза смотрели в никуда. Дом престарелых – это всегда ужасно печальное зрелище, и тот четверг не был исключением.

Проходя мимо регистратуры, я услышала, как две девушки-администратора жалуются друг другу на третью. Мне было трудно понять, как они ухитряются ежедневно работать в окружении смерти и все равно тратить силы на банальные жалобы. Впрочем, я уже многому научилась на собственном опыте и благодаря своим пациентам. То, на что большинство людей тратят свои силы, в конечном итоге оказывается совершенно неважным.

Как всегда, войдя к Ленни, я внезапно будто перенеслась в другой мир. В полутемной комнате царил удивительный покой. Так было с самого начала, и в первый же день работы я сказала об этом Ленни. Он улыбнулся: «А, да, это очень мирное пространство, но не все это видят. Многие сотрудники, которые сюда заходят, такие деловые, что ничего не замечают». Впоследствии я часто это наблюдала, хотя некоторые посетители Ленни тоже ощущали особую атмосферу его комнаты.

Пододвинув стул поближе к кровати Ленни, я читала книгу, пока он спал, но продолжала думать о нем. Через некоторое время он заворочался, увидел меня и начал шарить рукой по одеялу в поисках моей руки. Я взяла его ладонь в свои, он улыбнулся и снова уснул. Так проходили часы. Иногда он снова начинал ворочаться, и я давала ему глоток воды или просто целовала его руку. «Я прожил хорошую жизнь», – тихо произнес он, проснувшись в очередной раз.

«Хорошую жизнь», – он снова задремал, а я смотрела на него. Мое сердце наполнилось печалью, а к глазам подступили слезы. Иногда моя работа бывала просто невыносимо тяжелой, и я начинала мечтать о какой-то другой карьере, попроще. Но при этом я знала, что никакая другая работа не даст мне столько, сколько мои пациенты.

«М-м-м. Хорошую жизнь», – повторил он, открыв усталые глаза и улыбнувшись мне. Увидев, что я плачу, он сжал мою ладонь.

– Не волнуйся, милая, я готов, – его голос звучал еле слышно. – Пообещай мне кое-что.

Мне хотелось рыдать, но я лишь улыбнулась сквозь слезы. Улыбка вышла фальшивой, как бывает у людей, когда они стараются держать лицо, но это им не удается.

– Конечно, Ленни. Что?

– Не волнуйся о мелочах. Мелочи – это ерунда. Единственное, что важно, – это любовь. Если будешь помнить о том, что любовь всегда с тобой, то проживешь хорошую жизнь.

Его дыхание слабело, и говорить было все сложнее.

– Спасибо вам за все, Ленни, – проговорила я, всхлипывая. – Я так рада, что познакомилась с вами.

Это прозвучало по-детски, ведь я могла и хотела сказать ему еще многое. Но в конечном итоге, эти слова в точности передавали мои чувства. Наклонившись и поцеловав Ленни в лоб, я увидела, что он снова уснул.

Я сидела с ним рядом и рыдала, уже не сдерживаясь. Иногда стоит лишь чуть приоткрыть кран, и слезы начинают литься ручьем. Я плакала и плакала без конца, даже не зная, о чем все эти слезы. Следующие несколько часов Ленни продолжал спать. Он вполне мог уже не проснуться. Когда слезы иссякли, я просто сидела, глядя на него с нежностью. И тут в комнату вошел Рой.

Я хотела рассмеяться, зная, что Ленни оценил бы юмор ситуации, если бы не спал. Но он спал, и моя слабая улыбка и красные опухшие глаза мгновенно объяснили Рою, что происходит. Ленни мог уже не проснуться. По моим щекам снова покатились слезы. Но это были уже не слезы скорби, а слезы любви, и вскоре я успокоилась.

Рой сел с другой стороны кровати. Он открыл Библию и вопросительно посмотрел на меня. Мое лицо говорило: «Поступай как хочешь, но мне кажется, он предпочел бы тишину». Рой кивнул. Открытая Библия осталась лежать у него на коленях, но читать он не стал. В тот момент я испытала к нему огромную любовь и благодарность за уважение к происходящему. Не то чтобы чтение Библии могло испортить момент, но происходящее в комнате уже было настолько священным, что можно было обойтись и без чтения.

Ленни потянулся за моей рукой, не открывая глаз. Я встала и взяла его ладонь в свою. Его дыхание сделалось хриплым и неровным. Я ощутила запах, который был мне уже хорошо знаком, хотя его и невозможно описать. Это был запах смерти.

Вдруг Ленни открыл глаза, посмотрел прямо на меня и улыбнулся. Но это был уже не мой друг Ленни, которого я узнала и полюбила. Это был Ленни во всем великолепии своей сияющей души. В его улыбке не было и следа болезни. Это была улыбка души, свободной от оков личности.

Это была улыбка чистой любви, радостной и лучезарной.

Я тоже улыбнулась ему, и мое сердце распахнулось ему навстречу. Мы оба радостно улыбались, зная, что в конце не остается ничего, кроме любви. Никогда в жизни я больше не видела такой улыбки и не улыбалась так сама. Это было истинное, ничем не омраченное счастье. Мы улыбались друг другу, лучась от счастья, а время как будто остановилось.

Через некоторое время Ленни закрыл глаза. Умиротворенная улыбка продолжала играть у него на губах. Я тоже продолжала улыбаться, переполненная чувствами, не в силах остановиться.

Пару минут спустя Ленни не стало.

Рой наблюдал эту сцену с другой стороны от Ленни, пораженный до глубины души. Закрыв Библию, он тихо сказал, что понял, как выглядит божья любовь, и что он пережил чудо, увидев покой Ленни перед смертью. Я согласилась, что пути Господни неисповедимы.

Мы с Роем еще немного посидели в тишине. Я знала, что чуду придет конец, как только я сообщу о случившемся сотрудникам дома престарелых, и тянула время, но задерживаться было нельзя. Прощаясь, Рой долго держал мою руку в своих, пытаясь подобрать слова, не зная, что сказать или как описать произошедшее. Казалось, что ему не хочется меня отпускать, как будто лишившись свидетеля чуда, он лишится и самого чуда.

– Нам выпало божие благословение, Рой. Вот все, что нам нужно знать, – сказала я мягко. Он порывисто и крепко обнял меня, как испуганный ребенок, который не хочет оставаться один. – Все будет хорошо, Рой.

– Как я объясню людям, что произошло? – умоляюще спросил он.

– Может быть, никак, – улыбнулась я. – А может быть, у вас и получится. Та же сила, которая подарила нам это чудо, будет с вами рядом, чтобы подсказать нужные слова.

Покачав головой, он с улыбкой произнес:

– Моя жизнь уже не будет прежней.

Я с любовью улыбнулась ему, и мы вновь обнялись.

Закончив с бумажными формальностями, я вышла из дома престарелых. Вокруг Ленни и так суетилась толпа народу, к тому же мы достаточно времени провели вместе. Пробки уже закончились, и мягкий вечерний свет струился сквозь деревья на бульвар, по которому я шла. Мое сердце было открытым и полным радости. Я любила всех и все.

Да, у моей работы были свои плюсы и минусы. Но раз за разом она преподносила мне невероятные подарки.

Все еще на седьмом небе от той любви, которая мне выпала, я шла по улице, широко улыбаясь, а по щекам текли слезы радости и благодарности.

Да, Ленни. Жизнь хороша. Она действительно хороша.