35
В качестве компенсации за свой нервный срыв я предлагаю Клементу постирать и высушить его одежду.
В результате приходится снова копаться в шмотках Карла, и на этот раз моей добычей становятся эластичные ярко-красные треники. Бледно-розовая тенниска как будто единственное, что более-менее может подойти Клементу по размеру. Подборка цветов, конечно же, не из лучших.
— Поставлю режим быстрой стирки, — заверяю я Клемента, принимая от него ворох мокрой одежды. — Через час все будет готово.
— Спасибо, — отзывается он, хмуро осматривая себя в обновках. Собственный внешний вид в восторг его определенно не приводит. — Я выгляжу сущим придурком.
— Да уж, выходить из дома в таком наряде я бы не стала, но это все лучше, чем прохлаждаться в одних трусах.
— Кому лучше-то?
— Допустим, мне.
В ожидании завершения работы стиральной машины мы возвращаемся в гостиную.
— Клемент, не поговорить ли нам о «Холодном сердце»?
— А что такое?
— Довольно странный выбор. Из огромного количества фильмов, почему именно этот?
— Даже не знаю. Я просто тыкал на кнопки и увидел в списке самых популярных «Холодное сердце».
— И все же, мне и в голову не могло прийти, что он придется вам по вкусу.
— Ну, я ведь таких никогда и не видел. Вроде и мультик, но как будто и настоящий. Начал смотреть, да и затянуло.
— Поняла. Тогда надо как-нибудь посмотреть «Историю игрушек». Вам просто крышу снесет.
— Ну так поставь.
— Что? Да я пошутила, Клемент. Это же детский мультик!
— Маленьким я не так-то и много фильмов посмотрел, поэтому детские мне типа нравятся.
В его интонации сквозит легкая грусть, и я, не найдясь с ответом, улыбаюсь ему подобрее и отыскиваю «Историю игрушек».
На весь следующий час Клемент приклеивается к экрану и гогочет над выходками Вуди и Базза. Я же больше наблюдаю за ним, нежели за мультипликационным действом. Даже не верится, что именно этот человек столь жестоко отделал Черного и Синего. Хотя насчет него во многое верится с трудом.
Но вот с кухни доносится сигнал стиральной машины. У Клемента подобное вмешательство вызывает недовольство, и я спешу его успокоить:
— Да сидите смотрите. Я разберусь с вещами.
— Уверена?
— Конечно, я же знаю, чем там все закончится.
— Спасибо, пупсик.
Так что приходится оторваться от зрелища и идти на кухню. Сушилка в моей стиральной машине не из лучших, однако джинсовый костюм Клемента на ощупь вполне сухой. Складываю штаны, безрукавку и темно-синий свитер и отношу обратно в гостиную.
— Вот, пожалуйста.
— Пасиб.
— Пойду приму душ и переоденусь. Думаю, когда Базз достигнет бесконечности, уже буду готова.
Клемент встает и принимается стягивать с себя розовую тенниску. Я немедленно обращаюсь в бегство и взлетаю по лестнице в ванную.
Когда я вновь появляюсь в гостиной, освежившаяся и переодевшаяся в джинсы и туфли на каблуках, по экрану как раз бегут заключительные титры.
— Отпадная вещь!
— Рада, что вам понравилось. Тогда выходим?
Клемент с готовностью вскакивает и выключает телевизор.
— Ты довольно неплохо начистила перышки, — комментирует он мой внешний вид. — Для чувихи, которая совсем не носит платьев.
— Хм, спасибо, наверное.
— Так куда мы идем?
— Километра через полтора есть приличный паб, «Слизняк и латук» называется. Я бокалом ограничиваться не собираюсь, так что пройдемся пешочком. Дождь вроде утихает.
— Давай, веди.
Пока мы выходим из дома и идем по темным улицам, Клемент насвистывает «Теперь я твой друг» из «Истории игрушек».
— Перестаньте свистеть, пожалуйста.
Он упрямо продолжает еще несколько секунд, но затем все-таки занимает рот сигаретой.
— Ну так как, пупсик, придумала, куда спустить наличность, что выложит Пауэлл?
— Кое-какие идеи имеются. Дому нужен ремонт, а мне — отпуск.
— Отпуск?
— Да, отдохнуть где-нибудь.
Клемент глубоко затягивается и медленно выпускает дым, явно о чем-то задумавшись.
— А вот у меня никогда не было отпуска.
Уж не намек ли это, что он хочет составить мне компанию? Ну нет, это вряд ли. Деликатный подход — это не про него.
— Правда никогда?
— He-а. Разве что ненадолго ездил в Северный Уэльс, в Лландидно. Может, на отпуск и потянет.
— И как же вы оказались в Лландидно?
— Особого выбора у меня и не было. Когда началась война, большинство детей эвакуировали из Лондона.
И хотя за последние дни мы значительно сблизились, выслушивать бредовые россказни Клемента мне по-прежнему нелегко. По правде говоря, я бы предпочла, чтобы он вообще не заикался об этом своем воображаемом прошлом. Тогда я даже смогла бы притворяться, будто все совершенно нормально. Прямо как при романе с женатым мужчиной, когда приходится избегать определенных сторон его жизни, о которых лучше не задумываться. Только в случае с Клементом надо игнорировать не обманываемую жену, а его бредовые идеи.
— Хотя там было вполне неплохо, — не унимается Клемент. — Я жил в доме престарелой валлийской пары, Айвора и Меган Дейви. Хорошие люди.
Меня так и подмывает расспросить его, однако я сдерживаюсь. Нечего ему потакать. К сожалению, мое молчание отнюдь не останавливает поток его меланхолических воспоминаний.
— Мне тогда было шесть или семь, и до этого я еще ни разу не видел моря или пляжа. Мир словно бы вырос раз в десять.
— Что вы хотите сказать? — в конце концов не удерживаюсь я.
— Попробуй представить, что у тебя всю жизнь перед глазами были одни кирпичные стены, и вдруг ты стоишь на пляже и смотришь на море. Небо казалось таким огромным, как будто у него нет начала и конца.
— И как долго вы там пробыли?
— Не помню. Но вот отъезд помню хорошо, тот последний день на вокзале. Все остальные дети нарадоваться не могли, что скоро встретятся с родителями. А мне, наоборот, не хотелось уезжать.
Клемент щелчком отправляет окурок в канаву.
— Отпуск ведь таким и должен быть, да? Когда не хочется, чтобы он заканчивался.
— Пожалуй, да.
Мы сворачиваем за угол. К некоторому моему облегчению, «Слизняк и латук» уже прямо через дорогу.
— Вы голодны? — спрашиваю я, решительно закрывая тему предыдущего разговора.
— Просто умираю.
Пересекаем улицу и через двойные двери заходим в небольшой бар заведения.
В самом начале наших с Карлом отношений мы наведывались сюда довольно часто. По прошествии времени — как, наверное, и большинство пар — выбираться куда-либо мы перестали, предпочитая еду навынос и алкоголь из холодильника.
Для вечера понедельника в баре оказывается на удивление многолюдно, и все столики, примерно с десяток, заняты. Я всматриваюсь через арку в большой зал. Там, к счастью, свободных мест полно.
— Возьмем выпивку и устроимся в другом зале.
Клемент кивает, и мы направляемся к стойке.
— Светлое? — уточняю я.
— Ага, спасибо.
Мы дожидаемся, пока на нас не обратит внимание молоденькая барменша. Косметики, на мой взгляд, могло бы быть и поменьше. То же самое относится и к ее декольте.
— Что будете заказывать? — воркует она.
— Пожалуйста, пинту «Фостерс» и бокал сухого белого вина. И большой, пожалуйста. — Поворачиваюсь к Клементу. — Ничего не имеете против «Фостерс»?
А он даже не реагирует. Стоит и зачарованно пялится на грудь девушки, пока та наполняет ему бокал.
Что ж, встаю на цыпочки и шепчу ему на ухо:
— Декольте подобно солнцу, между прочим.
Клемент отвлекается от зрелища лишь ради того, чтобы удостоить меня недоуменным взглядом.
— Можно взглянуть, но пялиться не стоит.
Он неловко переступает с ноги на ногу и берет со стойки пиво.
— Понятия не имею, о чем ты.
— Естественно, не имеете.
Барменша подает мой бокал вина, и я открываю счет напиткам, расплачиваясь кредиткой. Обеспечив себя столь необходимым алкоголем, мы перебираемся за столик у окна.
После десяти минут изучения меню решаем не обременять себя закусками, поскольку основные блюда здесь подаются огромными порциями. Клемент останавливает свой выбор на большом ассорти из жаркого, именуемом в меню «мясовозкой». Я предпочитаю лишний раз не провоцировать инфаркт и выбираю относительно безопасную камберлендскую сосиску с горчичным пюре.
Возвращаюсь к стойке и делаю заказ. Поскольку бокал мой уже наполовину пуст, а отнюдь не полон, решаю еще и повторить выпивку.
У Клемента пиво и вовсе на самом дне, как я замечаю по возвращении.
— Ах, нас, вижу, жажда замучила?
— Кто бы говорил! — фыркает он, кивая на мой бокал.
— А что такого, мы же собрались отметить! Да и потом, давненько я не расслаблялась.
— Всецело за расслабон, пупсик!
Он поднимает свой бокал, и мы чокаемся.
— Только прежде чем мы накачаемся, нужно успеть кое-что обсудить. Вы подумали над тем, о чем я просила по телефону? — напоминаю я о деле.
— Об отмывании денег?
— Тсс!
Клемент оглядывается на полупустой зал.
— Ага, подумал.
— И как же я могу, хм… Отмыть деньги?
— Да через свой магазин.
— Мой магазин? Это как?
— У тебя же все книги подержанные?
— Да какие же еще.
— Значит, накладных на новые поступления нет?
— Я выписываю чек на каждую коробку, но не на каждую книгу.
— Ну вот тебе и пожалуйста — безупречная схема отмывания! Если никто не знает, сколько книг к тебе поступает, и никакой документации не имеется, под видом продаж ты неспешно пропускаешь черный нал через кассу и получаешь чистые деньги.
— А не будет выглядеть странным, если мой товарооборот значительно возрастет?
— Не будет, если не спешить. Крупную сумму наличных вообще отмыть быстро невозможно. Если только не положить ее в какой-нибудь иностранный банк, где не станут задавать вопросов о происхождении денег.
Признаться, я надеялась на решение получше. На отмывание девяноста тысяч фунтов через магазин у меня уйдет года два, да еще придется потерять на налогах, но, по-видимому, выбора у меня попросту нет.
— Кроме того, кое-что ты можешь просто положить на свой банковский счет, — добавляет Клемент. — В разумном объеме, естественно. Люди постоянно продают всякий хлам и кладут деньги в банк. Можешь наплести им, будто продала машину, телевизор или что-нибудь дорогое вроде этого.
— Спасибо, Клемент. Это хороший совет.
Как раз когда я начинаю составлять список вымышленного имущества на продажу, наш заказ приносит стройная темноволосая официантка.
Она ставит на стол мою тарелку с сосиской и пюре, затем чуть ли не таз с разделанным скотным двором для Клемента.
— Приятного аппетита, — воркует девушка.
— Уж за аппетит не переживай, детка, — отзывается Клемент, насадив на вилку свиную колбаску.
Пока официантка дефилирует по пабу, я кошусь на Клемента, почти не сомневаясь, что он будет пожирать глазами ее туго обтянутую задницу. Однако в данный момент приоритетом для него служит еда, и попка проигрывает колбаске.
Со всей решительностью приступив к поглощению еды и опустошению бокалов, какое-то время мы продолжаем вяло перекидываться фразами, однако разговор быстро сходит на нет.
Когда же на тарелке Клемента остаются лишь остатки подливы, он становится более разговорчивым:
— Просто суперски, пупсик. Боюсь, для сладкого места уже не осталось.
С трудом запихнув в себя последнюю вилку пюре, вынуждена согласиться:
— Наверное, десерт стоит компенсировать новой порцией выпивки, как считаете?
— Ага, я тогда принесу?
Я выражаю согласие поднятым большим пальцем, поскольку стараюсь сдержать отрыжку. Клемент отправляется к стойке, несомненно, преисполненный надежд, что за ней по-прежнему стоит Мисс Декольте.
Через пять минут возвращается с бокалами и заявляет:
— Ты не сказала, что у них тут кабаре!
— Кабаре?
— Ага, я слышал, как поет женщина.
— Может, это всего лишь музыкальный автомат в баре.
— Не-не, голос точно живой.
— Ах да, конечно. Это не кабаре — это караоке.
— Кара-что?
— Проще будет показать.
Мы берем свои напитки и направляемся в бар.
— Нам сюда.
Через дверь в углу выходим в узкий коридор и, миновав туалеты, оказываемся в другом барном зале, гораздо просторнее предыдущего.
Нас встречает сладкоголосое пение пухленькой сирены среднего возраста в джинсах и топике на маленькой сцене в углу. В зале несколько десятков столиков, и почти все они заняты воодушевленными посетителями. Похоже, караоке по понедельникам здесь весьма популярно.
Я пихаю Клемента локтем и указываю на свободный столик, и мы спешим его занять.
— Сколько бы ей ни платили, пупсик, явно переплачивают.
— Никто ей не платит. Любой может выйти на сцену и спеть.
— Любой?
— Ага.
— И даже если не умеет петь?
— Даже если.
— Боже!
— Не переживайте, Клемент. Чем больше выпьем, тем приятнее они будут звучать.
Следующую пару часов мы подвергаем данную гипотезу тщательной проверке. Счет бокалам потерян, а мы, словно жюри из эдакой сальной версии «Фактора Икс», знай себе нещадно критикуем каждого бедолагу, имеющего мужество подняться на крохотную сцену.
Единственное, что мне слегка досаждает, так это заявления Клемента, будто многие из испохабленных песен он и не слыхивал. И даже когда некий весьма и весьма самообольщающийся парнишка принимается завывать песню «Пинк Флойд» «Еще один кирпич в стене», Клемент настаивает, что слышит хит впервые.
Впрочем, я чересчур требовательна. Что правда, то правда, давненько я так не веселилась. Может, дело в алкоголе, а может, в предвкушении ожидающего меня завтра богатства, но чувствую я себя непринужденно и даже счастливо.
Клемент предлагает еще по бокалу и уже спустя пару минут возвращается с очередной порцией.
— Должна признаться, Клемент, — силюсь я донести свою мысль внятно, — я уже чуточку пьяна.
— Дилетантка! Я только разогреваюсь.
— Еще бы, вы килограммов на семьдесят тяжелее.
— Согласен.
— И мне нужно пописать.
— Как ты там говоришь, пупсик? Слишком много подробностей?
— Ха! Да вы, оказывается, иногда все-таки слушаете!
— Иногда.
Я хлопаю его по плечу и нетвердо направляюсь в уборную.
Устроившись в кабинке, я на мгновение закрываю глаза в надежде, что мир не начнет вращаться. Доносящиеся из бара аплодисменты знаменуют окончание очередных страданий, так что я могу насладиться столь необходимым облегчением в относительной тишине. Расслабленность достигает такой степени, что приходится даже прилагать усилия, чтобы не задремать.
Закончив свои дела, спускаю воду и стучу каблучками по кафельному полу к раковинам.
— Добрый вечерок, мисс Бакстер, — хихикаю я, и мое отражение улыбается в ответ.
Женщина в зеркале кардинальным образом отличается от унылой коровы, что преследовала меня всю прошлую неделю. Она как будто знает, что предстоит ей в будущем, и выглядит довольной, уверенной и вполне счастливой.
— Спасибо, Клемент, — шепчу я.
Мой зеркальный двойник согласно улыбается.
Мою руки, а затем терпеливо жду, пока маломощная сушилка справится со своей функцией. Напоследок еще раз проверяю свой внешний вид в зеркале и направляюсь обратно в бар.
Распахнув дверь в зал, машинально бросаю взгляд на наш столик в углу в уверенности увидеть за ним потягивающего пиво Клемента.
Его там нет. Наверное, решаю я, тоже пошел в туалет.
Из динамиков по бокам сцены доносятся вступительные фортепианные нотки. Судя по всему, сейчас даст знать о себе очередная жертва караоке, и я спешу к своему месту. Сделав щедрый глоток вина, поворачиваюсь ко входной двери, рассчитывая увидеть возвращающегося Клемента.
Фортепианная тема развивается, и я сразу же узнаю песню. Это саундтрек из фильма, что совсем недавно мы обсуждали с Клементом.
И тогда я впервые после возвращения обращаю внимание на сцену.
— О, нет!
Клемент вовсе не в туалете. Он стоит на сцене с микрофоном в руке и таращится на монитор с текстом песни, которую, как я надеюсь, исполнять он не собирается.
Я затыкаю уши пальцами и опускаю взгляд в пол, от души желая оказаться далеко-далеко отсюда. Клемент еще только готовится вступить, а я уже не знаю, куда деваться от стыда. Да чем он только думает, черт побери! Из всех песен выбирает для исполнения именно «Отпусти и забудь» из «Холодного сердца»!
Очень плохой выбор. Очень.
Увы. Начинается.
Конечно же, основательно поддатая публика сейчас начнет гоготать и улюлюкать. Что ж, по крайней мере, заглушит стенания Клемента.
Еще плотнее затыкаю уши и зажмуриваюсь.
«Пожалуйста, остановись. Пожалуйста, остановись!»
После такого позора мне в «Слизняк» путь заказан! Возможно, придется даже сменить место жительства.
Тем не менее свист и «бу-у!» слуха моего не достигают. Наоборот, как будто хлопают и кричат «браво»!
Я осторожно открываю глаза и вижу, что едва ли не половина зала на ногах. Как ни трудно в это поверить, но зрители в восторге от выступления Клемента.
Это, наверное, те, что уже совсем убрались.
Вынимаю пальцы из ушей, приготовившись умереть от стыда.
— О боже!
Честно говоря, не знаю, что я ожидала услышать, но определенно не это. Голос Клемента… просто потрясающий, и ноты он берет безупречно. И хотя песня сама по себе женская, Клемент поет ее так, словно ее написали специально для него. Голос у него — нечто среднее между Брюсом Спрингстином и Родом Стюартом.
Я выпрямляюсь и оглядываю зал. Никто не смеется, никто не улюлюкает. Как раз наоборот, кто не стоит в восхищении, тот сидит и зачарованно смотрит на огромного мужчину на сцене.
А он заводит последний припев с такой мощью, что у меня мурашки по телу бегут — как, наверное, и у всех в баре. По окончании песни зал взрывается аплодисментами, и Клемент, смущенно улыбаясь, спускается со сцены.
Пока он идет к нашему столику, его спина собирает щедрый урожай одобрительных похлопываний. Я была в «Слизняке», пожалуй, на десятке вечеров караоке и ничего подобного ни разу не видела.
Клемент наконец-то усаживается напротив меня и немедленно хватается за свой бокал, разом вливая в себя чуть ли не половину. Публика постепенно успокаивается перед выступлением несчастной женщины, которой придется демонстрировать свой талант после такого триумфа. Клемент подается ко мне через стол:
— Пойдем покурим?
Я киваю, все еще не обретя дар речи, и указываю на дверь в пивной сад.
Мы идем через зал, и посетители провожают Клемента взглядами. Мужчины кивают в завистливом восхищении, женщины кокетливо хлопают глазами. Смешно даже вспомнить, что всего лишь несколько дней назад, впервые оказавшись на людях с Клементом, я жутко стеснялась его общества. Теперь все наоборот.
В садике прямо заповедник тишины.
Клемент достает из кармана пачку «Мальборо» и извлекает из нее две сигареты, предлагая одну мне.
— Вообще-то, не стоит мне курить, — нерешительно сопротивляюсь я. — Да, ладно.
Клемент щелкает «Зиппо» и дает мне прикурить. Я глубоко затягиваюсь и выпускаю облачко дыма.
— Итак, мистер Клемент, не обсудить ли нам только что произошедшее? — не без игривости отваживаюсь я подступить к щекотливой теме.
— Не-а.
— Ой, да ладно вам! Как же нет? Это было потрясающе!
— Да я всего лишь прочистил трубы от ржавчины, делов-то.
— Не скромничайте. Где вы научились так петь?
Он пожимает плечами и задирает голову к темному небу.
Вопреки солидному объему поглощенного пива, в поведении Клемента мало что указывает на воздействие алкоголя. И, к моей величайшей досаде, при неугодном ему направлении разговора язык у него отнюдь не развязывается. А я-то надеялась, что после полдесятка пинт его бдительность притупится и он, глядишь, и сболтнет что-нибудь противоречащее своим бредовым утверждениям.
Я явно недооценила устойчивость Клемента к алкоголю.
Зато содержание такового в моей собственной крови наделяет меня достаточной смелостью для продолжения расспросов:
— А вы всегда умели так петь?
— Да вроде, — выдавливает он.
Что ж, можно считать прогрессом.
— Брали уроки пения?
— А ты любопытная баба, а?
— Я не любопытная, Клемент, а просто интересуюсь. Думала, мы друзья, а друзья ведь делятся друг с другом всяким, правда?
— Наверное.
И когда я уже думаю, что сейчас последует очередной от ворот поворот, Клемент кивком указывает на столик со скамейками на клочковатом газоне вокруг террасы, где мы сейчас стоим.
— Давай-ка присядем.
Мы перемещаемся к столику и усаживаемся друг напротив друга.
Клемент глубоко затягивается и затем прочищает горло:
— Петь меня научила Энни.
— Вы не в первый раз упоминаете это имя. Полагаю, вы были больше чем друзья?
— Можно и так сказать.
— А как вы познакомились?
— Помнишь, я рассказывал тебе, что приглядывал за группами?
— Да, конечно.
— Энни была бэк-вокалисткой в одной отстойной группе, с которой я какое-то время работал. Я помогал ей на саундчеках, так мы и сошлись. Команда и вправду была ужасной, а главному вокалисту и вовсе медведь на ухо наступил, но Энни пела что надо, и она-то их и вытягивала.
— И она давала вам уроки?
— Ага. Я наплел ей, будто хочу организовать группу, и попросил научить меня петь. Придумал, чтобы видеться с ней почаще.
— Заранее извиняюсь, но вы не производите впечатление человека, которому для заигрывания с женщинами требуются какие-то уловки.
— Так-то оно так, но с Энни вышло по-другому. Она была американкой, из Пенсильвании. Ну и, даже не знаю, было в ней что-то особенное.
— И что произошло дальше?
— Мы начали встречаться, и уже через полгода у нас все было по-серьезному. Сняли квартирку в Сохо, и какое-то время дела шли просто чудесно. И мы подумывали о свадьбе и даже о переезде в Америку, чтобы начать по новой.
— Без паспорта это было бы непросто.
— По роду моих занятий разжиться поддельным паспортом особой проблемы не составило бы.
— Вы, похоже, все спланировали?
Он делает последнюю затяжку и отшвыривает окурок.
— Вот только не всегда выходит так, как хочется.
— В смысле?
— В феврале Энни обнаружила опухоль в груди. До Рождества она не дожила.
Его предельно искреннее откровение словно бы протыкает пузырь моего опьянения, и я мгновенно трезвею.
— Я… Я даже не знаю, что сказать. Мне так жаль.
Клемент не отвечает, лишь закуривает следующую сигарету. Затем задумчиво вертит «Зиппо» в руке, и в какой-то момент свет из бара падает на гравировку.
Мне становится понятен ее смысл, и я произношу слова посвящения вслух:
— «На темные времена».
Клемент кивает.
— Вам подарила ее Энни?
— Когда она уже знала… что конец близок, сделала надпись и настояла, чтобы я взял «Зиппо» себе. Зажигалку подарил ей на восемнадцатилетие отец, и у нее это была единственная ценная вещь.
Я тянусь через стол и крепко сжимаю ему руку.
— Как бы мне хотелось сказать вам что-нибудь в утешение.
— Что ж тут сказать-то можно, пупсик, — вздыхает Клемент. — Поэтому сам я и не вижу смысла поминать эту историю. Ты попросила, я и рассказал.
Я и по собственному опыту знаю, что продолжение обсуждения подобной темы ничего не даст. И потому снова сжимаю ему руку и произношу слова, которые хотела бы услышать сама, окажись на его месте:
— Знаю, как тяжело говорить о потерянной любви, и потому считаю тему закрытой.
В ответ Клемент едва заметно кивает.
— Может, еще по стаканчику? — предлагаю я.
— He-а, мне хватит, пупсик. Да и тебе, думаю, тоже.
— Тогда идем домой?
— Ага.
Мы покидаем садик через калитку и направляемся в сторону дома. Я беру Клемента под руку, чтобы не упасть. Или просто потому, что в окружающей темноте, как мне кажется, нам обоим не помешает немножко ободрения.
