31
Мне было тринадцать лет, когда в Великобритании учредили Национальную лотерею, и я прекрасно помню поголовный ажиотаж, сопутствовавший первому розыгрышу. Чуть ли не все взрослое население страны, включая и мою мать, ринулось в магазины приобретать счастливый — как каждый свято верил — билет.
Еще я помню телевизионную трансляцию этого первого розыгрыша. Точнее, не столько саму программу, сколько мамино лицо, когда из лотерейного автомата выкатывались шары с числами и ни одно из них не совпадало с придуманными ею.
Помню ее предвкушение, надежду, непоколебимую веру в собственную удачу. Под конец, думаю, она ощущала себя одураченной.
Задним-то числом все понятно: умелый маркетинг маскировал ничтожную вероятность выигрыша. Но все покупатели билетов верили, что им повезет. Наверное, миллионы людей испытали те же чувства, что и моя мать.
Что не помешало им выкладывать свои кровные и на следующие розыгрыши. И продолжать делать это и по сей день.
Хоть сама я никогда и не покупала билеты, вполне представляю ощущения во время наблюдения за выкатывающимися из автомата шарами. Совпадает первое число, затем второе, потом третье. А уж когда совпадает и четвертое, напряжение наверняка становится просто невыносимым.
Я сижу на корточках в темноте и думаю, что, пожалуй, только что совпало пятое число.
— Почти готово, пупсик.
Клемент снова покачивает отвертку, и после устранения последней помехи кирпич едва заметно проседает.
— Честно говоря, — продолжает Клемент, — я даже немного нервничаю.
Его «нервничаю» и близко не описывает моего состояния.
Мне приходится напомнить самой себе причину, по которой я здесь оказалась, и что срок выплаты долга Карла истекает уже через четыре дня. Но какой же дивной иронией наполнится эта эпопея, если за все свои старания вернуть долг я еще и заполучу бонус, достаточно крупный для избавления от других своих чересчур затянувшихся отношений — с ипотечным банком.
Шестой шар мучительно близок.
Клемент берется за кирпич кончиками пальцев и тянет на себя. Тот подается вперед, примерно на сантиметр, однако потом застревает.
— Пупсик, кажется, что-то мешает с твоей стороны. Подтолкни-ка отверткой, а я снова потяну.
Гробовую тишину взрывает грохот очередного поезда, но я столь сосредоточена на операции, что едва ли обращаю на шум внимание.
Засовываю отвертку в щель и надавливаю, и Клемент снова обхватывает кирпич.
— Не так сильно, пупсик, — шепчет он.
Я чуть ослабляю нажим. Клемент покачивает кирпич из стороны в сторону, и упрямый кусок обожженной глины потихоньку подается вперед.
И продолжает смещаться наружу.
— Так, пошё-о-ол. Убери отвертку.
Кирпич торчит из стены уже почти на половину, и Клемент не прекращает раскачивать его, легонько подталкивая большими пальцами.
— Почти готово, — шепчет он, как будто, скажи в полный голос, кирпич испугается и юркнет обратно в норку.
Еще сантиметр, и Клемент опускает руки.
— Кажись, все. Один раз дернуть, и выскочит как миленький.
— Правда? — сиплю я.
— Черт, даже смотреть стремно. Конец близок, пупсик!
Я ободряюще улыбаюсь ему.
— Вытаскивайте.
Кирпич выдается уже достаточно, чтобы ухватиться за него как следует. Клемент берет его за края и переставляет ноги — на случай, если искусственный камень и вправду вылетит без сопротивления и отбросит его на спину.
— Ну, вздрогнули!
Он тянет кирпич, и тот с легкостью покидает насиженное местечко, что занимал едва ли не целый век. Без всяких церемоний Клемент отшвыривает его за плечо.
Слишком темно, и в зияющей дыре глубже пяти сантиметров ничегошеньки и не разглядеть.
— Пупсик, подсвети-ка.
Я достаю из кармана смартфон и включаю фонарик.
— Не хотите взять на себя честь? — спрашиваю я и протягиваю Клементу устройство. — Мы ведь здесь только благодаря вам.
— Не-не. Ты вкладывалась, так что и награда твоя.
Мы поворачиваемся обратно к стене, и я медленно, чтобы посмаковать момент, направляю луч фонарика в брешь.
Все эти годы тайник оставался нетронутым, и вот теперь от извлечения спрятанного золота Гарри нас отделяют считаные секунды.
Свет рассеивает мрак.
На нас таращатся шесть блестящих точек.
Уж не знаю, сколько времени обычно требуется мозгу для подачи сигнала, но явно меньше, нежели уходит у меня на ответную реакцию.
По-видимому, моя замедленность объясняется занятостью серого вещества, сводящего воедино получаемые от глаз образы. Шесть блестящих точек превращаются в три пары крохотных глазок над подергивающимися мордочками с тонкими усиками.
— Черт! — рявкает Клемент и отшатывается. — Крысы!
Теперь подключаются и мои уши и транслируют в мозг принятую информацию. Тот в конце концов завершает вычисления, и как обухом по голове на меня обрушивается осознание.
— О боже! О боже!
Мозг подает сигнал, который должен был послать еще секунд пять назад. Я отшатываюсь назад, размахивая руками и одновременно пытаясь пятиться на корточках. Какое-то мгновение тело по инерции несет назад, однако ноги неминуемо заплетаются.
Меня охватывает состояние невесомости, а вместе с ним и ужас перед предстоящим болезненным падением на грязный бетонный пол.
Мне только и остается, что смиренно дожидаться грядущего удара, но вдруг меня подхватывают за талию две лапищи, избавляя тем самым от крайне неприятной встречи с твердью.
— Спокойно, пупсик!
Мы оказываемся в позе, весьма напоминающей сцену из «Грязных танцев». Ну, или ее скверно срежиссированный ремейк. Клемент поддерживает мое откинувшееся назад тело, в то время как моя левая ступня под неестественным утлом упирается в пол, а правая нога вывернута наружу.
Положа руку на сердце, отнюдь не наслаждаюсь ситуацией.
Клемент придает мне вертикальное положение, и я опускаю правую ногу. Поворачиваюсь к нему и смущенно потупляю взгляд.
— Э-э… Спасибо.
— Да не за что. Я тоже не любитель крыс, — отвечает он. — Грязные гаденыши.
Еще секунду мы приходим в себя, справляясь с обоюдным чувством неловкости.
— Мне очень жаль, пупсик, но вряд ли этот кирпич выдолбил Гарри. Похоже, это просто крысы прогрызли раствор.
— Да разве они могут?
— Крысы способны прогрызть себе путь почти через все что угодно. За стеной, скорее всего, находится их гнездо, вот они и пробились сюда, чтобы лакомиться всяким дерьмом, которое задувает с путей.
— Что ж, здорово, — вздыхаю я. — Значит, начинаем сначала.
— Боюсь, что да.
Клемент отыскивает выброшенный кирпич и вставляет его обратно в дыру. Одна оставшаяся крыса улепетывает в темноту. Клемент колотит каблуком, пока кирпич не заходит вровень с остальными. Затем поворачивается ко мне:
— Так продолжаем?
Осталось проверить всего лишь пять линий цементного раствора, однако я отнюдь не уверена, что меня хватит даже на такую малость. Каким бы ужасным ни оказалось обнаружение крысиного гнезда, отвращает меня от дальнейших поисков другое. Это из-за невыносимого разочарования я и пошевелиться не могу.
Шесть лотерейных шаров. Шесть совпадающих чисел. Вот только я взяла и потеряла билет.
— Не могу, — хрипло отвечаю я.
Как ни старайся, а запас моей прочности, увы, исчерпан. Слишком много ударов, слишком много разочарований.
Я закусываю нижнюю губу и крепко-крепко жмурюсь. Где-то в груди зарождаются рыдания. С усилием сглатываю, пытаясь их унять.
Куда там.
В левом глазу наворачивается полная слезинка и скатывается по щеке. За ней спешит вторая, а потом и вовсе прорывает плотину, и следует сцена душераздирающего плача главной героини.
Клемент неловко приближается, и я отворачиваюсь. Ненавижу себя за проявление слабости, ненавижу за такое позорное соответствие стереотипу.
— Пупсик, да что с тобой? — Голос его едва ли громче шепота, чуть ли не нежный.
— Простите, — хлюпаю я носом, — Просто не обращайте на меня внимания. Через минуту буду в норме.
Судорожно всхлипывая, вытираю глаза изнанкой куртки.
Из тьмы протягивается рука и ложится мне на плечо.
— Не стоит извиняться.
— Не сюсюкайтесь со мной, пожалуйста. Я опять начну реветь.
— Ты уверена, что в порядке?
— Не совсем.
К горлу и вправду снова подступают спазмы. Понятия не имею, откуда берутся все эти рыдания, и отчаянно хочу их остановить.
И опять это выше моих сил.
— Иди ко мне, — велит Клемент.
Ладонь на моем плече разворачивает меня, а я даже не пытаюсь сопротивляться и внезапно оказываюсь в объятиях Клемента. Прячу лицо у него на груди и выплакиваюсь по полной.
Клемент, надо отдать ему должное, не растрачивается на бессмысленные банальности и пустые сантименты. Да от него этого и не требуется. Мне вполне уютно в его медвежьих объятиях и без всяких слов. Я чувствую, как под его шерстяным свитером размеренно бьется сердце, прямо как медленно настроенный метроном.
Через несколько минут мое дыхание выравнивается, почти совпадая с ритмичными движениями груди Клемента.
Он продолжает молчать, и меня это вполне устраивает. Я согласна стоять так и дальше, уткнувшись ему в свитер — наверное, из страха перед постыдным разбором моего безобразного срыва.
Однако выбор не за мной.
— Как ты там, пупсик?
Клемент убирает руки, и я отступаю назад и поднимаю взгляд на него.
— Все хорошо.
— Точно?
— Ага, и простите меня за это. Даже не знаю, что на меня нашло.
— За последние дни тебе многого довелось хлебнуть.
— Знаю, но все равно не стоило вот так расхлябываться.
— Не кори себя. У всех нас есть свой предел прочности, даже у меня.
Я выдавливаю улыбку.
— Даже представить не могу, что же способно вас доконать. И когда вы в последний раз плакали?
— На финале Кубка Англии в 1952-м. «Ньюкасл» забил за шесть минут до окончания матча, и мы проиграли один-ноль.
— Знаете что, Клемент? На этот раз я даже верю вам.
Он достает из кармана пачку «Мальборо».
— Выкурю сигарету и все-таки добью стену. А ты иди посиди на ступеньках, пока я не закончу.
— Я не имею права просить вас об этом.
— А ты и не просишь. Это я говорю.
Клемент сует сигарету в рот и привычным взмахом руки раскрывает свою «Зиппо».
— А можно и мне? — говорю вдруг я.
Он сначала прикуривает и лишь после этого нисходит до выражения удивления.
— Ты это серьезно? Не думал, что ты курильщица.
— Я была, очень давно. Но все равно порой тянет затянуться, особенно в стрессовом состоянии.
— Угощайся, — протягивает Клемент пачку.
Достаю сигарету и сую в рот. Клемент вручает мне зажигалку.
Кручу колесико, вылетают искры, и фитилек вспыхивает язычком желтого пламени. Я прикуриваю и глубоко затягиваюсь.
Пожалуй, именно дозы никотина мне как раз и недоставало.
С наслаждением выпускаю дым. Затем захлопываю «Зиппо» и подношу ее к свету, чтобы рассмотреть гравировку на металлическом корпусе.
— Классная зажигалка.
— Спасибо.
Я продолжаю изучать вещицу и замечаю какую-то надпись. Металл уже основательно истерся, однако текст разобрать еще можно. Я машинально читаю вслух:
— «На темные времена — от Энни».
Возвращаю зажигалку владельцу.
— Кто такая Энни?
— Когда-то была подругой.
— А, с которой вы слушали «Как в тумане» Джонни Мэтиса?
— Да, — небрежно бросает он. — Ладно, мне пора за работу.
Прежде чем у меня успевает сорваться с языка следующий вопрос об Энни, Клемент прячет зажигалку в карман и отходит к стене. Я стою, курю и наблюдаю, как он молча простукивает слой раствора.
Первичное удовольствие от никотина быстро проходит, и теперь я испытываю лишь легкое головокружение. Уж и не помню, когда до этого курила, организм, видимо, успел разучиться перерабатывать яды.
Мне определенно следует помочь Клементу, но, пожалуй, посидеть пару минут на ступеньках не помешает. По крайней мере, пока не развеется туман в голове.
Осторожно бреду к лестнице, и по мере удаления от лампы тьма все сгущается. Меж тем ноги у меня становятся совсем ватными, и я начинаю корить себя за неразумное решение побаловаться сигареткой. Останавливаюсь на секунду и трясу головой в надежде избавиться от дурноты.
Делаю глубокий вздох и возобновляю путь.
Который продолжается лишь пять-шесть шагов.
Опуская левую ногу, я за что-то цепляюсь. Тело по инерции движется вперед, и я, описав дугу, растягиваюсь на грязном бетонном полу.
Да уж, воистину эта неделя не перестает радовать.
Я еще не успеваю оправиться от потрясения, лежа среди пыли и строительного мусора, а ко мне уже торопится Клемент.
— Черт, пупсик! Ты ушиблась?
Гордость моя в коматозном состоянии, однако в плане каких-либо серьезных физических травм вроде бы пронесло.
— Нет. Вроде обошлось, — кряхчу я, медленно поднимаясь на четвереньки.
Клемент подхватывает меня за плечо и помогает подняться.
— В ближайшем будущем глядеться в зеркало тебе, пожалуй, не стоит.
Я поворачиваюсь к свету и осматриваю себя.
— Господи!
Вся моя одежда покрыта слоем мелкой пыли, так же как и ладони, поскольку я выкинула их вперед для смягчения падения.
— Что случилось?
— Споткнулась.
Если человек цепляется за что-то ногой, он — инстинктивно, полагаю, — немедленно оборачивается взглянуть на помеху своему движению. И сейчас я свирепо осматриваю пол в поисках объекта для хорошенького пинка. Пускай мне будет больно. Да хоть палец сломаю! Плевать. Я сыта по горло, и мне нужно на что-то выплеснуть ярость.
Оказывается, никакого строительного мусора вокруг нет и в помине. Это всего лишь вделанная в пол решетка, примерно четверть на четверть метра. Один ее край самую малость выступает — но именно этой-то малости мне и хватило, чтобы растянуться.
— Споткнулась вот об эту фигню! — ору я и принимаюсь со всей мочи топать по решетке.
После пяти ударов железяка не гнется, не ломается и уж точно не извиняется, и я сдаюсь.
— Ну, полегчало? — осведомляется Клемент.
— Нет.
— Хочешь домой?
— Да.
Он мерит взглядом стену, машинально постукивая по ладони отверткой.
— Дай мне одну минуту.
Словно одержимый, Клемент мчится вдоль стены, с нажимом ведя за собой отверткой по цементному слою. Добегает до конца, переносит острие инструмента на линию ниже и повторяет незатейливую процедуру.
У конца стены резко останавливается. И разом сникает, рука с отверткой безвольно опадает вдоль туловища.
Какое-то время он неподвижно стоит, уставившись перед собой.
Я делаю шагов десять в его сторону.
— Клемент, вы закончили?
— Полностью. Только зря потратили время, черт побери.
— Что ж, мы хотя бы попытались.
— Ага, и у нас ничего не вышло.
Судя по всему, запасы оптимизма ограничены не только у меня.
— Наверное, самое время закругляться?
— Похоже на то, — кивает Клемент.
Он забирает у меня отвертку и вместе со своей убирает в кейс, который засовывает в рюкзак. Закидывает его на плечо и говорит:
— Не прихватишь лампу? Да и валим поскорее.
Я послушно плетусь за нашим светильником. Его осмотр выявляет, что аккумулятор разрядился больше чем на половину, так что яркости изрядно поубавилось — что ж, весьма уместная аналогия нашему оптимизму. Затем я медленно направляюсь к лестнице, внимательно глядя под ноги, чтобы снова не навернуться.
У самых ступенек оборачиваюсь с целью убедиться, что Клемент у меня за спиной — на случай, если решу закончить этот восхитительный денек кувырком с лестницы. Страховать меня, однако, некому. Клемент стоит метрах в трех в стороне, созерцая пол.
— Клемент?
— Секундочку.
Любопытство берет верх над раздражением, и я бреду назад.
— Что еще?
— Будь добра, посвети на это. — Он указывает ботинком на металлическую решетку, о которую я и споткнулась.
— Зачем?
— Тебе сложно, что ли?
Ставлю лампу на бетон в четверти метра от треклятой железяки. Клемент снимает с плеча рюкзак и достает кейс с инструментами.
— Вы что затеяли?
— Всего лишь хочу убедиться, что мы ничего не упустили.
— В смысле?
— Насколько я понимаю, здесь напрочь отсутствуют места, где Гарри мог бы надежно спрятать слиток золота.
— Это нам уже известно.
— За исключением вот этой решетки, — добавляет Клемент.
— Вы с ума сошли? Одному богу известно, сколько крыс под ней бегает.
— Очень может быть, только, пупсик, я шагу отсюда не ступлю, пока не проверю. Просто для собственного успокоения.
Он приставляет отвертку к краю решетки и ударяет по ее ручке молотком. Ему удается загнать острие инструмента в щель лишь после нескольких ударов, зато железка вылезает из бетона на целый сантиметр.
— Может, встанешь на ступеньки, на случай появления компании наших пушистых друзей?
Идея неплохая, вот только мое любопытство уже распалено.
— Да ладно, постою. Вылезут, так убегу.
Клемент поднимается на ноги, поддевает решетку носком ботинка и пинком отшвыривает ее в сторону. В полу чернеет квадратный провал.
Я с ужасом ожидаю эдакого парафраза легенды о Гамельнском крысолове, в котором мы с Клементом улепетываем на лестницу от сотен хвостатых тварей. Признаков какой бы то ни было жизни, однако, не наблюдается.
— И что дальше? — интересуюсь я.
Клемент поднимает лампу и направляет ее в дыру. Как ни тянет меня взглянуть, все же предпочитаю услышать подтверждение, что никаких крыс там нет.
Он приседает на корточки, упирая светильник в бедро.
— Пупсик, там что-то лежит.
— Вот как?
Неужто я нашла потерянный выигрышный лотерейный билет? Подкрадываюсь к провалу и заглядываю внутрь.
— Что это?
— Пока непонятно. Есть только один способ узнать.
Клемент медленно опускает в дыру руку, по самый локоть. И спустя пару мучительных секунд извлекает пластиковый контейнер. Обычная коробочка из прозрачного белого пластика, разве что изрядно перепачканная.
Находка в восторг меня не приводит, и я немедленно делаю заключение:
— Ставлю пять фунтов, что это забытый завтрак какого-нибудь работяги.
Клемент с улыбкой смотрит на меня.
— Принимаю пари. Держи.
Он протягивает мне контейнер, и в первый миг я даже отшатываюсь, не испытывая никакого желания мараться о грязный пластик. А впрочем, все равно руки у меня в пыли да крысиной моче, чего уж неженку из себя строить. И я берусь за коробку правой рукой.
— Обеими руками! — предупреждает Клемент.
— Да не такая уж я и хилячка.
С негодованием хватаю контейнер, и мое запястье немедленно прогибается под его тяжестью. К счастью, Клемент предусмотрительно не отпускает коробку, и ее падения удается избежать.
— Черт! Да что здесь такое? Весит целую тонну!
— Не тонну. Я бы сказал, эдак под пять кило.
Он ставит контейнер на пол и снимает крышку. Содержимое коробочки, как нам открывается, завернуто в газету.
Клемент осторожно вытаскивает сверток и кладет на бетон. Затем так же медленно начинает разворачивать бумагу.
— Охренеть! — бормочет он.
На пожелтевшей газете нашим глазам предстает содержимое тайника.
И уж будьте уверены, это не кусок сыра и не сэндвич с маринованными огурчиками.
Я так и падаю на колени, совершенно не заботясь о чистоте джинсов. Впрочем, они все равно уже безнадежно уделаны.
Как ни вглядываюсь в найденный предмет, все равно глазам своим не верю.
— Это ведь…
Мы смотрим друг на друга, затем снова на находку. Это слиток золота. Настоящего, взаправдашнего золота! Клемент прыскает, и в следующее мгновение заходится громогласным хохотом. Его смех заразителен, и я немедленно присоединяюсь к оргиастическому веселью.
Облегчение, радость, потрясение — сущий взрыв эмоций распаляет нашу истерику.
У меня начинают болеть мышцы живота, а из-за слез уже ничего не вижу. Эхо многократно разносит наш хохот по всему залу.
Проходит несколько минут, прежде чем мы успокаиваемся.
— Черт, у нас все получилось, пупсик.
Я молчу, не в состоянии озвучить ни одну из мыслей, что выделывают кульбиты у меня в голове. За какие-то десять минут меня вышвырнуло из глубин отчаяния на самый пик восторга, и потому мне толком и не осознать происходящее.
Я ошалело смотрю то на Клемента, то на золотой слиток на бетонном полу. Нелепо до невозможности. Невозможно до нелепости.
Поскольку слов для выражения своих чувств мне решительно не подобрать, я прибегаю к наилучшей альтернативе — обнимаю Клемента.
— Спасибо, — шепчу я. — Я… Я…
— Только не говори, что любишь меня, пупсик, — смеется он. — Это только испортит вечер.
Я отстраняюсь и игриво шлепаю его по руке.
— Вовсе нет! Я хотела сказать…
— О, ты проставляешься?
— Да помолчите же вы, ради бога! Я хотела сказать, что неимоверно признательна вам за все, что вы сделали для меня.
— Всегда к твоим услугам, пупсик, но работа еще не закончена. А в данный момент нужно в темпе уносить отсюда ноги.
— Почему?
— Из-за шума, что мы наделали за последние пять минут.
Мое воображение немедленно рисует врывающийся в дверь наряд полиции. Нас заковывают в наручники, а золото изымают. Ужас!
— Да, уходим.
— И немедля.
Клемент убирает инструменты в рюкзак, затем снова заворачивает слиток в газету и прячет его в контейнер, который отправляется следом за кейсом.
Я подхватываю лампу, и Клемент закидывает рюкзак на плечо. Даже с добавившейся тяжестью усилий для этого ему по-прежнему не требуется.
— Иди вперед, пупсик. И постарайся не навернуться напоследок.
Держу лампу как можно ниже, чтобы не пропустить неожиданных помех на полу, и мы благополучно достигаем ступенек. Весьма кстати грохочет очередной поезд, заглушая скрежет лестницы и скрип открываемой двери наверху.
В подземном переходе Клемент предлагает отказаться от лампы, и она тоже перекочевывает в рюкзак.
Путь до выхода я подсвечиваю фонариком на смартфоне.
Наконец, последнее испытание — лестница на улицу, или, точнее, калитка на верхней площадке. Разумеется, последнее, чего нам хочется, это нарваться на полицейский патруль, когда будем перелезать через нее. Мы очень рискуем, однако по-другому никак.
Клемент поднимается первым, приседает на корточки на опасном участке и быстро осматривает местность из-за кирпичного ограждения.
— Так, машины едут. Двинули! — бросает он.
В мгновение ока Клемент перекидывает через калитку правую ногу, а в следующее оказывается по ту сторону и сам. Я остаюсь одна на верхних ступеньках, сжимая в руке уже ненужный фонарик.
Настал мой черед для рывка, вот только я отнюдь не ниндзя. Перебираю своими коротенькими ножками по последним ступенькам и карабкаюсь через калитку, стараясь придать своим акробатическим потугам непринужденный вид.
Клемент уже стоит на тротуаре с сигаретой в руке. Спешу к нему, нервно оглядываясь по сторонам.
— Черт, пупсик, ты как будто борьбой в грязи занималась.
— Что?
— Твоя одежда.
Я оглядываю себя. Под яркими уличными фонарями его замечание нельзя даже назвать преувеличением. Я женщина лишь на девяносто процентов, остальные десять — пыль.
— Боже, хоть обратно прячься.
Клемент смеется и качает головой.
— Хотел предложить пивка по-быстрому опрокинуть, чтобы отметить, но, похоже, лучше не стоит.
Как бы меня ни привлекала эта идея, душ и смена одежды на данный момент представляют для меня приоритет куда больший, нежели бокал вина.
— Да уж, определенно не стоит.
Мы спешим на парковку, где я удовлетворяю аппетит паркомата, пока Клемент убирает рюкзак в багажник. Наконец, усаживаемся в машину, и я отыскиваю в бардачке упаковку влажных салфеток. Очистить руки мне более-менее удается, но вот одежде потребуется двойной цикл стирки.
Впрочем, ее состояние меня совершенно не волнует.
Поворачиваюсь к Клементу, сияющему словно мальчишка рождественским утром.
— Скажите же мне, что это не сон.
— Тебя ущипнуть, что ли?
— Даже это не сотрет с меня улыбку.
— А вот в этом я сомневаюсь, — ухмыляется Клемент.
Когда же эйфория несколько отпускает, я поднимаю насущный вопрос:
— Как думаете, столько наш слиток весит?
— По грубой прикидке, унций сто пятьдесят.
Что ж, золота значительно меньше, нежели я изначально надеялась, но даже так слиток тянет почти на сотню тысяч фунтов. После выплаты Стерлингу у меня останется восемьдесят тысяч — вполне достаточно для огромных перемен в жизни.
— Вести-то сможешь? — интересуется Клемент.
— Уже гораздо спокойнее, справлюсь.
Я задаю на навигаторе курс домой и выезжаю задним ходом с парковочного места.
Пять минут спустя мы плетемся по Тауэрскому мосту, тщательно придерживаясь установленной скорости в тридцать километров в час.
— А она ничего, правда?
— Она?
— Наша столица ночью.
Я на мгновение отрываю взгляд от дороги и смотрю на Темзу за боковым окошком. Даже с учетом лютой ненависти к вождению в Лондоне, не могу не восхититься открыточным пейзажем разноцветных огоньков, убегающих вдаль и отражающихся в мерцающих черных водах.
— Согласна, зрелище завораживающее.
— Да уж, жаль, что не увижу его снова, — буднично констатирует Клемент.
— Не понимаю, почему не увидите?
— Мы почти закончили, пупсик. Осталось только конвертировать золотишко в наличность, потом ты расплатишься с тем козлом, и дельце сделано. Не знаю, где окажусь после этого, но точно не в Лондоне.
— Ну вот опять, — вздыхаю я.
— Просто к сведению, пупсик.
Несколько километров мы едем молча, и все же в данном случае я не собираюсь оставлять тему.
— Только не поймите меня превратно, Клемент, но вам не приходило в голову, что у вас может быть какое-то психическое заболевание?
— Так ты считаешь меня шизиком, — фыркает он. — Хотя вполне логично.
— Я так не говорила, и психическая болезнь — это не смешно.
— Да не шизик я.
— Ох, не употребляйте это гадкое слово.
— Лады, с башкой у меня все в ажуре.
— Психическая болезнь вещь такая, что можно и не знать, что страдаешь от нее.
— Да к чему ты клонишь-то?
— Вы не думали обратиться к кому-нибудь?
— В смысле? К мозгоправу, что ли?
— Нет, к психиатру.
— Ну так и я о том же. Не, не думал.
— Почему?
Он отворачивается к окошку, явно давая понять, что тема ему наскучила.
— Клемент?
— Оставь, пупсик. Никакой мозгоправ мне не поможет.
— Я говорю об этом только потому, что меня беспокоит ваше будущее.
— Ты серьезно? — хмыкает Клемент.
— Совершенно.
На этом разговор и завершается. Вроде как.
В Брикстоне поток машин снова разбухает. Конечно же, не столь бурно, как раньше, однако скорость наша заметно снижается. В ожидании зеленого на одном из перекрестков я предпринимаю последнюю попытку продолжить разговор.
— Я понимаю, что вам не хочется говорить на эту тему, но можете мне кое-что пообещать?
— По части обещаний — это не ко мне.
— Хорошо, хотя бы можете взять кое-что на заметку?
— И что же?
— У меня есть знакомая, которая работает психотерапевтом в благотворительной клинике. Не хотите с ней поговорить? Никаких условий, никаких формальностей, просто поговорить.
— Ну и что мне это даст?
— Не знаю, но уж точно вреда от этого не будет, как считаете?
— Ты так говоришь, как будто это я принимаю решения.
— А кто же еще?
Клемент поворачивается ко мне.
— Как бы это ни шокировало, пупсик, но никто не властен над своей судьбой. Ни ты, ни уж точно я.
— Не понимаю.
— Добро пожаловать в клуб.
В конце концов меня охватывает досада. Да с чего мне вообще беспокоиться? Клемент дело свое почти сделал. Какое мне дело до его судьбы, когда я вот-вот заполучу денежки?
Возможно, досада моя отчасти объясняется тем, что мне действительно не наплевать на него. Кое-что, впрочем, сомнений не вызывает: Клемент не из тех людей, кого можно улестить на что-либо, ему противное. И если придется убеждать его, что медицинская помощь ему действительно необходима, это, очевидно, затянется надолго.
— Может, тогда подождем, что будет дальше? — смиренно предлагаю я.
— Только это нам и остается.
Клемент явно непоколебим в своих убеждениях, и я оставляю его в покое.
Проезжаем Кройдон и вскоре уже мчим по М25.
— Есть хочу, — внезапно объявляет Клемент.
С самого выезда из дома мой желудок крутило, что барабан стиральной машины, но после его слов я вдруг осознаю, что тоже ужасно голодна.
— Остановимся на следующей заправке и перекусим.
Съезд появляется только через двадцать километров, и за это время у меня разыгрывается зверский аппетит.
Хм, наверное, самое близкое к беременности ощущение, что мне когда-либо доведется испытать.
Когда мы наконец-то заезжаем на стоянку, я едва ли не захлебываюсь слюной, предвкушая пиршество яйцами по-шотландски и корзиночками с джемом.
— Клемент, вы не против пойти один?
— Это еще почему?
— Во-первых, вид у меня как у сорвавшегося спелеолога, а во-вторых, мне не хочется оставлять золото в машине.
— А, понял, схожу один, конечно же.
Я вручаю ему двадцатку и делаю заказ.
— И, Клемент, постарайтесь ни во что не влипнуть.
— Кто, я? Да ни в жизнь!
Он лучезарно улыбается и выбирается из машины. Я наблюдаю, как он идет по площадке и исчезает за дверьми заправки.
Впервые с момента нашего выезда из дома — почти пять часов назад! — я наконец-то могу немного расслабиться. Закрываю глаза и откидываюсь на спинку кресла. Здесь так тихо, не считая отдаленного гула транспорта с магистрали…
Разумеется, мысленно я уже начинаю тратить предстоящий куш.
Пожалуй, в первую очередь, как только расплачусь со Стерлингом, устрою себе отпуск. Как-никак, у меня много лет не было пристойного отпуска, что не могло не сказаться на моей стрессоустойчивости. Заплатить кому-нибудь за неделю работы в магазине проблемы уже не составит, так что единственное, над чем предстоит поломать голову, это место отдыха. В принципе, вполне неплохо можно расслабиться в коттедже на каком-нибудь английском курорте.
А можно и в домике на швейцарском озере.
На самом деле, совершенно без разницы куда ехать — главное, чтоб там было спокойно и не слишком жарко.
Я всего лишь хочу оставить эту неприятную историю в прошлом и жить себе дальше. И если кто и заслуживает некоторого ублажения и ежедневного обслуживания молоденьким мускулистым массажистом, так это я.
Последнюю мысль я даже смакую. И, пожалуй, чересчур долго.
Мое витание в облаках прерывается звуком открываемой двери. Фантазия об Антонио, массажисте с натруженными руками, лопается, словно мыльный пузырь.
— Ты спишь, что ли, пупсик?
Клемент с бумажным пакетом в руке забирается в машину.
— Нет, просто… просто мечтала об отпуске.
Устроившись на сиденье, Клемент роется в пакете и достает упаковку с парой яиц по-шотландски.
— Ужин подан, — провозглашает он и бросает кушанье мне на колени.
— Спасибо.
Его рука снова ныряет в пакет и извлекает оттуда огромную сосиску в тесте. А потом еще одну. И еще.
— А мы неравнодушны к сосискам в тесте, как я посмотрю!
Мой единственный порок. Ну, кроме алкоголя, женщин легкого поведения, сигарет и…
— Ладно-ладно, я поняла.
Мы оба умолкаем и набрасываемся на нездоровую еду. Голод быстро сменяется сытостью.
По окончании трапезы снова отправляемся в путь. Остается последний рывок.
Пока «фиат» катит по магистрали, мои мысли обращаются к проблеме конвертирования нашего золота в звонкую монету. До этого я всерьез о ней и не задумывалась — как из опасения искушать судьбу, так и из неверия, что мы вообще отыщем слиток.
— Клемент, я тут подумала, а как нам продать золото?
— Ты о чем?
— Да о месте, где можно продать целый слиток золота, скажем так, сомнительного происхождения.
— В мое-то время нам только и нужно было бы, что предложить слиток местному барыге, а уж он нашел бы покупателя.
— Барыга? Это вроде посредника?
— Более-менее. Если нужно сбыть нелегальное барахло, его несут барыге со всеми необходимыми связями.
— Как мне представляется, в нашем случае это не вариант?
— Не-а.
— А что же тогда делать?
— Даже не знаю. Люди, с которыми я раньше работал, наверняка давно уж померли. Я думал, у тебя самой есть какие-то идеи.
— Вы вправду считали, что мне известны места, где можно продать украденный слиток? Клемент, я заведую книжным магазином, а не преступным синдикатом.
— Тогда «план Б».
— Что за «план Б»?
— Ломбарды, надеюсь, еще существуют?
— Разумеется.
— Значит, с них и начнем. На десять ломбардов обязательно да найдется один, в котором не откажутся взять краденое. При условии, что деньги верные.
— И как же нам вычислить этот один из десяти ломбардов?
— Сочиним байку, как к нам попал слиток, и поспрашиваем.
— Что, так просто?
— Деньги решают все, пупсик. И с перспективой приличной прибыли интерес точно появится.
— А байку-то зачем сочинять?
— Да потому что правду говорить нельзя. Это же очевидно, пупсик. Слишком много вопросов возникнет.
Вообще-то, задавать следующий вопрос не стоит, поскольку ответ мне прекрасно известен, но я все равно его задаю:
— И какую байку будем рассказывать?
Клемент со стоном закатывает глаза.
— Господи, пупсик, ну сочини что-нибудь сама!
— Хм, мне нужно подумать.
У меня рождается несколько сценариев, один нелепее другого.
— Только шибко не мудри, пупсик, — советует Клемент, заметив мой растерянный вид. — Просто возьми реальную ситуацию и переиначь ее.
— Что вы имеете в виду?
— Если собираешься кому-нибудь втирать очки, держись как можно ближе к правде.
— И что это даст? — огрызаюсь я.
— Смотри, тебе только и нужно, что взять правду — ты нашла слиток на станции подземки — и изменить место на другое, тебе известное.
— Ладно. Допустим, мой дом?
— Прекрасно. И где в твоем доме могли спрятать слиток? Там, куда ты никогда не заглядываешь?
И внезапно меня озаряет:
— Под половицами!
— Вот видишь! И совсем не трудно, правда? Итак, ты нашла золото в своем доме под половицами. Если хочешь добавить убедительности своей байке, задайся вопросом, какого черта тебе понадобилось совать нос под половицы. Например, у тебя потекла труба или что-нибудь в таком духе. Ты всего лишь приподняла доску — а там лежит себе слиточек и смотрит на тебя.
Озарение теперь сверкает столь ярко, что я едва ли не ощущаю, как мой мозг шкворчит вдохновением.
— Просто гениально, Клемент! — воркую я.
— Во-во. Думаю, именно так всякие там романы и сочиняются. Книг я прочел не так уж много, но все они были лишь чьей-то переиначенной правдой.
— И какие же книги вы прочли?
— Да говорю, немного. «Скотный двор» читал, когда она только вышла.
— В 1945-м? — фыркаю я.
— Ага, — небрежно подтверждает Клемент. — Ее сюжет ведь основан на революции в России, да?
— Совершенно верно. Хм, впечатлена, Клемент.
— Да брось. В общем, суть в том, что Оруэлл просто взял правду и состряпал из нее сказку — политический переворот, только вместо чокнутых русских животные на ферме.
— А какие еще книги вы читали?
— Хорошо помню только «Казино “Рояль”».
— Ян Флеминг. Это его первый роман о Джеймсе Бонде.
— Точно. А ты знала, что Флеминг служил в военно-морской разведке?
— Конечно.
— Это еще один пример. Он придумал такого вот лощеного шпиона-повесу и отправил его в те же приключения, которые, возможно, пережил и сам. Разумеется, как следует сдобрил романтикой, но основная суть истории основана на правде Флеминга.
Клемент опускает спинку кресла и, подавив зевок, продолжает:
— Вот и получается, пупсик, что при вранье имеет смысл держаться правды. И выдумывать меньше, и звучит гораздо убедительнее.
— Да, я поняла.
Донеся до меня сию мудрость, Клемент отдается объятьям Морфея.
Пока он дрыхнет, мой ум деловито гудит за приложением освоенного метода к сюжету восемнадцатого романа. Один за другим я разгребаю завалы. Сама по себе история по-прежнему не ахти, но, по крайней мере, мне ясно, куда двигаться. А на самом выезде с магистрали на меня нисходит своего рода откровение: восемнадцатый роман пока может полежать на полке, потому что у меня появляется замечательная идея для девятнадцатого.
И когда моя эпопея завершится, я начну писать его и во что бы то ни стало закончу.
