16
До вокзала всего полтора километра, и я решаю бросить машину у магазина. Надеюсь, прогулка по осеннему солнышку прояснит мысли и оживит энтузиазм.
Возможно, мои надежды и осуществились бы, не сопровождай меня любопытный небритый йети.
Молясь про себя, чтобы не повстречался кто-нибудь из знакомых, я стараюсь идти побыстрее. Клемент не отстает и изводит меня вопросами.
— Что такое «Сантандер»?
— Банк. Кажется, бывший «Эбби Нэшнл».
— «Энн Саммерс»?
— Торгуют женским бельем и… хм, секс-игрушками.
Когда мы добираемся до привокзальной площади, в собственной адекватности я сомневаюсь ровно настолько же, насколько и в клементовской.
Веду своего спутника к билетным автоматам недалеко от центрального входа.
— Клемент, у вас деньги есть?
— Не-а.
— Выходит, финансирование нашей экспедиции целиком лежит на мне?
— Вообще-то я обычно беру плату за свои услуги. Я ведь ни шиша с этого не получу, так что можешь хотя бы оплатить расходы.
— Стало быть, телка может за все платить, несмотря на ваш сексизм.
— Что-то я не врубаюсь, о чем ты толкуешь, пупсик.
— Сексизм… А, ладно, — вздыхаю я.
Спорить бесполезно, и, потом, в чем-то он прав.
Встаю перед автоматом и начинаю тыкать в экран, чтобы купить два билета в Лондон. Клемент стоит за спиной и внимательно наблюдает за моими манипуляциями.
— И что эта хреновина делает? — интересуется он, когда я сую кредитку в щель.
— Это билетный автомат, такие установлены на большинстве станций. Наверное, обходятся дешевле персонала.
— Так «Бритиш рейл» избавился от всех этих черномазых?
— «Бритиш рейл» больше не существует, а что…
«Ой!».
Я стремительно оборачиваюсь и оглядываю площадь, надеясь, что никто не услышал. Людей, к счастью, мало, да и те далеко.
— Клемент, ради бога, это слово произносить нельзя, — шиплю я.
— Какое еще слово?
— На «ч».
— Черномазые, что ли?
— Клемент! — я снова нервно оглядываюсь. — Прекратите!
— Почему?
— Потому что оно крайне оскорбительное. Это ужасное слово.
Вопреки моим ожиданиям, он не возмущен, а озадачен.
— И когда это произошло?
— Что произошло?
— Когда это слово стало оскорбительным? У меня была уйма цветных корешей, и им вроде было пофиг.
— Это еще одно слово! «Цветной» тоже нельзя употреблять.
— Ты прикалываешься, что ли?
— И не думаю! У этих слов крайне негативный оттенок, и они считаются расистскими.
Клемент качает головой и что-то бормочет себе под нос.
Молясь, чтобы впредь он держал расистские комментарии при себе, выхватываю из лотка билеты и направляюсь к центральному входу. Клемент плетется следом.
Внутри мы под аккомпанемент поскрипывания обуви по начищенному полу пересекаем вестибюль и подходим к платформе.
— Вот, это ваш, — вручаю я спутнику билет.
Сую свой в турникет, и створки раздвигаются, выпуская меня на платформу Шагов через десять оборачиваюсь, ожидая увидеть Клемента за спиной. Но нет, этот несносный тип все еще топчется перед турникетом.
— Ну что там такое? — кричу я.
Он переводит недоуменный взгляд с турникета на билет.
— И что мне с этим делать?
Ничего не попишешь, приходится возвращаться. Указываю на щель в автомате и наставляю:
— Суньте билет сюда, а когда он вылезет сверху, заберите. Створки откроются автоматически.
Клемент послушно выполняет первую часть моих инструкций, и автомат выхватывает у него билет.
— Охренеть! — взвизгивает он и отдергивает руку, словно ошпарившись.
— Билет! Хватайте билет! — воплю я.
Он хватает билет и протискивается в проход, когда створки уже закрываются. С замысловатыми телодвижениями и цветистыми эпитетами он, наконец, проходит на платформу.
Стайка подростков пихает друг друга локтями и хихикает над его эскападами. Честно говоря, и правда смешно.
Несмотря на перенесенное унижение, Клемент не пострадал.
— Никогда не думал, что скажу это, но мне больше нравился «Бритиш рейл», — ворчит он.
Не знаю, смеяться мне или броситься на рельсы.
Во избежание очередного прилюдного позора увожу золотоискателя в самый конец платформы, подальше от остальных пассажиров.
— Повезло с расписанием. Наш поезд через три минуты.
Клемент кивает и выуживает из кармана безрукавки сигарету.
— Здесь нельзя курить.
— Кто сказал?
— Такой закон. Курение во всех общественных зданиях запрещено.
— Так мы же снаружи.
— Клемент, не я издаю законы. Курить здесь нельзя.
— Да что, черт побери, произошло в мире? — возмущается он, убирая сигареты.
Поезд мы ждем молча. То ли Клемент дуется, то ли он угрюм по умолчанию, но в любом случае я рада, что поток вопросов иссяк.
Наконец показывается грохочущий поезд и с пронзительным скрежетом останавливается у платформы.
Я направляюсь к пустому последнему вагону. Когда двери с шипением открываются, Клемент возникает рядом.
— Класс! — восхищается он.
Проигнорировав его замечание, захожу внутрь и занимаю место возле окошка. Клемент плюхается напротив и вытягивает ножищи в проход.
— Думаю, вагона для курящих здесь тоже нет?
— Правильно думаете.
Я бросаю взгляд на часы. До прибытия на вокзал Ватерлоо пятьдесят минут. Почему меня не оставляет ощущение, что это будут самые длинные пятьдесят минут в моей жизни?
Двери с шипением закрываются, вновь приводя Клемента в восторг.
Затем воцаряется уютная тишина. Через шесть минут, однако, мое блаженство грубейшим образом прерывается.
— Ну и как вы их называете? — вопрошает Клемент.
— Кого их?
— Ну этих… которые не белые.
— Хм, правильный термин, по-моему, «представители цветных рас».
— Не вижу особой разницы.
— Второе слово еще можно использовать, но вот первое — ни в коем случае.
Уставившись в окно, Клемент задумчиво поглаживает усы.
— Я не расист, — заявляет наконец он.
— Я этого и не говорила, Клемент. Но вот те слова расистские.
— Разве? — отзывается он, по-прежнему не отрывая взгляда от окна.
— Да. Вне всякого сомнения.
— Это не тот расизм, что я знавал.
— Что вы имеете в виду?
Клемент наконец-то поворачивается ко мне.
— Был у меня один знакомый черный, Феликс Томблин. Славный парень.
Он ожидает моей реакции на слово «черный» и, поскольку таковой не следует, продолжает:
— Еще в начале шестидесятых он вместе с семьей перебрался в Англию с Ямайки. Многие из той части света искали у нас работу — да и жизнь получше, коли на то пошло. У Феликса были родители и младшая сестра, Лорна. Жили они в паршивом таунхаусе, через несколько улиц от моей любимой пивнушки — там-то я с ним и познакомился. В те времена район наш был той еще дырой. Черт его знает, чего им приспичило там поселиться, хотя они и казались вполне довольными. Симпатичные люди.
Опасаясь, что Клемент собирается попотчевать меня очередной байкой с болторезом, я пытаюсь изобразить отсутствие интереса. Он даже не замечает.
— Вот только местные совсем не обрадовались, что Феликс с семьей поселились в белом районе. Их оплевывали на улице, совали собачье дерьмо в почтовый ящик, и они со счету сбились, сколько раз бедная Лорна приходила из школы в синяках и ссадинах. И в конце концов Феликс начал заниматься боксом, чтобы защитить свою семью. Несколько лет его только и пинали, но в конце концов кое-кому досталось.
Я искренне потрясена.
— Это ужасно.
— Нет. Это расизм. Ненависть к другому человеку только потому, что у него кожа другого цвета. Лично для меня что изводившие Томблинов скоты, что педофилы — одного поля ягоды.
Клемент подтягивает к себе ноги и наклоняется ко мне.
— Видишь, пупсик, я вовсе не расист.
Под его пристальным взглядом поверх голубых очков я медленно киваю.
Если бы мне даже хотелось поспорить, рассказ Клемента производит впечатление. Уж больно яркую картину прошлого он рисует. До такой степени яркую, что прямо веришь. Подобным даром обладают некоторые из лучших писателей, что мне доводилось читать. Даром выводить читателя из реальности и незаметно помещать в воображаемый мир.
— А если тебе требуется подтверждение, за свою жизнь я перепихнулся с немалым количеством черных телок, — добавляет Клемент, и его небрежный сексизм в мгновение ока разрушает мое восхищение.
— Спасибо, верю на слово.
Поезд делает остановку, но наше уединение, слава богу, никто не нарушает.
По-видимому, вдохновленный ускоряющимся стуком колес, Клемент возобновляет пытку вопросами.
— Пупсик, а сколько тебе лет?
— А что?
— Да просто, для поддержания разговора.
— Тридцать шесть.
— Замужем не была? И детей нет?
— Нет и нет.
Развивать тему мне совершенно не хочется, и я перехожу в контратаку.
— А вам?
— Примерно?
— Как правило, люди знают точно. А чтобы не забыть, существует такая вещь, как день рождения.
— Даты своего рождения я не знаю. Месяц могу назвать, год тоже. Но вот число — нет.
— Как же это вы не знаете собственного дня рождения?
— Потому что моя мамаша подкинула меня к дверям Королевской общедоступной больницы в Холлоуэе через какое-то время после моего рождения. А вот через какое — часы, дни или недели, — неизвестно.
Я только сочувственно улыбаюсь в ответ.
— В общем, родился я в ноябре 1935-го, — продолжает Клемент. — А уж с арифметикой ты сама разберись.
— Что ж, для мужчины на девятом десятке вы в прекрасной форме.
— Ага, — фыркает он. — Но не в такой уж и хорошей для мужчины в начале пятого.
«Бет, оставь эту тему!»
Мы оба умолкаем и смотрим в окно.
Ближе к Лондону открытые поля и леса сменяются жилыми массивами и промышленными сооружениями. Вдали уже маячат бетонные многоэтажки, уродливые сестры современных зданий со стеклянными фасадами, заполняющих тот же горизонт. Открываются все новые виды, угнетающие и притягательные одновременно.
Я снова поворачиваюсь к своему спутнику.
— Вам не кажется, что сейчас самое время рассказать о вашем плане поподробнее?
— Возможно, — задумчиво отзывается он, и не думая отрываться от пейзажей за окошком.
— Клемент?
Он выходит из своего отрешенного состояния, молча поднимается и идет по вагону, по очереди оглядывая все сиденья слева и справа. Дойдя до конца вагона, возвращается и садится на место.
— А это еще зачем? — озадаченно спрашиваю я.
— Просто убедился, что нас не подслушивают. Не хочу, чтобы кто-нибудь нас опередил.
— Давайте, выкладывайте.
— Конечно. С чего же начать?
Он барабанит пальцами по стеклу, уставившись себе под ноги.
— Клемент!
— Хорошо-хорошо.
Несмотря на пустой вагон, он подается вперед и начинает рассказывать вполголоса:
— Как-то вечером, еще в 1975-м, закончил я одну работенку ну и решил по этому случаю пропустить кружечку. А было это в Камдене — районе Гарри Коула, хотя я вовсе не думал об этом, когда заходил в ту пивную. В общем, сижу я перед стойкой, размышляю о своих делах, и тут является какой-то старикан и заказывает выпивку. Как водится, мы разговорились, ну и, слово за слово, всплыло имя Гарри. Как оказалось, он был завсегдатаем этого самого паба — ну, до того, как склеил ласты.
— А с чего это первому попавшемуся старику упоминать Гарри?
— Потому что к тому времени он со своим пропавшим золотишком уже стал местным фольклором. Историю знали все, и слиток искала половина Лондона. Какие только сумасшедшие догадки не строили, куда Гарри его заныкал! Постепенно по части поисков остыли, но всякие теории сочиняли еще долго. Через четыре года после смерти Коула его слиток превратился в… как это называется?
— Городской миф?
— Ага, вроде того.
— Как я полагаю, у вас имеется собственная догадка?
— Именно, и весьма обоснованная, как мне кажется.
— Рассказывайте же.
— Так вот, тот старик в пабе в свое время имел обыкновение дуться с Гарри в домино. Не то чтобы они были прямо уж не разлей вода, но все же знал он Коула достаточно близко, чтобы его пригласили на похороны. Старикан все нудел про них, я же слушал вполуха и ждал, когда он наконец отвяжется. И уже собирался допить свое пиво да свалить, но тут он вдруг затягивает, как, мол, чудесно звучали церковные колокола.
— Церковные колокола? Это на похоронах-то?
— Вот-вот, и причем не один колокол, а полный комплект, прямо как на свадьбе.
— Странно.
— Вот и я так подумал. И сказал про это старику, и предположил, может, Гарри увлекался звонарством.
— Кампанологией.
— Как?
— Это наука про колокола и колокольный звон.
— Хм, ну да. В общем, старикан рассказал, что в колокола звонил знакомый звонарь Гарри — в знак уважения, видимо. Тогда-то меня и осенило. Если Коул был постоянным звонарем в церкви, то, ясное дело, мог попасть на колокольню. А чтобы спрятать что-то небольшое, вроде золотого слитка, лучше места и не придумать. Колокольня не какой-то там проходной двор, да и полиция не станет рейд в церкви устраивать. Как считаешь, пупсик?
Рассказ Клемента звучит столь правдоподобно, что я волей-неволей задумываюсь.
— Но ведь кто-то еще мог догадаться?
— Послушай, мы тут обсуждаем коуловское золотишко. Если бы его кто и нашел, он ни за что не сохранил бы это в секрете. Потому что загнать этот слиток можно только скупщику краденого, а не родился еще такой скупщик, который способен держать язык за зубами. По району обязательно поползли бы слухи, и через пару дней об этом трепались бы на каждом углу. Уж поверь, это была бы настоящая сенсация.
— Допустим. Получается, нам только и нужно, что пойти в эту церковь и как-то пробраться на колокольню?
— Э-э, есть небольшая загвоздка. Я понятия не имею, в какой церкви он был звонарем.
— А у старика спросить вы не сообразили?
— Штука в том, что я смекнул насчет колокольни уже после пивной. Я планировал вернуться туда на следующий день и как следует расспросить старикана.
— И почему же не расспросили?
— По той простой причине, что на следующий день я был мертв, — совершенно прозаично отвечает Клемент. — Той ночью меня в переулке и шандарахнули.
Ну вот, все правдоподобие коту под хвост.
— Все-таки мне хотелось бы, чтоб вы прекратили говорить это.
— Что «это»?
— Что вы мертвый. Неужели вы не понимаете, как нелепо это звучит?
— И это говорит женщина, которая пишет невообразимую ахинею.
— Что?!
— Да вот когда я ночью смотрел телик, нашел твой блокнотик — валялся возле дивана. Как же там было написано на обложке?.. «Замыслы и сюжеты для романов» — так вроде?
— Вы не имели права читать мои записи! — взрываюсь я.
— Ах, какие мы обидчивые. По правде говоря, пупсик, твой бред в блокноте звучит куда нелепее любого моего рассказа.
Меня заливает краска смущения и гнева. Но поскольку доля смущения существенно больше, я смиренно проглатываю гнев и возвращаюсь к начальной теме разговора.
— Может, все-таки вернемся к плану?
Как ни досадно признать, но спор этот я вчистую проиграла. Клемент, судя по улыбочке, упивается победой.
— Как скажешь, пупсик.
— Вот только в Лондоне церквей, наверное, сотни. С какой же тогда начнем?
— Доедем на подземке до Камдена, найдем первую церковь, да так по одной все и переберем.
— А может, воспользуемся интернетом?
— Ты упоминаешь его уже во второй раз, а я все так же не понимаю, что это за хреновина такая.
Молча копаюсь в сумочке и достаю смартфон. Быстрый поиск по картам демонстрирует масштаб стоящей перед нами задачи. Я показываю экран Клементу.
— В Камдене с десяток церквей.
Клемент, похоже, больше впечатлен самим телефоном, нежели моим открытием.
— У тебя на этой штуке и карта есть?
— Да.
— А еще фотоаппарат и телефон?
— Да.
— А что еще?
— Да много чего. По смартфону можно смотреть фильмы, слушать музыку, читать книги.
Клемент откидывается на спинку сиденья.
— Дурдом какой-то, пупсик. У него даже проводов нет.
Да это же повторение разговора с мамой, что у меня был с ней несколько месяцев назад! Она пыталась вспомнить название группы, исполнявшей песню «Шоссе Вентура». Я открыла «Спотифай» на смартфоне, нашла трек и включила — на все про все мне потребовалось меньше полминуты. Мамочке все это показалось каким-то колдовством.
— Знаете что, Клемент, если мы найдем слиток, я куплю вам смартфон.
— А если не найдем, никакая волшебная хреновина нам обоим уже не поможет.
— Совершенно верно. Значит, будем проверять церкви по одной?
— Придется, если только эта твоя штука не скажет, у какой церкви есть колокольня, а у какой нет.
— Вообще-то это ей тоже по силам.
Клемент качает головой, словно бы предполагал лишь в шутку. Я открываю под картой список с уменьшенными фотографиями каждого сооружения.
— Ага, вычеркиваем почти половину, поскольку это нетрадиционные церкви.
— Подумаешь, каких-то пять-шесть колоколен, — ворчит Клемент.
— Лично меня беспокоит вовсе не количество, а как мы попадем на каждую из них.
— Выбора у нас нет, пупсик. Будем плести какую-нибудь фигню.
— То есть врать священникам?
— Ага, и положимся на волю Божью.
Крайне сомнительно, что Господь благоволит подобным методам, но раз уж уточнить у него я не могу, остается положиться на Клемента. Это заключение порождает смутную тревогу: весьма и весьма вероятно, что обман духовных чинов окажется не самым худшим нашим проступком на сегодня.
«Простите, отче. Кажется, я собираюсь согрешить».
Поезд с лязгом останавливается под обширной крышей вокзала Ватерлоо.
Клемент уже на ногах, стоит в нетерпении перед дверьми вагона, и я присоединяюсь к нему. Наконец, двери с шипением раздвигаются, и он шагает на платформу, принюхивается и оборачивается ко мне:
— Чуешь, пупсик?
По мне, так воздух грязноват, но без какого-то выраженного запаха.
— А что я должна почуять?
— Запах Лондона! — торжественно возвещает он. — Величайшего города во всем мире!
Сама я отнюдь не поклонница величайшего города, однако решаю оставить свое мнение при себе. Я бывала в столице бессчетное количество раз, и чувства она у меня вызывает неизменно смешанные. Непостижимым образом Лондон одновременно и ошеломляюще огромный, и жутко клаустрофобический. Кому-то по душе его постоянная суматоха, но вот я толп не люблю, так же как и несмолкающий шум.
Несмотря на подобное двойственное отношение к нашей многолюдной столице, я наведываюсь сюда довольно часто, поскольку здесь находятся самые лучшие книжные магазины на планете. Посреди шума, грязи и безликих толп затеряны оазисы спокойствия — старомодные магазинчики, попрятавшиеся по закоулкам и ждущие лишь тех, кто по-настоящему хочет их отыскать. Для книголюбов вроде меня подобные лавки — сущие анклавы нирваны.
Увы, вряд ли сегодня получится посетить хотя бы один.
Рука Клемента тянется к карману безрукавки, однако под моим хмурым взглядом послушно опускается без добычи.
— Мне нужно покурить, пупсик, да и поесть тоже не помешало бы. На полный желудок легче думается.
Никотиновый голод меня не гложет, однако урчание в животе напоминает о пропущенном завтраке.
— Хорошо, сначала перекусим.
И мы идем по нескончаемой платформе: впереди целеустремленно шагает Клемент, за ним семеню я.
— Вы не могли бы идти чуть помедленнее? — пыхчу я.
Клемент останавливается и оборачивается.
— Прости, пупсик. Хочешь на закорки?
Разумеется, это шутка, однако предложение весьма соблазнительное. Посмеиваясь, он уже медленнее продолжает путь к турникетам.
На этот раз обходится без приключений, и мы оказываемся под сводом огромного зала ожидания.
Вот этот Лондон я ненавижу. Мне даже не прикинуть, сколько народу в этом обширном пространстве, но, на мой вкус, чересчур много. Кто просто околачивается, кто несется по кафельному полу — одни с сумками, другие с чемоданами на колесиках. Некоторые как будто даже и не знают, куда идут. А те, что знают, даже не смотрят, куда идут.
Клемент примыкает к лиге околачивающихся.
Он стоит, подбоченившись, и оглядывает зал слева направо, сверху вниз.
— Черт, тут уже все по-другому, — бормочет он.
По периметру зала выстроились десятки магазинчиков и киосков, и Клемент одну за другой изучает их вывески.
— А что…
— Не надо, Клемент. Не надо.
— Как угодно, — пожимает он плечами. — Где тогда перекусим?
— В «Старбаксе». Мне определенно не помешает кофеин.
Настает мой черед возглавлять марш, и мы пробиваемся через толпу к кофейне. В отличие от прогулки из моего магазина часом ранее, на этот раз наряд Клемента взглядов не притягивает. Только в Лондоне его наряд и может считаться нормальным.
Заходим в «Старбакс» и встаем в небольшую очередь.
— Что будете есть? — спрашиваю я.
— Здесь подают английский завтрак?
— Нет.
— Ну и ладно. Тогда ограничусь парочкой сэндвичей с беконом.
— Клемент, это не какая-то тошниловка. Выберите, пожалуйста, из того, что есть.
Его глаза следуют за моим пальцем, указывающим на меню над прилавком. Несколько секунд он изучает перечень блюд, который, судя по выражению его лица, в восторг его не приводит.
— Что такое песто?
— Выбирайте из того, что знаете.
— Тогда тост с ветчиной и чеддером, — ворчит он.
Очередь продвигается, и полная энтузиазма девушка осведомляется о нашем заказе.
— Один тост с ветчиной и чеддером. Один багет с тунцом. Средний американо и… Клемент, что вы будете пить?
— У них есть тизер?
— Нет.
— Значит, чай.
Клемент занимает позицию у выхода, словно вышибала ночного клуба, и мы молча переминаемся с ноги на ногу, пока не выкрикивают наш заказ. Я хватаю поднос и пригоршню пакетиков с сахаром, и вдвоем мы поднимаемся по лестнице к столикам.
Как в большинстве подобных заведений, перед нами море призрачных лиц, уткнувшихся в разнообразные цифровые устройства.
Водружаю поднос на ближайший свободный столик и сажусь. Клемент плюхается напротив и осматривает публику. Наконец, поворачивается ко мне и делится наблюдением:
— Напоминает фильм, что я как-то смотрел в кинотеатре.
— Простите?
— «Ночь живых мертвецов». Не видела?
— Хм, нет, не думаю.
— Только посмотри на них, — кивает он на парня и девушку лет двадцати с небольшим, устроившихся за столиком у дальней стены. У обоих в руках телефоны, безучастные взгляды устремлены на экраны. Заключить, что они пара, можно лишь на том основании, что они сидят за одним столом.
— Добро пожаловать в наше цифровое общество, Клемент.
— У каждого, значит, одна из таких штук?
— Ага.
Клемент качает головой и снимает крышку со стаканчика. Высыпает в него пять пакетиков сахара и делает глоток.
— Слышишь, пупсик?
Я послушно замираю и прислушиваюсь. Как будто ничего неуместного.
— Что слышу?
— Да в том-то и дело, что ни хрена не слышно — все молчат! Во всех кафе, где я бывал, люди сидели и болтали между собой!
— Верно, теперь люди общаются по-другому.
— Что? Ты хочешь сказать, люди больше не разговаривают?
— Вовсе нет, просто общаются по социальным сетям или сообщениями.
— Хм, чем бы ни были эти штуки, живете вы как чертовы зомби.
Я оглядываю зал кофейни. Пожалуй, Клемент в чем-то прав.
Мы присоединяемся ко всеобщему сосредоточенному молчанию, жуя сэндвичи и потягивая неоправданно дорогие напитки. После замечания Клемента отсутствие разговоров невозможно не замечать. Если бы не тихая музыка на заднем фоне да всепроникающий гул вокзала, тишина была бы гнетущей.
И тут тишину нарушает звук протяжной отрыжки.
— Прошу прощения, — басит Клемент.
Под аккомпанемент недовольного цоканья в нашу сторону поворачивается с десяток голов.
— Боже, так они живые, — все так же громогласно замечает Клемент.
Он встает, и все головы немедленно возвращаются на исходные позиции. Похоже, никто не горит желанием напомнить ему о манерах.
Внезапно у меня возникает ощущение, будто на мне не кожаная куртка, а средневековая «бочка позора».
Хватаю сумочку и мчусь к лестнице, стараясь не поднимать голову, чтобы не встречаться с осуждающими взглядами посетителей.
Ноги так и несут меня, пока я не оказываюсь метрах в тридцати от «Старбакса», под прикрытием билетного автомата. Через несколько секунд на выходе из кофейни материализуется фигура Клемента, который направляется прямиком к моему укрытию.
— Пупсик, ты в порядке? В туалет, что ли, нужно?
— Нет, Клемент, не нужно, — огрызаюсь я. — И ваших ужасных манер, и наглых комментариев тоже! О чем, черт побери, вы только думали?
— Да ни о чем я не думал…
— Вот именно! Кто вас только воспитывал! Вы просто мужлан!
— Да расслабься. Я всего лишь пытался разрядить обстановку. Мне показалось, тамошним посетителям это не помешает.
При любых других обстоятельствах я бы уже умчалась в бешенстве прочь. Однако сейчас приходится мужественно противостоять стихии.
— Прежде чем мы отправимся дальше, дайте слово, что будете вести себя прилично. Вот честно, Клемент, вы прямо как десятилетний ребенок! Может, пора повзрослеть?
По завершении моей тирады он так и стоит, уставившись на меня сверху вниз. Знаю я его все-таки не настолько хорошо, чтобы постичь происходящее за этими голубыми глазами. Быть может, прямо сейчас он размышляет, не является ли ад перспективой более привлекательной, нежели мое общество. А может, обдумывает различные способы моего убийства.
Спустя несколько секунд до меня доходит, что бросать вызов этому верзиле не самое мудрое решение, в особенности с учетом достопамятной жестокой расправы, что он учинил над Черным и Синим.
Наверное, в таких случаях сдержанность и вправду лучшая часть отваги. Я уже готова поступиться самолюбием и принести извинения, но тут на лице Клемента появляется улыбка.
— А ты штучка с характером, а?
— Э-э… Иногда.
— И всегда добиваешься своего?
— Что? Да нет же, я вовсе не добиваюсь своего. Я просто…
— Просто любишь, когда пляшут под твою дудку?
— Нет! Это не так! Я не…
— Как скажешь, пупсик, — снова перебивает он. — Мне нужно покурить.
Разговор закончен.
Клемент направляется к ближайшему выходу. Он удаляется метров на десять, прежде чем я двигаюсь следом.
Лестница выходит к заднему фасаду вокзала. Снаружи сущий хаос, с отрадной добавкой в виде удушающих выхлопных газов от тарахтящих на холостом ходу автобусов и ежесекундно шныряющих мимо такси.
Клемент прислоняется к каменной колонне и закуривает сигарету. Взгляд его устремлен вдаль, хотя зрелище кирпичного виадука ничего выдающегося собой не представляет.
Похоже, самое время извиниться.
— Клемент, э-э… простите меня. Я перегнула палку.
— Да не стоит, пупсик. Такая уж ты есть.
— Хм, да, но я не хотела столь категорично выражаться.
— Забудь. Ты не далека от истины.
— Что вы имеете в виду?
— Хорошим манерам меня и вправду не обучали. Пинали, толкали и по-настоящему избивали. Двенадцать лет в сиротском приюте.
«Отлично уладила проблему, Бет. Со всей чуткостью».
— Простите, Клемент. Я не подумала.
— Обычное дело в современном мире, насколько мне видится. Люди или слишком много говорят, не думая, или слишком много думают молча.
Он бросает окурок на асфальт и отталкивается от колонны.
— Просто чтоб ты знала: я предпочитаю, когда болтают поменьше.
И с этим шагает прочь.
