26 апреля, среда
Теперь всё зависело от них и только от них. Город, да и вся страна, гудели. Заявление Абедалониума обсуждали все причастные к миру искусства люди, любители живописи и те, кто просто заинтересовался громким скандалом. От полиции и СК требовали немедленных ответов, СК и полиция их формулировали, пытаясь объяснить, что слова известного, но одновременно – абсолютно неизвестного художника не являются истиной в последней инстанции, нуждаются в проверке, а на проверку требуется время. Общество слушало СК и полицию, но окончательные ответы хотело получить прямо сейчас. А лучше – ещё вчера. В результате Голубева рвали на части: и начальство, и журналисты; Васильев сказал, что все вопросы к полиции возьмёт на себя, то есть будет отбиваться, а Вербин и Гордеев могут заниматься расследованием.
«Но чтобы без результатов не возвращались!»
Пришлось пообещать не возвращаться.
Радовало во всей этой катавасии одно: расследование перешло из «важных» в разряд «озвереть, насколько важное!». Что ускоряло любые необходимые процедуры до световых скоростей: запросы из группы Гордеева отрабатывались в первую очередь, исследования проводились в первую очередь, а требования выполнялись молниеносно.
– Итак, если Полина не ошиблась, и художников действительно два, то это живущий под чужим именем Борис, сын Константина Зиновьева, и его… сестра? – Никита посмотрел на сидящего за рулём Вербина.
– Или брат, – невозмутимо ответил тот.
– В тысяча девятьсот девяностом Лидию Добродееву подкинули в детский дом, и очень быстро, чуть ли не через пару недель, удочерили. Клён, если верить документам, вырос в семье.
– Мы не успеем это проверить.
– Сам знаю.
– Арсен и Лидия были знакомы?
– Как думаешь, сколько в Новгороде дворов? – язвительно поинтересовался Никита. – Поверь, не так мало, как кажется из столицы.
– Тем не менее вопрос интересный, – протянул Феликс.
– Как и тот, почему Арсен избил Лидию?
– Это мы поймём, когда узнаем, кто из них приходится родственником Борису Зиновьеву.
– А Чуваев не может оказаться Борисом? – неожиданно спросил Гордеев. – Возраст подходящий, и с Арсеном он приятельствовал.
– Я думал об этом, но нет, – покачал головой Вербин. – Полагаю, Чуваев оказался в команде, потому что знает Бориса Зиновьева со времён Душанбе, и знает, что тот живёт под чужим именем. Борис взял его в дело и хорошо платил за службу, но постепенно Чуваев подсел на наркотики, стал слабым звеном, и от него избавились. К тому же смерть «Абедалониума» идеально вписывалась в план.
– Допустим. Но почему Арсен хотел убить Лидию? – спросил Никита. И сам себе ответил: – Если предположить, что Арсен – младший брат Бориса, то он, возможно, решил замести следы. В этом случае в живых остаются только Зиновьевы, которые друг друга не сдадут. – Гордеев просмотрел пришедшее сообщение. – Так, есть подтверждение, что Кукк бегло говорит по-эстонски и периодически там бывает. Ходили даже слухи, что он переводил деньги в фонд поддержки эстонских фашистов, но тестю удалось замять дело.
– То есть Кукк периодически появляется на родине?
– Да. И у него второе гражданство – эстонское.
Вербин остановил машину и улыбнулся:
– Значит, не он.
Закончив совещание с Васильевым и наметив план действий, Феликс и Никита вернулись в больницу. Журналисты разбрелись, у них появилась новая сенсация – заявление Абедалониума, и никто не помешал полицейским пройти через главный вход. А в главном холле их встретил адвокат Лидии – Григорий Леонидович Камин. Который взял с места в карьер:
– Вы разве не понимаете, что моя клиентка подверглась жестокому нападению и ей необходим отдых?
– Мы проконсультировались с врачами. – Никита тоже не стал тратить время на приветствие. – Они сказали, что ваша клиентка в состоянии ответить на несколько вопросов.
– Которые необходимо задать прямо сегодня?
– Завтра утром руководители ГУВД и СК будут комментировать известное вам расследование. К этому времени они должны обладать максимально полной информацией.
– Разве заявление Абедалониума не расставило все точки над «i»?
– Мы обязаны перепроверить каждую мелочь, – подал голос Вербин.
Камин повернул в его сторону голову и после короткой паузы спросил:
– А вы тот самый москвич?
– Приятно, когда тебя называют «тем самым», – улыбнулся в ответ Феликс.
– Это не комплимент.
– Вы ещё можете изменить точку зрения.
Адвокат громко фыркнул.
Однако объяснения Никиты ему пришлось принять и Камин, молча, но с недовольным выражением на лице, поднялся с оперативниками в палату.
– Лидия Сергеевна.
– Полицейский Феликс! Рада видеть вас снова.
Выглядела молодая женщина по-прежнему плохо, ведь следы побоев будут сходить долго, но чувствовалось, что она «ожила» и почти победила утреннюю слабость.
– Вижу, вам намного лучше.
– Современная медицина творит чудеса.
– Но это не значит, что вы можете здесь надолго задержаться, – влез в разговор Камин.
– Мы помним нашу договорённость, Григорий Леонидович, – не глядя, ответил Вербин. – Лидия Сергеевна, у вас великолепный адвокат, готовый сражаться за вас, как лев.
– Спасибо.
Стул в палате оказался всего один, трогать стоящее у окна кресло Феликс не стал, поэтому полицейские и Камин остались стоять рядом с кроватью.
– Кто вам посоветовал обратиться к адвокату?
– Разве это не естественно? – удивилась молодая женщина.
– Естественно для человека, которого в чём-то подозревают, или он считает, что может оказаться подозреваемым.
– Значит, я насмотрелась американских фильмов. – Лидия попыталась изобразить улыбку. Получилось не очень. – В них советуют не пренебрегать помощью юристов при общении с полицией.
– То есть Григорий Леонидович останется? – уточнил Феликс.
– Да, он останется.
– В таком случае, давайте перейдём к вопросам, их не очень много.
– Надеюсь, что совсем мало: днём я поспала, но чувствую, что скоро силы вновь меня покинут.
– По сути у меня к вам всего два вопроса, Лидия Сергеевна. Первый звучит так: вы сами убили Арсена или только одурманили его, а ваш сообщник убил Арсена, а затем расчленил тело?
В палате установилась звенящая тишина. Никита соорудил на лице вопросительное выражение. Лидия вздохнула – бесшумно, некоторое время смотрела Вербину в глаза, а затем перевела взгляд на Камина. Который хладнокровно поинтересовался:
– Какой второй вопрос? – Он действительно был превосходным адвокатом.
– Мне нужно имя сообщника.
– Существующего, как я понимаю, исключительно в вашем воображении?
– Ваша клиентка понимает, что я имею в виду.
– Моя клиентка растеряна и оскорблена вашими словами, майор Вербин. Лидия Сергеевна – жертва преступления. И я буду благодарен, если вы…
– Ни слова больше, Григорий Леонидович, – перебил адвоката Гордеев. – Или наша беседа превратится в официальный допрос.
– Когда превратится?
– На ваших глазах. – Никита кивнул на папку с бумагами, которую держал в руке. – У меня всё для этого есть.
Наступившая тишина показала Феликсу, что он может продолжать.
– Как давно вы знакомы с Арсением Клёном?
– Сегодня ночью я впервые его увидела.
– Вы выросли в одном городе.
– Новгород большой.
– Вы одновременно учились в университете.
– На каком факультете учился Клён?
– Математика и компьютеры.
– Совсем непохоже на Высшую школу менеджмента.
– Как часто вы моете ванну?
– Что? – растерялась Лидия.
– Как часто вы моете ванну? – повторил Феликс.
– Этим занимается домработница.
– Вчера ночью она была в мастерской?
– Нет…
– Ванна, стены и полы тщательно вымыты и обработаны профессиональными чистящими средствами.
– Домработница приходила не так давно.
– Ванна, стены и полы тщательно вымыты и обработаны этой ночью. Зачем вы чистили ванну?
– Вы помыли ванну после того, как Клён вас изнасиловал? – Никита задал вопрос с той же резкостью, что и Вербин.
– Клён вас насиловал?
– Вы были любовниками?
– Зачем вы мыли ванну?
– За что вы убили Клёна?
– Я никого не убивала!
– Криминалисты обнаружили в ванной комнате следы крови и частички плоти. Мы уверены, что это биологические материалы Клёна.
– Как вы это докажете? – вернулся в разговор адвокат.
– Во-первых, в квартире Клёна мы взяли достаточное количество образцов. Во-вторых, мы сравним биоматериалы из ванны с теми, что обнаружили под ногтями Лидии Сергеевны.
– Кто убил Клёна: вы или ваш сообщник?
– Как зовут сообщника?
– Он расчленил тело, а вы помыли ванну?
– Вы мыли ванну?
– За что вы убили Клёна?
– Вы отмывали кровь Клёна?
– Остановитесь!
– Как зовут вашего сообщника?
– Я больше не стану отвечать на ваши вопросы!
– А кто станет? – рявкнул Феликс.
– Я отвечу, – уверенно произнёс вошедший в палату мужчина. – Оставьте Лидию в покое.
– Добрый вечер, Борис Константинович, – не оборачиваясь, поприветствовал его Вербин. Абсолютно спокойным, даже мягким тоном. – Я ждал вас.
* * *
Старый стол с зелёным сукном, любимое кресло, любимый вид из окна, любимая тишина в любимой квартире…
Не радовало ничего.
Утешало? Да. Придавало сил? Немножко.
Но не радовало. Не создавало внутри того тепла, того ощущения мира и покоя, которое должны создавать родные стены. А может, и радовало, и создавало, но понимание совершённой ошибки давило так сильно, что заглушало всё хорошее и тёплое, оставляя только грусть.
Одну лишь грусть.
– Вербин, Вербин, Вербин… почему ты не приехал летом? Пусть даже не в белые ночи, но летом, когда тепло и светает рано-рано. И можно выйти из дома часа в четыре утра… а можно не ложиться… и пойти гулять по городу, ты понимаешь? Вербин, ты правда понимаешь? Пойти вдвоём, держась за руки… захочешь – по мостовой, потому что машин почти нет, а полицейские не станут цепляться. Они ведь люди. Они видят и понимают. Они видят, что мы смеёмся, и улыбаются нам. Может, немного завидуют, а может, завтра они тоже пойдут вот так – в четыре утра… по городу гулять вдвоём… залезая в фонтаны или целуясь возле них… спускаясь к воде и жмурясь на солнце… рассказывая друг другу что-то, я не знаю что, и это не важно, мы ведь просто гуляем, болтаем, не важно о чём… Или молча стоим у воды, касаясь друг друга плечами… Или валяемся на газоне возле Всадника… Или смотрим, как раскрытые на ночь мосты вновь обнимают реку, и ты прижимаешь меня в это мгновение… А потом идём по мосту, останавливаемся и смотрим на город… Почему ты не приехал летом?
Сегодня был по-настоящему тёплый день и тёплая ночь, и рассвело рано, и можно было погулять, пусть и не в лёгком платье, но гулять так, как Вероника хотела больше всего на свете. Но получилось, как получилось, и они не встретились. И непонятно, встретятся ли ещё?
– Знаешь, Вербин, нет ничего лучше летнего Питера. Ночного белого или ночного тёмного. И, особенно, утреннего – восхитительного. Я гуляла по нему миллион миллионов раз, а может, даже больше, но то были не прогулки, а тусовки, в больших или не очень, компаниях, тусовки весёлые, но не такие важные, как прогулки вдвоём, на которые не берут кого попало. Таких прогулок в моей жизни не было, потому что однажды я предложила, но он сказал, что в четыре утра нужно спать, а не таскаться по городу. А потом, через пару месяцев, он спросил, не хочу ли я прогуляться, но я сказала нет, потому что он не опомнился, а прилетал среди ночи, вот и предложил встретить его, а потом «прошвырнуться по набережным, раз всё так удачно складывается». Но я уже знала, что он – не он, ответила, что очень устала и не поеду в Пулково, и тема заглохла. Заглохла так сильно, что я много лет не хотела ни с кем гулять по ночному Питеру. Чтобы вдвоём. А сейчас – очень хочу.
Она была одна и говорила себе. А может, не говорила, а объясняла, потому что очень хотела, чтобы в её жизни случилась хоть одна прогулка по ночному Питеру вдвоём, а чтобы это произошло, она наконец-то решилась написать в мессенджер:
«Нам нужно поговорить».
И стала ждать.
* * *
– Вам удалось меня удивить.
– Хотите об этом поговорить? – быстро спросил Голубев.
В ответ Селиверстов мягко провёл пальцами правой руки по столешнице, наблюдая за этим действом с таким вниманием, словно из-под его руки должен был выйти чертёж вечного двигателя, и поинтересовался:
– Как у вас получилось найти меня?
Следователь не увидел причин не ответить.
– Некоторое время назад сотрудники полиции установили на лестничной площадке скрытые видеокамеры. И на имеющейся в нашем распоряжении записи отчётливо видно, как в мастерскую Лидии Добродеевой сначала заходит Арсений Клён, вот он… – Голубев продемонстрировал Селиверстову фотографию. – А затем, примерно через полтора часа… Узнаёте себя? – Ответа не последовало. – Через четыре часа вы покинули мастерскую с двумя большими мусорными пакетами в руках, оставив дверь полуоткрытой. Мы предположили, что в пакетах находятся останки Клёна, которого вы хладнокровно убили.
– В состоянии аффекта.
– Об этом будете рассказывать на суде. – Следователь вывел на экран планшета следующую фотографию. – Вы оставили машину довольно далеко от дома Лидии, вне зоны действия видеокамер и сумели добраться до неё незамеченным. Но ранним утром автомобилей мало, и мы сумели вас отыскать и проследить, Фёдор Анатольевич. Вам нужно было срочно избавиться от груза, поэтому вы по очереди заехали в две «чистые» зоны и бросили пакеты в мусорные баки, логично предположив, что через час или два баки почистят и останки Клёна окажутся на полигоне. Но даже если их найдут, никто не докажет, что это вы бросили пакеты. И никто не сможет сказать, где произошло убийство, потому что вы управляли видеокамерами в доме Добродеевой и отключили их, когда входили в парадное и выходили из него. Но о наших устройствах вы не знали. И пакеты мы нашли.
На этот раз Селиверстов молчал чуть дольше, почти две минуты, а следователь ему не мешал.
– Чья была идея установить видеокамеры? Вербина?
– Не важно.
– Ну, да, сейчас это действительно не важно. – Он погладил левой рукой подбородок. – Когда я узнал, что к расследованию подключился Вербин, сразу понял, что скучно не будет.
Говорить о Феликсе Голубев не хотел, поэтому задал следующий вопрос:
– Кем вам приходится Лидия Сергеевна Добродеева?
– Любовницей.
– Что?
– Ждали другого? – усмехнулся Селиверстов. – Мои слова легко проверить, у вас есть образцы ДНК Арсения, есть мои, и не составит труда выяснить, что мы родственники. Арсений – мой младший брат. Сводный. По отцу.
– Ваше настоящее имя?
– Борис Константинович Зиновьев, но я прошу называть меня Фёдором Селиверстовым. Это имя было со мной всю жизнь и… пусть остаётся навсегда. К тому же вы не докажете, что я – Зиновьев.
– Хорошо… Фёдор Анатольевич.
Селиверстов кивнул, коротко поблагодарив следователя за это небольшое, но для него очень важное одолжение.
– Я родился в одна тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году в Красноярске. Моим отцом был Константин Григорьевич Зиновьев, художник.
– Почему вы сменили имя?
– По личным причинам.
– Скажете по каким?
– Это не имеет отношения к делу.
– Откуда вы взяли документы?
– Один документ, – уточнил Селиверстов. – Свидетельство о рождении принадлежало моему школьному другу. Их семью погромщики убили в тот же день, что и мою, но дом загорелся позже, и я успел найти то, что мне было нужно. Воспользовавшись его свидетельством, я добрался до Санкт-Петербурга и… скажем так: легализовался. Окончил школу, проведя один год в детском доме, поступил в университет. Что было дальше, вы знаете.
– Не уверен. О ваших похождениях в девяностые мы можем только догадываться.
– Они не имеют отношения к делу, – хладнокровно ответил Фёдор.
Рассказывать, как шестнадцатилетнему сироте, оказавшемуся в огромном чужом городе, удалось стать одним из видных его граждан, Селиверстов не собирался, да и Голубева, во всяком случае сейчас, интересовало другое.
– Кто скрывался под псевдонимом Абедалониум?
– Я, – уверенно произнёс Фёдор. – Отец привил мне любовь к живописи, все говорили, что у меня талант, и, наверное, так оно и было. Однако убийство семьи и необходимость выживать не позволили мне стать художником. Я приложил свои таланты в другой области и добился некоторых успехов. Что же касается живописи, я продолжил ею заниматься, однако тщательно скрывал своё увлечение, поскольку в официальной биографии Селиверстова не было места художественной школе. Вы уже обыскали мой загородный дом?
– Да.
– Нашли мастерскую?
– Да.
– Фотографии картин?
– Вы знаете, что да.
Готовых работ полицейские в мастерской не обнаружили, зато нашли фотографии, сделанные во время работы над некоторыми известными полотнами Абедалониума. В том числе Фёдор был запечатлён рядом с незаконченной «Мёртвой» и на фоне пяти или шести авторских копий «Демона скучающего». Все фотографии были отпечатаны, найти оригинальные файлы не удалось, поэтому дата съёмки осталась неустановленной.
– Какое-то время живопись была моим тайным увлечением, своего рода отдушиной. Но художнику требуется признание. И сейчас я говорю не только о славе, хотя она важна, а о том, чтобы работы не умирали в секретной галерее, предназначенной для одного человека, он же – автор. Вот я и придумал Абедалониума, историю которого пересказывать не стану, вы её знаете.
– К его истории мы ещё вернёмся, – пообещал следователь. – Нам предстоит долгое общение.
– Как скажете, – улыбнулся Селиверстов. – Для реализации проекта я сформировал команду: Чуваев отвечал за оперативное управление и при необходимости играл роль Абедалониума, Арсений взял на себя всю техническую часть, я обеспечивал финансирование и писал картины. Как вы знаете, мне удавалось сохранять инкогнито на протяжении пятнадцати лет, и в какой-то момент я полностью уверился в том, что так будет всегда, что Абедалониума невозможно найти, и поэтому решил использовать его, чтобы справиться с возникшими проблемами. – Фёдор заговорил чуть громче. – Некоторое время назад я стал испытывать трудности в бизнесе и решил расширить свои возможности за счёт конкурентов. Я знаю много грязных тайн, но до поры придерживал информацию…
– То есть вы молчали о преступлениях? – уточнил Голубев.
– Как все вокруг, – пожал плечами Селиверстов. – Или вы не знаете, как работает система? – Пауза на ответ, ответа не последовало. – К тому же игра в компромат быстро становится обоюдной. Вычислить заказчика несложно, а после вычисления всегда следует «ответка».
– На вас тоже есть компромат?
– Как и на всех вокруг. – Фёдор поморщился. – Но не такой грязный, как использовал я, чтобы убрать Кукка.
– Он был вашей целью?
– Да.
– Почему вы не ограничились Кукком? – быстро спросил следователь. – Зачем раскрыли три других преступления?
– Если бы я ударил только по Урмасу, получилось бы слишком прицельно, а его тесть далеко не дурак, – объяснил Селиверстов. – Кроме того, Иманов тоже мешал мне, всюду проталкивая интересы своего братца и своего клана. Таким образом, у меня были две основные цели и две маскировочные. Сначала всё шло хорошо, а потом посыпалось. Орлик неожиданно умер, не успев дать показания против Кукка. Алёна убила Ильяса, и пролилась первая кровь. Если честно, я считаю, что Алёна поступила правильно, но мои планы она нарушила. А затем Барби устроила этот чёртов прощальный перформанс, чего я никак не ожидал…
– Кровь пролилась, когда вы приказали убить Чуваева.
– Нет, это вы мне не пришьёте, – улыбнулся Селиверстов. – Чуваева убил Гойда. Для громилы он оказался весьма умным человеком, догадался, что его подставляют, и решил убрать Абедалониума.
– Как он догадался и как вышел на Чуваева?
– Спросите у Гойды, – предложил Фёдор. – Что же касается Чуваева, я познакомился с ним в Душанбе, жили на одной улице, учились в параллельных классах. Его семье удалось спастись: они уехали за несколько дней до погромов, бросив дом и всё имущество. Зато живыми вырвались из Таджикистана. – Взгляд Селиверстова на мгновение стал очень холодным. – Спустя много лет мы с Лёшей случайно столкнулись в Питере, и он меня узнал. Отпираться было бессмысленно. Во-первых, он слишком хорошо меня знал. Во-вторых, сразу догадался, что заставило меня поменять имя. Лёша не пытался меня шантажировать, хотя, прямо скажем, в жизни добился намного меньше меня. Я сам предложил ему сделку, решив использовать его двойное гражданство и свободное владение языком. Лёша честно работал, никогда не зарывался, и его смерть стала для меня большим потрясением.
С этой линией всё стало ясно.
– Поговорим о вашем брате, Арсении Сергеевиче Клёне. Он тоже работал на вас?
– Да, – кивнул Фёдор. – Арсений не получил ни грана семейного таланта к живописи, зато был блестящим компьютерщиком, но… Но с его воспитанием я, увы, не справился. Как и Клёны, которых он продолжил считать настоящими родителями, даже после того, как узнал правду. Арсений их любил, уважал, но всё делал по-своему. Всегда делал по-своему. Я много раз предлагал ему нормальную работу, или профинансировать стартап, благо, идеи у него были, но Арсений отказывался. Однажды едва не вляпался в крупные неприятности, и мне пришлось приложить огромные усилия, чтобы спасти его от тюрьмы.
– Что вы сделали?
– Договорился со «Сбером», упросил не ломать парню жизнь. Это было трудно, но получилось.
– И всё?
– Да. – Рассказывать о каких-то других деталях «спасения» Фёдор не стал, плавно поменял тему: – Это Арсений взломал компьютер Ферапонтова и добыл запись Орлика с несчастным Костей.
– Зачем Клён взломал компьютер Ферапонтова?
– Потому что я надеялся найти на нём подобную запись.
– Кто её сделал?
– Откуда мне знать? – Селиверстов пожал плечами. – С Имановым получилось примерно так же. Я написал портрет Сары, поскольку девочка мне действительно понравилась… Нет, не так, как вы сейчас подумали – типаж понравился. Вы видели Алёну, да? Очень красивая женщина… А теперь добавьте к её красоте яркой восточной крови и получите девочку, которая должна была превратиться в сногсшибательную принцессу. Вы видели портрет?
– Только «Лето волшебное», – не стал лгать Голубев.
– В «Лете» композиция сознательно разрушена и всё читается не так, как должно… Впрочем, сейчас это не важно. Сара мертва, не сумела вынести того, что с ней сотворили… Узнав о самоубийстве совсем маленькой девочки, я решил выяснить, что случилось. По моему приказу Арсений взломал все телефоны и компьютеры Имановых, ведь в первую очередь я грешил на Эльмара. Но всю эту дрянь мы нашли в компьютере Ильяса.
– Как вы узнали, что Гойда – Подлый Охотник?
– Слухи, которые оказались правдивыми, – развёл руками Селиверстов.
И стало ясно, что больше он ничего не скажет.
– Барбара Беглецкая?
– С Барби я знаком очень давно.
– Пользовались её услугами?
– Разумеется. Моё положение подразумевает соответствующее сопровождение при выходе в свет, а Барби предлагала самых лучших девочек. Не могу сказать, что мы друг другу доверяли, у нас никто друг другу не доверяет, но отношения были нормальными. И однажды я случайно нашёл на её столе пару сделанных на Polaroid фотографий, думаю, вы понимаете каких.
– Уточните, пожалуйста, – попросил следователь.
– На фотографиях, которые я нашёл на столе Барбары Беглецкой, была изображена зверски избитая девушка, на тот момент – вице-мисс Санкт-Петербург. И я понял, куда пропали остальные.
– Другими словами, вы поверили, что Барбара Беглецкая является серийной убийцей?
– Она терпеть не могла красивых женщин, жутко им завидовала и комплексовала.
– Почему вы решили рассказать о её преступлении?
– Мне было всё равно, кого подставлять. – Фёдор помолчал и вдруг рассмеялся: – Картина получилась красивой.
Что и стало для Беглецкой приговором.
– Почему вы сделали Лидию Добродееву куратором выставки?
– Потому что Лидия невероятно талантливый художник, мне безумно нравятся её работы, и я помогал ей всем, чем мог.
– И она была вашей любовницей?
– Очень долго.
– Лидия Добродеева когда-нибудь писала картины под псевдонимом Абедалониум?
– Она бы не смогла, – очень спокойно ответил Фёдор. – У Лидии собственный, абсолютно узнаваемый стиль. Вы видели её работы?
– Нет.
– Рекомендую посмотреть.
– Возможно… – Голубев переложил несколько бумажек. – Вернёмся к ночи с двадцать пятого на двадцать шестое апреля. Почему вы приехали в мастерскую Добродеевой?
– Лидия позвонила, сказала, что к ней пришёл Арсений в очень плохом настроении. Сказала, что боится его, и попросила приехать.
– Клён когда-нибудь бил Лидию?
– Случалось. – При воспоминании об этом Фёдор помрачнел. – Но Арсений никогда не бил Лидию так, как в этот раз. Когда я приехал, она была без сознания.
– Клён как-то объяснил причину свой агрессии?
– Арсений узнал о нас с Лидией.
– Каким образом?
– Он не сказал. Мы начали ругаться, но, когда я увидел избитую Лидию, я… У меня в голове что-то замкнуло. – Играл Селиверстов потрясающе. – Я плохо помню, что было потом. Знаю, мы дрались. Но я сильнее, несмотря на возраст. Я сломал Арсению шею. – Пауза. – А потом начал думать, как спрятать концы в воду. Придумал какую-то чушь, а поскольку опыта у меня нет, получилось, как видите, не очень хорошо. Я отнёс тело брата в ванну, расфасовал и уехал. К счастью, всё это время Лидия была без сознания и ничего не видела.
– Вы не вызвали «Скорую», – заметил следователь.
Фёдор понял намёк.
– Я не врач, но за свою жизнь видел достаточно избитых людей, и опыт подсказал, что с Лидией всё будет в порядке. Как видите, я не ошибся.
И свою версию он изложил с невероятной для первого допроса откровенностью, чётко показав, что возьмёт на себя всё, что полицейские способны доказать. Не более. Что же касается Лидии, она должна остаться в стороне.
– На сегодня всё… – протянул Голубев. – Но я бы хотел вернуться к вопросу, на который вы дали обтекаемый ответ. – И в упор посмотрел на Фёдора. Очень резко посмотрел: – Почему вы сменили имя?
В начале разговора Селиверстов от него отмахнулся, повторный вопрос заставил его стать грустным. Фёдор вздохнул, легонько, словно наигрывая на рояле, побарабанил пальцами по столешнице и вдруг спросил:
– Виктор Эдуардович, только честно: это ваш вопрос?
– Вербина. – Голубев понял, что Фёдор с лёгкостью распознает ложь, и решил ответить искренне.
В ответ – улыбка, очень печальная. И слова, которые не изменятся и на которых он будет стоять до конца:
– Передайте Вербину так: после того, что я сделал, я не мог носить фамилию отца и зваться именем, которое он мне дал. Просто не мог.
Назад: шестнадцать лет назад
Дальше: 1990 год
