26 апреля, среда

– Ваше вчерашнее настроение нравилось мне намного больше, – холодно произнёс Голубев, разглядывая Гордеева и Вербина. Причём взгляд следователя был ещё холоднее голоса. – Как быстро всё меняется.

Возражений не последовало, потому что да – быстро, а причиной изменений стала одна-единственная смерть.

– Мы с самого начала расследования имели дело только с мёртвыми подозреваемыми, – негромко напомнил Феликс. – Так что Гойда был приговорён.

– Что значит «приговорён»? – не понял Голубев. – Кем приговорён?

– Тем, кто всё это затеял.

– Ты опять за своё? Гордеев!

– Да? – вздохнул Никита.

– Есть основания предполагать, что катастрофа, в которой погиб Гойда, была подстроена?

– Экспертиза ещё не закончена, проводится она очень тщательно, предварительный вывод – всё чисто, не справился с управлением.

Полицейские думали, что следователь остановится, однако он решил расставить все точки над «i».

– Токсикология по Орлику пришла?

– Всё чисто, но…

– Никаких «но»! – рявкнул Голубев. Сегодняшнее совещание вновь проходило в Комитете, и следователь вёл себя более чем свободно. – Если токсикология не даёт чёткого положительного ответа о применении препаратов, мы не сможем доказать, что препарат применялся. Так?

– Так точно.

– Что показала токсикология?

– Всё чисто, – угрюмо повторил Никита.

– Финальная экспертиза по дому Барби есть?

– Следов посторонних не обнаружено.

– Дом Гойды обыскали?

– Этой ночью.

– Что-то нашли?

Следователь наверняка просмотрел предварительный отчёт, но ему было важно, чтобы именно Гордеев произнёс именно эти слова именно сейчас – отвечая на его вопрос.

– Предположительно, пистолет Подлого Охотника.

– И?

– И авторскую копию «Демона скучающего».

На Феликса Никита старался не смотреть.

– И? – с нажимом повторил следователь.

– Пистолет, из которого, предположительно, был убит Чуваев.

– А телефон Гойды находился в Москве в тот день, когда был убит Чуваев, который и есть Абедалониум. – Голубев выдержал паузу. – Можешь ехать домой, Вербин. Мы напишем, что ты молодец и сам нашёл своего убийцу. И это будет правдой, ведь «Мёртвую» расшифровал ты.

«Вы хотите преступника взять или отправить меня домой?»

Фраза почти была произнесена. К счастью, почти. Вербин понимал, что за ней последует безоговорочный разрыв и немедленное возвращение в Москву с самыми нелестными комментариями. На плохой отзыв ему было плевать, а на результат расследования – нет. Поэтому Феликс прикусил язык и произнёс иную фразу:

– То есть Гойда, он же Подлый Охотник, догадался, что на полотне «Мёртвая» прячется указание на него, попросил Абедалониума снять картину, а когда художник отказал – отправился за ним в Москву и застрелил?

– Да, – коротко подтвердил Голубев. – Спасибо, что ознакомил нас со своим отчётом.

– Как Гойда узнал о картине? – прищурился Вербин. – Как узнал о зашифрованном послании? Как он выяснил настоящее имя Абедалониума?

– Боюсь, этого мы никогда не узнаем.

– Но дело закроем?

– Улик достаточно.

– Я задаю элементарные вопросы, Виктор Эдуардович, – тихо сказал Вербин. – Но у меня не хватает фантазии придумать на них ответы.

– Ты сам сказал, что Абедалониум обязательно опубликует заявление, в котором всё объяснит.

– И мы закроем дело на основании заявления мёртвого человека?

На несколько мгновений в кабинете воцарилась тишина, затем Васильев потянулся к красному, как рак, Голубеву и что-то прошептал ему на ухо. Следователь вопросительно поднял брови. Васильев кивнул. И добавил пару фраз. Так же на ухо. Очень-очень тихо.

Что именно полковник сказал следователю осталось неизвестно, но лицо Голубева приняло нормальный оттенок, и он хоть и холодно, но спокойно спросил:

– Ты можешь представить альтернативную версию?

– Да, – уверенно ответил Феликс.

– Таинственный контролёр?

– Позволите начать с начала?

– Давай. – Голубев откинулся на спинку кресла и вздохнул. Однако ни в его жесте, ни в голосе не было и тени начальственной снисходительности, мол, решение я уже принял, но из вежливости послушаю. Что бы ни прошептал ему на ухо Васильев, к его аргументам следователь отнёсся серьёзно.

– Спасибо. – Вербин раскрыл записную книжку и откашлялся. И то, и другое – нарочно, но получилось естественно. – Итак, когда я понял, что в центре расследования находится знаменитый, но тщательно хранящий инкогнито художник, я решил узнать его настоящее имя.

– То есть фамилия Чуваев показалась тебе неподходящей для знаменитости? – с иронией поинтересовался следователь.

– Меня устроит любая фамилия, если будут твёрдые доказательства того, что её обладатель и есть Абедалониум, – улыбнулся в ответ Феликс. – Но доказательств не находилось, что вынудило меня обратиться за помощью к одному опытному искусствоведу. Я попросил её составить список художников, которые могли быть учителями Абедалониума.

– Его мог учить никому не известный преподаватель провинциальной художественной школы, – заметил Голубев.

– Да, я стрелял наугад, – не стал скрывать Вербин. – Но ничего другого мне не оставалось.

– Большой получился список? – спросил Васильев.

– Три фамилии. Но особенно меня заинтересовал Константин Григорьевич Зиновьев.

– Не слышал, – вставил своё слово Никита.

– А о каких художниках ты слышал? – хмуро пошутил Васильев.

– О Карле Брюллове.

– Заходил в Исаакий?

– Он рядом с «Манежем», вот и заглянул.

– Вижу, настроение у вас снова улучшилось, – пробубнил Голубев.

– Извините, – смутился Гордеев.

– Вербин?

– Зиновьев был достаточно известным в СССР художником, – продолжил Феликс. – Я посмотрел его работы, которые сумел найти в Сети, они действительно хороши. Что их объединяет с картинами Абедалониума, я, разумеется, не понял, но специалисту виднее. Кроме того, в биографии Зиновьева есть факт, который меня насторожил: последние годы жизни он провёл в Душанбе и погиб во время русских погромов тысяча девятьсот девяностого года. Его повесили на воротах собственного дома.

– Чёрт, – тихо произнёс Васильев.

– Там была жуткая история: толпа окружила дом, Зиновьев пытался уговорить погромщиков отступить, его люто избили, ещё живого повесили на воротах и подожгли. Но не уследили, огонь охватил строения, и погибла вся семья: Зиновьев, его жена и сын Борис, которому тогда было шестнадцать. Согласно тем данным, которые у нас есть, парень был очень талантлив, учился в художественной школе, много перенял у отца и собирался поступать в Суриковский.

– Подожди, не торопись, – попросил Голубев. – Какой факт биографии Зиновьева тебя насторожил? То, что его убили?

– То, что его убили в Таджикистане, – ответил вместо Феликса Васильев. – Чуваев родился в Душанбе.

– Совершенно верно, – подтвердил Вербин.

– Совпадение, – подумав, произнёс следователь.

– Пока – совпадение, но очень интересное, – протянул полковник. – Очень интересное…

– Исходя из сказанного, я предполагаю, что сын Константина Зиновьева – Борис выжил во время погрома, перебрался в Санкт-Петербург и, как я думаю, достиг здесь достаточно весомого положения, – продолжил рассказ Феликс.

– То есть всё, что нам нужно – это взять справочник и проверить всех Борисов Константиновичей Зиновьевых? – уточнил Голубев. – Провести расследование в стиле Терминатора?

– Уже проверили, – сообщил Никита. – Ни одного подходящего. Место рождения совпадает только у двоих, но они никогда не были в Таджикистане, никогда не занимались живописью, то есть не могли быть ни учителями Абедалониума, ни самим художником и не располагают достаточными средствами, чтобы оказаться спонсором.

– А какое место рождения не совпадает, если они никогда не были в Таджикистане? – поинтересовался следователь.

– Борис Зиновьев родился в Красноярске.

– Теперь понятно, – буркнул Голубев. Он по очереди оглядел полицейских, задержавшись на Васильеве, а затем покачал головой: – Я правильно понимаю, что вы трое искренне верите в то, что всё происходящее организовал человек, который вот уже тридцать лет считается погибшим?

– Вы просили альтернативную версию, Виктор Эдуардович, – тихо сказал Вербин, закрывая записную книжку.

– Она всё объясняет, – негромко добавил Васильев.

– Ничего она не объясняет, – не согласился следователь. – А главное, она ничем не подкреплена. Нет никаких доказательств.

– Версия подкреплена логикой, – продолжил настаивать полковник. – Я думаю, Витя, ты тоже не веришь, что Барби решила тряхнуть стариной, разбила девчонку молотком, а потом покончила с собой. И что Орлик так распереживался, узнав о Куммолово, что умер от сердечного приступа. И что Гойда, в гараже которого обнаружено два мотоцикла, помимо того, с которым его нашли, не справился с управлением на сухой и пустой дороге. Если бы хоть кто-нибудь из них остался жив – я бы первым посмеялся над версией Вербина. Но все якобы преступники мертвы, что наводит на вполне очевидные мысли. Меня. Тебя. И ребят. Здесь что-то не так, Витя, и нужно понять – что?

Нельзя сказать, что Васильев произнёс свой недлинный монолог чересчур эмоционально, полковник, как заметил Феликс, не любил выставлять чувства напоказ. Тем не менее речь произвела на Голубева такое же впечатление, как до этого – шёпот. Следователь покачал головой, с видом человека, исчерпавшего аргументы и только поэтому вынужденного принять чужую точку зрения, и протянул:

– Насчёт мёртвых подозреваемых я согласен, это… настораживает. А живые появились?

– С подозреваемыми пока не очень… – начал Вербин.

Голубев бросил быстрый взгляд на Васильева, но тот остался абсолютно спокоен.

– …Но вчера у нас был весьма любопытный клиент: Урмас Маанович Кукк. Предприниматель.

– Теперь ещё это, – выдохнул следователь, бросив быстрый взгляд на полковника. – Вербин, ты знаешь, кто его тесть?

– Да, меня просветили.

– Странно, что он вообще согласился с вами встретиться.

– Учитывая, кто его тесть, не странно, а интересно.

– Пожалуй, – подумав, согласился Голубев. – Как вы на него вышли?

– Кукк часто посещал особняк Ферапонтова, в том числе в те дни, когда там собирались исключительно мужчины, – доложил Гордеев. – Из всех Кукк показался мне самым подходящим для разработки с точки зрения человеческих качеств. Вторая причина заключается в том, что Кукк – известный коллекционер, прекрасно разбирается в живописи, завсегдатай аукционов и обладает прочными связями в мире искусства. Он прекрасно подходит на роль спонсора Абедалониума, организатора его карьеры.

– Так ты кого в нём подозреваешь?

– Член клуба педофилов и спонсор Абедалониума.

– Как прошла встреча?

– В начале Кукк был абсолютно спокоен, потом начал нервничать, потом сказал, что в следующий раз мы увидимся только в присутствии адвоката.

– То есть стандартно, – хмыкнул Васильев.

– Если Кукк – гомосексуалист, он мог испугаться возможной огласки, – заметил Голубев. – Я не знаком с его тестем, но по слухам, он человек старых правил и подобного не потерпит.

– Если Кукк так сильно боится тестя, вряд ли он тот, кого мы ищем, – протянул полковник.

Феликс внимательно посмотрел на Васильева, едва заметно кивнул, словно подтверждая, что услышал нечто интересное, и вернулся к разговору:

– Я вчера переговорил с Кляйном, помощником Барби, и узнал, что несколько месяцев назад Кукк избил Валентину Мульченко. Но потом щедро заплатил за… несдержанность.

– За что избил?

– Не получилось.

– Агрессия, – прищурился следователь. – Подходит.

– К сожалению, не подходит, – не согласился Вербин. – Мы ищем человека умного, хладнокровного и решительного. Даже если бы ему пришлось жениться ради карьеры, он бы использовал связь в своих интересах, а потом развёлся, не стал бы пресмыкаться перед тестем до конца жизни.

– Или он играет роль, – выдвинул свой аргумент Голубев. – Таким преступникам важно не оказаться под подозрением, а трудно придумать личину лучше, чем затюканный, полностью зависящий от тестя подкаблучник. Кто подумает, что в этой кучке дерьма бушуют такие страсти?

– Такие кучки дерьма мы обычно проверяем в первую очередь.

– Ты только что отказался от проверки, – напомнил следователь.

– Кукк избил Мульченко, – напомнил Феликс. – После такого она бы ни за что не села к нему в машину, что разрушает мою версию.

– Ей могло понравиться, – заметил Никита. – Или сам процесс, или то, сколько Кукк ей заплатил. Люди разные.

– Ну… – Вербин поморщился. – Я ничего не знаю о Мульченко, поэтому не стану спорить. Но замечание принимаю.

– Давайте подытожим, – произнёс Голубев. – Просто для того, чтобы понять, как далеко нас унесло от реальности. – И выдержал короткую паузу. – Итак, в настоящий момент мы предполагаем, что известный бизнесмен Урмас Маанович Кукк является спонсором Абедалониума. Так?

– Совершенно верно. – Вербин был автором альтернативной версии, и ему выпало отвечать.

– Какое отношение Кукк имеет к преступлениям?

– Связь с Ферапонтовым и Орликом подтверждена, но принимал ли Кукк участие в изнасиловании и убийстве Кости Кочергина и других мальчиков, мы не знаем, и с теми материалами, которые у нас есть, доказать это невозможно. С преступлением Иманова всё ещё сложнее, поскольку нет прямой связи. Предположительно, Кукк мог заинтересоваться причиной самоубийства Сары Имановой, взломать компьютер Ильяса – это сделал Клён, и найти обличающее видео. Аналогично с Барби: они общались, Кукк мог заподозрить Барби в убийствах и каким-то образом добраться до её «трофеев». А мог подставить Барби…

– Кто убил Мульченко? – резко спросил следователь.

– Это такой же интересный вопрос, как был ли Гойда Подлым Охотником? Все заметили, что моя версия становится всё более сомнительной?

– Разумеется.

Но несмотря на заданный вопрос, а главное, на полученный ответ, уверенности Феликс не потерял.

– Если исключить Иманова, которого, как я думаю, добавили в историю только для того, чтобы нас запутать, мы имеем дело с тремя абсолютно разными серийными убийствами: изнасилование и убийства мальчиков; истязания и убийства молодых женщин; хладнокровные убийства мужчин. И нам дают трёх разных преступников, что логично, потому что ни один психиатр не согласится с тем, что столь разные преступления совершил один человек. И я бы не согласился, но есть нюанс: мы не нашли преступников, нам их выдали. Мы получили улики и их мёртвые тела. И пока нет внятного объяснения, для чего всё это сделано, каков мотив Абедалониума, пожертвовавшего собой ради раскрытия четырёх преступлений, я не смогу отделаться от подозрения в том, что эти три преступления совершил один человек.

– Пойдёшь против науки?

– Улик нет, чтобы идти против науки, – признал Вербин. – Но от мысли я не избавлюсь.

– Не зря о твоём упрямстве легенды слагают, – проворчал следователь. Но проворчал очень тихо, и было непонятно, ругается он или говорит с уважением.

– Перед совещанием я получил ещё кое-какую информацию, – произнёс после короткой паузы Феликс. В действительности, раньше, но сообщить о ней решил сейчас. – В частном разговоре моя знакомая, весьма талантливый искусствовед, высказала предположение, что четыре полотна из частной коллекции написаны не Абедалониумом.

– Это как? – растерялся Голубев.

– Это может понять только человек, окончивший Академию художеств, – развёл руками Феликс. – Полина сказала, что работы практически неотличимы по стилю, но уверена, что эти четыре картины написал другой человек.

– Наконец-то ты начал правильно изъясняться, – машинально заметил Никита.

– Это ваш болотный воздух, – машинально ответил Вербин.

Начальство оставило художественную пикировку без внимания.

– Что за Полина?

– Искусствовед.

– А-а. – Следователь почесал кончик носа. – Кого она подозревает?

– Она никого не подозревает, она высказала предположение.

– А почему она его высказала?

– Потому что она, по моей просьбе, изучила работы Абедалониума.

– Ты полон сюрпризов.

– Не я, а она.

– Тогда уж он – Абедалониум.

– Это так. – Феликс помолчал. – Полина сказала, что, учитывая невероятное сходство работ, речь идёт или об учителе, или об ученике.

– То есть у нас два художника?

– Получается.

– И как это согласуется с твоей версией?

– Никак не согласовывалось до тех пор, пока не пришло ещё одно сообщение о Константине Зиновьеве: по неподтверждённым данным, в тысяча девятьсот девяностом году у него родился второй ребёнок. И теперь всё встало на свои места.

– Что «всё»?

– Зиновьева убили погромщики в Душанбе, но его дети выжили. Борис наверняка многое перенял у отца, а потом передал брату или сестре. Поэтому у нас два художника.

– То есть дети Зиновьева и есть Абедалониум? – уточнил Голубев.

– Да, – подтвердил Феликс. – А Чуваев – подставная фигура. Его убили, чтобы мы не искали Абедалониума, заявление которого мы скоро услышим.

Долго, почти минуту, следователь молчал, вычерчивая в блокноте абстрактное сплетение прямых линий, после чего подвёл итог:

– После выступления Абедалониума я заявлю, что нужно всё проверить. И у нас будут сутки для подтверждения твоей фантастической версии – дольше я тянуть не смогу. – Голубев не сказал, что принял версию, но сказал, что не против, чтобы оперативники ею занимались. – Успеешь – хорошо, не успеешь – мы все пойдём по той дороге, вдоль которой лежат железобетонные улики. Мы все, Вербин, включая тебя, потому что больше нам ничего не останется.

– Я понимаю.

– Мы договорились?

– Да. – Или он подтверждает свою версию в крайне сжатые сроки, или принимает версию Абедалониума. – Мы договорились.

Прокомментировать его слова следователь не успел: поднёс к уху подавший голос телефон, несколько мгновений слушал сообщение, потом ответил:

– Ясно. – Положил трубку и угрюмо сообщил: – Сегодня ночью в своей мастерской была убита Лидия Дабре.

* * *

– Почему тебя не вызвали?

Селиверстов отставил бокал с белым вином, который успел взять, и удивлённо посмотрел на Кукка.

– Ты серьёзно?

– Разумеется, – жёстко ответил Урмас. И тут же добавил: – Предупреждаю: я только на себя ничего брать не собираюсь. Если что-то случится…

– Что именно ты не собираешься брать? – перебил Кукка Фёдор. – Если я правильно понял, тебе ничего не предъявили.

– Но как они со мной говорили! Как смотрели!

– Они на всех так смотрят.

– Тебя там не было! Ты всегда остаёшься в стороне!

На этот раз они расположились за самым дальним столиком полупустого зала, и никто не обратил внимание на эмоциональное восклицание Урмаса. Впрочем, оно не получилось громким, поскольку Кукк, в целом, держал себя в руках.

– Не хочешь объясниться?

– Могу предположить, – размеренно произнёс Селиверстов, поднимая бокал.

– Ну?

– Я не был у Ферапонтова лет пять, если не больше, вот мой телефон и не засветился.

– Ты знал, что так будет?

Кукк не спрашивал, а Селиверстов не счёл нужным отвечать, поскольку не разглядел в глупой фразе ничего вопросительного.

– Ты знал, что так будет? – с нажимом повторил Урмас.

– Откуда?

– Я не знаю откуда, но ты… – Кукк коротко выругался. – Ты никогда не попадаешься.

– Не волнуйся, я уже понял, что в случае чего ты меня с удовольствием сдашь, – спокойно произнёс Селиверстов.

– Тебя это не беспокоит?

– Я по-прежнему уверен, что им нечего нам предъявить. И если ты…

– Я помню, – перебил Фёдора Урмас. – Нужно быть стойкими.

– Именно.

– Я буду.

– Спасибо.

Кукк нервным жестом разгладил на коленях салфетку и поинтересовался:

– Кстати, ты уже слышал, что случилось с Лидией Дабре?

– А что с ней случилось? – удивился Селиверстов.

* * *

Информация о смерти Лидии Дабре оказалась преувеличенной. Возможно, специально преувеличенной, ради пиара: у больницы собрались репортёры и полицейским пришлось проникать в здание через приёмный покой.

– Входная дверь в мастерскую осталась приоткрытой, и соседи это заметили, – на ходу пересказывал Никита пришедший отчёт. – Не сразу, конечно, но внимание обратили, заглянули, позвали Лидию, не услышав ответа, прошли внутрь и обнаружили её в спальне.

– В мастерской есть спальня? – удивился Феликс.

– Там несколько комнат, – ответил Никита. И продолжил: – Подойти к женщине соседи побоялись, а поскольку Лидия не шевелилась, решили, что она мертва. Но всё равно вызвали «Скорую»… и полицию, конечно, которые и обнаружили признаки жизни.

Какие именно «которые», Гордеев не уточнил, но это особого значения не имело.

– Судя по всему, нормальные признаки, раз Лидия готова принимать посетителей, – обронил Феликс.

– Ей досталось крепко, но не смертельно, – подал голос сопровождающий полицейских врач. – Сотрясение мозга, два сломанных ребра, а в остальном синяки и ссадины.

– Половой акт?

– Да. И, судя по повреждениям, это было изнасилование. Под ногтями обнаружены частички кожи и крови предполагаемого насильника, их уже исследуют. – Они остановились у двери в палату. – Прошу вас не затягивать встречу.

– Мы постараемся, – пообещал Гордеев.

Выглядела Лидия ужасно. То, что врач назвал «синяками и ссадинами», превратило лицо молодой женщины в страшную маску боли: припухлости, кровоподтёки, ужасный цвет кожи – узнать в несчастной жертве элегантную красавицу не было никакой возможности.

– Добрый день, Лидия Сергеевна.

– Полицейский Феликс, – прошептала девушка, попытавшись улыбнуться. Попытка не удалась.

– Как вы себя чувствуете?

– На болеутоляющих.

Об этом она могла не говорить.

– Кто на вас напал? – перешёл к делу Никита.

– Я не знаю.

– Почему вы открыли ему дверь?

– Он назвался курьером из «Манежа».

– Вы ждали курьера?

– Нет. Но он… Он был убедителен. – Судорожный вздох. Или всхлип. – И вежлив.

– Чего он хотел?

– Ничего.

– Ничего?

– После того как я открыла дверь, он больше ничего не говорил. Только бил меня и иногда ругался. И… затащил в спальню. Я к тому моменту почти… почти не сопротивлялась. Но чувствовала это унижение. – На этот раз отчётливо прозвучал всхлип. А пульс стал резко расти. – Этот кошмар.

– Похоже, нас сейчас выведут, – пробормотал Феликс.

Врач выразительным взглядом подтвердил, что Вербин не ошибся, но у Гордеева оставался ещё один вопрос:

– Лидия Сергеевна, посмотрите, пожалуйста, вы узнаёте кого-нибудь из этих людей?

Увидев третью фотографию, молодая женщина вновь судорожно выдохнула, а на её глазах выступили слёзы.

– Он?

– Да… – Она отвернулась и шёпотом повторила: – Да.

///

– Так просто? – Вербин покрутил головой. – Настолько просто?

Феликс никого не обвинял, понимал, что за пару дней невозможно было выяснить, что Арсен снимает соседнюю квартиру, балкон которой вплотную примыкал к балкону его жилища.

– Здесь главное высоты не бояться, – произнёс Гордеев, оценивая расстояние. – А перелезть – раз плюнуть. – Помолчал. – Ушёл поздно вечером, чтобы никто не видел. А тот балкон легко открывается снаружи.

Это уже проверили.

А во время проверки выяснили, что квартира находится в соседнем парадном, за которым, разумеется, не следили. А ещё в том парадном был чёрный ход, поэтому Арсену не пришлось проходить мимо полицейских. В десять вечера курьер доставил две пиццы, в начале двенадцатого Арсен напал на Лидию. Телефон остался в квартире, как и две пиццы… точнее, одна – вторую Клён съел.

– Вряд ли он вернётся.

– Это было бы весьма… опрометчиво с его стороны, – согласился Гордеев.

– Но почему он не уничтожил компьютеры?

Большую гостиную двухкомнатной квартиры можно было с полным основанием называть «машинным залом» из-за мониторов, системных блоков, ноутбуков и прочего компьютерного «железа», за которым даже стены можно было разглядеть с большим трудом. Аппаратура чётко указывала на род занятий Арсена, и Никиту удивило, что она, судя по всему, пребывала в рабочем состоянии.

Но он ошибся.

– Клён за собой убрал, – доложил отвлёкшийся от работы криминалист. – Все машины девственно чисты.

– Это как? – не понял Гордеев.

– Скорее всего, на компьютерах был установлен «спящий агент» с приказом провести многократное стирание системы при получении сигнала извне. Всё это проделано, и восстановить информацию не представляется возможным.

– Когда пришёл сигнал? – быстро спросил Никита.

– Понятия не имею. – Криминалист развёл руками, а в следующий миг указал на один из ноутбуков. – Но есть и хорошая новость: эта машинка разрядилась, и если выяснится, что она разрядилась до поступления сигнала, это будет означать, что на ней сохранилась вся информация.

– Увези его отсюда, – выдохнул Гордеев. – Увези и вскрывай максимально аккуратно. Мне нужен это ноутбук, ты понял?

– Понял.

– Действуй. – Никита перевёл взгляд на Вербина. – Что скажешь?

– Нам нужен этот ноутбук, – почти равнодушно произнёс Феликс.

– Да. – Гордеев помолчал. Потом вспомнил, с кем говорит, оценил тон, которым была произнесена фраза, и насупился: – Что не так?

– Нам нужен этот ноутбук, поэтому он у нас есть.

– Он случайно разрядился, а здесь полно компьютеров. – Никита обвёл рукой комнату. – За всеми не уследишь.

Вербин молча кивнул.

– Чёрт, Феликс, я скоро начну думать о тебе так же, как Голубев. – Гордеев покрутил головой. – Ну, чем ты опять недоволен?

– Лидия осталась жива.

– Это же хорошо!

– Две ошибки подряд, Никита, две ошибки подряд: с ноутбуком и с Лидией. – Вербин засунул руки в карманы и улыбнулся: – До сих пор он себе такого не позволял.

* * *

– Все эти дни вы задавались вопросом почему я молчу. Настало время дать ответ. И ответ прямой. И честный. Я хранил молчание по двум причинам. Во-первых, чтобы не спугнуть тех, чьи грязные делишки я собирался выставить на всеобщее обозрение. Во-вторых, всё это время я молчал, потому что умер. Меня убили за то, что я отказался снять с экспозиции одну из картин. И сейчас вы слушаете мёртвого человека. Я сделал эту запись заранее, на тот случай, если меня убьют, и поэтому не знаю, кто именно меня убил. Или кто меня заказал. Я не могу дать полиции подсказку, но надеюсь, что они отыщут преступника. Круг подозреваемых невелик, но в него входят весьма влиятельные люди, и именно это обстоятельство заставило меня в своё время… испугаться. Мне трудно признаваться, но я испугался. Я испугался так сильно, что молчал очень долго. Слишком долго. И начал я молчать двенадцать лет назад, когда увидел в парке человека, убившего другого человека выстрелом в затылок…

Своё заявление, записанное изменённым голосом, Абедалониум не только разослал блогерам и СМИ, но и выложил в Сеть. Ровно в два часа дня файл автоматически выгрузился во все социальные сети художника и на многие открытые площадки. К половине третьего его прослушали полтора миллиона раз.

– Вторую ночь в Куммолово я решил провести на улице, благо, было достаточно тепло, и не сразу понял, что меня разбудило. К счастью, я не подал голос и не сильно заворочался: я молча расстегнул спальный мешок, привстал, огляделся и заметил двух мужчин, копошащихся примерно в полусотне метрах от меня. Я сразу понял, что дело нечисто, некоторое время сидел неподвижно, затем бесшумно поднялся и сумел незамеченным проскользнуть к дороге. Я собирался добраться до своей машины и уехать, а за вещами вернуться днём, но в темноте ошибся и вышел к машине незнакомцев. Подумал и на всякий случай сфотографировал её номер. Затем спрятался, дождался, когда они уедут, а на рассвете отыскал замаскированный колодец и заглянул в него…

Сообщение о том, что Абедалониум заговорил, Вербин и Гордеев услышали по радио. Никита отыскал в Сети файл, Феликс в это время парковался, после чего полицейские запустили его и принялись внимательно слушать. Не останавливая и не обмениваясь впечатлениями.

– …Сказать, что я был потрясён, значит, промолчать. Я знал Барби как весёлую, никогда не унывающую женщину. Я представить не мог, что под оболочкой скрывается не просто жёсткая сутенёрша, но настоящий монстр, ненавидящий молодых женщин за их красоту и свежесть…

Веронике не нужно было делать пометки – она уже написала статью, в которой проанализировала заявление Абедалониума, и сделала предварительные выводы. И сейчас, вполуха слушая трансляцию, она неспешно перечитывала её, подчищая неудачные обороты и расставляя «забытые» запятые. Спокойно и неторопливо редактировала текст, поскольку собиралась выложить его минут через десять после того, как закончится выступление.

– Вы наверняка задумались над тем, как мне удалось узнать так много? Не стану скрывать: незаконным способом. У меня есть помощники, которые взламывали компьютеры людей, на которых я указывал, взламывали пароли файлов и находили материалы, от которых волосы вставали дыбом. Находили фотографии и видеозаписи, которые у нормальных людей могут вызвать только омерзение. А они, эти люди, пересматривают эти страшные материалы, наслаждаясь тем, что творили…

Обращение оказалось длинным, но мало кто его остановил, «чтобы дослушать потом»: люди понимали, что за каждым словом Абедалониума – кровь, преступление, жертвы, и старались не упустить ни слова. Не каждый день в прямом эфире транслируют разгадку настоящих убийств.

– Я хотел закончить послание красивым жестом, хотел раскрыть инкогнито, явиться в полицию и ответить на их вопросы. И на ваши вопросы, друзья. Я хотел так сделать, но раз я умер, то пусть в истории останется один-единственный секрет – моё настоящее имя. Вы знаете меня как Абедалониума, и я останусь им навсегда.

Ада сняла наушники, медленно вернула их в футляр и посмотрела на Полину, которая проделывала точно такую же операцию.

– На этом всё? – спросила девушка. – Теперь всё встало на свои места?

– Не уверена, – покачала головой Кожина. – Феликс ни за что не примет преподнесённые на блюдечке результаты.

* * *

– Теперь всё встало на свои места? – мрачно спросил Васильев, едва Гордеев и Вербин переступили порог кабинета.

– Чушь, – коротко, но очень уверенно высказался Феликс.

– Почему? – Полковник жестом предложил оперативникам расположиться за столом. – Я не сомневался, что ты ответишь именно так, но хотелось бы понимать твои резоны.

Шутке никто не улыбнулся – обстоятельства не располагали.

– Абедалониум перечислил именно те версии, которые мы обсуждали, – ответил Феликс. – Версии, выстроенные на тех уликах, которые мы от него получили, а значит, ложные.

– Но улики настоящие.

Да, так будут говорить все: и руководство, и журналисты, и общество. И спорить с ними Вербин не мог, потому что улики действительно были настоящими, он в этом не сомневался.

– Заявление направлено на то, чтобы вбросить в медиапространство свою трактовку событий и заставить нас принять её в качестве единственно верной.

– Как нас заставишь?

– Давлением общества, – пожал плечами Вербин. – Люди хотят, чтобы им внятно объяснили, что произошло.

Он не сказал «хотят знать правду», а собеседники его не поправили. И Васильев, и Гордеев понимали, что Феликс прав.

– Руководство хочет, чтобы происходящее как можно скорее закончилось внятным, приемлемым для всех объяснением. Желательно с наказанием виновных. Поэтому Голубев до сих пор не звонит: сейчас его расспрашивают, насколько объяснения Абедалониума соответствуют уликам. И Голубев скажет, что на сто процентов – ничего другого ему не остаётся.

– Витя дал тебе сутки, – угрюмо напомнил Васильев. – И поверь, он своё слово сдержит. – Полковник помолчал. – Ну, может, не сутки, но до утра время точно есть.

– До утра… – Феликс переглянулся с Гордеевым и улыбнулся. – Постараемся успеть.

– Что задумали? – спросил Васильев.

– Почему вы мне поверили, Андрей Андреевич? – неожиданно спросил Вербин.

Полковник помолчал и усмехнулся, глядя Феликсу в глаза:

– Потому что ты предложил красивую версию, которую интересно крутить.

– Нет, – покачал головой Вербин. – Я предложил фантастическую версию, абсолютно киношную. Вы обязаны были меня высмеять или предложить протрезветь. Моя версия подразумевает, что шестнадцатилетний паренёк, потерявший в кровавом погроме обоих родителей, дом и будущее, сменил имя, завладев чужими документами, скорее всего, свидетельством о рождении, поскольку в нём нет фотографии, проехал через половину страны с младенцем на руках, начал новую жизнь и добился в ней успеха. А ещё, возможно, втайне стал знаменитым на весь мир художником, исполнив мечту детства. Почему вы согласились с моей версией, которая никак не объясняет, для чего мальчишке понадобилось менять имя?

– Потому что в тысяча девятьсот девяностом году погромщики растерзали семью Бориса Зиновьева и сожгли его дом, – медленно произнёс Васильев. – Возможно, произошло что-то ещё более страшное, возможно, было только это, но я уверен, что именно случившееся заставило парня сменить имя, оставило на душе неизгладимый след и…

– Наполнило яростью, – вдруг понял Вербин.

– Да, – согласился полковник.

– Невозможно представить, что он пережил, – добавил Гордеев.

– Пережил и теперь несёт в себе.

– Ярость, – повторил за Феликсом Васильев.

– И гнев. – Вербин помолчал. – Жуткое сочетание.

– Шестнадцать лет назад кто-то начал убивать гастарбайтеров из Таджикистана, – продолжил полковник. – Открыл настоящую охоту, причём, с характерным почерком: убийца перерезал жертвам горло. Исходя из этого, мы решили, что в диаспоре начались внутренние разборки, стали копать в этом направлении, но быстро выяснили, что ошиблись: не все убитые оказались связаны с торговлей наркотиками. Тогда начальство решило, что мы имеем дело с преступлением на почве ненависти, и распорядилось искать «фашистов». Провели оперативную работу, ребята с «земли» взяли двух болванов, забрали прямо с клубного мероприятия, отрапортовали, что дело раскрыли, только парни оказались непричастны, болтали помолодости много, чтобы впечатление произвести, попали под горячую руку и едва не испортили себе биографию. Убийства тем временем продолжались. Мы вывели на улицы почти вдвое больше патрулей, но всё без толку. А видеокамер в те времена было очень мало, и преступник с лёгкостью их избегал. Мигранты перестали ходить по одиночке, но это его не смутило, и у нас появилось три эпизода с двойным убийством: одного ранит, второго догонит, горло перережет, потом к первому вернётся – добьёт.

– Хорошо подготовленный физически, – оценил Феликс.

– И хорошо работающий ножом, – уточнил Никита.

– А потом случился большой скандал. – На замечания подчинённых Васильев не среагировал. – Слышали такое имя: Баходурхон Хаёев?

– Нет.

– Таджикский писатель. Сначала активно выступал на митингах националистов, но после начала гражданской войны перебрался в Москву, стал общественным деятелем в сфере правозащиты и специально приехал в город, посмотреть, как полиция борется с фашизмом. Пробыл у нас три дня, везде появлялся в сопровождении журналистов и под усиленной, разумеется, охраной. Потом соблаговолил сообщить, что «полиция делает всё возможное, но могла бы стараться лучше», и вернулся в Москву. Но до дома не доехал – ему в подъезде горло перерезали. И после этого убийства прекратились.

– Просто прекратились? – Феликс понял, что ожидал именно такого ответа.

– Просто прекратились, – подтвердил полковник. – Как в случае Подлого Охотника. Убийства прекратились, словно убийце…

– Стало скучно, – неожиданно закончил за Васильева Вербин. И прищурился: – Словно он потерял к происходящему всякий интерес.

Назад: тридцать три года назад

Дальше: шестнадцать лет назад