22 апреля, суббота

– Как прошёл вечер? – поинтересовался Гордеев, которому сегодня выпало быть за рулём.

– Смотря с какой точки зрения, – протянул в ответ Вербин. – Еда оказалась неплохой.

Уточнять, что ужинал он не в «Тыкве», а в другом заведении, Вербин счёл необязательным.

– Что полезное добыл?

– Второй бармен подтвердил, что Чуваев захаживал в «Деловую тыкву» в компании нашего незнакомца, которого бармен уверенно опознал. Сказал, что зовут Арсен, Арсений, и он довольно часто появляется в баре.

– Фамилия?

– Они не обменивались паспортными данными.

– Логично, конечно, но лучше бы обменялись. – Никита помолчал, после чего поинтересовался: – Барменам доверять можно? Не предупредят Арсена?

– Мне кажется, нет, – ответил ожидавший вопроса Вербин. – Что вчера, что позавчера говорили нормально, я не почувствовал подвоха.

А учитывая опыт Феликса, ответить Гордеев мог только так:

– Доверимся твоему чутью. – Пауза. – Теперь будешь пасти Арсена?

– Что ещё остаётся?

– Каждый вечер болтаться в «Тыкве»?

– Надо же где-то ужинать.

– Оставил барменам телефон?

– Оставил.

– Тогда зачем ездить?

– Надо же где-то ужинать, – повторил Вербин. – А «Тыква» не так далеко от отеля.

– Далековато, вообще-то.

– Люблю прогулки перед сном.

– Романтик, – хмыкнул Никита. И тут же, видимо решившись, спросил: – Вчера один ужинал?

В ответ Феликс мог промолчать, давая понять, что не хочет распространяться о личной жизни, или соврать. Но Вербин считал, что Никита не заслуживает ни первого, ни второго, поэтому ответил честно:

– Нет, не один.

– Что у тебя с Вероникой?

– Ничего. – Поймал недоверчивый взгляд товарища и очень серьёзно повторил: – Никита, даю слово: ничего.

Энергичная девушка Феликсу нравилась. Даже, наверное, больше, чем нравилась, и поэтому он не хотел упрощать их отношения.

– А в планах?

– Какие могут быть планы? Я убийство расследую.

– Потом уедешь и обо всём забудешь?

Гордеева тема волновала, поэтому Вербин решил расставить точки над «i».

– Никита, если тебе есть что сказать – говори, – негромко предложил Феликс. – Если не знаешь, как сказать то, что хочешь сказать, то подумай и после этого начинай разговор.

– Ты ей нравишься. Только не говори, что не видишь.

– Вижу.

– Вот. – Гордееву явно было очень неловко, но и молчать он не мог. – Веронике изрядно досталось в жизни. Ты знаешь, что в четырнадцать она потеряла отца?

– Да.

– Мать после смерти мужа стала искать новую партию, за что её, конечно, трудно осуждать. Нашла, сейчас, говорят, счастлива. Однако из-за её поисков Вероника заканчивала школу предоставленная самой себе. Но справилась, что в таких случаях не у всех получается. Окончила школу, поступила на журналистику в СПБГУ, с первого курса подрабатывала, поэтому с трудоустройством проблем не возникло, да и не могло возникнуть – Вероника считалась восходящей звездой. А потом у неё всё пошло кувырком. Сначала умерла бабушка, которая поддерживала Веронику после смерти отца – её смерть стала очень сильным ударом. Потом Вероника вышла замуж, но неудачно. Парень считался завидным женихом: и красивый, и из богатой семьи. Но, как оказалось, плотно сидел на героине. Хотел Веронику подсадить, но она молодец – не поддалась. Пыталась его вылечить, ездила по врачам, уговаривала ложиться в разные клиники, а когда поняла, что бесполезно – заговорила о разводе. Расстались, вроде, мирно, но сам понимаешь, опыт для неё был очень горьким.

– Не сомневаюсь.

– Ничего, что я тебе сплетни пересказываю?

– Это не сплетни, – серьёзно ответил Феликс. – Ты хочешь защитить Веронику, но не можешь на меня давить. Поэтому рассказываешь правду.

– Да, всё так. – Никита помолчал, совершил пару обгонов, вернулся в свой ряд и продолжил: – И напоследок у Вероники возникли проблемы с работой – она пошла против очень крутой компании, в которой работала… ну, в те времена компания была крутой. Медийные киллеры с серьёзной крышей, которая позволяла им вести себя предельно нагло. Вероника раскопала грязные делишки их спонсора, сделала большой материал о крупном мошенничестве и предложила опубликовать. А когда ей велели заткнуться, выложила материал в блоге. Спонсор с тех пор живёт в Лондоне и рассказывает в интервью о царящей в России «атмосфере ненависти», а Вероника вылетела с работы, попала в «чёрный список» и долгое время публиковалась только в своём блоге. Потом медийных киллеров оставили без работы, крупные агентства снова стали брать у Вероники материалы, но на контракт с ними она не идёт, остаётся на фрилансе.

И сама история, и то, каким тоном Гордеев её рассказал, объяснила Феликсу причины необычайной терпимости, которую демонстрировал Никита по отношению к своенравной девушке.

– Ты её не обижай, пожалуйста, – закончил, тем временем, Гордеев. – Вероника хорошая.

– Мог бы не говорить.

– Я на всякий случай. А то кто вас, москвичей, знает?

– Жить в Москве и быть москвичом далеко не одно и то же. Ты должен это понимать по собственному опыту.

– Как жить в Питере и быть питерцем?

– Ага.

– Я тебя услышал.

– А я – тебя.

– Вот и договорились. А теперь к делу.

Если верить навигатору, к особняку Иманова полицейские должны были подъехать через двадцать минут, которых было более чем достаточно, чтобы продумать предстоящий разговор. А Феликсу – для получения информации, которой у него ещё не было.

– Первое и главное: мы точно знаем, что Эльмар, брат убитого Ильяса Иманова, пришёл к нему вместе с Алёной. Это подтверждено видеокамерами и перемещениями телефона, – рассказал Никита, не отрывая взгляда от дороги. – Эльмар и Алёна встретились на улице, рядом с домом, поднялись в квартиру Ильяса, произошла ссора, о причинах которой, надеюсь, мы скоро узнаем. В результате ссоры Алёна вылетела из окна, Ильяс получил одно проникающее в спину, два в живот и скончался до прибытия «Скорой», а Эльмар ухитрился улизнуть от нас и добраться до своих. На какое-то время он пропал со всех радаров, затем появился адвокат Усубов и сообщил, что у Эльмара нервный срыв, но он готов ответить на наши вопросы.

– Не слишком ли нагло они себя ведут? – поинтересовался Вербин.

– А вы в Москве брата видного члена городского правительства, пусть и мёртвого, сразу в изолятор тащите? – в тон ему ответил Гордеев.

– Зависит от оснований.

– Усубов сказал, что оснований у нас не будет, и оказался прав: отпечатки на ноже принадлежат Алёне и только ей, а на её руках обнаружена кровь Ильяса. Эксперты клянутся, что оставшийся в теле нож никто не трогал, то есть не было попыток уничтожить чьи-то отпечатки. А на плече Алёны – гематома с чётким отпечатком большого пальца Ильяса.

– Получается, Алёна ударила его ножом, Ильяс схватил её и вытолкнул в окно?

– Получается так, – подтвердил Никита.

– А Эльмар на всё это просто смотрел?

– Сейчас узнаем.

– Для этого его нужно разговорить.

– Думаю, он обязательно что-нибудь расскажет, иначе бы не согласился на встречу.

– Адвокат будет?

– Да.

– Значит, они что-то придумали.

– Именно. – Гордеев бросил взгляд на навигатор. – Есть ещё кое-что: на лице Ильяса обнаружена слюна. В смысле, не те следы, которые могут появиться, как если бы ему кричали в лицо… Эти следы тоже есть. А именно…

– Плевок, – подсказал Вербин.

– Да, – кивнул Никита. – И предположительно, это слюна Эльмара.

– Быстро вы проводите экспертизу.

– Я ведь сказал, что Ильяс был большой шишкой, – напомнил Гордеев. – В Смольном топают ножками – у нас люстры на потолке качаются. Люди всю ночь работали не покладая рук.

А окажись убитый обычным человеком, результаты были бы, в лучшем случае, дня через три. А брат убитого провёл бы это время под стражей.

Ещё один взгляд на навигатор:

– Приехали. Дом должен быть где-то здесь.

Но правильнее, конечно, называть его особняком: большое трёхэтажное здание с трудом помещалось на участке, производя впечатление излишне массивного и чересчур помпезного строения, даже в ряду себе подобных – на этой тихой улице стояли только богатые дома, а въезд перегораживал шлагбаум. На территорию особняка машину полицейских не пустили, попросили припарковаться на гостевой площадке слева от шлагбаума. На крыльце их встретил плотный, улыбчивый брюнет в джинсах, белых кроссовках и вязаном джемпере. Представился адвокатом Усубовым и проводил в большую гостиную, где полицейских ожидал хозяин особняка. Внутри, как и предполагал Феликс, наблюдались мраморные полы, венецианская штукатурка, хрусталь, резная мебель и позолота где только можно – вкус у братьев Имановых оказался схожим. В холле гостей встречал большой парадный портрет Эльмара и Алёны. В гостиной висели два отдельных: слева и справа от камина.

– Господин Иманов, Эльмар Надирович.

Хозяин ждал посетителей в кресле, увидев их, подниматься не стал. И даже после представления Усубова не обозначил желания протянуть для рукопожатия руку. Продолжил сидеть, как сидел.

В ответ Феликс коротко бросил: «Майор Вербин», – и без спроса устроился на стоящем напротив кресла диване. Гордееву пришлось повести себя так же. Если Иманов и Усубов оказались задеты поведением полицейских, они этого не продемонстрировали. Адвокат уселся в соседнее с Имановым кресло, а Эльмар задумчиво произнёс:

– Алёна хотела жить именно здесь, недалеко от Петергофа. Я не считал это удобным, но исполнил её желание. Я её баловал. – Пауза. – Рассказал, чтобы вы понимали наши отношения. И поняли, что я сейчас испытываю.

– Мы постараемся не затягивать, – пообещал Гордеев.

– Будем признательны, – сухо обронил Усубов.

– В первую очередь нас интересует, что произошло вчера. Изложите, пожалуйста, вашу версию событий. Конечно, только тех, в которых вы принимали непосредственное участие.

– С какого момента?

– Как посчитаете нужным.

Иманов бросил взгляд на адвоката, тот коротко кивнул, словно подтверждая, что всё идёт по плану, и хозяин особняка начал рассказ:

– Я уехал на работу приблизительно в десять утра, в это время Алёна была в нормальном настроении. Даже, наверное, весёлом настроении и много шутила, потому что вечером нас ждали в гости. Мы договорились созвониться после обеда и окончательно решить, где встретимся: в гостях или у меня в офисе. Я уехал… – Иманов потёр левой рукой шею. – Потом, как я понимаю, что-то случилось, Алёна спешно собралась и поехала в город. Не в той одежде, в которой должна была быть вечером, в обычной. Позвонила мне. Была очень расстроена в этот момент, даже, наверное, на грани истерики. Сказала, что мы должны срочно встретиться у дома брата. Я был недалеко, приехал почти сразу… Я вчера сам был за рулём, без водителя… Решил покататься… И мы с Алёной встретились.

Его речь становилась всё более и более медленной, видимо, Иманов действительно переживал. Или нервничал. Или недостаточно хорошо выучил текст.

– Алёна Олеговна сказала, зачем ищет встречи с вашим братом? – мягко перебил Иманова Никита.

– По личному делу, о котором я бы не хотел распространяться.

– Эльмар Надирович, хочу напомнить, что мы имеем дело с убийством или, вполне возможно, с двойным убийством.

– К которым мой клиент не имеет никакого отношения, – вступил в разговор Усубов. Он или знал, или не сомневался в результатах экспертиз и выводах криминалистов.

– Эльмар Надирович – единственный свидетель преступления.

– И мой клиент готов честно рассказать всё, что видел. Чему был свидетелем.

– Я должен знать, с чего началась ссора.

– Зачем?

– Чтобы решить, мог ли ваш клиент принимать в ней участие.

– Вы расследуете ссору или убийство?

– Это связанные события.

– К убийству мой клиент не имеет отношения. И мы будем ходить по кругу, пока вам не надоест.

– Алёна сказала, что брат её оскорбил, – подал голос Иманов.

Судя по спокойствию адвоката, это была запланированная реплика, приготовленная на случай, если полицейские станут давить сильнее ожидаемого.

– Алёна Олеговна уточнила, как именно Ильяс Надирович её оскорбил?

– Нет.

– Вы спрашивали её об этом?

– Нет.

– Почему?

– Моя жена спокойная, уравновешенная женщина, но ни во время телефонного разговора, ни при нашей встрече она такой не была. Честно говоря, я вообще не помню её такой… – Иманов на мгновение сбился. Не хотел, машинально получилось, под влиянием эмоций, которые он тщательно скрывал. И коротенькая пауза сказала Феликсу, что некоторое время назад Эльмар уже видел жену в подобном состоянии. Впрочем, было бы странно, если Эльмар и Алёна спокойно прошли через то, что им довелось пережить. – Я решил оставить расспросы до встречи с братом.

– На записи с домовых камер отчётливо видно, как Алёна Олеговна о чём-то вам рассказывает, причём весьма эмоционально.

– Она ругалась.

– Вы мрачны.

– Я должен был улыбаться? Родной брат крепко поссорился с моей любимой женой… Вы видите повод для веселья?

– Во время разговора вы смотрели видео на телефоне Алёны Олеговны. Кстати, мы не смогли найти телефон.

– Возможно, его украл кто-то из прохожих, – предположил Иманов. – У Алёны был очень дорогой телефон.

– Он мог пережить падение с пятого этажа?

– Откуда мне знать?

Гордеев посмотрел на Феликса, который до сих пор помалкивал, увидел едва заметное пожатие плечами и вновь повернулся к хозяину особняка.

– Извините, что я вас перебил, Эльмар Надирович, пожалуйста, продолжайте.

– Мы поднялись в квартиру брата, и Алёна… Алёна сразу начала скандалить. Я был так изумлён, что плохо помню, что именно она кричала. В основном это были оскорбления, в том числе очень грубые. А брат держался так, словно действительно виноват. И это меня окончательно смутило… – Иманов нервничал, но его волнение было вызвано не опасениями, что его в чём-то уличат, а тяжестью воспоминаний – это полицейские и видели, и понимали. – Брат иногда смотрел на меня, ждал поддержки, а когда понял, что не дождётся, стал очень зло отвечать Алёне и один раз даже замахнулся на неё. Тут я не выдержал, отбил его руку и начал ругаться. Не помню деталей, но я кричал что-то о том, что он обязан уважительно относиться к моей жене. Мы все были на взводе, очень сильно раздражены и, наверное, поэтому я не заметил… – Иманов выдержал продуманную паузу. – Я только потом осознал, что, пока мы с братом ругались, Алёна сходила на кухню, взяла нож, вернулась и ударила брата сначала в спину, а потом, когда он повернулся – несколько раз в живот. Я не помню, сколько именно – в этот момент брат стоял ко мне спиной и… – Эта пауза была не продуманной, а естественной, очень искренней. – …И толкнул Алёну в окно. Я думаю, это получилось инстинктивно, брат защищался.

– А вы? – очень мягко спросил Никита.

– Я оторопел.

– Мой клиент находился в состоянии аффекта, – быстро, но не скороговоркой добавил Усубов.

– Почему вы не помогли брату? – негромко спросил Вербин.

– То есть? – не понял Иманов.

– Можно было попробовать остановить кровь или вызвать «Скорую». Вы не сделали ни того, ни другого.

– Он выбросил мою жену в окно. У меня на глазах.

– Мой клиент кинулся на помощь любимой жене, – вставил своё слово адвокат.

– Я должен был узнать, как она. Увидеть её. – Хозяин особняка выдержал паузу. – В тот момент у меня не было других мыслей.

– Судя по записям с домовых видеокамер, к телу супруги вы не подходили, – заметил Гордеев.

– Я не смог, – вздохнул Иманов. – Услышал, что люди сказали, мол, разбилась насмерть, и не смог.

Этот ответ прозвучал искренне, но при этом – заученно. Не заученно искренне, а просто – заученно. И при этом – искренне. Этот ответ, наверное, придумал адвокат, но он полностью совпал с внутренним ощущением Иманова. А вот про телефон он солгал. Судя по всему, Алёна выронила его перед тем, как Ильяс толкнул её в окно, и Эльмар его забрал. И не забыл отключить.

– Напомню, что мой клиент пребывал в состоянии аффекта, – повторил Усубов.

– Я не мог там оставаться. – Иманов продолжил до того, как адвокат закончил говорить. – Вышел на улицу, сел за руль и уехал.

– Куда вы поехали?

– К нему. – Кивок на адвоката.

– Почему окно было открыто? – спросил Гордеев.

– Брат часто держал окна открытыми. Считал кондиционированный воздух мёртвым.

– На лице Ильяса Надировича обнаружили вашу слюну.

– Видимо, вылетела в пылу… разговора. Мы кричали друг на друга.

– Вы или ваш брат заказывали ювелирные украшения у Леонида Дмитриевича Орлика? – вдруг спросил Вербин.

Неожиданный вопрос заставил Иманова и Усубова сбиться. Несколько мгновений они в замешательстве смотрели на полицейского, затем адвокат поинтересовался:

– Какое отношение это имеет к нашему делу?

– Хочу подтвердить, что никакого, – спокойно объяснил Феликс.

– Но…

– Я знаю про Орлика, однако мы с Алёной никогда к нему не обращались. – Иманов решил, что проще ответить, чем пытаться выудить из полицейских правду.

Чтобы не затягивать.

– «Знаете» – это значит «знакомы»?

– Нет, слышал о нём и видел его работы. Мы не знакомы.

– А ваш брат?

– Клиентом тоже не был, брат обязательно бы похвастался. А был ли знаком – понятия не имею.

– Почему вы спрашиваете об Орлике? – настороженно осведомился Усубов.

– У нас есть для этого основания, – официальным тоном ответил Гордеев. – Как и для следующего вопроса. – Он поднялся с дивана и передал хозяину особняка две фотографии. – Вам не доводилось встречаться с этими людьми? Или видеть их в окружении Ильяса Надировича?

Иманов, что стало некоторой неожиданностью для полицейских, фото Чуваева и Арсена изучил внимательно, не просто мельком глянул, после чего уверенно ответил:

– Нет, ни разу. Или просто не запомнил. – Пауза. – Кто это?

– Люди, которые, как мы считаем, могут иметь отношение к ссоре между Алёной Олеговной и вашим братом, – ответил Феликс, глядя Иманову в глаза. Но смутить пока не сумел.

– Каким образом они могут быть причастны?

– Это всего лишь предположение.

– Мы закончили? – довольно громко спросил Усубов.

– Один вопрос и, думаю, да, – вежливо произнёс Вербин.

– Задавайте.

Феликс тоже поднялся на ноги, подошёл к креслу и показал Иманову открытую на смартфоне фотографию. Показал так, чтобы изображение видел только хозяин особняка.

– Пожалуйста, покажите эту картину.

До сих пор Иманов был мрачен. Угрюм. Расстроен. Но при взгляде на экран смартфона его лицо перекосилось от боли. Которая сменилась бешенством, когда Феликс уменьшил изображение и отец Сары увидел картину целиком. Сжал кулаки и хрипло выругался.

– Что там? – быстро спросил адвокат.

– Сиди, – резко бросил Иманов.

Вербин убрал смартфон и вопросительно поднял брови, отвечая на очень жёсткий и очень тяжёлый взгляд хозяина особняка.

– Ты не должен об этом спрашивать, – медленно произнёс Иманов.

– Буду благодарен, если мы вернёмся к прежнему тону.

– Это всё должно остаться…

– Эльмар Надирович, пожалуйста, следите за словами, – перебил клиента Усубов. – Наши посетители находятся при исполнении.

– Забудут.

– Давайте не будем проверять эту теорию?

И, как ни странно, Иманов послушался. Сделал пару глубоких вздохов, встал и кивнул Вербину:

– Пойдём. – И добавил для Усубова и Гордеева. – А вы оставайтесь. Мы с ним поговорим и скоро вернёмся.

Феликс демонстративно положил смартфон на журнальный столик.

Иманов заметил, но не среагировал. Вывел Вербина в холл, коротким жестом показал, что нужно подняться на второй этаж, остановился перед одной из дверей и, глядя на неё, произнёс:

– Это не должно всплыть.

– Если всплывёт, то не от меня, – твёрдо ответил Феликс. – Точнее, это уже всплыло, Эльмар Надирович. Кто-то вытащил грязь, и я ищу того, кто это сделал. Но не знаю, каким будет следующий шаг, потому что пока игру ведёт он.

Иманов прошипел короткое ругательство, но предназначалось оно не полицейскому.

– Что было на видео, которое показала вам Алёна Олеговна?

– Ты хотел видеть картину. – Иманов открыл дверь, как оказалось – в детскую, сделал пару шагов и остановился: – Портрет предназначался для этой комнаты. Алёна не стала здесь ничего менять, говорила, что не готова. Да и я не был готов.

Это была большая и очень красивая детская, предназначенная для любимой принцессы: светлые тона, множество игрушек и картина на стене – девочка на качелях. Здесь её поза была абсолютно уместна. И платье. И красивая причёска. А на лице – ни грана косметики. Обычная маленькая девочка на красивых качелях.

– Брат насиловал мою дочь, – глухо произнёс Иманов. – И теперь мы знаем, почему два года назад Сара покончила с собой. – Ещё одно ругательство. – Вчера утром, после того как я уехал, Алёне пришло сообщение, что на выставке Абедалониума есть очень интересная картина, которая напрямую связана с Сарой. И фото. Только снятое так, что не видно… всего остального. Снята так, как ты мне показал сначала – только Сара. Жена поехала в «Манеж», увидела картину, и тут ей прислали видео. Дальше ты знаешь.

– Дальше всё было так, как вы рассказывали?

– Да. Я не сказал только о том, что мне известна реальная причина ссоры, – ответил Иманов, не отрываясь глядя на портрет дочери.

– Зачем вы забрали телефон?

– Я никому не покажу это видео, – покачал головой Иманов. – Никогда и никому.

И как его обвинять? Кто его обвинит?

– Вы уверены, что на видео был ваш брат? – тихо спросил Вербин.

– Сара называла его «дядя Ильяс».

– А лицо? Фигура?

– Видеокамера была установлена на лбу. Ну, или где там… В общем так, что съёмка велась от первого лица.

– То есть брата вы не видели?

– Нет, – медленно произнёс Иманов. – Но зачем Саре так называть насильника?

– Где всё происходило?

– В квартире брата, в комнате, которую он отвёл Саре.

– Где в это время находились вы с супругой?

– Улетали на неделю, решили отдохнуть от всего… И от всех… Алёна себе этого так и не простила.

– Как ваш брат отреагировал на обвинение?

– Отрицал. Но…

Иманов замолчал. И молчал так долго, что Вербину пришлось мягко напомнить о себе:

– Но?

– Я видел, что он в замешательстве. – Иманов покачал головой. – Это было не отрицание растерявшегося от необоснованного наезда человека, а именно замешательство от того, что всплыло нечто тайное. Я видел страх в его глазах… И… – В это мгновение Иманов вспомнил о «странных» вопросах, которые задавали полицейские, и посмотрел Вербину в глаза: – Хочешь сказать, что брат не насиловал Сару?

– Я пока не знаю.

– Как это?

– Мы ведём расследование, и ваш случай уже второй, связанный с картинами Абедалониума. Кстати, как получилось, что он написал портрет вашей дочери?

– Алёна этого хотела. Причём не просто портрет, а портрет от художника с большим именем и… – Иманов нахмурился, а затем неожиданно попросил: – Покажи мне ещё раз те фотки.

///

– Портрет Сары Имановой был написан два года назад, – рассказал Феликс, когда они с Никитой выехали с «улицы миллионеров». – В то время Абедалониум уже получил мировую известность, но сохранил особое отношение к Санкт-Петербургу и его жителям и иногда соглашался писать портреты на заказ. Разумеется, очень редко, как говорил желающим Крант, «только если мастеру понравится типаж». При этом ценник выставлялся хоть и большой, но не запредельный, поэтому желающих заполучить в домашнюю коллекцию картину от самого Абедалониума отбоя не было. Алёна Иманова грезила портретом дочери, отправила заявку, как и все остальные, и ей повезло: перезвонил Крант, сообщил, что Абедалониума заинтересовало предложение и он хочет прислать своего человека, чтобы принять окончательное решение. Ты уже понял, кто был этим человеком?

– Чуваев.

– Ага, – подтвердил Вербин. – Со второй попытки Эльмар его опознал, хотя видел всего один раз.

– То есть Абедалониум приезжал к клиентам под видом собственного помощника?

– Возможно, возможно… – Феликс задумчиво посмотрел на встречные машины. – Чуваев попросил одеть девочку так, как она должна быть на картине, и несколько часов её фотографировал. Через два дня Крант сообщил Имановым, что Абедалониум выбрал их. А ещё через неделю они получили портрет.

– Так быстро?

– А ты знаешь, как работают художники?

– Понятия не имею.

– Я тоже, – рассмеялся Вербин. – Может, быстро, может, нет… Имановы стали обладателями портрета от самого Абедалониума и хвастались им налево-направо. А через несколько месяцев их дочь покончила с собой.

– Я помню тот случай, – протянул Гордеев. – Девочка выпрыгнула из окна, и никто не смог объяснить причину её поступка… Что было на видео?

– Имановы были уверены, что на видео Ильяс насилует их дочь.

– А в действительности?

– В действительности Эльмар уничтожил телефон. Говорит, что ни лица, ни фигуры насильника на видео не видно. Только девочка, которая называет мужчину «дядей Ильясом».

– Вот почему он ни разу не назвал брата по имени, – догадался Никита. Он тоже умел быть внимательным.

– Согласен… Брат для Эльмара умер во всех смыслах, – кивнул Феликс. – Но кое-что не сходится.

– Что именно?

– Если бы мы не заметили Алёну в «Манеже» и не поехали за ней, то не связали бы смерти Ильяса и Алёны с выставкой. А случай с Костей Кочергиным показывает, что Абедалониуму нужна шумиха.

– Связали бы, – уверенно ответил Гордеев. – Пока ты общался с Имановым, мне позвонили наши и рассказали, что несколько информационных агентств получили пакеты с флешками, на флешках – видеозаписи развратных действий с Сарой Имановой. К счастью, никто эту грязь не опубликовал, все побежали к нам.

– Тогда сходится.

– Второе. В компьютере Ильяса нашли детскую порнографию. В том числе – самодеятельную.

– Девочки?

– Только девочки.

– Спроси, как было снято.

– Я спросил. Ребята сказали, что все самодеятельные видео сняты с налобной камеры.

– Кто-нибудь из детей называл насильника «дядей Ильясом»?

– Спрошу, – пообещал Никита. – Но не думаю, что это важно: Сара его знала, а другие – не факт.

– Уточнить нужно… И пусть обратят внимание на локации: Эльмар сказал, что Ильяс насиловал Сару в своей квартире.

– Неосторожно, – заметил Вербин.

– Согласен. – Гордеев помолчал. – Догадался о третьей новости?

– Где нашли «Демона»?

– В кладовке. Мы пока не знаем, кто доставил картину, подозреваю, частный курьер, как и в прошлых случаях. Постараемся его найти. Иманов вскрыл коробку, посмотрел, что внутри, но выставлять напоказ не стал. Как и Орлик.

– Тут есть над чем подумать…

– Получается, Иманов входил в ту же группу педофилов? – высказал напрашивающееся предположение Гордеев.

– Но там были исключительно мальчики.

– Педофилам не всё равно?

– Насколько я помню – нет, – ответил Феликс. – Это расстройство уже сформированного предпочтения.

– Тогда получится, что Абедалониум сдал нам второго преступника. И причастен он или к первому, или ко второму преступлению… Или ни к одному из них. – Гордеев помолчал. – Но как он узнал о преступлениях?

– Победитель этой викторины получит главный приз. – Феликс прищурился. – Можно предположить, что, узнав о самоубийстве Сары, Абедалониум вспомнил весёлую, жизнерадостную девочку, понял, что с её смертью что-то не так, каким-то образом добрался до компьютера Ильяса и обнаружил доказательства творимых им мерзостей.

– И замолчал на два года?

– И написал «Лето волшебное».

– Почему так сложно?

– Потому что, допустим, уже написана картина «Мальчика нет».

– Абедалониум планирует большой скандал, – протянул Гордеев. – И банда педофилов – не единственная цель, по которой он хочет ударить.

– Кстати, у нас до сих пор нет ни одного подтверждения того, что Чуваев обучался в художественной школе или просто занимался живописью, – напомнил Феликс, просматривая записную книжку.

– То есть Чуваев – Абедалониум Шрёдингера?

– Вроде того.

– Что нам это даёт?

– Пока нет доказательств – ничего. Но история Имановых показывает, что события развиваются по заранее написанному сценарию и смерть Чуваева, если предположить, что он действительно Абедалониум, реализации планов не помешала. Возможно, он учитывал вероятность своей гибели.

– У него должны быть помощники, – подумав, высказался Никита.

– Скорее всего есть, – не стал спорить Вербин. – Но знают ли они, на кого работают?

– Что ты имеешь в виду?

– Скандал сейчас на пике и связан с серьёзным уголовным преступлением… Точнее, уже с двумя серьёзными преступлениями. Помощник Абедалониума должен быть очень мотивированным человеком, чтобы не явиться к нам с повинной.

* * *

Помыть руки?

Всего лишь вымыть руки?

Это самое меньшее, что хотелось сделать после просмотра видео. Не до конца просмотренного видео. Не очень длинного, минут на двадцать, видео, но она останавливала его два раза. Отворачивалась, глубоко дышала, потом заставляла себя продолжить просмотр. В третий раз не заставила, выключила, вышла на балкон, закурила. И, разглядывая дрожащие пальцы, сказала себе, что нужно принять душ. А ещё, наверное, выпить. Нет, не вина, вино сейчас не возьмёт, нужно налить грамм сто водки и махнуть залпом. Она тоже, скорее всего, не возьмёт, но заглушит. У водки есть свойство на какое-то время притуплять восприятие. Потом, конечно, всё вернётся, нахлынет, накроет с головой, но для «сейчас» «потом» не имеет значения. Сейчас нужно что-то сделать с тем дерьмом, которое вползло в душу во время просмотра видео. Забыть не получится, нужно заглушить, чтобы хоть на время стало легче.

«А у меня есть водка?»

Кажется, да, одна бутылка, которой лет пять или шесть, осталась после весёлого застолья с друзьями. С тех пор подобных мероприятий в её квартире не было, вот бутылка и застряла.

Она затушила сигарету, жест получился нервным, но пальцы уже не дрожали, прошла на кухню, порылась в ящиках, нашла бутылку, открыла и налила треть стакана – больше не решилась. Постояла, а затем резко подняла стакан, зажмурилась и влила в себя водку. Думала, что вырвет, но водка словно почувствовала происходящее и повела себя так, как хотелось: заглушила внутреннюю боль – и только.

Правда, снова захотелось курить, но сначала она вскрыла лежавшую в холодильнике упаковку нарезанной ветчины и съела три куска. Есть не хотела, но нужно было закусить.

Затем вытащила из шкафа коробку, в которой лежал разобранный кнопочный телефон, собрала его и вставила сим-карту, номер которой отправила в ответ на присланное видео. Симку она купила неделю назад и ещё не зарегистрировала. И не будет регистрировать, потому что жить ей – ровно один разговор.

Снова вышла на балкон, достала следующую сигарету, а когда докурила её почти до фильтра, пришёл вызов с неопределившегося номера.

Ответила:

– Да?

И услышала:

– Теперь ты видишь, с какой мразью мы имеем дело? – Вопрос был задан спокойным, но очень печальным тоном.

* * *

– Вам рассказать, какой сейчас скандал разгорается? – отчеканил Голубев, награждая оперативников холодным взглядом. – Или сами догадываетесь?

Ответа он не ждал, но получил:

– Скандал разгорелся в пятницу, – ровным голосом поведал Вербин. – Сейчас он развивается.

Голубев, который как раз набирал воздух для следующей фразы, сбился, кашлянул, несколько мгновений смотрел на Феликса, уже не холодно, а недружелюбно, и спросил:

– Думаешь, тебя отсюда не уберут, если мы попросим?

– Думаю, уберут, – спокойно ответил Вербин. – Но убийство Иманова и всплывшая грязь – это не новый скандал, а развитие прежнего. Второй привет от Абедалониума.

Это все понимали, даже Голубев, однако соглашаться с Феликсом следователь не собирался. Выдержал паузу и, подчёркнуто обращаясь только к питерским полицейским, сообщил:

– Скандал грандиозный. Ильяс Надирович Иманов далеко не последний человек в правительстве… Был. И сейчас наши шефы проводят с руководством города срочное совещание, по итогу которого выяснится, будем ли мы дальше заниматься этим делом. – Только теперь Голубев посмотрел на Феликса: – Мы – это все мы.

– Вряд ли они решатся поменять коней на переправе, – буркнул Васильев.

– Кто знает, на что они решатся, Андрей Андреевич, – вздохнул следователь. – Ходят слухи, что нашим шефам уже высказана претензия, что мы не предотвратили.

– Не предотвратили что? – не сдержался Гордеев. – Убийство Иманова или изнасилование Сары? Если второе, то пусть дадут список педофилов – мы предотвратим.

Голубев коротко ругнулся.

– Никита, учись у Вербина хорошему, – строго произнёс Васильев. И посмотрел на Феликса: – А ты следи за языком. Витя… – Полковник впервые назвал следователя по имени. – Может, и резковат, но он прав – у нас проблемы. Это, во-первых. А во-вторых, мы в одной лодке, и не нужно её раскачивать больше, чем она уже болтается. Я достаточно ясно выразился?

В кабинете ненадолго повисла тишина, а затем Феликс повернулся к следователю:

– Прошу извинить меня за необдуманное высказывание.

Фраза прозвучала не вымученно, а спокойно и по-деловому, как должна была прозвучать. Голубев это понял и ответил:

– Всё в порядке. – И добавил: – Да, скандал начался в пятницу.

Мир был восстановлен, и Васильев вернулся к делам:

– Пока мы ещё занимаемся расследованием, я хочу знать, есть какая-то связь между делами Иманова и Орлика, кроме Абедалониума?

– Брат Иманова сказал, что Ильяс никогда не обращался к Орлику за ювелирными украшениями, – доложил Гордеев. – Но не смог с уверенностью ответить, были ли они знакомы. Будем разбираться?

– Вербин?

– Думаю, это другое преступление. Дети разнополые, там – мальчики, здесь – девочки, а насколько я помню, педофилам это важно. Но нужно дождаться мнения экспертов.

– Это разумно, – поддержал Вербина Васильев. – Но сейчас я хочу услышать вашу рабочую версию, пусть даже сырую, потому что у нас её будут спрашивать.

Феликс и Гордеев переглянулись, и Никита уверенно начал доклад:

– Исходная версия не претерпела значительных изменений, Андрей Андреевич. Мы считаем, что Абедалониум намеренно спровоцировал шумный скандал с целью привлечения внимания к выставке. И, возможно, покарать тех, о чьих преступлениях он каким-то образом узнал или… – Гордеев выдержал паузу. – Или сам был причастен. Этот вариант мы не исключаем.

– Резонно, – кивнул Голубев.

– Кто-то из целей Абедалониума узнал о готовящемся скандале, принял меры для его предотвращения, а когда не получилось – устранил художника.

– В чём смысл? – быстро спросил Васильев. – Абедалониума убили после начала скандала.

– Вероятно, чтобы он не сказал больше, чем нарисовал.

– Годится.

– Или же убийца рассчитывал, что со смертью Абедалониума скандал не выйдет за рамки, очерченные картиной «Мальчика нет», – подал голос Вербин.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Голубев.

– Если предположить, что Иманов не связан с группой педофилов, то есть Абедалониум дал наводку на два разных преступления…

– То после скандала с картиной «Мальчика нет» Иманов мог решить, что, убив Абедалониума, он остановит лавину, – догадался Васильев.

– Совершенно верно, Андрей Андреевич, – подтвердил Феликс. – Алёна Иманова на выставку не собиралась, я специально уточнил у Эльмара, поехала, только получив настойчивое предложение посмотреть на конкретную картину. При этом, даже увидев «Лето волшебное», трудно догадаться, что за ним стоит. Могут появиться сомнения, но не более.

– Поэтому Алёне присылают видео, – закончил Никита. – Но мы не узнаем откуда, потому что Эльмар уничтожил телефон жены.

– То есть у Абедалониума есть помощник, который продолжает раскручивать скандал?

– Это одна из версий, – кивнул Гордеев. – Вторая: Абедалониум заложил в мессенджер отложенные сообщения, которые с заранее просчитанным интервалом пришли Алёне.

– А частные курьеры развезли пакеты журналистам.

– Да. Сейчас всё можно спланировать заранее.

– Фактически Абедалониум создал систему «Мёртвая рука», которая эффективно сработала после его смерти.

– Версия с помощником мне нравится больше, – заявил Голубев.

Потому что помощника можно найти, арестовать и представить публике.

– Мы от первой версии ни в коем случае не отказываемся и гипотетического помощника ищем, – ответил Гордеев.

– Есть подвижки?

– Появилась слабая ниточка. – Феликс понял, что речь идёт о таинственном Арсене, напрягся, поскольку не хотел рассказывать о нём Голубеву, но Никита не подкачал: – Но она настолько слабая, что пока о ней говорить рано.

– Хорошо. – Следователь обдумал услышанное и посмотрел на Вербина: – Получается, киллера для Абедалониума нанял Иманов?

– Иманов мог выйти на Чуваева.

– Каким образом?

– Чуваев приезжал под видом помощника Абедалониума фотографировать Сару Иманову – по этим фото был написан портрет.

– Кто приезжал: Абедалониум или Чуваев? – с нажимом уточнил следователь.

– У меня до сих пор нет уверенности, что это один человек, Виктор Эдуардович, – твёрдо сказал Вербин.

– Да, я помню… – Все понимали, как сильно Голубеву хочется сообщить миру о смерти знаменитого художника и каких усилий стоит ему сдерживаться.

– У нас есть возможная связь, точнее, возможность связи Иманова и Чуваева. Что переводит Иманова в главные подозреваемые по моему делу.

– Логично, – вновь поддержал Вербина Васильев.

Следователь же молча кивнул, и Феликс понял, что зашёл с правильной карты: и Голубеву, и Васильеву и, наверное, Гордееву понравилось, что копать под члена городского правительства с подмоченной репутацией будут не они, а пришлый москвич.

– А если ты ошибаешься и преступления Иманова – эпизоды первого дела? Если Иманов, как и Орлик, входил в группу педофилов?

– Для меня это обстоятельство ничего не меняет, – пожал плечами Феликс. – У Иманова был выход на Чуваева, значит, я его разрабатываю.

– Хорошо. – Голубев сделал пометку в блокноте и посмотрел на Никиту: – Что с педофилами?

– Отрабатываем контакты Орлика. И с видео работаем, пытаемся определить место, где оно было сделано. Пока результатов нет. Проводим работу с родственниками убитых мальчиков, после Кочергина и Шипилова удалось идентифицировать ещё одно тело, это Яша Котик из Петрозаводска. Считалось, что он сбежал из дома – у него уже были попытки.

– Неблагополучная семья?

– Так точно. – Никита вздохнул. – Теперь будем искать других девочек с видео Иманова.

– Сколько эпизодов?

– Два десятка. И это только те, которые он снимал.

– Понятно. Вербин?

– Основное направление – Иманов. Ищу убийцу Чуваева.

– Без этого не уедешь?

– Не хочу, чтобы мне эти дни в прогулы записали.

Голубев усмехнулся, впервые усмехнулся шутке Феликса. Но тут же опомнился и вернулся к прежнему тону:

– Будешь всюду ходить за Гордеевым?

– В том числе.

– А ещё?

– Думать.

– Эти дни мы точно отметим как прогулы.

Феликс вежливо улыбнулся, отметив про себя, что первый обмен шутками, кажется, удался.

– Можешь назвать главный вопрос этого дела? – внезапно спросил следователь.

Голубев надеялся подловить Вербина, но не получилось.

– Для чего Абедалониум это затеял? – мгновенно ответил Феликс, чем вызвал у присутствующих замешательство.

– Чтобы привлечь внимание к выставке, – растерянно протянул Никита. – Разве нет?

Полковник и следователь промолчали, но было очевидно, что других ответов у них нет.

– Он привлёк к выставке очень большое внимание, – подтвердил Вербин. – Но одновременно – и к себе. Одно дело указать на преступников, и совсем другое – отвечать на неудобные вопросы, откуда ты о них узнал?

– В интервью Абедалониум рассказал о Куммолово, – напомнил Васильев. – Вполне возможно, что когда он ночевал в усадьбе, стал свидетелем захоронения одной из жертв.

– Почему не сообщил в полицию? Почему молчал восемь лет? Как узнал об Орлике? Как узнал, что Иманов насиловал племянницу? – Вербин выдержал короткую паузу. – Абедалониум и без того знаменит, зачем ему вся эта грязь?

– Решил добиться справедливости, – предположил Гордеев.

– И ждал восемь лет?

– Твоя версия? – Голубев вопросительно поднял брови.

– Будь у меня версия, этот вопрос не стал бы для меня главным в расследовании, – ответил Феликс. – Я не понимаю мотива, а следовательно, каждая версия вызывает сомнения. Как и тот факт, что оба подозреваемых мертвы.

– Второй, скорее, случайно, – отметил следователь. – Если бы не ярость Алёны Имановой, Ильяс был бы жив.

– Согласен.

– И мешал бы нам изо всех сил.

– Или сидел под замком и рассказывал правду.

Коллеги заулыбались.

– Разве нет? – притворно удивился Феликс.

– Я чувствовал, что твой приезд приведёт к крупным неприятностям, – буркнул Васильев.

– Я бы сказал: всё усложнит, – уточнил следователь.

В общем, Голубева можно было понять. Что у них было? Скандал, вызванный тем, что на картине знаменитого художника оказался запечатлён пропавший восемь лет назад мальчик. Причём скандал, возможно, высосанный из пальца, основанный на случайном совпадении или искусственно созданный – что мешало Абедалониуму нарисовать портрет Кости Кочергина по фотографии? Ради скандала. Чтобы вызвать интерес к выставке. Возможно, у некоторых полицейских или полицейских руководителей изначально были подобные мысли, но затем события начали развиваться с невероятной скоростью: захоронение в Куммолово, появление Вербина с сообщением об убийстве или возможном убийстве Абедалониума, первое грязное видео, подозрение на существование группы педофилов, в которую, как теперь оказалось, мог входить видный член городского правительства.

– Ты любишь шумные дела, – вздохнул Голубев.

– Это они меня любят, – пожал плечами Феликс. – Я не напрашиваюсь, я просто копаю до самого дна. А если нужно – то чуть глубже.

* * *

«Я могу отчитаться за каждую копейку своего состояния. Только не спрашивайте о первом миллионе…» Эта фраза была популярна среди выходцев из девяностых – тех из них, кому удалось не только выйти, но вынести с собой капитал. Именно к таким людям относился Фёдор Селиверстов: умный, цепкий, хваткий и, как многие «герои» той эпохи, появившийся из ниоткуда, не имеющий отношения к «старым» питерским семьям и потому особенно голодный. В отличие от Кукка, Селиверстову не повезло или, наоборот, повезло не познакомиться с дочерью могущественного человека, и добиваться всего ему пришлось самостоятельно. Магазин, затем сеть магазинов, ресторан, несколько ночных клубов, автосалон, затем три автосалона, финансовая компания, экспортно-импортные операции, как следствие – интересы в порту… Интересы у Селиверстова были разными, при этом он обладал невероятным чутьём, знал, когда следует фиксировать прибыль и перенаправлять освободившиеся средства во что-то новое. И никогда, ни разу, Фёдор Селиверстов не становился фигурантом уголовного дела: ни когда добывал свой первый миллион, ни впоследствии, что позволило ему выйти из девяностых с репутацией добропорядочного предпринимателя. Добропорядочного, но не слабого: все знали, что характер у Селиверстова жёсткий, человек он злопамятный и лучше с ним не связываться. Впрочем, ладить с людьми Фёдор тоже умел, особенно с нужными людьми, и, возможно, сочетание этих качеств позволило ему не просто остаться в игре в нулевых и десятых, но укрепить своё положение и войти в число виднейших граждан города, пусть и не в первые пару-тройку сотен.

А положение, в свою очередь, гарантировало, что никто не спросит Фёдора, как он заработал первый миллион…

///

Утро получилось бурным, но в этом Селиверстов мог винить только себя, точнее, сделанный около трёх месяцев назад выбор очередной подруги. На первый взгляд выбор мог показаться едва ли не идеальным: красивая, умная, страстная девушка, да к тому же с хорошей родословной – приходилась внучкой одному из перестроечных баронов, породниться с которым были не прочь все здравомыслящие питерские альфонсы и не только они. Происхождение сделало девушку не только капризной, но изрядно самоуверенной, Снежана почему-то решила, без всяких на то оснований, что Селиверстов рассматривает её в качестве невесты, и вела себя соответствующе. Как жена. После бурного утреннего секса, в котором она была большой мастерицей, Снежана поинтересовалась планами на день. Фёдор ответил, что у него несколько деловых встреч. Что, в общем, было правдой. Снежана спросила по поводу вечера, а узнав, что Фёдор не собирался проводить его с ней, закатила скандал. Обвинения были стандартными для последних недель: мало времени вместе, шлюхи, которых он нагло посещает, несмотря на их отношения, и прочее, прочее, прочее… В финале был обещан разрыв.

Самое же любопытное заключалось в том, что сцена не произвела на Селиверстова вообще никакого впечатления – настолько скандалы Снежаны стали обыденными. Даже настроение не особенно испортилось. Фёдор стоически перенёс атаку и твёрдо дал понять, что планы не поменяет. На том и расстались.

Навсегда или нет – неизвестно.

Затем Селиверстов позвонил домработнице, которая должна была прийти только в понедельник, попросил заехать прибраться – ходить по полу, усыпанному осколками разбитых тарелок и залитому йогуртом вперемешку с кофе, удовольствия не доставляло, переоделся, поскольку йогурт и кофе попали не только на пол, сел в Maserati и отправился завтракать – кроме секса и скандала Снежана ничего не предложила. Посидел в одиночестве, наслаждаясь вкусной едой и ароматным кофе, полистал новости в телефоне, когда надоело, стал разглядывать прохожих, а расплатившись, неожиданно отправился в «Манеж» – решение принял подойдя к машине, почувствовал, что должен там оказаться, и поменял планы. Подъезжая, изумился длиннющей очереди на вход и, оставив машину чёрт-те где, поскольку ближайшие парковки оказались переполнены, специально побродил по площади, продолжая удивляться ажиотажу: ведь одно дело читать о нём в новостях и совсем другое – наблюдать собственными глазами. Посмотрел на людей, послушал вопли активистов, требующих немедленно закрыть выставку, затем позвонил хорошему знакомому и через десять минут прошёл внутрь через служебный вход в сопровождении заместителя директора «Манежа» по имени Владимир.

– Вы говорите, что удивлены? Фёдор Анатольевич, это мы удивлены! Вы не представляете, какое столпотворение началось после скандала с картиной «Мальчика нет». Посетителей было столько, что мы даже задумывались, в шутку, разумеется, о круглосуточной работе выставки. Думали, что больше людей быть не может, но теперь, когда выяснилось, что «Лето волшебное» тоже связано с преступлением, люди стали приходить в огромных количествах. Мы работаем с десяти утра до одиннадцати вечера, а выставку хотим продлить на месяц.

– Печально, что интерес к живописи пробудился благодаря преступлению.

– Громкому преступлению, – вздохнул Владимир. – Кто бы мог подумать, что Ильяс Надирович окажется чудовищем? Он не то чтобы сильно интересовался живописью или вообще культурой, но мы как-то виделись на светском мероприятии, были представлены, и он произвёл впечатление человека, умеющего вести себя на людях. Культурная общественность шокирована. Фёдор Анатольевич, вы не против, если я вас оставлю? Очень много дел.

Вопрос прозвучал вовремя, поскольку только умение вести себя на людях не позволило Селиверстову попросить Владимира оставить его в покое.

– Понимаю вашу занятость.

– Рад был познакомиться.

Заместитель директора «Манежа» помчался по своим делам, а Фёдор отправился в неспешное путешествие по залам. По переполненным залам. И если очередь снаружи производила сильное впечатление, то обилие людей внутри оглушало и… немного раздражало, конечно. Посетителей было неисчислимое количество, и подавляющее большинство из них считало необходимым обмениваться впечатлениями со спутниками. Причём делали они это громко.

– Говорят, он сам принимал участие в оргиях.

– Абедалониум?

– Да.

– Вряд ли.

– Тогда откуда он знает?

– Может, детская травма?

– Боже, какой кошмар.

– Мы ничего о нём не знаем.

– А почему Абедалониум молчит?

– Говорят, прячется от банды.

– Он же за границей живёт, чего ему бояться?

– Ну, мало ли… Эти твари его где хочешь достанут. Абедалониума лишь неизвестность спасает.

– Он очень известен.

– Назови его имя.

– Какой же он талант…

Все говорят об одном и том же. И здесь, и в Сети. В Сети, конечно, громче, грубее, особенно анонимы. Кто-то защищает Абедалониума, кто-то льёт на него помои, есть такие, кому нравится топтаться на знаменитостях, остальные наблюдают.

– Как Абедалониум узнал об Иманове?

– Он же рисовал портрет несчастной девочки.

– Писал.

– Спасибо за уточнение.

– Обращайтесь.

– Думаете, Иманов прямо при художнике устраивал свои… художества?

– Может, Сара ему призналась?

– Несчастный ребёнок…

Селиверстов протолкался, хоть и вежливо, но именно протолкался, через зал с картинами из частной коллекции, лишь мельком взглянув на «Мальчика нет» и «Лето волшебное», возле которой сейчас стояло больше всего посетителей, и наконец-то оказался там, куда, собственно, ехал. В зале, который считал главным, у полотна, которое считал основным, – у «Демона скучающего». И очень долго стоял перед ним, вглядываясь в того, чьё лицо великий художник спрятал во тьме.

* * *

Это был старый питерский дом в старом питерском центре, построенный, как понял Вербин, ещё до революции. Красивый благородный дом, сумевший сохранить себя не только снаружи, но и внутри, не обветшать, превратившись в унылое «муниципальное строение», переломанное, перестроенное и опошленное. Нет. Каким-то чудом дом пережил и Гражданскую войну, и безжалостную Блокаду, устроенную немцами и финнами во время Великой Отечественной войны, и бандитское разграбление девяностых. Не сдался. Или жильцы не сдались. В результате парадное встретило Вербина полностью сохранившейся лепниной, витражами и даже оригинальными дверьми, в том числе – в квартиры. Только входная оказалась надёжной, металлической, но явно сделанной на заказ и потому не сильно выбивающейся из стиля. Ещё из нововведений – видеокамеры, к счастью, небольшие и потому не привлекающие внимания. А закуток для консьержа в доме был предусмотрен изначально. Но не лифт, поэтому на третий этаж пришлось подниматься пешком. Впрочем, подняться по такой лестнице было одно удовольствие.

И повернуть звонок, стоя перед тяжелой деревянной дверью, а потом – увидеть Лидию.

– Я ждала вас раньше, полицейский Феликс, – спокойно произнесла она, с улыбкой рассматривая Вербина. – Проходите.

На ней была белая рубашка мужского кроя с закатанными рукавами и расстёгнутая на одну пуговицу больше, чем предполагала деловая встреча, светло-голубые джинсы, настолько светлые, что казались белыми, носки и пушистые белые тапочки.

– Ждали, потому что умны, – ответил Феликс, снимая куртку.

– Вас это удивляет?

– Это не было ни комплиментом, ни иронией. Это констатация.

– Для чего вы произнесли её вслух?

– Чтобы посмотреть на вашу реакцию.

– Значит, не так уж я умна, раз не догадалась. – Лидия выдержала паузу, поняла, что Вербин не собирается отвечать, и небрежно спросила: – Почему вы молчите?

– Вы произнесли фразу, чтобы увидеть мою реакцию.

– И я её увидела, – кивнула молодая женщина, после чего сделала приглашающий жест рукой: – Прошу. Может, кофе?

– Если вы будете столь любезны…

– Почему я? – удивилась Лидия. И громко произнесла: – Фёкла! – А когда в комнату вошла служанка, распорядилась: – Сделай два кофе, пожалуйста. Мне как обычно, а моему гостю…

– Чёрный американо. С сахаром.

– Ты слышала.

Самая большая комната… Вербин предположил, что самая большая, поскольку не мог представить, что в квартире окажется ещё одна зала подобного размера… служила гостиной. Обставлена она была в современном стиле, что контрастировало со старым парадным, но при этом с большим вкусом, без вычурности.

– Вас не смущает мой наряд? – поинтересовалась Лидия, свободно расположившись на диване и подобрав под себя ноги. Тапочки она сбросила.

– Почему он должен меня смутить? – Феликс устроился в кресле напротив.

– Вы показались удивлённым при нашем знакомстве в «Манеже».

– Я ожидал, что художница…

– Будет выглядеть необычно? – плавно перебила полицейского Лидия.

– Привлекать внимание, – уточнил Вербин.

– Да, многие считают это важным: привлечь к себе внимание любым доступным способом. Не скрою, я долго думала над образом, в котором буду появляться в «Манеже», и решила остановиться на деловом стиле: всё-таки там не мои работы, я выступаю в роли сотрудника. – Молодая женщина мягко улыбнулась. – И знаете, полицейский Феликс, угадала: хороша бы я была, комментируя скандал в какой-нибудь футболке или с красными волосами.

– Думали покраситься?

– Мне бы пошло?

– Не уверен.

– Потому что вы представляете меня такой, какой увидели в первый раз.

– Вы не такая?

– Я разная, – рассмеялась Лидия. – Если вы говорите об одежде, то я всегда одеваюсь по настроению.

– Вам важно, как вы выглядите?

– Для всех важно, как они выглядят, но не все это понимают. Одеждой человек не только показывает, кто он есть, или кем хочет стать, или кем хочет прикинуться, но и выражает своё отношение к тому, с кем встречается. Или к мероприятию, в котором принимает участие. Если на торжественное открытие чего-нибудь или вручение какой-нибудь премии участники, а то и организаторы позволяют себе являться в затрапезном виде, в грязных джинсах с «пузырями» на коленках или несвежей сорочке, это абсолютно всё скажет об уровне мероприятия. И впечатление не изменится, несмотря на все усилия пиар-службы.

Феликс хотел ответить, но Фёкла внесла кофе, а когда вышла – Лидия поинтересовалась:

– Видели мои работы?

– Фотографии в Сети не дают полного впечатления.

– Совершенно с вами согласна. – Она сделала глоток кофе и кивнула на мольберт, идеально вписывающийся в продуманную обстановку гостиной. Стоящая на нём картина была накрыта чёрной тканью. – Я выставляю здесь некоторые свои работы, хвастаюсь друзьям. Одни картины оказываются здесь на вечер, другие остаются надолго. Хотите посмотреть?

– Хочу.

– Подойдите и посмотрите.

Подниматься с дивана Лидия не собиралась.

Вербин улыбнулся, поставил кофе на маленький столик и подошёл к мольберту.

– Не думал, что вы работаете здесь.

– Вы ведь понимаете, что в квартире я не пишу? У меня есть мастерская.

– Далеко?

– Снимайте ткань одним уверенным движением снизу вверх и ни о чём не беспокойтесь – краска давно высохла.

Лидия идеально вела разговор так, как считала нужным, уверенно игнорируя темы, которых не хотела касаться. А давить на неё Феликс пока не собирался. Поэтому он снял ткань – одним уверенным движением снизу вверх, и сделал два шага назад.

– Совсем другое впечатление, да?

– Да, – согласился Вербин. – Не как от фотографии в Сети.

– Что скажете?

– Скажу чуть позже… В такие работы нужно войти.

И даже не оборачиваясь понял, что произвёл на Лидию именно то впечатление, которое планировал.

– У кого вы подслушали это выражение? – негромко спросила молодая женщина.

– Само пришло в голову.

– Специально подбирали слова, чтобы не обидеть?

На этот вопрос Вербин отвечать не стал, стараясь именно «войти» в абстрактную картину Лидии Дабре. На первый взгляд странную, как все работы этого направления, и потому требующую особого внимания.

– Это холодное море, – минуты через две сказал Феликс. – Но не подо льдом. Я не знаю, будет ли на этом море лёд, но сейчас его точно нет. И ещё его недавно штормило. Вода очень холодная, море только начало успокаиваться, и в какие-то мгновения кажется, что слышен шум недавнего шторма. Наверное, сейчас осень. У холодного моря. На берегу нет ветра, поэтому холод не чувствуется злым и можно продолжать смотреть на горизонт, потому что нет желания уходить.

– Это Ладога, – очень тихо произнесла Лидия. – Работа называется «Осенний закат». Он показался мне необычайно красивым, и я написала эту работу за три дня. С тех пор она стоит здесь. – Пауза. – Как вы узнали?

– Я вошёл в вашу картину.

Вербин вернулся в кресло и сделал глоток кофе. Затем ещё один. А следующим допил то, что оставалось в чашке. Всё это время Лидия смотрела на него не отрываясь, а когда Вербин поставил чашку на столик, спросила:

– Зачем вы стали полицейским, Феликс?

– Чтобы искать ответы.

– Любите загадки?

– Посложнее.

– А зачем пришли ко мне?

– Чтобы понять, почему Абедалониум сделал вас куратором.

– Это важно?

– Я пока не знаю. – У Вербина была мысль попросить ещё кофе, однако разговор неожиданно «разогнался» и обрывать его Феликс не хотел. – Мне интересен Абедалониум, мотивы его поступков, ход мыслей.

– Всем интересен Абедалониум, – обронила Лидия.

– А ему интересны вы.

– Почему вы так решили?

– Полагаю, Абедалониум не тот человек, чтобы доверить свою первую персональную выставку тому, кто ему безразличен или неприятен.

– Пожалуй, – согласилась Дабре. – Признаюсь, мне нравится ваш вывод.

– Абедалониум вам интересен? – быстро спросил Феликс.

– Конечно.

– Что вы о нём думаете?

– В каком смысле?

– В любом.

– Хотите знать, не завидую ли я ему?

– А вы завидуете?

– А как вы думаете?

– Думаю, нет.

И Вербин вновь удивил молодую женщину. Но не ответом, а тем, как ответ прозвучал.

– Вы честны, – протянула Лидия. – Вы действительно честны.

– Что вас удивляет? – мягко спросил Феликс.

– Меня удивляет ваша уверенность во мне, несмотря на общеизвестную ревность, которую творцы, сейчас я говорю не только о художниках, испытывают друг к другу, – столь же мягко ответила Дабре. – В первое мгновение я решила, что вы намеренно мне льстите, но потом поняла, что это не так.

Она была молода, но людей «читала» неплохо.

– Я видел вас на выставке, Лидия, и не мог не обратить внимания на то, как вы смотрели на картины.

– Я очень люблю работы Абедалониума, Феликс, – не стала скрывать Дабре. – Об этом все знают. А поскольку мы работаем в разных направлениях, не могу испытывать зависть. Я отражаю мир иначе.

– А что вы скажете о «Демоне скучающем»?

– Это вершина, на которую могут подняться исключительно гении, – мгновенно ответила Лидия. – Работа, что случается с художником один раз в жизни.

– Она действительно оказывает такое впечатление, как говорят?

– Вы её видели?

– Конечно.

– И как?

– Возможно, я не смог войти в неё, как сумел войти в вашу работу, – уверенно солгал Вербин. Солгал так, что Лидия его не прочитала. – И возможно, это к лучшему.

– История знает достаточно полотен, которые вызывали у публики смешанные чувства. Назовём их так, – медленно ответила художница. – Как и случаев, когда полотна, по тем или иным причинам, начинали называть «проклятыми».

– Почему это происходит?

– Как правило, в результате совпадений и на основе суеверий, конечно же. В основе всех подобных историй лежат прошитые в нас суеверия.

– Вы пытаетесь уйти от ответа.

Он не сказал: «Вы лжёте». Она это оценила.

Но замечание приостановило разговор, и Лидия спросила:

– Ещё кофе, полицейский Феликс?

– С удовольствием.

Она вновь позвала Фёклу. Затем продолжила:

– Я не знаю, как это происходит. Но я знаю, что это происходит, и вы только что были тому свидетелем: вы ощутили холодное море в абстрактной картине. Ведь Ладога – это тоже море, только запертое. Во всяком случае, я отношусь к ней как к морю. Я считаю её морем, стала считать давно, ещё в детстве, и всегда писала Ладогу, как море. Как многие пишут Байкал, или говорят так о Байкале. Это моё личное, понимаете? Моё вот здесь… – Лидия коснулась рукой груди. – И вы почувствовали, полицейский Феликс. Я больше чем уверена, что художник способен отразить в полотне чувства, которые его обуревают. Обязан отразить. А Ладогу я люблю…

– А я её увидел, – негромко сказал Вербин. – И почувствовал вашу любовь.

– Спасибо. – Фёкла как раз вернулась с кофе, создав такую нужную паузу. – Но иногда художника обуревают иные чувства. Разные. Не стану их перечислять, ограничимся тем, что это не любовь. И те чувства тоже умеют впитываться в холст, в краску. В зрителей. Их можно ощутить. И можно сказать, что именно они притягивают случайности и совпадения, но совсем не те случайности и совпадения, как те работы, которые переполняет любовь. И тогда возникает легенда о «проклятой» картине. – Быстрый взгляд на Вербина. – Вы ведь наверняка просмотрели самые известные истории о «Демоне»? Их не скрывают.

– Просмотрел, но не настолько внимательно, чтобы считать себя специалистом в этой области, – пошутил Феликс.

– «Проклятия» картин специалисты не исследуют, – поддержала шутку Дабре. – По крайней мере те специалисты, о которых мне известно и которых я уважаю. Повторюсь: по моему мнению, легенды, что сопровождают многие известные полотна, есть плод усилий коллективного бессознательного, опирающегося на суеверия и совпадения. Возьмём, к примеру, «Крик» Эдварда Мунка. Говорят, картина мстит всем, кто осмелится её уронить и даже прикоснуться.

– Как именно мстит?

– Вы читали.

Отрицать не имело смысла.

– Один рабочий покончил жизнь самоубийством, один погиб в автокатастрофе, ещё один сгорел при пожаре. – Вербин помолчал. – Считаете, что все эти истории основаны на суевериях?

– В данном случае, скорее, на совпадениях. – Лидия едва заметно передёрнула плечами. – Будем откровенны: истории, которые произошли давным-давно, когда картина только появилась и требовалось…

– Продвижение, – догадался Феликс.

И получил ответную улыбку.

– Такие истории вызывают обоснованные сомнения.

– Хотите сказать, что кто-то убил трёх человек, чтобы привлечь к картине Мунка внимание? – Вербин постарался произнести вопрос с искренним изумлением. Получилось неплохо.

– Мы никогда не узнаем, – ровным голосом ответила Дабре.

– Вас это не смущает?

– Я могу рассуждать отвлечённо, потому что…

– Мы никогда не узнаем.

– Кажется, нам доставляет удовольствие заканчивать друг за другом фразы. Это похоже на игру.

– Игру со смертью… – протянул Вербин. И уточнил: – Я вернулся к нашей теме.

– Я поняла. – Лидия коротко рассмеялась. – А знаете, полицейский Феликс, учитывая психиатрические проблемы Мунка, он мог стать убийцей. Но мы не сможем ничего доказать.

– А что с «Демоном скучающим»?

– Людей, которые называли себя владельцами этой картины, убили, – ответила Дабре, глядя Вербину в глаза. – Два случая из двух.

– Последнее время картиной владел Абедалониум.

– У автора должен быть иммунитет.

– Вы считаете смерти владельцев совпадением?

– В каждом случае проводилось тщательное расследование, – напомнила художница. – У меня нет оснований не доверять ни нашей, ни французской полиции.

– Вы использовали очень странный оборот: «люди, которые называли себя владельцами этой картины».

– У такой картины не может быть владельца, – неожиданно твёрдо ответила Дабре. – Она слишком велика для права собственности. Человек может её купить, но никогда не станет её владельцем. Скорее, картина будет владеть им.

– «Демон» будет владеть человеком?

– Мы ведь говорим о «Демоне скучающем»?

– Да, о нём. – Феликс помолчал. – И о том, что когда картине требовалось продвижение…

– Были убиты два человека, – закончила за него Лидия.

– И говорят – сотрудник музея.

– О нём стараются не вспоминать, поскольку его смерть признана случайной, в то время как у «Демона скучающего» репутация картины-убийцы.

На несколько мгновений в гостиной воцарилась тишина, Лидия и Феликс смотрели друг другу в глаза, а затем Вербин вновь улыбнулся:

– Когда мне поручили это дело, я и представить не мог, что буду рассуждать о «проклятых» картинах и связанных с ними суевериях.

– А почему вам поручили это дело? – поинтересовалась художница. – Вы ведь из Москвы.

– Но такова, наверное, аура «Демона скучающего», которая обволакивает всех, кто оказывается в поле досягаемости. – Вербин тоже умел обходить темы, которых не хотел касаться. – Ведь у «Мальчика нет» никакой репутации не было.

– Я правильно понимаю, что мы подошли к главной теме встречи? – наигранно невинным тоном поинтересовалась Лидия. – Если так, то мне нечего добавить к тому, что я уже говорила.

– А что вы скажете о скандале вокруг «Лета волшебного»?

– История Сары Имановой столь же кошмарна, как и Кости Кочергина.

Эту фразу Лидия готовила и даже, возможно, репетировала, поэтому прозвучала она идеально, в полной гармонии с тоном и мимикой.

– Вы были знакомы с Ильясом Имановым?

– К счастью, нет.

– Почему к счастью? – мгновенно среагировал Вербин.

Но Лидия не смутилась, а значит, её замечание не стало оговоркой.

– По слухам, Ильяс был не самым приятным в общении человеком. Но только по слухам. Его не интересовали художницы.

– А кто его интересовал?

– Актрисы.

– Известный ловелас?

– В данном случае «ловелас» кажется чрезмерно утончённым определением. – Взгляд художницы на очень короткое мгновение стал неимоверно злым. – Неподходящим.

– Можете назвать чьё-нибудь имя? Хочу составить полный портрет господина Иманова.

– Вам разрешили вести расследование? – Лидия показалась искренне удивлённой.

– Да, – коротко подтвердил Феликс.

– Надеюсь, вы докопаетесь до всех его делишек.

– Я постараюсь, – пообещал Вербин. – И не только до них.

– Что вы имеете в виду?

– Две картины – два преступления. Что вы об этом думаете?

– Я потрясена и шокирована. – Она в точности повторила произнесённую в «Манеже» фразу.

– Скажите, пожалуйста, четыре картины из частной коллекции прибыли отдельно?

– Нет, вместе с теми, что были упакованы в Европе.

– Но они находились отдельно?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, Феликс. – В голосе Лидии послышалась лёгкая растерянность. – Каждая картина упакована отдельно, они не свалены кучей. Четыре интересующих вас полотна были упакованы точно так же, как те, что прибыли из Европы – из музеев и частных собраний, но помечены, что являются собственностью Абедалониума. В пометке не было смысла, поскольку остальные картины мы прекрасно знали, а эти увидели впервые.

– В отношении этих картин были какие-то распоряжения?

– Абедалониум потребовал для них отдельный зал. Отдельный зал для «Демона скучающего», что понятно, и отдельный зал для них. Впрочем, тоже понятно, потому что эти полотна выставлялись впервые.

– Абедалониум сказал, как они должны висеть, как их нужно подсветить?

– Нет, оставил на наше усмотрение. Но остался доволен фотографиями и видео, которые я ему отправляла.

– Как он отреагировал на скандал?

Дабре ответила вопросительным взглядом.

– Лидия?

– Последний раз мы связывались с Абедалониумом в день открытия выставки. После этого он перестал отвечать на мои запросы. Я об этом неоднократно говорила и в том числе – вам.

– Простите. – Вербин идеально сыграл смущение и кивнул на записную книжку: – Не пометил.

– Бывает.

– Как вы познакомились с Абедалониумом?

– Я никогда с ним не встречалась, если вы об этом. – Художница выдержала паузу и добавила: – Наверное.

– Почему наверное?

– Расскажите, как выглядит Абедалониум? – предложила в ответ Лидия.

Вербин улыбнулся.

– Вы меня поймали.

Ответной улыбки не дождался. Похоже, разговор стал тяготить молодую женщину.

– Даниэль дал мне номер телефона, сказал, что он принадлежит Абедалониуму. У меня не было оснований не доверять его словам.

– Вы говорили с Абедалониумом?

– Только переписывались. Ни одного звонка.

Это подтверждалось проведённой питерскими коллегами проверкой.

– Вас не смутило, что номер телефона российский?

– Насколько я помню, Абедалониум – гражданин России.

– Логично.

– Разумеется.

Лидия посмотрела на часы. Намёк получился прозрачным, Феликс понял, что пора прощаться, закрыл записную книжку – художница отметила его жест одобрительным взглядом, и неожиданно спросил:

– Вас кто-нибудь расспрашивал об Абедалониуме? – Пауза. – После того как начался скандал с «Мальчиком»?

И понял, что попал в точку: услышав вопрос, художница вздрогнула. Поняла, что выдала себя, и вздрогнула ещё раз – в то время, пока Феликс произносил второй вопрос. А вот хороший ответ придумать не смогла.

– Спрашивали, конечно, но всем очевидно, что я ничего не знаю. И все верят.

– Эти тоже поверили? – Вербин задал вопрос очень мягким тоном.

Снова пауза, за которой последовал ещё один не самый удачный ответ:

– Кто «эти»?

– Вы мне скажите. – Феликс стал предельно серьёзным. – А лучше – опишите. – И чуть подался вперёд.

А Лидия очень неожиданно и очень по-детски всхлипнула.

* * *

В субботний день, к тому же радующий хорошей погодой – дождя нет и не предвидится, солнце то и дело выглядывает из облаков, тепло напоминая, что заканчивается второй месяц весны, – нет ничего лучше прогулки. По скверам, паркам или набережным, собираясь в музей или магазин, или просто пошататься по городу в приятной компании или с одним-единственным спутником или спутницей, а затем зайти куда-нибудь выпить кофе или перекусить. Немного согреться, потому что солнце выглядывает не слишком часто и на улице достаточно свежо. Посетителей в заведениях полно, и кафе «БутерBrodsky», что на набережной Макарова, не было исключением: хостес печально сообщала новым гостям, что мест нет, но Вербин догадался забронировать столик, и они с Полиной не просто оказались внутри, но уютно устроились в светло-сером зале со сводчатым кирпичным потолком. Устроились у окна, из которого открывался вид не только на проезжающие по набережной машины, но и на дома с противоположной стороны Малой Невы. Полина сидела к залу спиной, Вербин – вполоборота, и потому их негромкий разговор не долетал до чужих ушей.

– Спасибо, что согласились помочь.

– Спасибо, что привлекли к расследованию, – улыбнулась в ответ девушка. – Это мой первый опыт.

– И как вам?

– Пока я не сделала ничего, что могло показаться особенным – только собирала информацию.

– Как бы мне ни хотелось предстать в романтическом ореоле, суровую правду жизни не скрыть: любое расследование на девяносто процентов состоит из сбора информации.

– А десять процентов – это погони, перестрелки и драки?

– Нет, десять процентов – это сидеть и думать, анализировать то, что узнал, и складывать пазл.

– А как же бумажная работа?

– Это наша боль, – махнул рукой Феликс. – Зато становится понятно, почему из бывших оперов получаются писатели. Пусть не часто, но получаются.

– Хорошо сочиняете? – Полина изобразила невинный взгляд.

– Приучены к усидчивости. – На невинный взгляд Вербин ответил выразительным.

– Я должна была догадаться.

Они рассмеялись, и девушка перешла к делу:

– Если позволите, я начну с набросков, которые вы прислали.

– С чего будет угодно, – отозвался Феликс, раскрывая записную книжку и делая пометку: «Альбом Чуваева».

– Конечно, файл, пусть даже в хорошем разрешении, это не оригинал, но я бы сказала, что это рука Абедалониума.

– Вы уверены?

– Да. Могу объяснить, на чём основана моя уверенность.

– Я пойму?

– Вероятность есть.

– Тогда не надо.

Они вновь рассмеялись.

– Я просмотрела художников интересующего вас периода и выделила троих, чьи манеры и стиль наиболее близки к работам Абедалониума. То есть они, теоретически, могли быть его учителями.

– Всего трое? – уточнил Феликс.

– Всего трое, – подтвердила Полина. – Не могу сказать, что картины Абедалониума абсолютно уникальны, но в его работах заметны характерные, весьма примечательные приёмы, которые и позволили мне выделить именно этих…

– Художников, – подсказал Вербин.

– Не подозреваемых?

– Учить живописи не запрещено.

– Пожалуй. – Девушка раскрыла блокнот. – Наименее вероятный претендент на роль учителя Абедалониума – Василий Матвеевич Чернышёв, Москва. Среди его ранних работ есть интересные, но он довольно быстро ушёл в написание парадных портретов членов ЦК, затем – в написание парадных портретов президентов банков и нефтяных компаний. Других работ у него уже не было, а выработанный в восьмидесятых стиль он сохранил до самой смерти. Василий Матвеевич умер четыре года назад. – Полина подняла взгляд на Феликса: – Я ведь правильно помню, что вас интересуют не только живые художники?

– Абедалониум появился пятнадцать лет назад, значит, его учитель мог умереть лет двадцать назад, не более.

– Хм…

– Что-то не так?

– Я… – Девушка ответила Вербину задумчивым взглядом: – Давайте я всё расскажу, а вы сами решите, так или нет?

– Давайте, – покладисто согласился Феликс.

– Второй претендент на роль учителя – Семён Аркадьевич Майский, Киев. Его, как и Чернышёва, я выбрала из-за ранних работ, но потом он стал специализироваться на больших полотнах, вроде: «Партия сказала – мы построили ТЭЦ за два года», пять на шесть метров, сто фигур, бульдозер, тайга.

– Именно такие?

– Утрирую, конечно, однако у Майского действительно есть гигантские полотна, но все они сейчас пылятся в запасниках. Сам живёт в США.

– Пишет?

– Не пишет и не выставляется.

– Стилистика гигантских полотен?

– В ней ничего не осталось от раннего Майского, если вы об этом.

– Как давно он живёт в США?

– С начала девяностых. – Полина выдержала короткую паузу: – Не подходит?

– Трудно сказать, – протянул Феликс. – Пока всё указывает на то, что Абедалониум рос в Санкт-Петербурге и учился здесь же. То есть более или менее на роль подходит Чернышёв, но никак не Майский.

– Далеко ездить?

– Да.

– В таком случае, третий претендент вам совсем не понравится.

– Почему?

– Он давно умер. В тысяча девятьсот девяностом.

– Действительно давно, – согласился Вербин. – Почему вы его выбрали?

– Потому что во всём остальном он идеально подходит на роль учителя Абедалониума, – твёрдо ответила девушка. – Его зовут… звали… Константин Григорьевич Зиновьев. В отличие от двух предыдущих кандидатов, Зиновьев остался верен своим ранним работам, не ушёл в коммерцию и постепенно вырос в очень сильного художника. Вот, пожалуйста, посмотрите работы, которые мне очень понравились. – Полина протянула Феликсу планшет и, пока он просматривал файлы, продолжила: – И ещё в этих картинах отчётливо заметны некоторые приёмы, которые активно использует Абедалониум. Не все, конечно, но они есть. Вы замечаете?

– В этом вопросе я полностью полагаюсь на вас. – Вербин вежливо улыбнулся.

– Ах, да, – опомнилась девушка. – Всё время забываю, с кем говорю.

– Сделать так – моя главная задача в любом разговоре.

– Чёрт! – Полина прищурилась: – Мне нужно начинать волноваться?

– Не всё так плохо. – Феликс вернул девушке планшет, намекнув, что ждёт продолжения.

И был понят.

– Если вам интересно моё мнение, я бы сказала, что учителем Абедалониума является Зиновьев. Или же Абедалониум вдохновлялся его работами.

– Если бы мне не было интересно ваше мнение, Полина, я бы к вам не обратился.

– Вы могли найти более опытного эксперта.

– Я рад, что обратился именно к вам, Полина, ваши комментарии полны и профессиональны. И спасибо, что не использовали заумные термины, я не настолько погрузился в расследование, чтобы начать говорить на языке искусствоведов.

Девушка вновь рассмеялась, но тут же вернулась к делу:

– Вас не смущает тот факт, что Зиновьев очень давно умер?

– Смущает, конечно, – не стал скрывать Вербин. – Но если вы говорите, что по всем остальным параметрам он подходит идеально, я попробую разузнать детали его биографии.

– Хотите сказать, что возможны варианты?

– Когда мы имеем дело со сложным преступлением, возможны любые варианты, – медленно ответил Феликс. – Поэтому всё приходится проверять.

– Конечно. – За разговором они успели плотно перекусить – салат и горячее, и теперь тянули кофе, размышляя, не попробовать ли здешние десерты. – Можно задать вопрос? Обещаю, я никому ничего не скажу!

Добавление прозвучало настолько искренне, что Вербин с трудом сдержал улыбку.

– Полина, спрашивайте о чём угодно и рассказывайте кому угодно, потому что я не отвечу на вопросы, на которые не имею права отвечать.

– Конечно, – повторила девушка. – Вы знаете, почему молчит Абедалониум?

– Нет, – качнул головой Феликс.

– И вы до сих пор не знаете, кто скрывается за псевдонимом?

– В современном мире сохранить инкогнито трудно, но возможно. Абедалониум умеет пользоваться компьютером и ведёт дела через немецкую юридическую компанию. И мы пока не можем добраться до его настоящего имени.

– Немцы не помогают?

– Нет.

– Скажите, Феликс, вы… – Полине было трудно задать этот вопрос. Неимоверно трудно. – Абедалониум причастен к этому кошмарному преступлению? К гибели тех мальчиков?

– Я веду расследование.

– Вы подозреваете Абедалониума?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что он молчит.

– Только поэтому?

– Нет… – Девушка покрутила в руке чайную ложку. – Чем больше я думаю об этом деле… А я думаю о нём не только потому, что помогаю вам… Так вот, чем больше я думаю об этом деле, тем чаще мне вспоминается фраза, что гений и злодейство ходят рука об руку.

– Считаете Абедалониума гением? – Вербин задал вопрос очень аккуратным тоном, не допускающим ни грана иронии, и получил искренний ответ:

– До выставки, наверное, нет. Абедалониум нацелен на иностранный рынок и частных коллекционеров, поэтому «живьём» его работу я видела всего один раз. Картина мне понравилась, но не могу сказать, что была потрясена.

– Что это была за картина?

– «Радость замершая», – сразу же ответила Полина.

– Это та, на которой девушка бежит по Садовой?

– Под дождём к Михайловскому замку. – Полина едва заметно улыбнулась. – Только многие говорят, что она не бежит, а летит.

– Потому что когда радость – настоящая, иначе не получается. В такие мгновения взлетаешь.

– Бывало? – очень тихо спросила девушка.

– Бывало, – не стал скрывать Феликс.

Они всё-таки заказали по десерту, просто чтобы не тянуть один лишь кофе, и Полина продолжила:

– Я очень обрадовалась, узнав, что Абедалониум решил устроить выставку в Питере, отправилась в «Манеж» в день открытия и была потрясена, увидев «Демона скучающего». Стояла перед картиной минут двадцать, не меньше и тогда поняла, что Абедалониум – гений. Возможно, он останется гением, написавшим лишь одно гениальное полотно – такое бывает, но этого достаточно. «Демон скучающий» – картина невероятной силы. Если вглядываться, «Демон» начинает завораживать, вползать в тебя, возможно, захватывать тебя. Абедалониум не показал ничего, но показал всё. У «Демона» нет лица, но в какой-то момент начинаешь его видеть. А потом неожиданно понимаешь, что стоишь не перед картиной, а перед демоном, которому неистово скучно и который готов на всё, чтобы разогнать свою скуку. Или обуздать пылающие внутри страсти. – Полина посмотрела Феликсу в глаза. – Всё это я почувствовала в первый день выставки, когда скандала ещё не было. А когда узнала о Косте Кочергине и, самое главное, об ужасном колодце в Куммолово, то подумала: а вдруг «Демон скучающий» – это автопортрет?

* * *

Тот апрельский вечер выдался приятным, достаточно тёплым – целых плюс десять, и безветренным. И сухим. Дождь не обещали, но, выходя из дома, Валентина всё равно взяла зонтик. Стильный чёрный зонтик-трость, она его любила. И ещё любила носить в такую погоду чёрный плащ чуть выше колен, который подчёркивал фигуру, скрывая её и тем возбуждая особенный интерес.

Когда-то давно, будучи совсем молоденькой девчонкой, Валентина искренне считала, что привлекательность достигается исключительно демонстрацией тела, чем больше на виду – тем лучше. Затем ей объяснили, что воображение – лучший возбудитель, что мужчине достаточно увидеть совсем чуть, чтобы начать представлять, что скрывается под тонкой или толстой тканью, под блузкой или плащом. Сначала Валентина не поверила, всем нам тяжело расставаться с привычными стереотипами, но ей предложили понаблюдать, посмотреть, кто ценится «на рынке» и почему они ценятся, и Валентина, будучи девушкой неглупой, постепенно приняла правоту советчиков. А вместе с ней и следующую аксиому: «Классика всегда в цене». Мода приходит и уходит, она – дыхание времени, его игрушка, которую можно в любой момент заменить на следующую, но с классическим стилем время так и не научилось справляться. Он выше игр, и время с тем смирилось.

Поняв это, Валентина сделала всё, чтобы превратиться из привлекательной красотки в стильную даму, рядом с которой любой мужчина чувствовал себя как минимум бароном. Хотя… не любой мужчина, а только тот, кто мог себе это позволить. Валентина не играла в классику, а жила ею, носила одежду с таким изяществом, словно получила воспитание и выросла в благородной семье с традициями. Умела преподнести себя, бегло говорила на английском и неплохо – на французском. Надевала только настоящие драгоценности. Продавала себя, и продавала дорого. Но ведь классика всегда в цене, не так ли?

Пройдя по улице, девушка увидела остановившуюся у тротуара машину – дорогую, чёрную, уселась на переднее сиденье и улыбнулась:

– Привет.

– Добрый вечер.

– Я соскучилась. – Пошлая и лживая фраза прозвучала очень и очень искренне – правила высшей лиги требуют от игроков быть отличными актёрами. – Какие планы на вечер?

– Самые ужасные.

– Звучит интригующе.

– Ты даже не представляешь, насколько это будет… интригующе.

– Хочешь меня удивить?

– Собираюсь.

– Надеюсь, получится, – легко рассмеялась девушка.

– Уверена, что надеешься?

– Я люблю сюрпризы.

– Ты не будешь разочарована.

* * *

Заканчивая разговор – и лёгкий обед, – Феликс поинтересовался у Полины, не нужно ли её подвезти, по ответному взгляду понял, что предложение поступило вовремя, помог девушке добраться в дальний конец Петроградки и вернулся в отель. По дороге позвонил Шиповнику, доложил обстановку, рассказал, что пытается определить учителя Абедалониума, добился ворчливого: «Присылай контакты – пробьём твоих художников», – поблагодарил и на следующем светофоре отправил подполковнику имена. Затем набрал номер Никиты, попросил проверить видеокамеры, установленные в парадном Лидии, объяснив, конечно, для чего это нужно. Услышал: «Постараюсь кого-нибудь найти, но не обещаю», – понял, что всё будет сделано, и вздохнул. Чувствуя неловкость от того, что не сообщил Гордееву о сделанных Полиной выводах насчёт найденного у Чуваева альбома.

Знал, что ставит под удар свои отношения с Никитой, но не сообщил. Потому что Гордеев обязательно доложит Васильеву и Голубеву, после чего следователь сразу же обнародует информацию об убийстве Абедалониума. Не забыв, разумеется, попенять Вербину на упрямство. Пинков Голубева Феликс не боялся, а вот сообщать журналистам о смерти художника считал преждевременным. А основания для такой осторожности отсутствовали.

Никаких оснований, кроме нюха.

Дорога до отеля отняла меньше времени, чем рассчитывал Феликс. Настолько меньше, что при желании можно было и вздремнуть перед поездкой в «Деловую тыкву», однако Вербин сдержался. Вместо этого достал ноутбук и занялся накопившейся бюрократией. Рассчитывал управиться за час, но процесс затянулся, и остановить его получилось только одним способом: через два часа Феликс закрыл ноутбук, сказав себе:

– На сегодня хватит!

И в то же самое мгновение, словно его подслушивали, раздался телефонный звонок. Взгляд на экран – Вероника. Впрочем, можно было догадаться.

– Алло?

– Я думала, сегодня мы тоже идём в «Тыкву».

– Мы? – удивился Феликс.

– Так ты всё-таки идёшь? – «удивилась» в ответ девушка. – Какой ты молодец, Вербин. Глупо, что ты мне ничего не сказал, наверное, хотел устроить сюрприз, да? Я так и поняла. Ты такой милый…

– С чего ты взяла, что я собираюсь в «Тыкву»?

– С того, что ты мне ничего не сказал.

– Потому что не собирался.

– Ой, Вербин, зачем ты опять? Мы ведь выяснили, что врать мне ты не умеешь даже по телефону. Просто прими как данность и больше не пытайся. Ты собирался, конечно, у тебя ведь там дела и прочая служба, просто не хотел меня с собой брать, ведь так? Чего ты молчишь? – Однако пауз для ответа девушка не делала. – Я ведь не обижаюсь, просто хочу услышать. В общем, подтягивайся, если будет желание, здесь сегодня народу полно, но я заняла столик на двоих и уже устала отбиваться от ищущих компанию мужиков. Вербин, ты не представляешь, сколько в Питере озабоченных самцов! Скажи, в Москве так же? И они тоже вылезают по субботам? И по пятницам, наверное? Ты ведь ходишь по барам в поисках быстрых приключений? Милый, здесь занято, а если ты останешься, я попрошу мужа взять с собой бейсбольную биту. Да, он едет, и я как раз объясняю ему самый короткий маршрут! Вербин, это не тебе! Видел бы ты его обиженную моську. Такой смешной! У тебя есть бейсбольная бита? Или тебе нельзя? Ты ведь не против, что я назвала тебя мужем? Так проще объясняться с самцами. Если скажу «мой мужчина», наверняка услышу: «А чем я хуже?» Придётся объяснять, объяснение затянется, тут приедешь ты, увидишь, почувствуешь ревность, разозлишься… Что ты мне ответил про бейсбольную биту? А так он понял, что я – приличная женщина, и отвалил. Но если захочешь, я покажу тебе этого ловеласа, объяснишь ему, что я пошутила. Хотя он не в моём вкусе. – Очень короткая пауза. – Вербин, чего ты молчишь?

Чтобы не сказать лишнего.

Феликс прекрасно понимал, насколько сильно девушка интересуется расследованием, но не ожидал, что Вероника отправится в «Тыкву» без него. Даже не предупредив. Тем более что он бы не отказал во встрече – глупо отказывать после двух предыдущих.

– Почему не позвонила?

– А почему ты не позвонил? Не знаю, как в Москве, а у нас мужчина приглашает девушку на свидание.

«А если мужчина не звонит, девушка приезжает сама…»

Однако вслух Феликс этого не сказал, потому что когда-то был женат.

И ещё потому, что прикидывал, может ли Вероника испортить ему дело в «Тыкве»? Бармены, разумеется, её «срисовали», и если Арсен заявится, могут указать на него девушке. Как поступит Вероника? В лучшем случае, позвонит ему. В худшем – начнёт пялиться на Арсена или попытается с ним познакомиться и тем выдаст себя. Если Арсен в чём-то замешан, то больше он в «Тыкве» не появится.

– Ты через сколько будешь? – осторожно спросила девушка. – Вербин, ты меня слышишь? Я что, всё испортила? Хочешь, я уеду?

– Дождись меня, – вздохнул Феликс. – Если верить навигатору, я буду через двадцать минут.

– Здорово! А, ты за рулём! Бухать не будешь? Ничего, что я уже выпила бокал? Наш столик слева от входа. На тот случай, если ты меня не узнаешь, я сейчас закажу шесть кружек пива и тарелку чипсов. А, ты же за рулём… Ладно, потом попросим перелить пиво в пластиковые бутылки. Ведь главное, чтобы ты меня узнал…

///

По субботам с парковкой в центре города плохо независимо от времени года. И даже от времени суток. Люди едут отдохнуть, развлечься, по магазинам, и даже вечером, когда по большому счёту остаётся только «развлечься», машин на улицах много. Улица, на которой располагалась «Деловая тыква», напоминала привокзальный паркинг в момент прибытия пятничного «Сапсана», но Феликсу повезло: за дом до бара освободилось место и Вербин решил, что лучше пройтись пешком, чем рисковать и ехать дальше в надежде оставить машину на пятьдесят метров ближе.

Выйдя, Феликс постоял, раздумывая, покурить сейчас или потом, вместе с Вероникой, в итоге достал сигарету, чиркнул зажигалкой, выпустил дым, проводив облачко задумчивым взглядом, затем неспешно, чтобы спокойно покурить, направился к «Деловой тыкве»… И остановился, заметив в арке парочку.

Нет, остановился, потому что заметил троицу…

Не парочку. Парочка не привлекла бы внимания, прошёл бы дальше. А троица – привлекла, заставила приостановиться и приглядеться.

Невысокий плотный парень прижимает девушку к стене, на первый взгляд – обжимаются и целуются, вряд ли на улице, пусть даже вечером и в арке, влюблённые решатся на что-то большее. Но влюблённые ли? Ведь у входа в арку стоит ещё один парень, чуть выше первого, но такой же плотный. И он не наблюдает, а следит, чтобы напарнику не помешали. Изнасилование? Семейные разборки? Ограбление? Но что можно взять у молодой девушки? Телефон? Это недолго: удар, тычок и отступление. Нет нужды задерживаться.

– Чувак, проходи. – Второй сообразил, что высокий прохожий заприметил парочку, и отклеился от стены. – Не мешай.

– А можно я тоже в очередь? – пьяным голосом осведомился Феликс. И чуть пошатнулся.

– Что? – Второй на мгновение растерялся, затем сообразил, что имеет в виду «мало что соображающий пьяница», улыбнулся…

Хотел улыбнуться, но не успел.

Потому что Феликс не пошатнулся, а вышел на удар, и в тот момент, когда второй начал улыбаться, кулак Вербина влетел ему в скулу. Сначала прямой левой, затем – прямой правой. Потому что «играет» только серия. «Никогда! – повторял первый тренер маленькому Феликсу и всем другим начинающим боксёрам. – Никогда не наносите один удар. “Двойка” или “тройка”! Только так!» Феликс наставления усвоил, и если первый удар заставил крепыша потерять равновесие, то второй отбросил на несколько метров.

Старый тренер был бы доволен.

Плотный резко обернулся, ладонь, которой он сжимал девушке рот, соскользнула, и Вероника закричала.

– Полиция! – рявкнул Вербин.

Он был готов к схватке, но плотный решил не доводить дело до драки, отскочил, дёрнул напарника за руку, помогая подняться на ноги, и они помчались в темноту питерских дворов.

– Я вышла покурить! – выдохнула Вероника, бросаясь Феликсу на грудь. – Вербин, я просто вышла покурить! Хотела тебя встретить и вышла покурить!

И разрыдалась, прижимаясь и дрожа всем телом.

* * *

Перед глазами расплывается.

Как в тумане… Или это от слёз? Или от боли? Или от страха? Или от всего сразу?

Как понять?

Как выделить главное?

Никак. Потому что и слёзы, и боль, и страх… Только тумана нет. Но изображение нечёткое – вроде, дверь? Или шкаф? Или дверь, а рядом шкаф? И какие-то полки? А рядом с ними стиральная машина? Ничего непонятно, кроме того, что очень страшно. И холодно, потому что она полностью обнажена, а в помещении прохладно. И больно, потому что после удара болит голова. Сильно стянуты руки – не пошевелить. И ноги. И тело перехватывает широкий ремень. Невозможно дёрнуться, даже если были бы силы. Но сил нет, потому что страшно.

Болит голова.

Болят руки и ноги.

Трясёт от страха и холода.

Слёзы постепенно высыхают, и она понимает, что в том, что всё вокруг расплывается, виноваты не они. И не туман, которого нет. Просто она окружена полиэтиленовой плёнкой. Плёнка на полу, потолке и свешивается с потолка, образуя прозрачные стены. Она смотрит сквозь пластиковые стены, и поэтому всё расплывается. Всё то, что позади прозрачных стен. И ещё понимает, что не ошиблась: есть и шкаф, и полки, и стиральная машина, и дверь куда-то, но они там, за плёнкой, которая отгораживает её от мира.

Которая отгораживает её жизнь от мира.

Её жизнь…

Валентина поняла, что означает плёнка, и завыла. Не застонала, не закричала, а именно завыла, потому что когда надежды нет – раздаётся тоскливый вой. И задёргалась, пытаясь вырваться из пут. Инстинктивно задёргалась, ведь разум понимал, что связали её крепко, разумом она уже сдалась, но инстинкты требовали сопротивляться. Пусть связана, пусть страшно, пусть всё болит – сопротивляйся! Дерись! Кусайся! Царапайся!

Вдруг поможет?

Сражайся!

Девушка задёргалась изо всех оставшихся сил, но добилась лишь того, что раскачала стул и упала на бок. И увидела перед собой ноги убийцы.

– Да, да, знаю – тебе страшно. Но так должно быть, Валя, иначе зачем всё это?

Девушка почувствовала, как её возвращают в прежнее положение.

А затем, сквозь туманящий сознание ужас, поняла, что убийце нужно именно это: её крики, её мольбы, её стоны, её рыдания, её страдания.

Её душа.

Всё происходит для того, чтобы, со звериной жестокостью, издевательством и кровью, вытащить из неё душу.

И родилась ненависть.

«Не отдам!»

И когда первый удар раздробил коленную чашечку, Валентина так сильно прикусила нижнюю губу, что показалось – откусила. Промолчала. И потом промолчала. И потом. А потом боль стала такой, что кричать не имело смысла.

Назад: двенадцать лет назад

Дальше: БЕССОННИЦА