Глава 19

Дом, который снимали наёмники под свою базу не изменился, а как я знал, Бернард сейчас воевал где-то во Флоренции, так что рассчитывал найти его заместителя, с кем можно будет заключить контракт на сопровождение.

— Есть кто из старших сеньоры, — спросил я у охраны, когда Алонсо доставил меня к дверям дома.

— Да, синьор Иньиго, — они меня конечно узнали, — сам капитан недавно вернулся.

— Что это с ним? — удивился я, — он же должен быть во Флоренции.

— Сейчас сами увидите синьор Иньиго, — улыбнулись они насквозь пошлыми и неискренними улыбками.

Заинтересовавшись, я прошёл в дом, где застал прислонившегося к стене громадного швейцарца, у которого перемотанная левая рука висела на перевязи.

— Добрый день сеньор Бернард, — поздоровался я, — а почему вы стоите?

Его лицо перекосила гримаса.

— Только не говорите мне синьор Иньиго, что эти во дворе вам ещё всё не растрепали, — тяжело вздохнул он, так и оставшись стоять.

— Нет, они сказали, что я всё увижу сам, — я стал догадываться, что охранники не зря хихикали, говоря об этом.

— Да в жопу меня ранили, в жопу, — вырвалось у него вместе с витиеватыми швейцарскими ругательствами, — коня подо мной убили, а пока я из-под него выпутывался, попали прямо в левую половинку. Теперь сидеть не могу толком, а спать так вообще только на животе. Пришлось уехать из Флоренции сюда на лечение.

Я старательно сдержал улыбку и перешёл к делу.

— Мне предстоит путь сначала в Неаполь, потом в Милан, — начал я, — сколько по вашему опыту нужно нанять охраны?

— Четыре «копья» будет вполне достаточно синьор Иньиго, — не раздумывая ответил он, — разбойники ни за что не станут связываться с таким количеством вооружённых людей, а больше нанимать нет смысла, поскольку если на нас нападёт отряд других наёмников, то не хватит и сорока человек. Так что нет смысла переплачивать.

— Срок контракта примерно на три месяца, с возможностью продления, если мы не вернёмся за это время, — продолжил я, — посчитайте пожалуйста.

— Да расценки не изменились синьор Иньиго, — пожал плечами Бернард, — сто шестьдесят восемь дукатов, если «копья» будут с арбалетчиками. Половина сейчас, половина после завершения.

— Вексель для банка Медичи примешь? — спросил я, на что он кивнул, — подождите тогда со мной, отправлю парней снять деньги.

Он позвал кого-то из наёмников и те взяв мой подписанный для обналичивания документ с проставленной суммой и подписью, умчались в банк, а мы остались у него. Чтобы не скучать он приказал принести нам еды и выпивки, а пока мы перекусывали Бернард неожиданно спросил.

— А вы на лошади поедите синьор Иньиго?

Я отрицательно покачал головой.

— Дорога дальняя, вряд ли я смогу её проделать в кенгурятнике, вися на спине Алонсо, так что хочу снять повозку на это время, — ответил я, — мой управляющий уже предварительно договорился с одним нашим соседом, который оказался рад подзаработать.

Бернард задумался.

— Слушайте синьор Иньиго, наймите и меня тоже? — попросил он, — если вы поедете в повозке, я тоже могу поехать, а то я тут со скуки помру, ещё и под градом смешков от товарищей.

— Нет сеньор Бернард, — покачал я головой, — вы слишком дорого стоите, у меня нет лишних ста дукатов в месяц на вас, а за меньшие деньги вы сами говорили, что не сможете наняться, поскольку вас не поймут другие наниматели.

— Это да, — загрустил великан, но затем его лицо просветлело.

— А если я возьму отпуск? И с вами поеду просто как ваш друг? — поинтересовался он.

— И сколько эта дружба обойдётся для моего кошелька? — ворчливо поинтересовался я, ничуть не обманываясь в его словах.

— Всего пятьдесят дукатов, сеньор Иньиго, — подтвердил он моё предположение, — у меня левая рука не работает, я не могу скакать на лошади, так что это справедливая цена, соглашайтесь!

Денег было конечно жаль, отец скорее всего выполнит свою угрозу и денег мне больше не даст сверх тех, что уже прислал, но с другой стороны капитан знал очень многих наёмников, так что если нам где-то будут грозить проблемы, то только один его внешний вид мог успокоить особо горячие головы.

— Хорошо сеньор Бернард, — нехотя кивнул я, — вы тоже наняты, за сорок пять дукатов в месяц.

Бернард покривился, но спорить не стал, а вскоре доставили деньги для его кампании, свои он сказал, что может получить после прибытия, поскольку мне доверяет, так что заключив договор и договорившись о встрече через три дня, мы расстались.

Он отправился скучать дальше, а мы с Алонсо поехали в банк, обнаружив к сожалению, что директора пока нет на месте. Я попросил Алонсо достать десять флоринов и обратился ко всем работникам.

— Друзья мои, думаю я могу вас так называть, хоть мы и проработали не так много времени вместе, но распоряжение папы отправляет меня в дорогу, так что я буду вынужден уволиться с этого места. Мне будет не хватать вашей компании, так что чтобы вы вспоминали обо мне, дарю вам по небольшому подарку.

Алонсо роздал каждому по два флорина, и люди были просто счастливы, особенно учитывая, что на этот месяц я уже тоже сдавал деньги в общую кассу, так что для них я и правда был хорошим помощником, не стучащим начальству на то, что в его отсутствие никто практически не работал. Они с видимым сожалением заверили меня, что всегда будут рады видеть меня в банке.

Мы выпили травяной настой с ещё тёплыми булочками и приехал сеньор Джованни, который был тоже расстроен моим уходом, а вот ему я подарил уже серебряный кубок, на память, что его сразу успокоило.

— Помните синьор Иньиго, что я всегда буду рад вас взять назад, на прежних условиях, — провожал он меня, едва не пустив слезу на прощание.

Я в жалостливого банкира ничуть не поверил, он скорее был расстроен, что уходит сотрудник, который работает наравне с остальными, но при этом ничего не получает в виде жалования, но это уже были не мои проблемы, всё что нужно было для себя в их банковской работе, я вынес и его редкие просьбы расшифровать для него очередную записку меня ничуть не отвлекали, всё же это случалось крайне редко, как впрочем и с Борджиа, который ко мне приходил по тому же поводу, всего пару раз.

— Алонсо, как твой итальянский? — поинтересовался я у парня на пути домой.

— Могу говорить, но не писать сеньор Иньиго, — честно ответил он.

— И почему уехал Бартоло, — вздохнул я, — ладно придётся тогда заехать к нотариусу, чтобы написать с его помощью письма всем учителям, что я уезжаю и временно прерываю занятия. Объезжать их самому, будет долгим занятием.

— Я знаю приличного, — обрадовался Алонсо, — как раз недалеко от нас.

— Едем, — кивнул я.

Дни до отъезда пролетели, как пара часов, так что я оглянуться не успел, как Алонсо зашёл, чтобы меня одеть в дорожный костюм, не такой роскошный и цветной, в каком я перемещался по Риму, но зато тёплый и просторный, а именно добротный кафтан и штаны из сукна.

— На улице холодно, так что я купил в повозку ещё одеял и шесть бараньих кож с мехом, — продолжал он меня запаковывать ещё и в верхний стёганный кафтан, а также сверху него накидывать плащ, — сеньор Бернард сказал, что, если в них вас завернуть, будет весьма тепло.

— Сомневаюсь, — бурчал я, поскольку не хотелось выходить из натопленной комнаты на улицу, но пришлось и Алонсо вынес меня, где уже ждала повозка, два возницы на смену и охрана. Алонсо ехал на своей лошади рядом, чтобы меня обслуживать, сам я это был по понятным причинам делать не в состоянии. Ходить я из-за разной длины ног и слабости в них не мог, руки постоянно дрожали, так что ими невозможно было даже писать, только максимум что-то короткое и небольшое. Я уже молчу про горб, который мешал спать, да и просто нормально жить.

Внутри повозки, окна которой просто были занавешены тканью, было жуть как холодно, и обещанные шкуры ничуть делу не помогли. Даже Бернард, полулежащий напротив, который явно берег своё раненное полупопие, меня не успокоил.

— Сколько папа выдал вам на путешествие синьор Иньиго? — поприветствовав меня, поинтересовался он, — нужно прикинуть, где мы можем останавливаться и на какой бюджет.

— В монастырях, — хмуро ответил я ему, — в них же и будем питаться, поскольку кроме бумаг, я не получил ничего.

Наёмник поморщился.

— Вот почему я не люблю служить церкви, — тихо сказал он, — возни много, а благодарность обещают только после смерти.

— Не богохульствуй Бернард, — одёрнул его я, — скоро с нами будет монах-францисканец, услышит что-то подобие этого, ещё епитимью на тебя наложит. Оно тебе надо?

— Точно нет сеньор Иньиго, — кивнул он, — спасибо за предупреждение.

Наконец все приготовления были окончены, и мы тронулись, а я своей попой сразу почувствовал, что такое повозка без компенсации колебаний. И без этого плохое настроение ещё больше стало падать. Правда, когда я думал, что дела хуже идти уже не могут, мы вскоре добрались до нужного монастыря, где нас уже ждал брат Иаков и он, опираясь на свой посох пошёл вслед за нами.

Скорость повозки и нашего пешего отряда сопровождения была всё равно выше, чем шёл монах и через каждые полчаса нам приходилось останавливаться, чтобы его дождаться. До обеда мы проехали всего нечего, так что я понял, что если не сделаю что-нибудь, наше и без того непростое путешествие станет бесконечным. Для начала я решил попробовать договориться с ним. Попросив Алонсо закинуть меня за спину, я показал пойти ему рядом с монахом, который явно никуда не спешил и шёл ровно с той скоростью, к которой привык. Мы долго шли молча, я ждал, когда Алонсо выровняет шаг и приспособится к походке монаха, прежде чем начать разговор.

— Брат Иаков, — обратился я к старику, — ещё раз хочу воззвать к вашему разуму. Мы за полдня прошли всего несколько километров. Прошу вас, пересядьте в повозку, мы так будем двигаться быстрее.

— Что ты знаешь о францисканцах сын мой? — поинтересовался у меня монах.

— Думаю то же что и все, брат Иаков, — удивился я его вопросу, — начало ордену положил один из величайших святых католической церкви — Франциск Ассизский. Когда Франциск услышал Евангелие о том, как Господь Иисус отправил Апостолов проповедовать, об их жизни в бедности, то нашёл в этих словах собственное призвание и миссию. Он опоясал тунику верёвкой и начал проповедовать. В 1209 году, он и другие братья отправились к папе Иннокентию III за утверждением их образа жизни. Тот год считается началом Францисканского ордена. Получив устное подтверждение папы, а также его позволение свободно проповедовать покаяние, братья начали апостольское служение в странствиях.

— В общем-то и всё брат Иаков, — я посмотрел на него, — могу конечно дословно начать перечислять его деяния, но вы не об этом же меня спросили?

— Нет сын мой, я вижу, что ты хорошо знаком с нашим учением, — покивал он головой, и значит также знаешь, что значат эти три узла на моей верёвке?

Он показал на замызганную вещь своего крайне скудного гардероба.

— Бедность, послушание, целомудрие, — перечислил я, — три завета, что вы поклялись соблюдать перед богом.

— Тогда ты должен сам знать ответ на свой вопрос, — улыбнулся он мне.

— Евангелие от Матфея, глава 10, стих 10: «Ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, ибо трудящийся достоин пропитания», — нахмурился я, по памяти процитировав Священное Писание и показал на его посох.

— Тогда это что, брат Иаков?

Монах остановился на дороге как вкопанный, задумался, явно вспоминая процитированное мной, затем отбросил посох в сторону, перекрестился и поклонился мне.

— Благодарю тебя сын мой за наставление.

И с этими словами пошёл дальше, без посоха ещё медленней чем с ним, всё же возраст был у него явно не рассчитанный на долгие путешествия. Я едва не взвыл, поскольку мои слова оказали прямо противоположный эффект оттого, что я хотел.

— Пойдите найдите посох, — кивнул я по пути к повозке паре наёмникам и те бросились назад, вскоре принеся злосчастную палку, упаковав её к остальному грузу.

— Не помогло? — встретил меня внутри капитан.

— Стало только хуже, — показал я рукой в сторону едва идущего монаха.

— Зачем же он тогда посох выкинул? — изумился он.

— Да я ему напомнил кое о чём, — скривился я, — похоже зря.

Пару часов мы снова ехали с большими остановками, ожидая его, так что злость внутри меня стала накапливаться.

— Сможете на привале подпалить его робу? — поинтересовался я у Бернарда, — может так хотя бы заставим его пересесть в повозку?

— Сеньор Иньиго, — твёрдо ответил Бернард, перекрестившись, — это без меня.

— И ты Брут, — вздохнул я и снова замолчал, смотря изредка в окно, как медленно мы плетёмся.

— У меня идея сеньор Иньиго, — к повозке подъехал Алонсо, — давайте с братом Иаковом договоримся, где будем ночевать и мы туда доедем раньше, просто ожидая его уже на месте.

— А если с ним что по пути случится? — ответил я, — отпадает.

— Можем оставлять охрану из четырёх человек и чередовать их, — предложил Бернард, — но я согласен с вами обоими сеньоры, что-то надо делать, это дорога убьёт мою жопу.

— Пойду с ним поговорю, — я показал Алонсо, чтобы снова меня перебросил к себе за спину.

— Брат Иаков, — обратился я к старику, который без посоха уже не так бодро шагал, как раньше, — где мы остановимся на ночлег?

Старик посмотрел на солнце, затем ответил.

— В Колонне есть монастырь францисканцев, думаю мы успеем туда до темна.

— Тогда вы не против, если мы поедем туда первыми, оставив вам охрану?

— Господь охраняет меня, — ответил он, перекрестившись, — а ты поступай как считаешь правильным.

Вернувшись в повозку, я передал Бернарду ответ монаха, на что тот хмыкнул и подозвал к повозке своих солдат. Все были не сильно рады оставаться с монахом, так что добровольцев не нашлось, пришлось капитану тянуть жребий для всех, чтобы поделить у кого какая смена будет. Найдя тому, кому не повезло на сегодня, остальные приободрились, и мы поехали вперёд уже без остановок.

Придуманный нами вариант стал нравиться всем, кроме тех бедолаг, что остались с монахом, особенно когда мы прибыли к монастырю и солнце уже начинало опускаться за горизонт, а это значило, что брат Иаков прибудет сюда точно затемно.

— Просите ночлега, но не говорите, что мы представители папы, — сказал я Бернарду, — пусть будем простыми путниками, чтобы не нарушать их покой.

Он отправился к воротам, стуча в них словно таран и спустя минут десять препирательств, нас наконец впустили внутрь.

— Не хотели пускать ироды, — возмущённый капитан вернулся ко мне в повозку, — пришло пригрозить, что тогда возьмём монастырь штурмом.

— Ты уверен, что мы одолели бы эти стены? — удивился я.

— Ворота бы подожгли, рва же нет, — показал он мне на ветхие деревянные ставни.

— Ну да, — хмыкнул я, — они решили, что их восстановление будет дороже, чем пустить нас.

Мы въехали внутрь, когда к нам подошёл упитанный глава монастыря, одетый в приличного вида коричневую робу, подпоясанной весьма такой красивой новой верёвкой.

— Синьоры, к сожалению, монастырь может предоставить вам только кров над головой, — сложив молитвенно руки заверил он нас, — еда у нас рассчитана только на братьев.

— «Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки», — процитировал я, — вы позабыли Священное Писание отче?

Лицо монаха превратилось в гневную гримасу, было видно, что он с трудом сдержался, чтобы не ответить мне гадость и то сдержался явно только потому, что вокруг были вооружённые наёмники.

— Мы дадим вам хлеб и воду, — бросил он и ушёл, а вскоре кто-то из монахов принёс какой-то замызганный мешок, в котором лежали два каменных куска хлеба и кожаный бурдюк с вонючим вином, больше похожим на уксус.

Постучав куском хлеба по стене бревенчатого сооружения, по виду хлева, где держат скот, а теперь поселили и нас, Бернард собрался выкинуть его, но я приказал положить хлеб обратно в мешок, с гаденькой улыбкой прокомментировав.

— Оставим для нашего брата Иакова.

На лицах моих со провожатых появились такие же улыбки.

— Будем есть, привезённое с собой, — распорядился я, — в следующей деревне купим продуктов. Когда прибудут наёмники, охраняющие монаха, покормим их нормальной едой. Ему же оставим то, чем нас угостили. Мы по его милости страдаем, путь и он наслаждается.

Так всё и произошло, вот только если я думал, что это хоть как-то на него повлияет, то ошибся. Брат Иаков, прибывший поздно ночью, занял отведённый ему угол, взял этот каменный хлеб. размочил его в том подобии вина, что нам дали и поел. Затем долго молился и наконец уснул.

Утром я проснувшись, отправился с Алонсо умываться к колодцу, увидев там женщин, которые стирали вещи священников, таких же францисканцев, как и мой спутник.

— М-м-м, — я показал ему на них, — я конечно не очень знаком с жизнью монастырей, но разве так можно?

— Видимо да, синьор Иньиго, — хмыкнул тот, — надо спросить у нашего монаха.

Я так и сделал, когда он проснулся. Старик, посмотрев на меня спокойным взглядом заметил.

— Они не видят, что творят сын мой, и бог их за это накажет.

— Вы не хотите им ничего сказать? — удивился я, — они же из вашего ордена.

— Они из ветви ордена братьев меньших конвентуальных, — ответил монах, — живут монашескими общинами, хоть и соблюдают правила нашего ордена.

— Женщины в монастыре тоже разрешены правилами? — ехидно поинтересовался я у него.

— Бог им судья, — перекрестился он, и вернулся к своим утренним молитвам.

Завтрак нам также не дали, пришлось есть своё и поблагодарив монахов за кров, мы выдвинулись в путь, заменив охрану у Иакова, чтобы страдала уже следующая четвёрка. Договорившись с монахом, где мы его будем ждать, мы двинулись вперёд и вскоре остановились в деревне, в доме старосты, чтобы пообедать и подождать священника, а заодно наметить, где мы будем ночевать.

Мой внешний вид очень смущал старосту, поэтому он старался не смотреть на меня, всё время опускал взгляд в пол.

— Поспрашивай людей в деревне, у нас есть серебро, — распорядился ему я, — купим яйца, колбасу и прочее, что может долго храниться. Кто захочет, пусть подходит к сеньору Алонсо.

— Слушаюсь синьор, — несколько раз кланялся он, — конечно люди захотят заработать, денег у нас давно не видели.

— Пусть твоя жена обед накроет на нас всех, — продолжит я, — в помощь позовёт кого, не переживай, я заплачу тебе.

Я показал Алонсо, тот достал десять сольдо и протянул их старосте, который быстро их убрал себе в кулак.

— Слушаюсь синьор, конечно всё будет сделано.

Неожиданно за стеной криком закричал ребёнок, а староста, извинившись сказал.

— Извините синьор, младшенький мой, второй день в лихорадке, травница говорит не выживет.

— Здоровья ему, — что ещё мог я ему пожелать.

Староста, поклонившись, ушёл выполнять мои приказы, а я греться рядом с печью, которую для меня натопили очень жарко.