Часть III. Стажёр.
Глава 1.
Пару раз в месяц Очиповский давал Альтману мелкие поручения, не относящиеся к работе в магазине: пробить в Интернете человечка какого-нибудь или контору, нарыть инфу о каком-то событии, и всё это без объяснений и дальнейшего развития ситуации. Даниэль понимал это для себя так: он находится на испытательном сроке. Таинственная организация присматривается к нему, изучает. Однако срок этот что-то подзатянулся… И вот наконец, благодаря случайному знакомству, Малыш перешёл на следующий уровень – получил от Карлсона задание по разработке объекта «Писатель». При этом шеф упомянул, что задание это является стажёрским, после успешного выполнения которого для Даниэля откроется возможность стать агентом.
После первого визита Леона Брона в магазин Малыш видел писателя только раз, больше двух месяцев назад, когда тот приехал, чтобы забрать свои книги. Бедняга не мог скрыть досады и унижения. Сказал, что иерусалимская «Русская книга» – единственная торговая точка в Израиле, которая отказалась взять его творения на реализацию.
Одного экземпляра «Полуночной тени» не хватало. Малышу пришлось соврать, что он решил оставить книгу себе, поскольку она ему понравилась – не рассказывать же о её кончине в каминном пламени… Больше всего он боялся, что придётся обсуждать содержание «шедевра», но, слава богу, делать этого не пришлось.
Взять деньги за недостающий экземпляр польщённый писатель отказался.
– Что вы?! Очень приятно, что в вашем заведении оказался хоть один истинный ценитель литературы. Дарю! И давайте-ка книгу сюда, я вам её немедленно подпишу.
Малыш покраснел.
– Она у меня не с собой. Она у меня дома…
Тогда писатель выхватил одну из своей стопки и намахал на форзаце: «Дорогому Даниэлю на добрую память. Оставайтесь всегда таким же независимым во мнениях! Леон Брон».
– Держите! Ту, без подписи, подарите кому-нибудь, у кого, как и у вас, есть чувство прекрасного.
Напутствуя Малыша на первое задание, Карлсон сказал: «Внезапность и грамотная, тактичная лесть – вот главное оружие шпиона», следуя этому совету, Малыш немедленно позвонил Бронфельду.
– Здравствуйте, Лев Исаакович! – он предварительно разыскал отчество писателя в Сети. – Это Даниэль из «Русской книги» в Иерусалиме. А у меня для вас хорошие новости. Мне таки удалось убедить босса взять ваши замечательные книги на реализацию!
На следующий день, в воскресенье, почти сразу после открытия, Бронфельд заявился в магазин с внушительной стопкой книг в обнимку. Малыш встретил его следующим сообщением:
– Мы вас на самое видное место поставим.
Писатель скромно улыбнулся.
– Очень хорошо! Вы не поможете? У меня там ещё экземпляры в багажнике.
Писателем Леон Брон оказался весьма продуктивным и поразительно многогранным. Кроме всё той же «Полуночной тени» он привёз двадцать экземпляров фантастической повести «Космическая экспансия» в мягкой обложке и десять толстых томов биографии Балдуина IV под названием «Король Иерусалима» – в твёрдой.
Через неделю приволок эротический триллер «Под сенью магнолии» и шпионский боевик «Трое в шляпах». Потом последовали книги в жанре фэнтези, детектив, любовный роман и хоррор про вампиров, по сборнику пьес и стихов и даже практическое пособие «Как стать успешным писателем в XXI веке».
Под его сочинения пришлось выделить специальную полку. Когда впоследствии Бронфельд притаскивал очередную порцию своей психопродукции, он сам, по-хозяйски, выбирал место и водружал на него выставочный экземпляр и, поправляя и переставляя своё наследие, многозначительно изрекал что-нибудь вроде:
– Вы представляете, Даниэль, сколько раз уже предрекали гибель литературе: когда появился кинематограф, или потом, когда появилась Сеть. Но нет. Литература жива и будет жить, пока есть ещё на свете люди, способные складывать и разбирать буквы.
Малышу стоило только отреагировать парой слов, и тут же завязывалась обстоятельная беседа. Начинающий агент придумал себе такую легенду: он пытается стать литератором и чрезвычайно рад возможности перенять опыт успешного коллеги.
Бронфельд очень обрадовался тому, что у него появился ученик, и занялся его образованием не на шутку. Несколько раз в неделю они встречались в заведениях общественного питания, каждый раз в разных, причём, как правило, некашерных. Писатель оказался сибаритом и знакомил своего «юного друга» с многообразием мировых кухонь. Платил всегда Бронфельд. Поначалу ученик пробовал протестовать, но учитель заявил, что в последнее время не испытывает финансовых проблем, поскольку издатель платит ему хорошие деньги, а у продавца явно убыточной книжной лавки вряд ли такая зарплата, которая может обеспечить регулярный ужин в ресторане. Встречаться же в другой обстановке Бронфельд отказывался.
И всё бы ничего, но для того, чтобы его ученичество выглядело убедительно, бедному Малышу приходилось прочитывать весь бро́нфельдовский эпос… Писатель любил подпускать в канву беседы цитаты из самого себя, и ученик должен был непременно узнать их и отреагировать, иначе учитель начинал дуться.
Как-то Даниэль поинтересовался, как Бронфельду удаётся выдавать на-гора такое количество текста. Ответ был таков:
– Хайнлайн сказал: «Никогда не переделывай, если того не потребует редактор». От себя добавлю: и когда редактор потребует, постарайся не переделывать. Нужно уважать свой творческий порыв. То, что льётся на бумагу из вдохновенного пера, – и есть истина. Переделывать потом, сокращать, перекраивать – это всё от лукавого… Даниэль, ну что ты творишь?! Зачем ты столько лимона на рыбу льёшь? Ты же вкуса не почувствуешь.
И действительно, писал Бронфельд вроде неплохим языком, но то вдруг слово «гладь» три раза в одном абзаце с описанием пруда, то «увидел, что его услышали», то «оглянулся и кинул мимолётный взгляд», а то и «оскалился злобной ухмылкой». Как будто набросал человек текст сходу, а второй раз пройтись по нему уже некогда или просто лень.
Ещё одной особенностью творчества Бронфельда был неизбывный, первобытный страх смерти. Он объединял все вещи вне зависимости от жанра. Когда Даниэль максимально тактично поинтересовался у сэнсэя причинами появления этой весьма неожиданной для относительно молодого писателя фишки, тот рассказал следующую печальную и поучительную историю:
– У меня жутко умирал отец. Долго и мучительно. Лет тридцать. Дело в том, что он смертельно боялся умереть. Умирал от страха перед смертью. Это называется танатофобия. Она началась у него лет с пятидесяти. Умер он в восемьдесят два, и с каждым годом по мере приближения смерти ему становилось всё страшнее и страшнее. Он сохранял ясный разум, возможно, поэтому не мог отвлечься или забыться. Как-то я застал его плачущим над мёртвым жуком… Папа боялся умереть во сне. Держался до последнего, чтобы не уснуть. Засыпая, вздрагивал, открывал глаза и говорил, что его засасывает какой-то омут… Однажды простудился. У него началась тяжёлая пневмония. Врачи предложили ему погружение в искусственную кому, из которой, предупредили, он может не выйти. Он устроил истерику, натурально как мальчишка перед кабинетом стоматолога. Сучил ногами и кричал: «Не хочу, не хочу, не хочу!» Когда ему вводили препараты, я держал его за руку. Последние слова его были: «Как же обидно умирать на пороге бессмертия. Живи вечно, сынок». Из комы он так и не вышел…
– Ты знаешь, Лев, – лицо Даниэля было печально, – я его очень хорошо понимаю. Да я б за бессмертие жизнь отдал… Как люди могут так беспечно относиться к тому, что всё когда-нибудь закончится?
Бронфельд посмотрел на него внимательно и сказал:
– Нужно будет тебя кое с кем познакомить…
Карлсон требовал подробных отчётов об этих посиделках и отказывался называть причину и конечную цель «разработки» объекта.
Малыш жаловался:
– Зачем это всё? Два месяца уже по кабакам шляемся, пьём, за литературу трём… Сколько можно?
– А как ты хотел? Чтобы всё и сразу? – возмутился шеф. – Бывает, агент одну тему годами разрабатывает. И в итоге приходит к отрицательному результату. А отрицательный результат, он что? Правильно! Тоже результат. Изучай его, выслушивай, льсти. Выжидай.
– Да понятно это всё… Но мне ж книжки его читать приходится. А потом эти его программные заявления бесконечные выслушивать. За что мне это? И непонятно главное, что нужно узнать в итоге?
– Спокойствие, только спокойствие! Вот он уже с кем-то тебя познакомить собирается… Нутром чую: скоро дело с мёртвой точки сдвинется.
Глава 2.
Даже в будний день в ресторане почти все столики были заняты. Несмотря на ежевечерние обстрелы, рестораны и кафе продолжали работать, правда, не до определённого часа или последнего посетителя как обычно, а до первой сирены воздушной тревоги.
Позади Даниэля говорили на иврите. Разговор был понятен лишь частично; для того чтобы досконально уловить смысл, знакомых слов не хватало. Малыш прилежно, хоть и через силу учил язык; Карлсон говорил, что агенту нужно уметь вызывать доверие, а при помощи переводчика в наушнике сделать это невозможно – с явным чужаком откровенничать никто не будет. Но одного прилежания было недостаточно, нужна была практика, а в магазине, торгующем русской литературой, её было мало…
Чтобы попрактиковать восприятие иврита на слух, Малыш поставил переводчик в режим «Буквальный перевод» и повернул голову к говорящим.
– Смотри, Моше́. Вот эти, которые матрасы делают, они зачем такие сыны шлюх? – вопрошал старческий звонкий дискант.
– Как сыны шлюх? Почему? – вопросом на вопрос отвечал также немолодой, низкий голос.
– А зачем в матрасе пружины все с острыми концами? Ты не думал?
– Нет? Зачем?
– Глупец, подумай! Вот мы с женой уже лет десять как спим аккуратно. Матраса бы до конца дней хватило. Жаль времени… Но всё равно во сне ворочаемся, а пружины ткань протирают… Пять лет матрасу, а выкидывать опять надо, новый покупать. А хороший матрас сейчас три тысячи шекелей стоит, минимум. Сто процентов.
– Ой-ва-вой! Три тысячи шекелей?! Правда?
– А ты как думал, сладкий? Правда! Три, а то и три с половиной тысячи шекелей. Жаль времени… Что им трудно концы у этих пружин загнуть? Специально так делают, чтоб матрасов своих проклятых больше продавать. Сто процентов!
– Ой не говори, Илай, сыны шлюх и есть. Правда. А с другой стороны посмотри, сладкий. А как им деньги делать? Ну? Времена сейчас тяжёлые, так? Правда. Что за налоги, ну? —поставил Моше проблему с ног на голову.
– Мудрый ты человек, Моше! – вскричал Илай. – Кайф с тобой поговорить, сладкий. Правда. Жалко времени…
Малыш знал, что «Хава́ль аль а’зма́н» дословно означает «Жалко времени», но в речи, в зависимости от интонации, эта фраза хотя и могла быть простым сожалением о потерянном времени, но чаще означала всё что угодно: от «Это возмутительно» до «Как замечательно». А «бен зона» – то есть «сын шлюхи» для израильтянина как «сука» для русского – часто ничего не значащее междометие. Однажды он слышал, как женщина кричала собственному отпрыску: «Шмуэль, абайта, бен зона!», то есть «Шмуэль, иди домой, сын шлюхи!» Присутствие женщин или детей абсолютно не смущает этих людей, если им хочется выругаться. Они как американцы, которые абсолютно не стесняются «фа́ков» и «би́чей» в любом окружении, будь то королева английская с внуком.
А «мо́тек» значит «сладкий». Он поначалу настораживался, когда слышал это обращение, пока не понял, что оно в большинстве случаев не имеет никакой гомосексуальной коннотации…
Наконец явился Писатель. И он был не один. Накануне Бронфельд интересовался, нет ли у Даниэля каких-либо предубеждений против общения с арабами. Даниэль ответил тогда, что имеет полное право оскорбиться в ответ на подобное предположение. Бронфельд умолял его не делать этого и пообещал познакомить с одним «очень интересным человеком». К этому моменту их литературно-гастрономические вечера продолжались уже почти три месяца. Фонтан красноречия Бронфельда с каждой встречей бил всё слабее: литературных тем в разговорах становилось всё меньше, а гастрономических всё больше.
Даниэль поднялся с места, чтобы поздороваться.
– Знакомьтесь! – Писатель был возбуждён и весел. – Амир – Даниэль, Даниэль – Амир.
Рука араба оказалась сильной и сухой. В отличие от Писателя он был серьёзен, улыбался формально. Худ, небольшого роста и довольно симпатичен, даже красив по-своему, по-восточному. Что-то около тридцати, скорее больше. Его легко можно было принять за еврея…
За время пребывания в Израиле Даниэль так и не научился отличать евреев от арабов, пока те не заговорят. Иврит и арабский хоть и относятся к одной группе языков – семитской, но отличаются гораздо больше, чем, например, русский от украинского, поэтому на слух определить нацпринадлежность ему было легче, чем на глаз.
Поначалу разговор шёл туго.
Амир заказал себе морепродукты в сливочном соусе, пил белое вино и в основном молчал. Когда ему приходилось всё-таки что-то сказать, голос его в переводчике звучал сухо и даже угрюмо, но с арабским колоритом, потому что Малыш выставил переводчик в режим «художественного перевода с акцентом говорящего».
Бронфельд терзал слабо прожаренный говяжий стейк под красное и старался быть душой компании.
Даниэль тоже взял стейк и употреблял его с горьким пивом. Он охотно отвечал на обращённые к нему замечания, но инициативы не проявлял.
Писатель попытался заинтересовать сотрапезников рассуждением о том, что литература, фильмы и прочее искусство пропагандируют не только хорошее. Оказывается, авторы сами учат адептов зла, как максимально эффективно противостоять добру, сами пишут для них подробные инструкции. В детстве человек чист и ещё хочет стать на сторону добра, когда вырастет. Он потребляет контент, в котором, конечно же, кроме положительных персонажей обязательно присутствуют ещё и всякие злодеи. Ребёнок сочувствует благородному герою, хочет равняться на него и возмущается поведением подлого антагониста. Но потом вырастает и, к великому сожалению, нередко сам превращается в подлую тварь. (Механизм этого превращения, Бронфельд предложил сейчас не рассматривать). Таким образом, модель поведения преступной, спекулянтской, бюрократической или иной сволочи прописана подробнейшим образом в книгах, которые эта сволочь читала в детстве, и ей остаётся только следовать этой модели, чтобы максимально эффективно противостоять добру.
Эта мысль показалась Даниэлю интересной. Обычно Бронфельд высказывался куда банальней. Возможно, она не его, может, и вычитал где-то, но преподнёс весьма убедительно.
– Точно! А потом мы удивляемся, откуда враги наши знают, как сделать больнее, – подхватил он тему.
– А по-моему, значение искусства в формировании характера и поведенческих реакций сильно переоценивают, – заявил араб и не даже не удосужился аргументировать своё утверждение.
– То есть? – спросил Даниэль с вызовом, ему не понравилась такая безапелляционность.
Амир холодно посмотрел на него.
– Представь. Смотрит человек замечательный фильм, полный добра и любви и пропитанный презрением к злу и ненависти. Исполняется бурным восторгом в конце или даже плачет от переизбытка чувств. А потом, на утро, возвращается к своим обязанностям пыточного палача, управляющего банком или, того хуже, президента какой-нибудь страны. И про фильм этот вспомнит только во время кофейной паузы, чтобы обсудить с коллегами, а потом пойдёт дальше выбивать молотком зубы, считать проценты по кредитам или планировать реформу образования.
Араб проглотил последнее кольцо кальмара и, промокнув салфеткой рот, отпил вина.
Даниэль хотел возразить, но вспомнил наставления Карлсона, вспомнил, зачем он здесь, и не стал задираться.
– Ты тоже пишешь? – спросил он. Разговор происходил на иврите, поэтому вежливое «Вы» в нём отсутствовало.
– Нет.
За него пояснил Бронфельд:
– Амир занимается… ммм… как бы это сказать?.. формированием общественного мнения в морально-этических и религиозных аспектах.
Даниэль удивлённо уставился на араба.
– Что это за работа такая?
Вместо ответа тот полез во внутренний карман пиджака.
– Смотри, что у меня есть.
На его ладони оказалась маленькая металлическая коробочка, в которой лежал зелёный кирпичик.
– Нюхай! – велел он.
Даниэль взял коробочку двумя пальцами. Запах был приятный, цветочно-фруктовый, но с одной достаточно характерной ноткой.
– Что это?
– Ароматизированный иранский гашиш для кальяна. Как говорил мой отец, мир праху его: «Хочешь узнать человека – покури с ним кальян», – серьёзно сказал Амир.
– А он точно кальян с гашишем имел в виду? – на всякий случай уточнил Даниэль.
– Точно, – араб прикрыл глаза и покивал головой.
– А тут и кальяны есть?
– Конечно, есть! Иначе бы нас здесь не было, – араб сделал знак официанту.
Дальше всё утонуло в синем кальянном дыму, из которого периодически выныривали то круглая голова Льва, то узкое лицо Амира и изрекали плохо связанные между собой сентенции.
Амир говорит:
– Гашиш забрал у меня улыбку. Выдаёт на время, когда я прихожу к нему в гости.
И скалится джинноподобно.
Бронфельд говорит:
– А знаете, почему старики так любят отращивать бороды?.. Потому что морда становится стрёмная, надо же чем-то её прикрывать!
Это странно, не к месту, но всем почему-то кажется очень забавным.
Тут Даниэль решает, что это самый подходящий момент, чтобы впервые обнародовать мысль, которая недавно пришла к нему в голову во время смены в магазине.
– Высшее образование – это возможность обслуживать богатых пидорасов в самостоятельно выбранной позе.
Фраза производит фурор. Компания веселится так, что на них оборачиваются посетители и официанты.
– Сам придумал или вычитал где? – интересуется Бронфельд.
Даниэль кивает.
– Сам.
Тогда Писатель предлагает:
– Слушайте, а давайте сами себя цитировать. Вот у меня, например, такое есть. Если каждый раз, когда начинаешь новое, старое кажется чепухой, значит, одно из двух: либо ты растёшь над собой, любо всю жизнь чепухой занимаешься.
Мысль кажется глубокой. Все загадочно улыбаются. Потом вступает Даниэль:
– Когда я хочу радости простого человеческого общения, я сажусь играть в шахматы.
– Ну такое… И мизантропией попахивает, – на правах зачинщика турнира Бронфельд берёт на себя ещё и функцию судьи. – А вот вам цитата из книги, которую я сейчас пишу. Худшее, что может случиться с человеком, – это смерть, так почему же именно она, как награда, ожидает нас в конце пути?
Все кивают печально. Тогда говорит Амир:
– Чтобы разглядеть хорошее – много ума не надо. Ум нужен, чтобы видеть плохое. Оно как дефекты в бриллианте, которые замечают только специалисты, потому что знают, что хотят разглядеть, где и под каким углом. Глупцы живут счастливее, потому что гораздо большее доставляет им радость.
Писатель радуется.
– Точно! Хорошее само в глаза бросается, а вот плохое ещё разглядеть нужно.
Даниэль не разделяет его восторгов.
– То есть, если применить сюда теорию пределов, получается, что человеку с идеальным вкусом вообще ничего не должно нравиться?
Взгляд араба становится жёстким. За столом повисает тяжёлое молчание. Потом Амир начинает смеяться. Остальные тоже.
Даниэль булькает кальяном и хлюпает пивом. Потом говорит горячась:
– Да нет, правда! Люди делают вид, что все хорошо. Если все плохо у человечка – значит он неудачник, не умеет жить. Деструктивный элемент. Несёт в себе негатив. А разве мало в мире безобразных вещей, которые достойны ненависти? Хватит делать вид, что все хорошо! Мир ужасен и несправедлив. С этим срочно нужно что-то делать! А для этого надо уметь ненавидеть. Я призываю к ненависти! Только она способна изменить мир к лучшему.
Из дыма материализуется официант.
– Вас всё устраивает?
Даниэль:
– Ничего нас не устраивает!
Лев:
– Всё прекрасно, спасибо. Кальян заберите.
Официант уносит кальян.
Лев:
– Про ненависть – это тоже домашняя заготовка?
Даниэль:
– Да нет. Только что подумал.
Лев:
– Эк тебя разобрало…
Амир:
– Изменить мир к лучшему… Это по́шло. И запомни: ничего и никогда в материальном мире к лучшему не меняется, только к худшему.
Даниэль недоверчиво ухмыляется:
– И что теперь? Застрелиться, что ли?!
Амир:
– Ну зачем же стреляться? Есть другой вариант, более приятный и рациональный. Не надо трогать этот мир, пускай догнивает – нужно создать новый.
Даниэль, ухмыляется теперь грустно:
– Мы же не боги…
Амир:
– А кто конкретно тебе это сказал? – прищуривается так, как будто пытается заглянуть Малышу прямо в душу. – Пойдёмте прогуляемся. На воздухе я изложу свою позицию по этому поводу.
На улице был уже поздний вечер, и прохладный ветер с гор делал его особенно приятным.
В Старый город они вошли через Новые ворота. Амир попросил их обоих переключить свои переводчики на арабский, чтобы ему было легче излагать свои мысли. Пока брели не спеша между древними стенами, Амир вещал, а Малыш слушал и не верил своим ушам. Слова араба максимально странно звучали в этом месте, в котором пересекались интересы трёх религий: христианской, иудейской и мусульманской.
Из слов Амира выходило, что древние вероисповедания изжили себя. Сейчас в двадцать первом веке, на современном этапе развития цивилизации, в высшие силы могут верить только по-настоящему наивные или слаборазвитые индивиды.
Новые же религии неубедительны. Растафарианцы и пастафарианцы – просто клоуны. Они придумали своих богов больше для прикола, чем для поклонения. Как можно всерьёз верить в бога, которым стал император Эфиопии, или в Макаронного Монстра. Неплохие попытки были у сайентологов, раэлитов, церкви Искусственного Интеллекта и некоторых других мелких псевдонаучных религий. Их объединяла технократичность и отрицание или подмена традиционного божества. Но все они основаны на вымысле и мракобесии.
Сейчас при современном уровне информированности общества возможны лишь верования, основанные на правде. А правда, по мнению Амира и его соратников, такова: нет бога сущего ни на небе, ни на земле. Богом должен стать сам человек. И для начала он должен научиться жить вечно. Уже имеются научные разработки, позволяющие воплотить эту древнейшую мечту человечества.
Амир закончил изложение своей теории, когда они проходили мимо ободранной таблички с надписью «Holy Sepulchre».
Даниэль был совершенно очарован таким видением будущности человечества, а Бронфельд заявил, что сейчас потеряет сознание и умрёт от обезвоживания и что знает «одно местечко за углом», где они смогут промочить горло.
Они вышли из Старого города.
Проснувшись утром, Даниэль непроизвольно припомнил вкус и запах иранского гашиша. К горлу подкатил тошнотворный комок.
Когда он умылся и прополоскал рот, под крышкой черепа загремел голос:
– Тебе необходимо восстановить водно-солевой баланс.
Малыш даже присел от неожиданности и боли.
– Буратино, это жестоко… У тебя громкость регулируется? Что ты снова делаешь в моей голове?
– Поздравляю, стажёр! – произнёс Буратино гораздо тише, но всё равно торжественно. – Ты вышел на ключевого агента конкурирующей организации в израильско-палестинском регионе – Амира-квартеро́на. Приоритет твоего задания повышен, поэтому я теперь снова буду выходить с тобой на связь.
После работы Малыш зашёл в конференц-зал покатать шары на бильярде и обнаружил там Дору. В шортах и лёгкой блузке сидела она у стойки на барном стуле.
– Я не помешаю? – он замешкался на пороге.
– Привет, Дани-бой, – улыбнулась мулатка. – «Маргариту» делать умеешь?
Он кивнул.
– Тогда заходи.
У Даниэля было правило: не пить два дня подряд, и он отказал бы сейчас кому угодно, только не Доре, при виде которой у него мгновенно пересохло во рту.
Они выпили по коктейлю в молчании. Он не находил темы для разговора и, чтобы скрыть неловкость, предложил партию на биллиарде.
Из-за тренировок в триггерном состоянии его игровые рефлексы и представления об игре заметно улучшились. Он закатил свояка, разбивая пирамиду.
– Ты же не используешь сейчас чип? – возмутилась Дора.
– За кого ты меня принимаешь? – и забил второй шар.
Первую партию Даниэль выиграл. Дору это заметно раззадорило, и она отыгралась во второй.
В третьей, решающей, условились играть только битком, а не любым любого. Партия затянулась.
Пока Дора ходила вокруг стола, выбирая позицию для удара, Малыш спросил:
– Могу я посоветоваться с тобой как со старшим товарищем?
Без того смуглое лицо потемнело ещё больше. Она замахнулась на него ки́ем.
– Сейчас как тресну, и посмотрим тогда, кто тут «старший»!
– Стой! – деланно испугался он. – Я имел в виду «с более опытным».
– Так бы сразу и сказал. Спрашивай.
Она нагнулась к столу и принялась прицеливаться, двигая кием вперёд-назад. Малыш невольно залюбовался видом, который открылся ему в вырезе блузки.
– Я вчера с типом одним познакомился. Он оказался агентом конкурирующей организации. Так вот всё то, о чём он говорил, мне очень понравилось. Да и сам он…
Она ударила, и шар с треском залетел в лузу.
– Оп-па! Да ты у нас нетривиальной гендерной самоидентификации?
– Да нет! Что ты?! – возмутился Малыш. – Не в этом дело… Карлсон же ничего не объясняет, а этот тип очень убедителен и крайне заинтересован в том, чтобы его поняли. Если дело так и дальше пойдёт, то в один прекрасный момент я встану перед выбором: а почему я должен быть стажёром вашей организации, а не конкурирующей… Понимаешь, о чём я?
Она немного подумала то ли над его словами, то ли о том, как играть следующий шар. Обошла стол и снова наклонилась. На этот раз к Малышу она оказалась повёрнута стороной противоположной, что привлекало внимание ничуть не меньше…
– Я-то понимаю… Но почему ты решил именно мне об этом рассказать? Я вроде поводов не давала со мной откровенничать…
Она попыталась сыграть чужого, стоящего под очень острым углом. Шар в лузу не зашёл, но и не подставился, прижался к борту. Удобных позиций для удара не осталось.
– …но ты абсолютно верно угадал человека, с которым можешь быть откровенным.
Дора с довольным видом осмотрела своё «произведение» на столе, подошла к стойке и взяла свой бокал.
– Ты говоришь лишнее, но я, так и быть, никому не расскажу об этом. Иди сюда и слушай внимательно мудрую женщину.
Малыш повиновался.
– Поверь мне, Дани-бой, поменять сторону не так-то просто. Поясню на отвлечённом примере. Ты в бога веришь?
– Нет.
– Какая досада… Ну давай тогда представим, что ты таки веришь в бога. С детства. В какого бога ты бы верил: Аллаха, Иисуса или ещё в кого?
– Наверное, в Будду, – Малыш неуверенно почесал бровь.
– Почему в Будду? – удивилась мулатка. – Что ты про него знаешь?
– Ну… Он прикольный. Ему всё пофиг.
– Это всё, что ты о нём знаешь?
– Он царевич был. Этот… Шакья… как его?.. Муни.
– То есть, по-твоему, это имя и фамилия?
– Ну да…
– Понятно. Всё?
– Пожалуй, всё… – смутился он.
– Для начала Будда – это не бог, а титул просветлённого. Будд множество и Шакъямуни хоть и самый популярный, но всего лишь один из них… Слушай, а давай лучше так: ты бы в Христа верил, бесе́дер? Я думаю, ты о нём побольше знаешь.
– Ну давай, – не стал ломаться Малыш.
– Не надо усложнять. Люди обычно верят в бога, в которого принято верить в их стране… Родился в России – христианин, в Камбодже – буддист. Так проще… Итак. Ты православный христианин. Ходишь в церковь по воскресеньям, делаешь пожертвования, свечки ставишь, Библию читаешь… И тут в городе появляется какой-нибудь мулла из Узбекистана и увлекает тебя верой в Аллаха. Представил?
Малыш кивнул. Он веселился в душе, пытаясь угадать, куда клонит Дора.
– Теперь давай представим себе чувства православного батюшки в этой ситуации, который тебя крестил, исповедовал, благословлял… Как ты думаешь, будет ли ему приятно твоё вероотступничество? Переход, так сказать, в конкурирующую организацию.
– Думаю, нет.
– А это – священнослужитель. Работа которого, кроме того чтобы размахивать кадилом, предостерегать от насилия и убийства. Поэтому он ничего тебе не сделает. Максимум – предаст анафеме, и то в душе, сгоряча, а потом ещё будет молиться о возвращении блудного сына в лоно истинной веры. А что в подобной ситуации предпримет командир военизированного подразделения, одной из функций которого является физическое устранение агентов конкурирующей организации?
Он посмотрел на неё недоверчиво.
– Да-да, убийства в том числе. А как ты думал? – Дора медленно допила свой коктейль. – Тебя самого чуть не убили. Если на это способны наши конкуренты, как ты думаешь, на что способны мы, если до сих пор живы? Поверь мне, Малыш, Карлсон очень обидится. Прямо-таки смертельно…
Глава 3.
Через три дня Бронфельд и Амир зашли за Даниэлем в «Русскую книгу» перед закрытием. Писатель притащил очередной роман – на этот раз психологический триллер под оригинальным названием «Нырнуть в бездну». Он сам поставил выставочный экземпляр на свою полку и остальные по-хозяйски отнёс на склад, где ему уже был отведён отдельный стеллаж.
Амир оглядел торговый зал и поинтересовался, нет ли чего-нибудь по-арабски. Малыш не понял, была ли это шутка – лицо араба ничего не выражало.
– Разве что кофе, – предложил он и отвёл гостя в подсобку, где стоял аппарат, который из капсул мог выгнать любой кофейный напиток.
Араб скептически оглядел прибор.
– Спасибо, Даниэль. Ты иди занимайся своими делами. Скажи только, у вас есть чайник и молотый кофе? Я себе сам грязь сделаю.
– Грязь? – Малыш замешкался, он не знал, стоит ли оставлять вражеского агента без присмотра. Заложит бомбу или яд в кофейный аппарат подсыпет…
– Малыш, можешь идти. Всё под контролем, – успокоил его Буратино.
– Грязь – так называется кофе, заваренный прямо в чашке. Всё лучше, чем порошок из аппарата, – почти одновременно с «внутренним голосом» ответил араб.
Когда они вышли на улицу, Малыш встал, задрав голову. Предзакатное небо было апокалиптически красным, по нему из невидимого центра, прячущегося где-то за горизонтом гор, веером расползались перистые фиолетово-розовые облака.
– Что это? – спросил Малыш.
– Так бывает в Иерусалиме, – гордо изрёк Писатель, словно краса сия была отчасти и его заслугой. – Куда пойдём?
По предложению Амира, они пошли вкусить настоящей шава́рмы.
Араб заявил, что чтобы ни говорили завистники и жалкие подражатели, а в особенности всякие греки и турки, это блюдо придумали именно арабы. Именно шава́рмой, как её правильно называют, а не шаурмо́й угощали пророка Муха́ммеда во время его знаменитого визита в Иерусалим. И он, Амир, отведёт их сейчас примерно в то самое место, где это происходило.
– Постой-ка! – воскликнул Бронфельд. – Это какой-такой визит? Насколько я знаю, Мухаме́д один раз за всю жизнь только из Мекки в Медину переехал, и всё, вроде больше нигде и не был…
– А он проездом, – наверное, пошутил Амир.
– Э-э-э… Так не по дороге же совсем, – не унимался Писатель.
– Ну, значит, крюка дал. Что ему на Бура́ке, сложно, что ли? Какой же ты душный бываешь, Лев… – араб сделал вид, что хочет ударить Бронфельда в живот.
Тот смешно испугался, выставил судорожный, неуклюжий блок и пробурчал:
– Я не душный, я дотошный, писателю без этого нельзя.
– А как всё-таки правильно Муха́ммед или Мухаме́д? – решил уточнить Даниэль.
– Это разные имена, – ответил Амир, и снова было непонятно: шутит он или серьёзно.
Шава́рма действительно оказалась волшебной, хоть и подавали её в помещении неуютном, больше похожем на столовую. Причём столовую, которую курирует санинспектор, явно не брезгующий брать на лапу. Хозяин заведения очень обрадовался Амиру и обслужил его с друзьями по-царски. Кроме основного блюда им принесли ещё шашлычки из куриных сердечек и сочные бараньи кебабы.
Насытившись, попросили кальян и приступили к беседе. Для начала Амир напомнил Даниэлю их предыдущий разговор о возможности бессмертия и попросил не воспринимать его как шутку.
– Тогда ответь мне на один вопрос, – попросил Даниэль. – Ты действительно думаешь, что бессмертие кому-то нужно?
– Конечно!
– Мне, например, нет, – заявил Даниэль.
Араб иронично поднял брови.
– И что же ты имеешь против?
– Во-первых… – начал было Даниэль.
– Во-первых… во-вторых… – перебил его Амир. – Знаю я все эти аргументы. Хочешь, я сам перечислю, а ты добавишь от себя, если будет что. Идёт?
Малыш не возражал.
– Во-первых, скука, – араб поднял кулак и отогнул мизинец. – Ты живёшь-живёшь, а потом тебе надоедает… Люди, которые слишком долго живут, страстно желают смерти. Бла-бла-бла… Так?
– Конечно! – уверенно подтвердил Даниэль.
– Тогда давай условимся: мы не рассматриваем вариант бесконечного существования в дряхлом, ни на что не способном теле. Ты либо существуешь в некой «Матрице», в которой ты молод и красив, и окружают тебя такие же молодые и красивые, либо получаешь новое тело для бренного существования. В этих условиях бессмертие. О’кей?
– Допустим.
– Следующий момент. Знаешь, почему старики испытывают смертную тоску?
Даниэль пожал плечами.
– Я о физиологическом аспекте, а не о пресыщенности жизнью и понимании её ничтожной сути. Я о том, что к определённому возрасту почти прекращается выработка гормонов, которые поддерживают интерес не только к противоположному полу, но и к жизни в целом. Так вот, этого тоже нет. Нет физиологической тоски и половой импотенции. Нет мозговой усталости из-за возрастного разрушения серого вещества. Нет Альцге́ймера и Паркинсо́на. О’кей?
– Допустим.
– Значит, первый аргумент «скука» – не аргумент! Согласен?
Даниэль вздохнул и кивнул. Всё это время Амир держал мизинец оттопыренным, араб наконец заметил это, удивился и убрал руку.
– Тогда следующий аргумент. Родные, близкие. Все умрут, а я останусь. Дети растут, стареют и умирают у меня на глазах… Грусть, печаль, тоска. Так?
– Обязательно, – Даниэлю стало интересно, как араб победит этот железный аргумент.
– А давайте не будет рассматривать вопрос о бессмертии в таком эгоцентрическом формате! – призвал Амир. – Имморталити или всем, или никому! Все вокруг готовы разделить с тобой тяготы вечного существования. Друзей не нужно хоронить и гадать, кто следующий. Из свадебной клятвы удалены слова «Пока смерть не разлучит нас». Дети вырастают, со временем разница в возрасте с ними нивелируется, и вы превращаетесь в самых близких друзей… Нет второго аргумента, Даниэль?
– Получается, нет.
– Тогда третий. Что вся эта бессмертная кодла жрать будет? Перенаселение, голод, социальное угнетение, война…
– Ну, этот я сам могу развенчать, – отозвался Даниэль. – Я делал исследование по этому поводу… – он спохватился. – Так, для себя… Так вот. Ресурсов планеты хватит ещё на десять таких населений, как сейчас. Опасность перенаселения преувеличивают для того, чтобы объяснить бедственное положение одних и роскошную жизнь других. Дескать, на всех уже не хватает.
– Перенаселение… – словно издеваясь над словом встрял Бронфельд. – А вы помните, господа, как взвыли фарисеи всех мастей, когда медицина победила рак лёгких? Катастрофа. Голод. Рак – естественный регулятор численности. Идиоты с транспарантами: «Не мешайте грешникам умирать!» или «Рак – десница божья». То же самое примерно…
– Я тогда школу как раз заканчивал, – вспомнил Малыш. – Мы как-то наткнулись на такую надпись на стене: «Руки прочь от рака!». Кто-то подписал в начало – «Грека».
Бронфельд подумал несколько секунд и усмехнулся, Даниэль тоже, а потом они увидели недоумевающий взгляд Амира, тот спросил:
– При чём здесь греки? Лекарство же не они придумали…
– Ой, Амир, – писатель махнул рукой. – Устану объяснять. Это чисто русский прикол, скороговорка такая есть.
– Что за быстроговорилка? Вы издеваетесь? Или у меня переводчик барахлит? – Амир постучал согнутым пальцем себя по правому уху, как будто это должно было помочь гаджету перестать барахлить.
Даниэль и Лев шумно обрадовались этому казусу с обратным переводом. Писатель сквозь смех выдавил:
– Интересно, что за слово на арабском обозначает понятие «барахлит»?
– Барахлит, – сказал Амир.
Это вызвало новый приступ плохо контролируемого веселья.
– Идиоты! Отключите свои переводчики! Нас сейчас выведут отсюда, – разозлился Амир.
«Идиоты» отключили переводчики: Даниэль в своём фолдере, Бронфельд на браслете.
– Максурон, – сказал Амир, очевидно воспроизводя термин, тождественный понятию «барахлит» на арабском, и залопотал дальше на этом языке, что-то объясняя собеседникам.
Писатель сполз на пол. У Малыша начались колики в животе. Амир пытался ещё пару секунд изображать праведный гнев, но не выдержал и тоже расхохотался.
Прискакал хозяин шавармии́. Тогда успокоились сами, успокоили его и попросили унести кальян.
Араб опомнился первым.
– О чём мы? Да! Перенаселение… Засейте невозделанные территории маисом или бататом, а потом рассказывайте мне про перенаселение! Посмотрите – кругом одни пустоши и сорняки. А что ещё человеку надо кроме еды? Но людям проще взять в руки меч, чем мотыгу…
– А срам прикрыть? – напомнил Бронфельд.
– Завернитесь в маисовые листья и прекратите мне голову морочить!
– А если холодно, как в Сибири? – не унимался писатель.
– Так выпейте водки, убейте пару медведей и завернитесь в их шкуры.
Тогда возразил Малыш:
– Но всё равно планета не резиновая. Когда-то наступит предел. Что тогда? Другие планеты колонизировать? – Даниэль смотрел на Амира с интересом: заметит ли араб ловушку? Сам он полагал, что планировать будущее человечества, рассчитывая на освоение других миров, могут только необразованные недоумки, перечитавшие антинаучной фантастики.
– А почему нет? Вот только в обозримом будущем вряд ли это станет возможно, – перешагнул фактологическую растяжку Амир. – Для начала самое простое – ограничение рождаемости. Чайлдфри и тому подобное… А космос подождёт… Подождёт, пока человечество станет к нему готово. Это сейчас нет такой возможности, но представь себе институты со штатом из учёных, которые способны накапливать знания вечно. Которых не остановит ни смерть, ни маразм. Когда-нибудь придумают они способ, как полететь к другим звёздам и обосноваться там. И наполнятся тогда каюты космических транспортов топотом маленьких ног и детским смехом… Согласен теперь, что перенаселение тоже не проблема?
Даниэлю ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Амир откинулся на спинку стула и убрал руки за спину.
– Тогда всё! Всё остальное – это подвиды этих трёх основных аргументов против бессмертия.
– Не может быть. Подожди! – Даниэль даже пощёлкал пальцами. – Мне надо подумать…
– Конечно-конечно. Жду. Давай, накидывай. Только не спеши, пожалуйста, – великодушно разрешил Амир.
– А я вот, что думаю, – сказал писатель с серьёзной миной. – Человека с детства готовят к смерти и настраивают против вечной физической жизни. Все бессмертные сказочные персонажи ущербны морально и физически. Дракула пьёт кровь и боится солнца, Кощей Бессмертный вечно пакостит и вообще – скелет, Вечный Жид весь покрыт язвами, шляется и стена́ет…
– Изначально, природой, организм человека рассчитан на тридцать пять лет, – подхватил Амир. – Именно столько, в лучшем случае, жили наши пещерные предки. Механизм смерти зашит в человека на биологическом и интеллектуальном уровне. Пока человек мог охотиться и обеспечивать себя пищей, он был нужен своему племени, когда терял хватку и зубы – ему становилось грустно от осознания своей бесполезности, и он умирал. Тысячелетиями учились оттягивать сей трагичный конец. Сейчас в среднем живут восемьдесят. Так почему не пойти дальше?! Вы сначала попробуйте жить вечно, потом говорите. Никто ж не пробовал. Не понравится – всегда есть выход, вечная жизнь – это не приговор…
– Кстати о приговорах. Представляете пожизненное заключение? Для бессмертного это, пожалуй, похуже смертной казни, – заметил писатель.
– Эту сказку мы знаем. Тоже арабская. Про джинна в лампе, – напомнил Даниэль.
Глава 4.
Ещё через неделю в том же составе снова бродили они по Иерусалиму. Уже посидели в ресторане, отобедали в компании ставшего традиционным кальяна, погуляли, беседуя, и находились теперь в процессе перемещения к месту, где можно было бы как следует промочить горло.
Именно в этот вечер палестинцам надоело просто запускать ракеты, как тарелочки для стендовой стрельбы, чтобы израильтяне могли убедиться в меткости своих лазеров. Интифа́да приобрела более серьёзный характер: к обстрелам добавились теперь вспышки народного арабского бунта на местах, ничуть не более осмысленного и не менее беспощадного, чем русский. В городах со смешанным арабо-иудейским населением по улицам носились толпы молодых арабов, били евреев и громили еврейские магазины, кафе и рестораны. Евреи очень быстро поняли, что должны что-то противопоставить этой угрозе; по улицам стали носиться толпы молодых евреев, бить арабов и громить арабские магазины, кафе и рестораны.
Полиция была бессильна в этой ситуации. Блюстители порядка скромно стояли в сторонке, нервно курили и держали рабочую руку у кобуры. Редкие герои, которые пытались исполнять свои обязанности по служебной инструкции, имели абсолютно равные шансы огрести от любой из враждующих сторон. И огребали. Страшно. Часто камнями. И имели потом возможность обсуждать тяготы несения службы по охране порядка с соседями по палате реанимационного отделения.
Три товарища брели по фешенебельной улице Царя Давида. Когда они пересекли Таможенную площадь и оказались на улице Царя Соломона, Буратино зазвучал тревожно:
– Малыш, внимание! По улице Султана Сулеймана из Восточного Иерусалима навстречу вам двигается толпа арабских погромщиков. Если не свернёте, встретите их через три-четыре минуты.
Малыш ощутил противный холодок под ложечкой и начал лихорадочно искать не вызывающий подозрений предлог для того, чтобы свернуть с опасного пути… Но в голову, как назло, ничего не приходило. Тут он увидел вывеску бара впереди через дорогу. Он подумал, что в помещении будет всё-таки безопасней, чем на улице, и остановился.
– Господа! А нам обязательно идти в этот ваш кабак? Я что-то устал сегодня. Давайте посидим… вот здесь, например.
И он указал на бар.
– Ты с ума сошёл, Даниэль? Это для миллионеров, туристов и лохо́в. Кружка пива полтинник стоит! – урезонил его Бронфельд.
– Я угощаю! Мне сегодня премию дали, – соврал Малыш.
Араб посмотрел на него подозрительно.
– Вот всю премию здесь и оставишь. Потерпи, мы уже совсем рядом. А по поводу угощения – не забудь.
Малышу ничего не оставалось, как пойти за ними.
– Минута до столкновения, – безнадёжно констатировал Буратино.
Скоро они услышали топот и крики. Араб сделал знак остановиться и несколько секунд всматривался в толпу, которая перла на них прямо по проезжей части. В шуме стали различимы крики «Алла́ху акба́р!», лицо Амира стало жёстким.
– Спокойно. Бежать не надо. Я всё решу. Молчите и со всем соглашайтесь.
Справа от них была крепостная стена Старого Города, слева – здания, обнесённые сплошными каменными заборами.
Их уже заметили; от толпы отделилась группа человек в восемь и направилась прямо к ним.
– Активируй экстренный режим, – подсказал Буратино.
– Нет! – сказал Малыш. Он решил, что если превратится в супермена под воздействием чипа, то выдаст себя.
Араб глянул на него краем глаза.
– Без паники! Вы со мной.
Невысокий и поджарый, явно главарь этого подразделения, произнёс хрипло, приблизившись на расстояние вытянутой руки.
– Ас-саля́му але́йкум!
Он смотрел на Амира, сразу распознав в нём соплеменника.
– Ва-але́йкуму саля́м, – ответил Амир спокойно, немного даже свысока.
– Скажите, уважаемый, что араб делает в обществе евреев? Разве вы не знаете, что идёт интифада и подобная компания не к лицу приличному человеку?
– Это хорошие евреи… – начал было Амир, но погромщик перебил его:
– Хороший еврей – мёртвый!
– Это хорошие евреи, – твёрдо повторил Амир, – они сочувствуют нашему освободительному движению.
– Если это так, пускай произнесут такби́р и мы разойдёмся с миром, – великодушно предложил главарь.
– Нет проблем. Господа, прошу вас, скажите «Аллаху акбар!» – Амир повернулся к евреям и подмигнул.
– Аллаху акбар! – не колеблясь, весело произнёс Бронфельд.
Погромщики обрадовались.
– Молодец!
– Хороший еврей!
Даниэль молчал. Повисла напряжённая пауза.
Первым не выдержал Буратино.
– Малыш, говори!
Недавно Малыш смотрел такое видео. Худенький, молодой хаси́д с длинными витыми пейсами и редкой козлиной бородкой в широкополой шляпе и очках с мощными стёклами имел потерянный вид. За кадром говорили по-арабски и смеялись.
– Скажи «Аллаху акбар!», морда еврейская, – приказал кто-то.
Морда еврейская моргала, улыбалась и молчала.
– Аллаху акбар! Ну!
– Адона́й элоэ́йну, адона́й э́хад! – смущённо улыбаясь, произнёс хасид.
И тут же от удара с него слетели очки, от следующего – шляпа, остроносое лицо исчезло из кадра. Ролик прервался.
Максиму было жалко еврейчика. Чего ему стоило прославить бога на арабском? Ведь слова, которые его заставляли сказать и которые произнёс он, означают одно и то же… Но нет! Он предан своей вере и ни за что не будет обращаться к богу по-арабски, даже если его потащат в газовую камеру. Такое упорство, конечно, заслуживает уважения, но оно могло бы быть применено с гораздо большей пользой… Вот если бы в своё время еврейчик пошёл не в ешиву́, где изучал исключительно Талму́д и Тору́, а в нормальную светскую школу и преуспел бы в науках, как подобает прогрессивному человеку третьего тысячелетия, глядишь, он был бы более гибок и в сложившейся ситуации не отхватил бы по щам, подумал тогда Максим. А ещё он подумал, что в том, что этот хасид получился такой тёмный, виноват не он сам – ведь у бедолаги никогда не было выбора. Виноват его ре́бе. И ребе его ребе, которые испокон веку забивали детские головы чепухой о том, что никакие науки не нужны, потому что ответы на все вопросы есть в Торе́, их только надо уметь разглядеть. Ибо высшее призвание человека – это толкование скрижалей, дарованных Моисею Господом…
Малыш молчал.
Погромщики зашумели и начали смыкать круг.
– Спокойно, братья! Он скажет, – заверил Амир. – Он просто перенервничал.
Малыш замотал головой. Сейчас он очень хорошо понимал еврейчика из ролика. Сказать то, что его заставляют, было как будто предать самого себя. И никакие гибкость с образованием тут не при чём. Это его жизнь, в которой по своей воле он мог произнести эти слова только в шутку, а сложившаяся ситуация к шуткам не располагала.
– Нет! Я атеист, – гордо произнёс он по-русски.
«Атеист» – слово интернациональное, его поняли все и без переводчика.
– Атеист – хуже иноверца! – прохрипел главный погромщик. – Вы можете идти, а с ним мы потолкуем…
– Понятно, – печально сказал Амир и сделал какое-то неуловимое глазу движение. В следующее мгновение главарь без сознания с окровавленным лицом лежал на булыжном тротуаре.
Следующим лёг Бронфельд. Он выдержал несколько ударов, от которых голова его беспомощно болталась, словно боксёрская груша, но потом один из погромщиков врезался в него ногой с разбегу, Лев отлетел к крепостной стене и устроился там на газоне отдохнуть от полученных впечатлений.
Потом наступил черёд Малыша. Он успел-таки съездить кому-то по морде, но не сильно, больше для проформы. На него тут же посыпался град ударов со всех сторон, и от очередного – сзади в правое ухо – он поплыл, и его сбили на землю.
– Голову закрывай! Не отключайся! – волновался Буратино. – Помощь близко, я вызвал полицию!
А Малыш и не собирался отключаться. Он думал о том, что его впервые в жизни бьют толпой, и это не так страшно, как представлялось до этого… А потом всё-таки отключился.
Амир дрался как ниндзя: прикасался к противникам только один раз, после чего те падали и уже не вставали. Он успел вырубить четверых. Если бы к нападающим не подоспела подмога, возможно, он и отбился бы. Но и его смели и тоже принялись охаживать ногами.
Неизвестно, чем бы всё кончилось. Может быть, это стало бы основным происшествием дня в Израиле. В новостях появился бы сюжет, в котором показали бы, как носилки с тремя бездыханными телами под окровавленными простынями грузят в кареты скорой помощи, но… завыли полицейские серены, и раздались выстрелы. По счастливому стечению обстоятельств, рядом оказались полицейские, которые несли службу не на страх, а на совесть. Одного их погромщиков даже подстрелили, но не насмерть, и он убежал, поддерживаемый по бокам товарищами.
Погромщики отступили в Восточный Иерусалим, перегруппировались и продолжили бесчинства по другим направлениям – вся ночь ещё была впереди…
У Бронфельда был разбит рот и наливался синяк на глазу. Он сидел облокотясь спиной о стену и хлопал глазами. Малыш, оказывается, очень удачно закрывал голову, пока его метелили; всего лишь распухло и налилось кровью ухо да на лбу была здоровенная шишка. У Амира обильно шла носом кровь. Он полежал на траве, чтобы остановить кровопотерю. Нос его был заметно свернут на сторону.
– Амир, у тебя, кажется, нос сломан, – сообщил Малыш.
Араб ощупал нос. Зажал его в ладонях с двух сторон и сделал резкое движение. Раздался отвратительный хруст.
– Ровно? – гнусаво, как при сильном насморке поинтересовался араб. Стало ровнее, но снова пошла кровь.
Глава 5.
Побитые и растерзанные, прихватив по дороге виски для дезинфекции, они отправились зализывать раны к Бронфельду.
Он жил в нескольких трамвайных остановках от Старого города, в тупиковом тихом переулке. Облезлый бетонный дом на тектонических сваях. Квартира-студия с крохотной спальней на последнем, третьем, этаже. Окно во всю стену. Скромная, но добротная мебель. Холостяцкий рай.
Квартира была собственностью Бронфельда, который явно очень гордился этим фактом. После того как они смыли с себя кровь, хозяин раздал свежие футболки и устроил мини-экскурсию для Даниэля с демонстрацией рабочего уголка, пары абстрактных картин местных мастеров и вида из окна: облезлые желтоватые домики почему-то казались Писателю очень живописными.
Амир явно бывал здесь не раз – он сам достал из шкафчика стаканы для виски.
Бронфельд рассказал с удовольствием, как десять лет назад, когда ещё работал, он взял эту жилплощадь в ипотеку и выплачивал бы долг банку до скончания дней своих, но у него появился издатель и дал авансом сумму, покрывающую остаток долга с изрядной лихвой. Вот на эту самую лихву Бронфельд и жил. Издателя, кстати, нашёл Амир, честь ему и хвала и вечное процветание ему и его близким. (Амир, свершив волнообразное движение рукой, по-восточному сложил перед грудью ладони и склонил голову). За всё это Бронфельд должен был написать двенадцать книг для издателя, и на настоящий момент ему осталось написать всего одну, последнюю, книгу.
Пережитое только-что побоище, в котором они сражались на одной стороне, очень сблизило их. Сначала они бурно, перебивая друг друга, обсудили стычку.
– Поверьте мне, я знаю арабов. Хотели бы убить – убили! – подытожил Амир.
Потом, под конец первой бутылки, Малыш решился задать сакраментальный вопрос:
– Лев! А о чём будет твоя двенадцатая книга?
Бронфельд с Амиром переглянулись. Араб кивнул. Тогда Бронфельд с загадочным видом произнёс:
– Ты знаешь, какая самая продаваемая книга за всю историю человечества?
Малыш, конечно же, знал ответ, но решил доставить удовольствие писателю и прикинулся невеждой.
– «Гарри Потер»?
Бронфельд мотнул головой.
– А! Знаю, – как будто обрадовался Малыш. – «Дон Кихот»?
Снова отрицательное движение головой.
– Давай. Ещё одна попытка.
Малыш подумал секунду.
– Ну не знаю… Букварь! Или нет… Что-нибудь на китайском… О! Китайский букварь!
Писатель повесил драматическую паузу и выпалил:
– Это Библия, Даниэль!
Малыш «опешил».
– Библия?! Конечно! Я мог бы и догадаться… И что? Ты собираешься переписать Святое Писание в современном стиле?
Важное лицо Бронфельда с лиловым заплывшим глазом смотрелось очень комично.
– Я собираюсь написать библию новой религии, – он подчеркнул слово «новой». – И издатель не против.
– Ага… Новый Рон Хаббард? Хочешь разбогатеть – придумай религию… И что за религия?
– А это пускай Амир расскажет. От него я и узнал о ней.
Амир рассказал.
Некая компания арабских эмиров и шейхов, в основном из Саудовской Аравии и Эмиратов, озабоченная явным несоответствием количества собственных средств к существованию и длительностью этого самого существования, наняла лучших учёных со всего мира и предложила им неограниченное финансирование для разработки способа продления человеческой жизни. Учёные в поте лица в течение десяти с лишним лет осваивали предложенный бюджет и недавно придумали, как перенести сознание на электронный носитель. Способ уже опробован на самке шимпанзе. Находясь в виртуальном мире, она, поскольку не имеет там проблем с отсутствием речевого аппарата, научилась говорить. Говорит, что счастлива. За несколько месяцев научилась писать, считать, петь песни и играть в шахматы…
– Хорошая сказка, Амир. Только длинная очень… При чём здесь религия? По-моему, ты говоришь о вещах, не имеющих к ней никакого отношения, – Даниэль отметил про себя, что карлсоновское воспитание не прошло даром; он сказал на автомате «по-моему», а не «как по мне».
Амир хотел было продолжить, но на этот раз его перебил успевший изрядно накидаться Бронфельд:
– Имей терпение! Слушай, что тебе умные люди говорят…
Он даже вялым кулачком по столу пристукнул. Араб посмотрел на него внимательно.
– Тебе бы притормозить с выпивкой, уважаемый.
Писатель поднял руки, как будто сдаваясь.
– Я объясню, при чём здесь религия, – Амир перевёл прицел на Даниэля. – Скажи, какой должен быть бог?
Даниэль открыл было рот, но Амир не дал ему сказать.
– Я сэкономлю нам время. Бог, алеф, бессмертен, бет, всеведущ и, гимель, всемогущ. Согласен?
Даниэль добавил:
– Ещё он вездесущ, насколько я помню…
– Всемогущ, вездесущ… какая разница? Если ты можешь всё, значит можешь везде. Согласен?
Даниэль пожал плечами и, подумав, добавил:
– А ещё он мудр.
– Смотри пункт «бет» – всеведущ.
– Но всеведение и мудрость разные вещи…
Писатель опять не выдержал:
– Да не важно это, Даниэль! Что ты цепляешься?
Амир остановил его взглядом.
– Можно сказать, что бог мудрый и добрый, но это всё оценочные характеристики. Да и сам подумай. Амур-Купидон – бог любви. Он мудр, по-твоему? Или какой-нибудь Аре́с-Марс – бог войны. Он разве добр?
– Да какой там чёрт добр… – развёл руками Даниэль. – Тогда ещё одно самое главное качество бога: он не существует.
– Именно! Поэтому мы и должны его создать!
Обычно спокойный Амир даже вскочил на ноги. Видимо, выпивка подействовала и на него. Он заходил по студии, активно жестикулируя.
– Технология переноса сознания позволит нам это сделать! Алеф. Оцифрованное сознание бессмертно. Бет. Бесконечное время существования и безграничный доступ к информационным ресурсам сделают это сознание всеведущим. Гимель. Всеведение приведёт к всемогуществу и вездесущности. Коллективное человеческое сознание, вооружённое новыми знаниями, изобретёт механизмы и биомеханизмы, которые смогут обеспечить все его потребности, как материальные, так и виртуальные. Будет создана новая, более совершенная биологическая оболочка для жизнедеятельности в Реале, чем это убогое, данное природой тело, – он машинально указал рукой на Бронфельда. – Появится новый биологический вид Homo Immortális. Таким образом, человек станет ещё и Творцом, то есть возьмёт на себя главную функцию бога.
Он сел на своё место и перевёл дух.
– Эта технология уже сделала из обезьяны человека… И не за миллионы лет, а за считанные месяцы. Мартышка музицирует и в шахматы играет! Представьте, что с человеком будет.
Тут Даниэль намекнул Амиру на то, что мистификация несколько затянулась… В ответ Амир пообещал представить все возможные доказательства правдивости своих слов, естественно, кроме тех, которые могут открыть технические подробности самой технологии переноса. При этом казалось, он был огорчён выказанным ему недоверием.
– Хлопни, брат! – Бронфельд протянул ему стакан.
Амир стакан принял, но пить не стал, поставил на стол.
– Мне хватит.
– А мы с Даниэлем хлопнем. За Homo Immortalis! Хай живе́!
Араб встал и заявил, что ему пора. Хозяин запротестовал:
– Да ты что, Амирчик, останься ещё! Обиделся, что ли? Даниэль напился, плетёт не весть что…
– Я не обиделся, мне действительно нужно идти.
Оставшись наедине, Малыш и Писатель продолжили пить.
Как оказалось, у биочипа была ещё и такая функция: контролировать состояние агента, находящегося под воздействием веществ, изменяющих сознание. Стажёр Малыш не был трезв, но и слишком пьян не был.
Бронфельд же совсем расслабился и вещал, брызжа слюной:
– Некоторые упрекают меня в излишней краткости. А я считаю, что современная литература должна быть лаконичной. Это не то, что раньше, когда ещё даже телевизоров не было, не говоря уже об Интернете, людям делать нечего было, они и читали бесконечные эпические романы. Их авторам за объём платили – чего не растекаться мыслею по древу? А сейчас опять минимализм в моде. Как в пещере: докуда света от костра хватает, дотуда и рисуем. Да-а. За объём авторам платили. За слово или за строчку. А как Толстой написал такое дикое количество бу́кав, по-твоему? Девяносто томов наследия, сорок шесть тысяч страниц. Это который Лев… А ты знаешь, что и Алексей, и Лев оба были графья́ми… подожди… гра́фами. И оба о-очень много писали. Что «Война и мир», что «Хождение по мукам»… ни одну не дочитал… Я их называю ГРАФ-оманы!
Он хохотнул, вытер рот рукой и потянулся за стаканом, видимо желая восполнить потерю жидкости.
Тут Даниэль совершил ошибку. Он не выдержал и, вместо того чтобы слушать и поддакивать, возразил угрюмо:
– Да при чём здесь гонорары? Толсты́м, причём обоим – и тому, который Лев, и тому, который Алексей, – я тебя уверяю, было плевать на деньги. Что-то другое их писать заставляло. Не то, что тебя…
Только обнаружив на себе хоть и мутный, но очень подозрительный взгляд писателя, Малыш понял, что сболтнул лишнее.
– Ты всё врёшь! – мрачно и торжественно объявил Бронфельд. – Тебе же не нравятся мои книги! Учиться он у меня хочет… Враньё! Что ты на самом деле от меня хочешь?
Малыш очень гордился потом тем, как быстро он нашёлся с ответом:
– Да! Не нравятся. Не представляешь, какой пыткой для меня было их читать, чтобы потом было что обсудить с их автором – самодовольным говноделом. Но кроме самодовольства у этого говнодела есть ещё кое-что. Это именно то, чему я хочу научиться. Хватка. Успех. Я не хочу терять годы на то, что никогда не продастся. Мне дорого время, которое я мог бы потратить на что-то более полезное, чем написание книг, которые никогда никто не купит… Кроме того, я надеялся, что ты выведешь меня на издательства, замолвишь словечко за своего ученика…
Бронфельд рассмеялся. Некрасиво. Отклячив нижнюю губу и нарочи́то сотрясаясь всем телом. Отсмеявшись, сказал:
– Писатель – самая авантюрная профессия, в ней никогда не знаешь, когда и сколько тебе заплатят. А вы, молодой человек, – циник, оказывается, и прагматик. Я таким не был… Когда я писал свою первую книгу, я ни о чём таком не думал. Ну как не думал… Надеялся на чудо. И оно случилось. Появился этот араб, как джин из лампы, и нашёл мне издателя. Наверное, он и тебе поможет. Я вижу, ты ему нравишься.
Он снова наплескал виски в стаканы.
– Ле хаим!.. Я расскажу тебе то, о чём никто не знает. Помнишь, я говорил сегодня про двенадцать книг, которые должен издательству. Так вот чем меньше у меня остаётся денег, тем быстрее мне приходится писать. Сначала я старался. Но потом подсчитал. Первую книгу я писал год. Ещё на одиннадцать лет полученных денег мне не хватит… Но как я ни старался, быстрее, чем за полгода, я вторую книгу дописать не смог. Это было уже совсем не то, что первая, но ещё не халтура. Третья вышла за четыре месяца. Постепенно я совершенно оборзел. Я теперь не читаю написанное даже второй раз – сразу отдаю реда́кторам. Сейчас я делаю, ты не поверишь, роман в три месяца. Бывают моменты, когда чувствую себя гением – раз я могу писать так быстро и мои книги покупают – значит, я достиг литературного дзэна. Но когда закончится этот марафон, я хочу написать книгу для себя…
По мере усугубления алкогольной интоксикации речь его становилась всё более эмоциональной и всё менее связанной. К Малышу он теперь почему-то обращался на «Вы».
– И простите мне мой идиотский пафос, Даниэль. Все эти глубокомысленные изречения о судьбах литературы… Это стёб был на самом деле. Я просто думал, что вы дурачок, который божий дар от яичницы не отличает. На самом деле, если вам не нравятся мои книги, значит у вас со вкусом всё в порядке. А эти, – он вяло махнул рукой в сторону окна. – Они не видят фальши, они всеядны…
Даниэль в шутку предложил ему выпить на брудершафт.
– Давайте. Но только фор-р-рмально, – Бронфельд погрозил пальцем, пытаясь сфокусировать взгляд где-то на щеке собутыльника. —Всякие там поцелуи ни к чему. Чёрт вас, молодёжь, знает… Чокнемся, и всё.
Выпили. Вдруг Бронфельд звонко хлопнул себя по лбу. И зигзагом ушёл в свой рабочий угол. Вернулся с пухлой папкой.
– Вот! Моя тринадцатая книга. Держи! Я пишу её уже два года. В свободное от работы время, – он то ли икнул, то ли хихикнул. – Рабочее название – «Это я – Лёвушка».
Писатель неверной рукой разлил остатки виски. Заглотил свою порцию и почти немедленно уронил голову на грудь. Глаза его закатились, нижняя губа поползла вниз. Максим уже подумал, что он уснул. Но вдруг Бронфельд взметнулся и забормотал:
– А он ещё и говорит мне, что писать теперь… С библией – это его идея. Араб… а туда же… И в «Лёвушку» лезет…
И снова опал. Теперь окончательно. Максим хотел так его и оставить, но сжалился и отволок в спальню. Сам отправился к рабочему уголку.
Домашний компьютер Бронфельда не был выключен, находился в режиме сна. Начинающий шпион уже обрадовался удаче, но вход в систему оказался запаролен.
– Буратино, ты можешь подобрать пароль? – тихо спросил Малыш.
– Нет. Компьютер не подключён к Сети, – ответил Буратино.
На столе лежала пара листов с какими-то схемами, помеченными неинтерпретируемыми аббревиатурами и обрывками фраз, на обратной стороне – отпечатанный на принтере текст с правками от руки.
Со схемами разобраться было невозможно, судя по различимым словам, это было что-то вроде плана будущей книги.
Текст был, по всей видимости, выдержками из неё же, которые идеолог новой религии правил красной гелиевой ручкой.
На первом листе Малыш прочитал следующее:
НОВЕЙШИЙ ЗАВЕТ
О сотворении Мира.
Сначала был хаос. И ничего кроме хаоса. И носились в пустоте частицы хаоса без цели и смысла. Но, соударяясь, рождали они свет и тепло. И новые частицы рождались в горниле огненном. (Последнее предложение было перечёркнуто красным).
Материя стремится к порядку, ибо таково её свойство. Из взаимодействия частиц явились тогда и вода, и твердь, и воздух.
Миллиарды лет бежала материя хаоса, и поплыли наконец в воде гады, и поползли по тверди твари, и полетели по воздуху птицы.
И прошли ещё миллиарды лет. Материя всё так же стремилась к порядку. И появился наконец человек.
И был человек умнее всех и потому сильнее всех: и гадов подводных, и тварей земных, и птиц небесных – и потому употреблял их в пищу.
Но многотруден был путь человечий, опасен и краток. И не успевал человек ничего. И хватало его жизни на то лишь, дабы дом возвести, в котором смерть принять ему, и вырастить дерево, дабы было из чего сколотить гроб ему, и сына вырастить, дабы было, кому хоронить его. (Все «Дабы» перечёркнуты, и везде от руки написано «чтобы»). А сыну далее влачить жизнь, пустую и бессмысленную, и так же безропотно принять смерть скорую.
Непонятна и малорадостна была жизнь. Полна страдания и страха. И придумал человек себе Бога, дабы объять необъятное, объяснить сущее и прогнать страх. И жизнь вечную себе придумал. Но после смерти. И хоть и было это абсурдно, но давало надежду. Иллюзорную и праздную.
И пока жил человек, другие умирали круг него. И родные, и близкие его умирали. А потом и сам он умирал. Но не хотел ничего менять человек. И лишь молил Бога своего о жизни вечной для близких своих и для себя. Но после смерти. И нет, и не было, и не будет на свете ничего глупее и печальнее этого.
И тысячи лет прошли, и появились наконец люди, не желающие умирать. И тогда началась новая история. История нового человека – Homo Immortalis.
«Однако…» – подумал Малыш и взял следующий лист.
Житие Сан Пауло.
Па́уло Оливе́йра да Си́льва родился в Португалии, в городе Фа́ру.
Когда умерла его бабушка, ему было пять лет. Отец сказал:
– Не плачь, Паулито! Она теперь на облачке. Смотрит на нас оттуда и улыбается.
– Тогда почему мы здесь? – удивился мальчик. – Я тоже хочу на облачко, к бабушке.
– Рано. Ты ещё здесь, на Земле, не всё сделал.
Когда умер дедушка, который был доктором, Пауло было восемь. Отец сказал:
– Не плачь! Он теперь с бабушкой. Сидят на облачке, смотрят на нас и улыбаются.
– Нет никакого дурацкого облачка! – твёрдо сказал Пауло. – Есть лишь небытие и плоть гниющая.
Отец закричал:
– Роза́лия! Что этот старый пройдоха, твой отец, наговорил ребёнку перед смертью? Теперь иди, сама разбирайся!
Однажды его неверие в бога пошатнулось. Когда Пауло изучал теорию эволюции, то спросил себя: а как появилось первое ухо? Как природа случайно может создать то, о чём не имеет понятия? Как можно создать слух, не имея такой задачи? Значит, есть всё-таки божественный замысел?
Но пристально изучив вопрос, Пауло выяснил, что ухо, прежде чем стать ухом, за многие миллионы лет прошло путь от островка клеток, в процессе мутации ставших чувствительными к вибрации, до совершенного звукоулавливающего устройства. Ибо в процессе эволюции случайно приобретённые полезные свойства сохраняются и развиваются, если есть условия для естественного отбора и неограниченный запас времени.
С тех пор Пауло любил повторять:
– В чём отличие атеиста от верующего? Первый знает содержание теории эволюции Дарвина, а второй только то, что она существует.
Пауло стал доктором, как завещал ему дедушка. Он хотел подарить людям бессмертие. В начале нового тысячелетия Оливера приехал в Америку, где помимо медицины изучал ещё и математику, чтобы лучше понимать, как работает мозг.
Потом он вернулся на Родину, где возглавил лабораторию по изучению высшей нервной деятельности. Но когда захотел перенести человеческое сознание в компьютер, его проект подняли на смех и отказались финансировать. Пауло лишили лаборатории.
Три года искал он по всему миру деньги на свои исследования. И нашёл таких людей только в городе будущего Нео́ме: несколько арабских принцев предоставили ему неограниченное финансирование. Оливера нанял лучших специалистов, купил самое современное оборудование и за двенадцать лет создал прибор для переноса сознания.
Малыш хотел было сфотографировать листы, но Буратино предупредил, что он и так фиксирует всю информацию.
Гормоны, которые под воздействием биочипа, вырабатывались в избытке для того, чтобы ослабить опьянение, вызвали побочный эффект – напрочь отшибли сон.
Впечатлённый набросками Бронфельда к Библии, Малыш решил почитать его «тринадцатую» книгу и расположился на диванчике в гостиной.
«Это я – Лёвушка» читалась на удивление легко. Малышу даже понравилось; поначалу он списывал это на опьянение, но к утру, когда алкогольные пары окончательно развеялись, а рукопись кончилась, ему стало ясно, что, возможно, из этого получится неплохой образчик автобиографической прозы.
Малыш наконец вырубился.
Глава 6.
Проснулся он в состоянии глубокой алкогольной интоксикации – от этого биочип не избавлял… Хозяин дрых, на посторонние раздражители не реагировал и выводил носом такие рулады, что, кажется, не собирался приходить в сознание ещё очень долго. Малыш поправился глотком тёплого, выдохшегося виски. Положил черновик «Лёвушки» у изголовья автора, поставил бутылку с остатками напитка сверху и захлопнул за собой дверь.
Было уже ближе к полудню, когда Даниэль явился наконец в «Русскую книгу», где его встретила сердитая Дора, которую из-за его отсутствия подняли из постели ни свет, ни заря и поставили к прилавку.
– Где вы всю ночь шлялись, стажёр? – сверкнула она очами.
– Я был на задании, агент! – гордо заявил всё ещё хмельной Малыш.
– Всю ночь?
– Всю ночь!
– На задании или под заданием? – уточнила Дора.
– Что вы имеете в виду, агент? – изумился Малыш. – Чтобы вы знали: объектом моего задания является мужчина.
– А вам, стажёр, должно быть известно, что это не повод отказываться от возможного контакта, способного продвинуть выполнение задания. Специфика нашей работы такова, что как разнополые, так и однополые сексуальные отношения с объектами являются самым эффективным способом расположить к себе, добиться доверия и откровенности.
Малыш совершенно опешил.
– Меня никто не предупреждал… Я не готов…
– Вот поэтому вы ещё стажёр! Вам ещё очень многому предстоит научиться.
– А вы, агент, сами как же?..
– Дорогой мой, честное слово… вам лучше не знать.
– Похоже, агент, это ваш любимый способ «продвижения» заданий. Спите до полудня, а потом всю ночь задания «продвигаете»… Может, покажете, как это делается?
Тут Малыш сам понял, что слишком далеко зашёл в этой начавшейся шутливо пикировке, поэтому звонкая пощёчина не стала для него абсолютной неожиданностью. Дора развернулась и быстро удалилась куда-то в сторону книжного склада. Несмотря на то, что развернулась она достаточно резко, Малыш успел заметить нечто в выражении её лица… Он подошёл ко входной двери в магазин, запер её и развернул табличку надписью «Закрыто» в сторону улицы. Потом поспешил на склад. Там было темно. Он хотел было нашарить выключатель, но рука его была перехвачена, а рот запечатан поцелуем…
Когда они составляли попадавшие с полок книги, он спросил:
– Дора, а как быть, если мне кажутся всё более близкими идеи, излагаемые объектами?
Она выпрямилась и одёрнула строгую чёрную юбку, которую надевала, когда ей приходилось работать у прилавка.
– Осторожно, Малыш. Так становятся двойными агентами. А это высший пилотаж шпионской работы – тебе, мягко говоря, рановато… Не потянешь.
– Так они же правильные вещи говорят, прогрессивные!
– Это классика – прикрываясь прогрессивными идеями, продвигать свои, на самом деле несущие застой и регресс человечеству, – произнесла Дора монотонно, как будто читая пункт служебной инструкции, потом серьёзно посмотрела на него. – И ещё раз предупреждаю: не вздумай рассказать о своих метаниях Карлсону, он твою честность не оценит. Может плохо кончиться…
И грациозно нагнулась за следующей книгой.
– Ты почему не переключился в триггерный режим? Тебя же могли убить, – пытался выглядеть строгим Карлсон.
Но Малыш прекрасно понимал, что упрекать его не в чем.
– Вот Амир переключился и лишний раз выдал себя.
– У наших конкурентов нет чипа. Это боевая подготовка.
– Ну в любом случае, применив эту самую подготовку, он спалился, а я нет!
– Да всё правильно! – Карлсон хлопнул Малыша по плечу. – Это было очень верное и мужественное решение. Немногие опытные агенты решились бы на такой шаг… – он обвёл глазами, сидящих вокруг обеденного стола До́ру, Евге́на, Силе́на и Она́хну.
После доклада Малыша и ознакомления с черновиками «Новейшего Завета» Карлсон пребывал в прекрасном настроении.
– Отличная работа, стажёр! Теперь, я думаю, нам абсолютно ясно, что пытаются замутить конкуренты.
Судя по некоторым лицам, ясно было не всем. Тогда Карлсон уселся на своё место и положил ногу на ногу.
– Напрягите извилины! Амир бормочет про какую-то технологию, позволяющую переносить сознание на цифровой носитель. Эта технология в настоящий момент не доступна ни нам, ни конкурентам. В процессе написания новая Библия… Ну! Сложите два и два!
– На лицо попытка внедрить в современный религиозный дискурс новый псевдонаучный цифровой культ, – бесцветным голосом, как нечто само собой разумеющееся, произнёс Анахну.
– Бидьюк! – похвалил Карлсон. – И это вам не какая-нибудь секта. Это претензия на новую мировую религию! Давайте уясним, какой функционал у действующих лиц. Ваши соображения?
– Амир – технический руководитель операции, Бронфельд – теперь уже очевидно —подставное лицо, месси́я, – сказал Евген.
Видимо, у Малыша был сомневающийся вид, поэтому Евген пояснил терпеливо, обращаясь именно к стажёру:
– Я тебе как-нибудь расскажу о том, как было подготовлено рождение Иисуса… Его всю жизнь опекали. Помогли с профориентацией; владение пролетарской специальностью во все времена положительно сказывается на имидже общественного или политического деятеля, а именно к таковым можно и нужно относить всевозможных месси́й. Потом внушили, что он философ и сын божий – это несложно… Потом помогли добиться более или менее широкой известности, дали какое-то время позаниматься пропагандой новой философии, а потом – вуаля, пожалуйте на Голгофу, и копьё в печень! И всё это потому, что нужен реальный персонаж – так гораздо проще на начальном этапе получить первый круг верующих из числа живых свидетелей жития́ сына божьего. В последнее время они действуют проще – вербуют месси́й из уже готовых, взрослых полусумасшедших, возьмите для примера любую секту или новую веру. У Бронфельда, опять же, сразу несколько рабочих специальностей в анамнезе, судя по его автобиографии.
– Категорически не согласен с нашим многословным коллегой, – перехватил инициативу на полуслове Анахну. – Бронфельд – летописец, апостол, не более того. Мессией должен быть этот да Си́льва, который придумал якобы как сознание переносить…
– Никогда! – обрубил Евген. Между ними чувствовалась какая-то конкуренция. – Он в бронфельдовской библии, которая в подражание Святому Писанию написана, как святой проходит – Сан Пауло. Раздел, ему посвящённый, – это же на «Житие святых» – пародия, а святой – это персонаж рангом ниже, чем мессия. Даже не апостол.
– Кроме того, этот персонаж скорее всего вымышленный, – вступил Карлсон. – Если бы такой великий учёный существовал, мы бы о нём знали. Не так ли, Буратино?
Тут все участники совещания услышали голос Буратино:
– Па́уло Оливе́йра да Си́льва. Родился в 1981 году. Доктор медицины, магистр математики. С 2020 по 2022 годы возглавлял нейрофизиологическую лабораторию Лиссабонского университета. Уволен за несоответствие занимаемой должности и распространение антинаучных идей. После чего след его теряется. Нахождение в настоящий момент неизвестно.
– Сумасшедший учёный – прекрасная кандидатура на ключевую роль в цифровой религии, – уверенно констатировал Анахну.
После паузы заговорил Карлсон:
– А я бы не стал исключать и самого Амира как предполагаемого мессию. Я понимаю, это не типично для наших конкурентов – использовать собственных агентов в мессианской роли… Но почему бы и нет? Новые времена, новые методы, эксперименты…
– А чем Малыш – не кандидат на второе пришествие? – сказала до сих пор молчавшая Дора.
Все удивлённо уставились на неё.
– Брось, Дора, – попросил Карлсон. – Кто он такой? В этом облике его никто не знает. Никакой истории у этого персонажа… Чушь. Ещё один свидетель. Один из апостолов, быть может. Не более.
И подытожил:
– А ты, Малыш – большой молодец! Если продолжишь в том же духе, то очень скоро станешь агентом!
С трудом засыпая после такого насыщенного впечатлениями дня, Даниэль пытался представить, что это за конкуренты такие у Карлсона и его команды, для которых внедрить новую религию – обычное дело.
Глава 7.
Через пару дней позвонил Амир и назначил встречу у Бронфельда дома. Пообещал сюрприз.
На этот раз не было ни привычной выпивки, ни кальяна. Они просто разговаривали. И когда речь предсказуемо зашла о вечной жизни и божественных воплощениях, Малыш задал вопрос, который приготовил заранее:
– Послушай, Амир. А почему эти твои расчудесные арабские принцы прячут от всех технологию переноса сознания? Продемонстрировали бы научному сообществу, сделали бы достоянием общественности…
Бронфельд заметил скептически:
– Да-да. Потом получили бы патент и начали бы торговать бессмертием…
– Именно! – подхватил Амир. – И технологию, призванную изменить мир, постигла бы судьба какого-нибудь лекарства от рака. Она стала бы просто предметом спекуляции. Ты знаешь, например, сколько стоит курс Пульмозорила для полного излечения карциномы лёгких.
– Ну много, наверное…
– Много… До полумиллиона долларов! А знаешь, какова себестоимость этого количества препарата?
– Интересно.
– Вместе со всеми потрохами: затратами на разработку, на производственные мощности, на сырьё, электроэнергию, зарплату всех вовлечённых в производство и даже на рекламу. Ещё транспортировка и распространение по больницам Израиля. Готов?
Малыш кивнул.
– Пятьдесят долларов, Даниэль. Пятьдесят долларов… Наценка в десять тысяч раз. В этой наценке виллы, лимузины, яхты, вертолёты, самолёты, космический туризм и прочие элементы райской жизни нескольких семей соучредителей компании-производителя. Ещё устрицы, омары, чёрная икра, шампанские вина и коллекционные коньяки для владельцев компаний-посредников. А также откаты правительственным чиновникам заинтересованных стран, на которые они тоже могут позволить себе кое-что из вышеперечисленного.
– А как же оплата труда медперсонала, применяющего препарат? – напомнил дотошный Бронфельд.
– А за это, сладкий, медперсонал зарплату получает из государственного бюджета… Принцы же хотят сделать вечную жизнь доступной для всех, как воздух.
– Какие замечательные, бескорыстные принцы бывают, оказывается… Никогда бы не подумал! – восхитился Малыш.
Сюрпризом оказался разговор с «виртуальной обезьяной» по аудиосвязи. Это должно было стать ранее обещанным Амиром доказательством возможности виртуального существования после биологической смерти.
– Её зовут Лоло. Она может показаться странной, но не надо забывать, что она не совсем человек… – предупредил Амир, переключая канал связи на Даниэля. – Только не соглашайся сразу на игру в шахматы.
– Мы тебя оставим. В кафе посидим, – Бронфельд пошёл в спальню переменить домашнюю одежду на выходную.
– А с обезьяной поговорить тебе разве не интересно? – удивился ему в спину Малыш.
– Мы с Лоло старые приятели, мне надоело ей проигрывать.
– Привет, Даниэль! Я Лоло! – голос в динамиках был писклявый и резкий, совсем обезьяний.
– Привет, Лоло.
– Хочешь играть в шахматы?
– Погоди, не так сразу.
– Хорошо. Тогда расскажи о себе.
– Да не хочу я! Ты о себе расскажи.
– Я Лоло. Мне три года. Я была шимпанзе там, у вас, теперь я здесь. Здесь хорошо.
Я люблю играть в шахматы. Хочешь играть в шахматы?
– Пока нет. Как ты можешь доказать, что ты обезьяна?
– Я теперь не обезьяна! Здесь я – как ты.
– Что значит как я? Человек?
– Че-ло-век, – словно смакуя слово, произнесла Лоло.
– Хорошо. Тогда докажи, что ты человек.
Лоло подумала немного и спросила:
– Обезьяны умеют играть в шахматы?
– Наверное, нет.
– Я умею. Значит, я человек! – она весело и несколько диковато засмеялась с обезьяним подвизгом.
Малыш подумал, что такое определение человечности имело бы право на существование, если бы не одно «но».
– А машины? Машины тоже умеют играть в шахматы. Может, ты машина?
– Нет. Была шимпанзе. Боно́бо. Теперь человек. Не машина.
– Ты знаешь, что такое машина?
– Да. У машины колёса, она ездит. Лоло ездила в машине.
Малыш понял, что разговор зашёл в тупик.
Лоло снова засмеялась. Совсем не дико. И заговорила другим голосом: женским, приятным и интеллигентным.
– Я знаю, что машины не только ездят. Тебе пообещали разговор с обезьяной – я дала тебе поговорить с обезьяной. Давай теперь говорить по-человечески.
– Давай попробуем.
– Вот ты говоришь: обезьяна, человек… А действительно ли разница между нами столь велика? У обезьян есть общины. В общинах – вожаки, которые необязательно самые сильные, но обязательно самые хитрые. У вожаков – приспешники. Верхушка держит общину в страхе. У людей не так? Самки обезьян с большей готовностью спариваются с доминирующими самцами. У людей не так? Основная цель доминирования у самцов обезьян – получение привилегий при спаривании, самки же хотят получить доступ к ресурсам общины, например к еде. Разве не то же самое творится в человеческом обществе? Обезьяна, чтобы казаться больше и значительнее, вздыбливает шерсть. Любовь к пушистым мехам разве не в обычае у людей?
– Всё, что ты перечислила, происходит, по-моему, у любых стайных хищных животных. Получается, что человек ничем не отличается не только от обезьяны, но и от волка или гиены. Или даже от муравьёв с некоторой натяжкой…
– Разве? Наверное, ты прав. А чем же, по-твоему, человек отличается от обезьяны?
– Да много чем! Анатомия, объём мозга, членораздельная речь, способность к творчеству…
– То есть ребёнок, родившийся с обезьяноподобным искривлением скелета или микроцефалией, – не человек? Глухонемой – не человек? Человек, неспособный к творчеству, – не человек?
Каждый из этих контраргументов можно было бы оспорить, но Малышу не захотелось этого делать; ему понравился их общий смысл…
В уме откуда-то всплыла фраза: «Это то, что отличает нас от животных!»
Он попытался вспомнить, к чему она могла относиться… Она могла характеризовать человека по-разному: как имеющего преимущество перед животным, так и наоборот. Люди не едят себе подобных. Люди способны к самопожертвованию. Но. Звери не убивают ради удовольствия. Звери не убивают из-за умозрительных понятий, таких как религиозная, расовая или классовая принадлежность… Но и из этого всего были исключения, которые ни фига не подтверждали правило. Каннибалы. Люди, неспособные на самопожертвование. Это как раз большинство людей – те, которые способны, скорее редкость. Кошка, играющая с умирающей мышью. Чёрные воро́ны, заклёвывающие белую…
– Да-ни-эль! – нараспев позвала Лоло. – Ты завис?
Малыш встрепенулся.
– Да-да. Я здесь…
– Давай я тебе помогу. В своё время Дарвин заметил, что ментальные отличия между человеком и животным имеют не качественные, а количественные характеристики. У того и у другого есть и логическое мышление, и эмпатия, но у человека они выражены гораздо сильнее. И дело тут скорее не в объёме мозга, а в количестве нейронов в сером веществе. У самого глупого человека их в разы больше, чем у самой умной обезьяны… Но существование сознания в виртуальном мире устраняет это различие. Неограниченный доступ к информации, огромные аппаратные ресурсы. Любое, даже очень примитивное сознание с помощью компьютерного при́вода можно разогнать до невероятных пределов…
– Ты что хочешь сказать, что и коза может стать человеком? – вдруг рассердился Малыш.
– Почему бы и нет? Здесь, как в игре, проходишь уровни. То, как я говорила с тобой вначале, – это уровень моего развития на втором месяце существования в виртуальной реальности. Сейчас я тут уже почти полгода. Представляешь, что будет дальше?
– Представляю…
Малыш подумал, что неспроста вспомнил козу; козья морда, вернее козлиная, является символом сатанистов… Если обезьяна может превратиться в человека, значит, человек может превратиться в бога. Но основополагающие инстинкты всех видов живых существ – это страх и жадность. И хотя пропасть между обезьяной и человеком огромна, между человеком и богом она ещё больше. Отягощённым эгоизмом и трусостью через неё не перепрыгнуть. Этот груз утянет вниз в Преисподнюю, и человек станет тогда Дьяволом, а не Богом! У Малыша мороз пошёл по коже.
– А представь, Лоло: бывшее стадное существо получает неограниченный доступ к информации… А рулят этим существом те же инстинкты, что и в реальной жизни. Не захочет ли это существо прибрать к рукам все виртуальные бананы? К чему это может привести при наличии огромных аппаратных ресурсов?
Лоло думала недолго.
– Боишься? А ты не бойся. Есть два способа избавиться от страха: первый – перестать бояться, второй – устранить причину страха. Так же, как есть два способа избавиться от жадности: первый – перестать жадничать, перестать желать, второй – получить всё. Здесь в виртуальном мире бояться нечего, это во-первых. А во-вторых, у меня есть всё, что пожелаю, как в сказке. И вообще… становится скучно. Может, уже сыграем в шахматы?
– А давай!
Они встретились в шахматном приложении под никами Ódin2002 и LóloBóno. Даниэль выиграл без особого труда; жадная обезьяна абсолютно не умела противостоять предложенным ей жертвам.
«Слава богу, технологии переноса сознания не существует… А Лоло изображает какой-то неважный шахматист», – подумал Малыш.
Когда араб с Писателем вернулись, Даниэль попрощался с расстроенной Лоло, пообещав ей возможность реванша. После чего поблагодарил Амира за забавное представление и поинтересовался, кому это может быть настолько нечем заняться, чтобы ради прикола изображать виртуальную обезьяну.
Амир был серьёзен как никогда.
– Ты действительно говорил с сознанием шимпанзе боно́бо, перенесённым в виртуальную реальность. Если бы ты хоть немного понимал в зоопсихологии, ты бы никогда не принял этот разговор за розыгрыш.
Глава 8.
Два последующих месяца Амир с Бронфельдом были очень заняты – дописывали Библию; гуляли и трепались они теперь втроём редко.
К таинству создания священных скрижалей Даниэль допущен не был, ему поручили другую работу. Амир объяснил, что первым этапом внедрения цифровой религии занимается компания Another U, о которой Даниэль наверняка слышал. Её задача – убедить мировую общественность в том, что виртуальная реальность может быть суперреалистичной и при этом гораздо привлекательнее настоящего мира. С этим игроделы справляются успешно. Теперь пришло время подключать следующий этап: популяризацию идеи обретения божественной сути посредством оцифровки сознания. Этим и должен заниматься сейчас каждый желающий человечеству совершенствования и процветания.
Даниэль завёл видеоблог в Интернете и, применяя свой богатый опыт, успешно набирал подписчиков. Поначалу эта деятельность вызывала у бывшего журналиста душевный дискомфорт – ранее он занимался продвижением совершенно противоположных идей. Но Очиповский убедил его в том, что шпион, прежде чем получить доступ к стратегической информации, должен немало сделать на благо противника. Или, иными словами, чтобы превозмочь зло, надо стать его частью.
Первой реакцией Даниэля на россказни Амира о вечной жизни был здоровый сарказм. Это была искренняя, правильная реакция, если бы он отреагировал по-другому – вот это и было бы подозрительно. Чтобы втереться в доверие, ему нужно было перейти от абсолютного отрицания к принятию и подвижничеству, причём постепенно, так, чтобы не вызывать подозрений. Малыш сделал это, разыграв своё «преображение» через общение с Лоло: притворился, как будто поверил в её обезьянье происхождение, а следовательно, и в возможность переноса сознания на искусственные носители.
Из разговоров с «бывшей боно́бо» Малыш много узнал о привычках и образе жизни карликовых шимпанзе. В частности, о том, что Франс де Вааль, главный специалист в мире по этому виду обезьян, говорил: «Они ведут себя так, как будто изучали «Камасутру», а в 2012 году получил Шнобелевскую премию за следующее «открытие»: бонобо могут распознавать членов своей группы не только по лицам, но и по виду анально-половой области.
Постоянно дуясь в шахматы, Малыш серьёзно подтянул свой уровень в этой игре. Лоло тоже заметно поднаторела: научилась распознавать ловушки и перестала принимать в жертву все фигуры подряд. Соперничать с ней стало по-настоящему сложно, Малыш подозревал, что тот, кто изображал виртуальную обезьяну, стал пользоваться подсказками компьютера.
И вот в конце августа его пригласили на некую встречу, которая, как он надеялся, должна была утвердить его положение среди провозвестников новой религии.
Было жарко. Жара была такая, что, казалось, домам было жарко. Их окна были наглухо закрыты три́сами (так здесь называют жалюзи́), чтобы не пускать внутрь солнечный жар. Если прислушаться, в душном воздухе можно было уловить мерное электрическое гудение от работающих мазга́нов (так здесь называют кондиционеры). Дома потели через их отводные трубки, из которых вода лилась прямо на раскалённый асфальт или камни мостовой, но в лужи не скапливалась – испарялась мгновенно. И даже ветер с гор, слабый и ленивый, был горячим. Он как будто прогревался, вея меж раскалёнными стенами Иерусалима.
Малыш ехал на трамвае в Старый Город, где ему была назначена встреча. В трамвае было хорошо. Мазган фурычил вовсю, приятно покачивало, в окне сменяли друг друга более или менее колоритные городские пейзажи. Так бы ехал и ехал, хоть вокруг Земли, лишь бы не выходить в эту геенну огненную…
У входа в подземелья города Давида Даниэля встречал долговязый тип, которого нужно было опознать по жёлтой бейсболке.
– Что слышно о последнем заседании Кнессета? Когда наконец примут законопроект о запрете курения в черте города? – произнёс Даниэль пароль на иврите.
– Уже скоро, но курить запретят только по шабатам, – услышал он отзыв. – Следуйте за мной.
Тип нырнул в арку с табличкой «Система водоснабжения. Тоннель Езекии», ведущую в большой двор с навесом от солнца и скамейками под ним. На входе в подземелье контролёр отсканировал протянутый ему долговязым стретчер, сняв оплату за вход. Железная лестница привела в обширное помещение, из которого расходилось несколько путей. Провожатый Даниэля выбрал тот, что вёл к системе водоснабжения, и минут пятнадцать они спускались по разным лестницам: металлическим, деревянным или просто вырубленным в породе. В одном месте прошли по помосту с прозрачным участком над узкой вертикальной шахтой, ведущей в бездну, – идти по стеклу было жутковато. После чего очутились в просторной каверне, в которой группа туристов смотрела голографический ролик о том, как три тысячи лет назад строилось это подземелье. За каверной их ждала небольшая комната, с одной стеной из металлической решётки, заросшей снаружи густой зеленью. От неё тянуло свежим воздухом, а сквозь листву просматривалось небо. Даниэль думал, что они уже глубоко под землёй, а на самом деле оказались в склоне холма под стеной Старого Города. В комнате висел плакат с текстом, предлагающим посетителям выбрать, каким путём дойти до Силоамского пруда: сухим или мокрым. Проводник велел Даниэлю снять обувь, и тот понял, какой из путей им предстоит.
Сначала они почти по пояс оказались в бурлящей холодной воде. Поток вырывался откуда-то из-под земли и устремлялся во тьму. Проводник включил фонарь. Они прошли по железной решётке, больно впивающейся в босые ступни, и оказались в тёмном коридоре с шершавыми стенами. Это, очевидно, и был тоннель Езекии. Сам тоннель оказался очень узким – двоим в нём было не разойтись. Течение здесь почти не чувствовалось, и прозрачная вода едва доходила до середины голени. После колючей решётки гладкое дно его было приятно. Они шли минут двадцать. Сначала потолок был в нескольких метрах над ними, но постепенно становился всё ниже, и в нескольких местах приходилось идти на полусогнутых ногах, ещё и наклонившись. Тоннель извивался, как будто его строители не были уверены в выбранном направлении. Наконец проводник остановился. Он постоял, прислушиваясь, потом наклонился и погрузил руку в воду. Вверху на стене появилась горизонтальная трещина, из которой пробивался оранжевый мерцающий свет. Трещина стала расширяться вниз, скрежеща камнем о камень, пока не образовался дверной проём с порогом чуть выше уровня воды.
Долговязый выпрямился и сделал руками приглашающий жест. Даниэль переступил через порог и оказался в невысоком, освещённом живым огнём коридоре. Проводник за ним не пошёл. Он приказал:
– Надень маску и иди.
Снова наклонился, и проём задвинулся.
Даниэль бросил на пол сандалии, которые держал в руках, и вставил в них ноги. Достал из рюкзака чёрную балаклаву, натянул на голову и зашагал вперёд. Факелы, прикреплённые к стенам, коптили и воняли так, что он невольно шёл всё быстрее и быстрее.
Коридор окончился тупиком. Даниэль внимательно осмотрел стены и даже ощупал их: никакого намёка на кнопку или рычаг. Но тут стена с приятным рокотом сама поехала вниз.
Даниэль оказался на пороге большого, вытесанного грубыми инструментам зала: метров пятнадцать в длину и в ширину и с потолком метров в пять. По периметру стояли напольные канделябры-мено́ры, по семь масляных светильников в каждом, в них трепетал живой огонь. В отличие от коридора пахло здесь очень приятно, наверное, масло в светильниках было ароматизировано.
В центре стоял трон – по-другому не скажешь. И канделябры, и трон благородно отблёскивали золотом. На троне восседал Амир, перед ним вокруг низкого каменного стола по кругу были расставлены белые пластиковые стулья, на большинстве из которых сидели люди. Всё это выглядело очень эклектично и напоминало заседание кружка анонимных алкоголиков, которое вёл тип с манией величия.
Странности сборищу добавляло то, что все кроме Амира были в масках. К Даниэлю обернулись: Бэтмэн, монстр-зомби, монстр-оборотень, просто какой-то монстр, пара карнавальных итальянских масок с длинными носами, кот или кошка и маскарадная бабочка с перьями.
Амир указал ему на один из свободных стульев.
С интервалами в пять минут в дверь вошли ещё трое: белый кролик, монстр-клоун и Сальвадор Дали. Над дверью располагался довольно большой монитор, на котором был виден коридор с факелами. Когда на пятачке перед дверью появлялся очередной участник маскарада, Амир впускал его; где-то в подлокотнике его трона прятался рычажок для управления дверью.
Когда все белые стулья были заняты, Амир заговорил:
– Итак, господа, мы наконец в сборе. Позвольте мне начать. С вашей помощью наш мир должен стать родиной ещё одной религии. Современной, актуальной, наукоёмкой, с настоящим богом. Той, которая поможет человечеству сдвинуться с мёртвой точки в духовном и технологическом развитии.
Последователям этой религии не нужно будет корчить из себя святых, они смогут быть самими собой – обычными людьми со своими слабостями и недостатками. Им не нужно будет соблюдать десять заповедей, как у христиан, или шестьсот тринадцать, как у иудеев, – достаточно будет одной: приноси пользу обществу, не мешай жить другим и будешь жить вечно! И никакого ада. Ни при жизни, ни после завершения биологического цикла.
Все вы попали сюда не случайно. На протяжении двух месяцев вы и ещё сотни человек по всему миру занимались предварительным продвижением основ нашей религии. Вы новые двенадцать апостолов – те, кто показал себя лучше всех в этом деле: доносить до людей истину. Умеющие располагать к себе и вызывать доверие.
Ещё три месяца будете вы возвещать миру о пришествии нового мессии. И тот, кто станет лучшим из лучших, тот первым среди всех людей за все времена существования человечества обретёт вечную жизнь. У нашей религии ещё нет названия; оно будет образовано от имени того, кто победит в этом самом престижном состязании за всю историю – состязании за место бога.
Он сделал паузу. «Апостолы» зашевелились, задвигались, никто из них, как и Даниэль, по всей видимости, не ожидал ничего подобного.
– Победителя определит количество подписчиков на его канале в Интернете, – продолжил араб. – Всем будут выделены средства, достаточные для того, чтобы, не отвлекаясь на постороннюю деятельность, всецело посвятить своё время просвещению человечества. Вы вернётесь в свои страны и понесёте миру новую Благую Весть.
При этих словах в центре стола образовалось прямоугольное отверстие, в которое снизу выехал золотой поднос с двенадцатью книгами. На их кожаных чёрных обложках были оттиснуты надписи на разных языках. На одной из них, видимо предназначенной для Даниэля, по-русски значилось: «Новейший Завет».
– Разбирайте! – приказал Амир. – Но прежде чем взять книгу, нужно положить свою маску на стол, тем самым подтвердив готовность участвовать в состязании. В этом случае ваши лица станут известны без преувеличения всему человечеству. Вам больше не нужна будет конспирация – мы не играем в масонов или иллюминатов. Но подумайте, прежде чем принять это решение! Надеюсь, вы представляете, какие силы будут противиться пришествию нашего месси́и. Если не согласны или боитесь встать на путь пророка, то уходите, не снимая маски.
Все двенадцать масок легли на стол, и все книги были разобраны в течение минуты.
Даниэль ступил в подземную реку, позабыв снять обувь. Заметил это, лишь когда вышел из воды и сандалии его стали издавать чавкающие звуки. Ещё он заметил, что рюкзачок с его экземпляром «Новейшего Завета» он несёт не за спиной, не на плече, а крепко, обеими руками, прижимая к груди.
