Глава 4
А в коридоре коммунальный Армагеддон достиг своего апогея. Если вы видели картину «Последний день Помпеи», то примерно можете себе представить весь масштаб бедствия: Григорий выбрасывал из комнаты то раскрытый чемодан, то какие-то шмотки, то коробку Орфея. А тот бегал по проходу и, тоненько причитая, пытался собрать разбросанные вещи. На полу уже образовалась внушительная куча.
— Товарищи! Что здесь происходит? — я понял, что пора вмешаться в ситуацию, пока всё окончательно не вышло из-под контроля.
— Да вот сосед мой съезжает, — язвительно хохотнул Григорий и метко зашвырнул пальто Жасминова в общую свалку.
За спиной ахнула, кажется, Белла.
— Гришенька, успокойся! — запричитала Лиля, пытаясь вразумить мужа.
Муж вразумляться не желал. Он желал метать чужое барахло из своей комнаты.
Тогда она подняла прекрасные глаза печального оленёнка на меня и попросила:
— Муля, ну скажите ему!
Отказать девушке в беде было не красиво, тем более такой, тем более с такими удивительными глазами, и я сказал ему:
— Григорий, прекращай дурить!
— Он тут жить не будет! — раненым бизоном взревел Григорий, — если хочешь — забирай его к себе!
— Ордер выдан на твоё жильё, — процедил я и, видя, как набычился фрезеровщик, попытался достучаться до его крошечного мозга. — Григорий! Ты, конечно, можешь его сейчас выгнать. Он вернётся в комиссию по жилью и ему дадут другую комнату, в другом доме…
— Вот пусть и дадут! — мстительно рыкнул Григорий, — пусть где хотят, там и дают! А здесь он жить не будет! Я так сказал!
— Тогда к вам пришлют другого человека, — терпеливо продолжил я. — Посмотри на товарища Жасминова. Он культурный, аккуратный, вежливый. Будет хорошим соседом. А представь, ты его сейчас выгонишь, а натомись придёт какой-то забулдыга? И будет все ночи подряд водяру квасить. Или девушка с младенцем. Он будет всю ночь кричать. А она будет бегать туда-сюда на кухню, то бутылочку с молоком подогреть, то за пелёнками… ночью… мимо вашего дивана…
Лиля горестно всхлипнула, мои примеры ей не понравились.
— А он весь день работает, — продолжил я, и обратился за уточнением к бледному Жасминову, — работаете же, товарищ Жасминов?
— Д-да, конечно! — с готовностью закивал тот, — я работаю. Пою. Тенор я. В театре пою.
— Ах! — всплеснула руками Лиля и её лучистые оленьи глаза засияли от восторга, — а в каком театре, скажите пожалуйста, товарищ Жасминов? Я ведь тоже в театре пою…
— Да? А что же вы поёте? — живо заинтересовался Жасминов и даже собирать исподнее на полу забыл.
— Да так. Пока только куплеты, — смущённо зарделась Лиля, — но вот когда-нибудь я исполню великую арию! Ах, если бы вы знали. Я так мечтаю исполнить «Арию Виолетты» из «Травиаты» Верди…
Её глаза затуманились.
— Да, эта ария так прекрасна, — с придыханием сказал Жасминов, — блестящая, искристая, как шампанское в хрустале… я так и вижу, как вы её поёте. У вас ведь очаровательный голос, Лилия… особенно верхний регистр…
Лиля ещё больше зарделась. Похвала ей понравилась.
Григорий от этого побагровел и начал рычать, а я понял, что все эти театральные разговоры надо срочно прекращать. Иначе быть беде.
А старуха Варвара Ложкина (это которая бывшая надзирательница) недовольно прошипела:
— Ну всё, теперь начнётся непотребство. Мало того, что плафон в прихожей расколотили, так теперь ещё и разврат.
И зло сплюнула.
А Лиля посмотрела на Григория своими кроткими оленьими глазами и печально вздохнула. И Орфей Жасминов остался жить в коммунальной квартире.
На этом инцидент был исчерпан. Все разошлись по комнатам. А я отправился за деньгами по адресу из письма.
Одолжил у Беллы тридцать копеек на проезд в трамвае и с таким вот стартовым капиталом отправился покорять новый мир.
Новый мир встретил меня неторопливой суетой: звенели трамваи, перекрикивались мальчишки, гудели клаксоны автомобилей. Но в принципе для меня, измученного агрессивной урбанизацией двадцать первого века, это была практически тишина.
Благодать и безмолвие.
Я неспешно шагал по широкому проспекту, вдыхал, в сущности, чистый воздух и радовался жизни. Просторные, заполненные светом улицы, первые высотки — всё это создавало впечатление чистоты и воздушности. Я шел и наслаждался прогулкой. В голове крутилась весёлая песенка про тридцать три коровы.
Я прошел мимо клуба рабочей молодёжи, мимо нового здания библиотеки, повернул к парку отдыха. Вдалеке виднелись магазины «Мясоторг» и «Овощи-фрукты». Я запомнил дорогу, на обратном пути надо будет зайти, скупиться. А то дома хоть шаром покати. Ещё узнать бы, где хлеб продают. Повернул и вышел на неширокую старинную улицу. Апрель только-только начинался, люди, спешащие навстречу, кутались в пальто и ватники. Женщины были исключительно в тёплых платках или шалях неброских расцветок. Лишь один раз я встретил модницу в кокетливой шляпке. Почувствовав мой интерес, она задорно стрельнула на меня глазками и унеслась дальше, по своим делам. Головные уборы мужчин были разнообразнее: шапки, шляпы, картузы. Последние преобладали.
Пахло подсыхающей весенней землёй и простым советским энтузиазмом. Уставшие от войны и лишений люди, наконец-то выдохнули и теперь радовались любому поводу. Лица у них были простые, открытые.
Я повернул на нужную улицу, покрутил головой в поисках дома № 61.
На третий этаж взбежал по заляпанным побелкой ступенькам — лифт ждать не стал. Обитая дерматином дверь ничем не отличалась от остальных дверей, которые выходили на площадку.
Открыл дверь (ключ идеально подошел), вошел в квартиру и да, на столе обнаружил пакет из плотной обёрточной бумаги.
Взял его в руки и оглянулся — казалось, что сейчас из-за угла выскочат агенты и с криками «ата-та!» повяжут меня. Но всё было тихо.
Осторожно я вскрыл пакет. И да, там были деньги. Много-много денег.
У меня аж испарина на лбу выступила. Я начал считать, пересчитывать и сбился. Опять начал и опять сбился. От волнения вспотел. Лихорадочное возбуждение охватило меня, руки дрожали.
Нет, в таком состоянии этого делать не надо. Повинуясь интуиции (или опыту прошлой жизни), я вытащил две самых мелких купюры разного номинала, тщательно измял их и сунул в разные карманы. Остальные аккуратно сложил обратно и закрыл пакет.
Нужно будет его где-то припрятать.
Я поискал глазами какую-нибудь сумку, но в квартире, кроме пыли и старого стола, больше ничего не было. Тогда я снял исподнюю рубаху, рубашку и пиджак надел обратно, сверху пальто, а деньги завернул в неё, поместились все пачки, и крепко связал рукавами.
Всё, не выпадет.
Прятать свёрток в этой странной квартире было неправильно. Я не знал, чьё это жильё. Вдруг хозяева вернутся.
Но и носить с собой такую сумму было чревато.
Поэтому я поступил просто — вышел в подъезд, запер квартиру, поднялся на три лестничных пролёта, почти под чердак и сунул свёрток на загаженную голубями балку сверху. Чтобы он случайно не свалился, я привязал его к балке рукавами исподней рубашки.
Если случайно не обнаружат, то будет храниться, сколько надо.
Интуиция, как оказалось, работала у меня на все сто.
Как только я вышел из подъезда, ко мне подошёл ничем не примечательный товарищ с колючим взглядом, чуть приоткрыл полу плаща (нет, он не извращенец, просто ксиву продемонстрировал) и тихо сказал:
— Пройдёмте, товарищ.
Я не стал выпендриваться, и мы прошли. Буквально за угол.
Там ещё два таких же невзрачных человека быстренько и профессионально обшманали меня.
Продемонстрировав колючеглазому Мулин носовой платок не первой свежести, пробитый трамвайный билетик, огрызок карандаша и две измятые мелкие купюры, один из товарищей тихо сказал:
— Чисто.
И меня отпустили.
А я порадовался, что в своё время смотрел много фильмов о всяких шпионских делах.
Но вопрос с происхождением денег оставался открытым. Ведь теперь получается, что Иванова Ольга, получив письмо и ключ, пошла бы сюда за деньгами и её бы приняли эти вежливые товарищи.
То есть получается Муля решил подставить свою бывшую девушку? Отомстил за свою смерть и за измену? Или здесь ещё какой-то фактор, который я не учёл? Иначе что они здесь караулят?
Ладно, с этим предстоит разбираться. Но не сейчас.
Потому что сейчас я увидел столовую. Отстояв небольшую очередь, я получил тарелку горохового супа с крупными кусками морковки, ячневую кашу с котлетой и золотистой лужицей от растаявшего сливочного масла и стакан сладкого чая. За всю эту радость я заплатил шестьдесят две копейки. Хлеб на столах, кстати, был бесплатным.
А жизнь-то налаживается!
Мысленно посокрушался, что нету никакого контейнера для еды — так взял бы себе кашу на завтрак. Нужно будет озаботиться этим вопросом. Готовить еду в коммуналке на той плите я категорически не хочу.
Вечером этого же дня взволнованные жители коммунальной квартиры собрались на консилиум. Дело происходило на кухне. Решался важный вопрос: как теперь поменяется очередь на готовку на кухне, раз появился новый жилец.
Собрались практически все.
Первой слово взяла Белла. Варвара Ложкина хотела что-то сказать вперёд, но Белла так гневно рявкнула, что даже она не посмела возразить.
— Товарищи! — авторитетным голосом сказала Белла, — нам нужно что-то делать по кухне. Кого-то сдвигать, или я не знаю. Или же пусть кто-то уступит своё место товарищу Жасминову.
Последние слова она произнесла язвительно. Все деликатно посмеялись. И при этом посмотрели на меня.
Я уступать никому ничего не собирался. Хотя и готовить на этой кухне тоже не хотелось. Просто из принципа не собирался. Потому что здесь народ, как я понял, такой — один раз что-то уступишь и потом постоянно будут требовать.
Завтра в обязательном порядке я решил раздобыть примус и готовить завтраки в комнате. Деньги у меня теперь были, а обедать, и ужинать я собирался в столовках или даже в ресторанах.
Потому что на такой кухне брезгливо.
Собрание тем временем продолжалось.
— Я предлагаю, чтобы для каждого отводилось по часу, — сказала Белла категорическим голосом.
— А если нужно мясо запекать? — возмущённо взмахнула лопатообразными руками Варвара Ложкина.
— Ой, можно подумать, у тебя этого мяса полно, и ты его постоянно запекаешь! — насмешливо хохотнул Сафрон.
— А если кто будет пирожки делать! — влезла блондинка с шикарной грудью, по имени Зайка.
Я уже знал, что её зовут Зайка. То есть Зоя. Но Софрон, а за ним и все остальные, называли её Зайка.
— А твоё какое дело⁈ — возмутилась Белла, — ты здесь вообще не живёшь!
— Как это не живу! Я живу! — взвизгнула Зайка, — Софрон, скажи ей!
— Она — моя жена! — авторитетным голосом заявил Софрон и для аргументации выдвинул челюсть вперёд. Возможно, ему казалось, что так вид у него более суровый и авторитетный.
— Да какая она тебе жена! Стыдобища одна! — сплюнула Варвара, — сожительница — это не жена! Развратники!
— Я жена! Не смей! — завизжала Зайка, — мы просто ещё в ЗАГСе не расписались, правда милый⁈
Милый нехотя кивнул, не поднимая глаз. Судя по его выражению лица, до ЗАГСа у них с Зайкой дело дойдёт лишь после того, как американцы высадятся на Луну и организуют там резервации для мексиканских мигрантов. Не раньше.
— Но, если борщ тот же варить, да ещё в большой кастрюле, так это всё равно больше часа будет, — пискнула Лиля, — а если полноценный обед и ужин сразу, так вообще!
— А бельё вываривать! — поддержала её Ложкина.
— Ну, это вы уже все сами будете с другими договариваться, кто свою очередь для вас уступит, — непреклонно заявила Белла, чем вызвала очередную вспышку гнева и обсуждений.
Спор пошел по второму кругу.
Я стоял посреди этого бедлами и два важных вопроса не выходили из головы: что это за деньги и где Муля конкретно работает? В смысле, где находится его офис? Жаль, что ещё нет интернета, невозможно прогуглить. Спрашивать всех дорогу до собственной работы — стрёмно. А по-другому как узнать, куда мне завтра идти, я не представляю.
Хотя, может, Муля вообще в отпуске, сегодня же я весь день просидел дома. Но, чтобы это узнать, нужно сходить на работу. А вот где эта работа — я хз.
— А вот что ты скажешь на это, Муля⁈ — выдернул меня из задумчивости голос Беллы.
А я всё прослушал и давно потерял нить рассуждений. Поэтому на всякий случай сказал:
— Нет! Категорически — нет!
После этих слов сперва наступила гробовая тишина, а, буквально через секунду, кухня взорвалась гневными криками. Орали все разом, яростно, ожесточённо, пытаясь перекричать друг друга.
А я стоял и думал: и вот что я только что сморозил?
Наконец, сквозь гвалт, пробился голос Беллы:
— Муля! Ну как ты так можешь⁈ Это неправильно!
— Ты так считаешь? — с глубокомысленным видом покивал я и сразу же поменял мнение на противоположное, можно даже сказать, ловко переобулся в прыжке. Поэтому вслух сказал:
— Товарищи! Товарищи! Минуточку! Вы всё не так поняли! Я хотел сказать — да! Конечно же да!
Ой, что тут началось. Если после моих слов «нет» на кухне случился Армагеддон, то после слова «да» — Армагеддон в квадрате.
— Муля… — растерянно произнесла Белла и схватилась за сердце.
Было такое впечатление, что она вот-вот упадёт в обморок.
Ситуацию нужно было срочно спасать. Но как её спасать, если я задумался и полностью потерял нить разговора? Признаваться в этом было бы некрасиво. Но что-то делать нужно было.
Поэтому я сказал так:
— Товарищи! — дождавшись, когда эмоции утихнут и меня станут слушать, я продолжил, — мы все разные, у всех потребности в приготовлении еды и стирке разные. Разное количество человек в семье, у кого-то маленькие дети, кто-то пожилой и ему трудно готовить в определённое время, а кому-то нужно кушать по графику, кто-то торопится на работу…
Все закивали, мол, да, да, всё верно.
— Поэтому предлагаю поступить так, — я опять сделал паузу и обвёл притихших соседей внимательным взглядом, — давайте подумаем, только реально подумаем, сколько времени каждому из нас нужно провести на кухне для приготовления еды. И сколько раз.
Я опять обвёл всех взглядом, мол, поняли?
— Затем составим график. Ответственным за составления графика предлагаю назначить Лилию.
— Почему я? — возмущённо пискнула она.
— Потому что ты самая ответственная, — похвалил её я, — и качество работы будет гарантировано.
Она просияла и кивнула.
— А контроль за исполнением работы и сроками возложим на Варвару Ложкину!
— Почему это я⁈ — взвилась она.
— Потому что вы — самая хозяйственная! — ответил я.
Варвара не ответила, но по тому, как зарделись её щёки, стало понятно, что и её проняло. Недаром говорят, что похвала и кошке приятна. В данном случае — Ложкиной.
— А завтра соберёмся здесь, в это же время, и утвердим график. Коррективы вносить не будем. Поэтому давайте серьёзно подойдём в ситуации. И без эгоизма, товарищи.
Народ помалу разошелся, а я вернулся в свою комнату и опять посмотрел в зеркало. Нет, определённо вид Мули мне не нравился. Я снял пиджак и посмотрел на свой торс. Мда, живот нужно убирать, дряблые руки и плечи подкачать. Видимо, нормы ГТО предыдущий Муля явно не сдавал. Интересно, а на фронте он воевал или в тылу отсиделся?
Запомнив, что этот вопрос тоже надо выяснить, я взъерошил волосы туда-сюда.
Нет, вариантов нет. Мулю нужно брить налысо.
Затем, следующий вопрос — необходимость озаботиться приличной одеждой. При этом она должна быть удобной и функциональной. И не выбиваться из общего вида граждан (чтобы не вызывать подозрение).
Под зеркалом была небольшая тумбочка. Я открыл ящик и заглянул внутрь: там обнаружились мыльно-рыльные принадлежности Мули. Я брезгливо осмотрел забитый грязью густой гребешок, размочаленную зубную щётку, грязный обмылок в заляпанной мыльнице, воняющий помазок и бритву. И бритва была опасная!
Я крутил это чудо в руках и понимал, что если я сейчас начну этим бриться, то ещё случайно зарежусь.
В общем, надо было идти в парикмахерскую.
Я вздохнул и стал собираться.
И тут в дверь постучали.
Как же они мне все дороги!
— Открыто! — крикнул я, натягивая рубашку из шкафа (хоть не глаженная, но под пиджаком всё равно не видно будет).
Дверь открылась и в комнату вошёл гориллообразный Григорий.
— Ты это… — с потерянным видом сказал он и вытащил из кармана изрядно потрёпанного пиджака чекушку, — будешь?
В его устах этот вопрос прозвучал утвердительно. Не дожидаясь моего ответа, он поставил на столе бутылку, поискал глазами и достал из буфета два стакана.
— Закусь забыл, — озабоченно поморщился он, затем похлопал себя по карманам и извлёк откуда-то из кармана штанов две сушки.
— Во! — он обрадованно положил их прямо на стол и принялся открывать бутылку.
— Я хотел сходить в парикмахерскую, — сказал я с намёком, что принимать участие в распитии чекушки не буду.
Но Григорий не внял. Натомись он окинул меня задумчивым взглядом и сказал:
— Зачем? Ты, вроде ещё не оброс.
— Хочу налысо пробриться, — ответил я, и, предотвращая вопросы, добавил, — хочу быть как Котовский.
Григорий в анализе был явно не силён, но, тем не менее, покивал с глубокомысленным видом:
— А зачем идти в парикмахерскую? — удивился он, — денег девать некуда?
Я молча пожал плечами. Ну не буду же я ему объяснять, что опасной бритвой брить голову я не смогу. Особенно сзади.
Но он, очевидно, и сам понял, потому что сказал:
— Ой, Муля, давай я тебя сейчас сам побрею! — и разлил самогон по стаканам.
Мне совершенно не улыбалось, что он будет брить меня опасной бритвой в выпившем состоянии, поэтому я сказал:
— Давай. Только сперва побрей, потом выпьешь.
— Боишься, что прирежу? — хитро хохотнул Григорий.
— Боюсь, — честно сказал я и вытащил опять все мыльно-рыльные принадлежности из ящика тумбочки.
— Воды горячей надо, — авторитетно заявил Григорий и добавил, — я щаз.
Он высунулся в коридор и крикнул:
— Лилька! Воды нагрей две кружки!
Затем вернулся, сел за стол и посмотрел на меня печальным взглядом.
Во мне сразу включился психолог и коуч:
— Из-за нового соседа расстроился? — участливо спросил я.
— Да хрен с ним! — отмахнулся Григорий, — пару раз пугну — сам съедет.
— А что тогда?
Григорий наморщил лоб и нехотя сказал:
— Завтра тёща приезжает. Из деревни, — он тяжко вздохнул и поднял горестный взгляд на меня, — злющая, как чёрт! И что делать не знаю…
Он опять тяжко вздохнул и поднял наполненный мукой взгляд на меня:
— Боюсь я, Муля… боюсь… Ты понимаешь. Я на войне фрица не боялся, а её боюсь…
— Чего именно?
— Доведёт она меня, вспылю я, Муля, и ненароком убью её. Меня посадят, этого я не боюсь, но вот Колька сиротой расти при живом отце будет. Пацану же отец нужен… Понимаешь?
Он схватился руками за голову и застонал.
— Гриша-а-а… — послышался в коридоре Лилин крик, — вода-а-а…
Григорий не отреагировал, продолжая раскачиваться с тихим горестным мычанием.
Видимо, сильно мужика допекла эта баба.
Я встал и вышел. Вода нужна мне, сам принесу.
В комнате Пантелеймоновых за столом склонилась Лиля и штопала носок на какой-то бомбошке. Напротив неё сидел Орфей Жасминов и с яростным подвыванием экспрессивно читал ей наизусть стихи: «… по жару девственной души, по сладкой неге поцелуя…». Кольки нигде не было видно, наверное, или во дворе играет, или в коридоре опять с торшером сцепился.
Я знаками показал Лиле, что я, мол, за водой пришел. Она невнимательно кивнула мне на кружку на примусе, продолжая смотреть блестящими от восторга глазами на Жасминова. Я взял кружку и тихонько ретировался, чтобы не мешать людям наслаждаться поэзией.
Когда я вернулся в комнату — Григорий всё также сидел и невидящим взглядом уставился в стену.
— Принёс, — сказал я и, чтобы растормошить его, сказал, — я вижу два выхода из этой ситуации. Давай ты меня побреешь, и я всё расскажу?
Взгляд Григория стал более осмысленным.
И уже через минуту я наблюдал, как ловко он управляется со всеми этими бритвенными приборами. Он взбил мыло в пену, ловко нанёс мне на макушку и принялся скрести бритвой.
— Смотри! — он закончил и отвязал от моей шеи полотенце, которое мы использовали вместо простыни.
Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя:
— Замечательно, Гриша! — оттуда на меня смотрел полноватый, но опрятный молодой мужчина. Лысина Муле шла гораздо больше, чем невнятный пушок на голове. Хотя всё равно он (точнее я) был похож на хомяка. Теперь уже на лысого хомяка.
Кроме того, Григорий заодно и побрил меня. Так что завтра утром мне не придётся отвоёвывать у женщин свободную конфорку.
Пока я убирал со стола и выносил грязную воду, Гришка набулькал себе и мне по полстакана самогона.
В воздухе запахло характерным сивушным ароматом. Невольно меня передёрнуло.
— Давай за всё хорошее, — глухо произнёс Григорий и хлопнул стакан.
— Гриша, я сейчас не буду, — я пододвинул свой стакан ближе к нему, — таблетки пью. Врач пока запретил. А то скопытюсь.
И для аргументации ужаса ситуации, тяжко вздохнул.
К моей радости, в чекушке самогона было мало. Поэтому Григорий, хоть и скривился, но стакан мой взял. А сам спросил:
— Так что там с тёщей моей?
— С тёщей… — задумчиво молвил я и предложил, — смотри, Гриша. Есть два варианта. Первый вариант — дать ей телеграмму, что, к примеру, ребёнок заболел. Какая-то инфекция.
— Нет, не подходит, — сходу отмёл мою версию Григорий, — она наоборот, ещё быстрее приедет. Зараза заразу не берёт, сам понимаешь…
— Тогда есть второй вариант, — я сделал паузу и дождался, когда взгляд Григория сфокусируется на мне, — ты же на заводе работаешь?
— Ну да, — кивнул он, — фрезеровщиком.
— Во! — обрадовался я, — отлично! У вас же там есть дежурства? Ночные смены?
— Ну, конечно, есть, — вздохнул Григорий и хлопнул второй стакан.
— На сколько она приезжает?
— На неделю, — хмуро выдохнул сосед и занюхал бубликом.
— Попросись на всю эту неделю на ночные дежурства, — предложил я, — супруге скажешь, что график менять отказались. И что так случайно совпало. Тёщу поцелуешь в щёчку, извинишься культурно и уйдёшь на завод. Неделю выдержишь?
— Мне легче на диванчике там поночевать, чем выдержать эту змеюку! — обрадовался Григорий, — ещё и деньжат подзаработаю. А то у нас никто никогда дежурить в ночную не хочет.
— Ну вот! — улыбнулся я, — всё просто. А когда тёща уедет — вернёшься.
— Ага. Я ещё и отгул потом возьму и ка-а-ак забухаем с тобой!
На это я промолчал, дал Григорию возможность допить чекушку и со словами, что мол, мне пора готовиться к завтрашнему докладу, выставил его вон. Пусть идёт и стихи дома слушает.
Я вытащил из шкафа всю Мулину одежду и принялся, так сказать, знакомиться с «базовой капсулой» в тщетной попытке «составить лук» на завтра, когда в коридоре опять поднялся шум.
Я вздохнул и вышел в коридор.
Там опять собрались все и возбуждённо переругивались.
— Что опять случилось? — тихо спросил я у Музы, которая оказалась ближе всех ко мне.
Ответить она не успела. Входная дверь открылась и раздался низкий, хорошо поставленный голос:
— Это что за чудеса здесь происходят, на ночь глядя? — на пороге стояла та женщина, которая пеняла утром мне за носок. Она вошла в квартиру и улыбнулась.
И тут я понял, где я её раньше видел.
