Глава 3
Я оглянулся: охнула та самая женщина, что две минуты назад качала права, чтобы я таскал ей мешки с картошкой. Сейчас она стояла, выпучив глаза и зажав ладонями рот.
— К Пантелеймоновым? — переспросил я незнакомца, затем вопросительно посмотрел на Кольку.
— Я — Пантелеймонов! — сказал Колька и показал мне язык.
— Проходите, — я посторонился, пропуская Орфея Жасминова в квартиру.
— Благодарю, — вежливо кивнул тот и вошел.
— Да как же так⁈ — пискнула женщина и бросилась в одну из комнат.
Орфей Жасминов стоял в коридоре и смущённо топтался, не зная, куда идти дальше:
— Я к Пантелеймоновым, уплотняться, — повторил он и с надеждой посмотрел на меня.
А я посмотрел сперва на него, потом — на Кольку.
Колька мой взгляд проигнорировал. Он был занят тем, что изображал мушкетёра, пытаясь фехтовать старой шваброй. Фехтовать получалось плохо, но Колька не унывал и попыток поразить упавший торшер черенком от швабры не бросал.
А ситуацию нужно было как-то решать, поэтому я сказал:
— Колька! Где твои родители?
— На работе! — ответил гордо Колька и важно добавил, — вечером придут. Я дома сам. На хозяйстве.
— В таком случае, товарищ Жасминов, — обратился к новому жильцу я, — всё, что я могу вам предложить — это подождать хозяев на кухне. Сами понимаете, без них проникнуть в чужое жилище будет неправильно.
— Но я на хозяйстве! — возмутился Колька и добавил, — и я Пантелеймонов.
Он немного помолчал, а затем тихо спросил меня:
— Дядя Муля, а уплотняться — это не больно?
В этот момент коридор как-то враз заполнился народом. Из комнаты опять выскочила та женщина, что пыталась припахать меня на картошку, рядом стояла, как я уже узнал — баба Варя. Хмурый Герасим потерянно топтался чуть поодаль и явно мечтал свалить отсюда поскорее.
Более того, щёлкнул дверной замок и в квартиру вошли ещё двое. Точнее сначала просочился тяжелый цветочный шлейф духов, а следом появились они — коренастый небритый мужичок в старом полупальто, и женщина. А вот она была в самом соку, как говорится — «мечта поэта». Статная блондинка в розовом мохеровом берете, который необычайно ей шёл. Огромные голубые глаза были густо подведены тушью и казались почти прозрачными, как если бы через тающую сосульку смотреть на весеннее небо. Губы, столь полные, что ей бы позавидовала сама Анджелина Джоли, сочно накрашены алой помадой и создавали такое убойное впечатление, что я невольно сглотнул. Более того, грудь у нее, по моему глазомеру, была, как минимум, четвёртого размера. А уж я в таких вещах не ошибаюсь никогда. А вот спроси меня, в чём она была одета, я даже и не вспомню. Да, впрочем, с такой-то грудью это уже не важно.
Ранее пустой коридор сейчас был переполнен возмущёнными людьми. Через слово слышалось:
— Уплотнение!
Все говорили разом, горячо, взволнованно, яро.
Орфей Жасминов стоял посреди этого бушующего злого моря и не знал, что и говорить.
— Мы не допустим! — воскликнул небритый мужик, потрясая кулаками, — у нас и так места мало!
— Норма на человека — семь метров! — взвизгнул вдруг Жасминов. — Остальное должно изыматься! По закону! У меня ордер!
— Поговори мне! — бросился на него мужик, брызгая слюной.
— Софрон! — завизжала шикарная женщина.
Мы с Герасимом еле успели схватить его и не дать свершиться катастрофе.
— Пусти! Пусти, говорю! — свирепо хрипел Софрон, вырываясь из наших рук.
— Тяжелый какой, зараза! — хрипел Герасим, удерживая его.
— Софрон! Софрончик, успокойся! — причитала шикарная женщина, помогая держать мужика. При этом она приблизилась ко мне и коснулась своей шикарной грудью. От неожиданности я аж выпустил Софрона из рук, а Герасим сам не удержал. Тот вырвался и по инерции пролетел вперёд, мимо Орфея, и смачно впечатался в стену.
— Ё-маё! — пробормотал ошарашенный Софрон и схватился за голову.
— Софрончик! — пролепетала женщина и всплеснула руками.
— Граждане! Тихо! — гаркнул я, — предлагаю всем успокоиться и отложить все вопросы до прихода хозяев. Пантелеймоновы вернутся и потом порешаем.
На минуту в коридоре воцарилось молчание.
— И то правда! — обрадовался Герасим и срочно ретировался.
— Не дадим чужакам захватывать нашу квартиру! — взвыла «баба Варя», впрочем, прозвучало это неубедительно. Она ещё немного потопталась и, видя, что никто не обращает на неё внимания, тоже ушла в свою комнату.
В коридоре остались только мы.
— Вот зря ты, Муля, влез, — беззлобно покачал головой Софрон, потирая лоб, — вышвырнули бы его и дело с концом.
— А потом проблемы с правоохранительными органами будут, — парировал я, — у него же ордер на заселение. Нет, Софрон, здесь действовать надо иначе.
— Вот и действуй, умник, — неодобрительно скривился Софрон и они с шикарной женщиной ушли.
В коридоре остались мы с Колькой, корпулентная женщина и Орфей Жасминов.
— Ну раз так, — командным голосом сказала женщина, — вы, товарищ, действительно ждите на кухне. А ты, Муля, давай одевайся и пошли!
Похоже мои слова не возымели на неё никакого впечатления.
Я хотел резко её осадить, но глянул на дрожащие губы и стало жаль. Хотя таскать мешки, ещё непонятно на какое расстояние — не по мне. Поэтому я отыскал глазами Кольку и сказал:
— Колька, секретное задание: дуй за Герасимом. Передай ему, пусть быстро идёт сюда. Только очень быстро. Приказ понял?
Колька просиял и решительно кивнул. Он со всех ног бросился в чулан к Герасиму и тот уже через минуту стоял напротив меня.
Я спросил:
— Похмелиться хочешь?
Глаза Герасима сверкнули энтузиазмом, и он молча мотнул головой, так, что она чуть не оторвалась (видимо, от переизбытка чувств слов не хватило).
— Идёшь сейчас вот с этой женщиной и принесёшь ей мешок картошки, — велел я, — потом зайдёшь ко мне и будет тебе счастье. Как понял?
Герасим понял.
Они ушли, а я, на всякий случай, спросил Кольку:
— Как её зовут, эту тётку?
— Белла. Вредная тётка. Может за ухо так потянуть, что ой, — по-дружески предупредил меня он, но затем с подозрением спросил. — А ты что, разве не знаешь?
Ну вот, уже и перед ребёнком палюсь. Поэтому вслух я ответил:
— Тебя проверяю. У нас же с тобой тайный штаб. Нужно сверить показания и только потом действовать!
Колька взвизгнул от счастья. Он был готов действовать хоть сейчас.
— А что надо делать? — решительно спросил он. — Я готов!
— Следить, — свистящим шепотом сказал я, — как только увидишь что-то подозрительное — сразу сообщаешь мне. А дальше будем действовать по обстоятельствам.
— А я… — начал было Колька, но я строго перебил:
— И жабу найди. Это важно.
Колька кивнул и помчался искать несуществующую жабу.
А я вернулся обратно в комнату. Проблема пропитания встала опять.
Я задумался о том, что пора бы наведаться в тот таинственный дом и забрать деньги. А на обратном пути можно будет зайти в какую-нибудь столовую или ресторан и нормально поесть.
Тело предыдущего владельца было облачено в домашний костюм. Я посмотрел в зеркало. То, что я там увидел особо не вдохновляло. Скорей всего, ранее это был костюм, в котором Муля ходил на работу. Потом он износился и был переведён в разряд домашнего платья. Выглядел этот костюм, мягко говоря, не очень: мешковатые брюки, такой же мешковатый некрасивый пиджак. Форму он не держал совершенно: ткань была «натуральная». Интересно, как они тут все в таком пожёванном виде ходят?
Рубашка была под стать. Да ещё и не первой свежести, застиранная.
Поэтому я решил, что в таком виде в город выходить некомильфо и надо переодеться. Открыл шкаф и обнаружил там совершенно такой же костюм, только менее изношенный. Всё остальное было таким же: и невзрачно-сероватый цвет с серо-желтой полоской, и мешковатость, и общая неприглядность. Но выбора не было (костюм у Мули был всего один), пришлось переодеваться в то, что есть.
Но это ещё ладно. У меня случился экзистенциальный шок, когда под домашней рубашкой и брюками (брюками их можно было называть с натяжкой, скорее это были штаны) я обнаружил исподнее (!) — кальсоны и облегающая типа футболка, но с длинным рукавом (не помню, как оно называлось). Трусов не было.
Я порылся в шкафу у Мули и обнаружил ещё двое кальсон и одну нательную рубашку-футболку. И всё. Ни трусов, ни маек!
Хорошо ещё, что были носки, аж три пары. Наматывать портянки я не умею.
Мда, гардеробчик у Мули так себе. Придётся заняться этим вопросом безотлагательно. Иначе я так долго не выдержу. Ходить в кальсонах категорически не хочу!
Только-только я успел переодеться, как в дверь несмело постучали.
Я поморщился — мда, личное пространство и покой здесь мне явно не светят.
— Открыто! — крикнул я, а сам принялся искать расчёску (ходить с нимбом из жиденьких волосиков я уж точно не буду. Нужно сегодня же найти парикмахерскую и побриться налысо).
В комнату вошла воздушная женщина и смущенно сказала, возвращая мне зелёную книжечку:
— Муленька, спасибо, душа моя! — она порывисто всплеснула руками и с такой благодарностью посмотрела на меня, что я смутился.
Стало интересно, что же такого совершил Муля, что она так благодарит? Я не выдержал и спросил:
— Извините, а за что спасибо?
— Ну как же⁈ — всплеснула руками женщина и показала мне небольшую пачку голубоватых бумажных прямоугольничков, чуть побольше от стандартной визитки.
— Что это? — не понял я.
— Ну как же… — растерялась женщина, — мы же… вы же…
— А всё-таки? — настойчиво повторил я. — Что это?
— Извините, — женщина с расстроенным видом протянула мне бумажки.
Я взял в руки и принялся рассматривать. На кусочках бумаги стол штамп профсоюза, чья-то подпись и корявым почерком наспех было написано «Диетическое питание».
— Что это?
— Талоны на диетическое питание, — вздохнула женщина и направилась к двери.
— Подождите! — воскликнул я, глядя на её поникшие плечи, — вы свои талоны забыли!
Я догнал женщину и сунул ей в руку талоны.
— Вам правда не надо? — удивилась она. — Правда-правда?
— Правда-правда. Не надо, — ответил я, — я просто посмотрел. Интересно было.
— И вы правда не претендуете? — опять взволнованно переспросила женщина.
— Не претендую, — улыбнулся я.
— Ах, спасибо! — экспрессивно воскликнула она и также стремительно упорхнула.
Чёрте что происходит. Ничего не понятно.
Я вернулся к шкафу и продолжил поиски расчёски.
Расчёску я так и не нашёл, а в дверь опять постучали.
Да что же это такое⁈
— Открыто! — громко проворчал я.
Ко мне пришла… Белла. Вредная тётка, которая хотела припахать меня носить ей картошку.
И вот что ей опять надо?
Но вслух я сказал:
— Что-то случилось?
— Ну почему сразу случилось? — огрызнулась Белла, — зашла спасибо сказать.
— За что?
— За картошку, — вздохнула она. — Что ты Герасима заставил.
— Он принёс?
— Принёс, — просияла Белла и протянула мне небольшой кулёк картошки в авоське. — Это тебе.
— С-спасибо, — удивился я.
В эти времена люди благодарили друг друга за всё, даже за такие мелочи.
Тем не менее картошку я взял. И сказал:
— Я бы напоил вас чаем, но у меня, кажется, ни чая, ни чего-то к чаю нету. Так что давайте в другой раз. Оставим должок за мной, — и обезоруживающе улыбнулся.
В том мире у меня была хорошая располагающая улыбка. А вот как сейчас — не представляю. Судя по «симпатичности» Мули, эта улыбка должна была отталкивать.
Но Белла просияла и сказала:
— А давай у меня попьём. Чай есть, и к чаю варенье мне из деревни передали.
У меня в желудке враз противно квакнуло, и возражать я не стал.
Мы прошли в соседнюю комнату.
Она была значительно меньше, чем у Мули. Почему-то круглая. Посередине стоял круглый стол (скатерть также была плюшевой, с бомбошками). Все этажерочки и полочки были прикрыты салфеточками. На этажерке стояли фарфоровые слоники и статуэтки балерин и колхозников, «дыша» в затылок друг другу. Покрывало на кровати было вышито вручную. Все подушки тоже вышиты, но и этого хозяйке показалось мало — каждая отдельно прикрыта ещё и салфеточкой. В глазах аж зарябило от такого визуального шума.
Ну, вот как здесь можно жить?
Короче, пестрота невероятная, ещё хуже, чем в комнате у Мули.
— Садись! — велела Белла и поставила большую поллитровую кружку на примус.
Пока вода грелась, Белла споро налила варенья в тарелку и поставила на стол. Вытащила пряники и сушки. Посмотрела на мои голодные глаза и достала из холодильника кусок краковской колбасы. Умопомрачительный запах чеснока разнёсся по всей комнате, и я чуть не потерял сознание.
— Хлеба у меня нет, — предупредила она, усмехнувшись, — но зато есть французская булка. Она сладкая, но не сильно.
Я был так голоден, что согласен был есть колбасу хоть с булкой, хоть с пряниками. Голод, как говорится, не тётка.
Белла ловко порезала колбасу и булку на тарелочку. И поставила передо мной.
— Налетай! — велела она, заваривая чай.
И я налетел. Аж за ушами трещало. Наверное, сколько жить буду, не забуду дивный вкус чесночной колбасы со сладковатой сдобной булкой, чуть присыпанной сахаром.
— Ты что, три дня не ел? — усмехнулась она, села напротив меня и, подперев рукой щеку, начала смотреть, как я ем. Выражение её лица при этом стало какое-то… материнское, что ли.
— А зачем к тебе Муза приходила? — наконец, не выдержала Белла. — Аж два раза.
— Какая муза? — сначала не понял я, но потом вспомнил, что Колька называл так женщину, что живёт с Софроном. Образ шикарной грудастой блондинки моментально всплыл передо мной.
— Ну известно, какая! — начала раздражаться Белла.
— Она ко мне не приходила, — ответил я и потянулся за очередным кусочком колбаски.
— Приходила! Я сама видела! — Белла шлёпнула меня по руке и ловко отодвинула тарелку с колбасой на край стола, — пока не признаешься, не дам!
Ради этой колбасы я был готов признаться в чём угодно. Но врать не любил, поэтому сказал дипломатично:
— Ко мне только одна женщина приходила. Воздушная такая.
— Ну вот я и спрашиваю, зачем Муза к тебе приходила? — прищурилась Белла.
Хм, интересная информация. Выходит, женщину-фэйри зовут Муза. И она живёт с Софроном, который обнимает при всех грудастую блондинку. Он мусульманин, что ли? Любопытненько.
— Она приходила за моим профсоюзным билетом, — сказал я.
— А что давали? — вскинулась Белла.
— Талоны на диетическое питание, — ответил я.
— Аааа! — потеряла интерес Белла, — а я-то думала! Ну, молодец, что дал.
— Почему? — не понял я.
— Теперь ей месяц будет хоть, что есть, — вздохнула Белла, почему-то тяжко так вздохнула.
— Она болеет или на диете? — спросил я.
— Здорова, как лошадь, — печально усмехнулась Белла.
— Как же так? — потрясенно сказал я, — она что, только по диетическим талонам питается?
— Ну, а что ей, бедняжке, ещё делать? — вздохнула Белла. — У неё всю зарплату Софрон со своей сисястой швайкой отжимают. Она, бедная, даже поесть толком дома не может. А по твоим талонам она в столовую ходит и хоть что-то, да ест. Да и сколько там ей надо! Привыкла за всю жизнь листик шпината пополам с глотком воды — вот и вся еда.
— Почему?
— Ну, а как балерины, по-твоему, едят? Если она сало жрать будет, то какая из неё тогда балерина?
— Но она же…
— Старая ты хотел сказать?
— Ну… — замялся я.
— Возраст, Муля, на то он и возраст. Она давно на пенсии. Хоть подрабатывает то гардеробщицей в театре, то помощницей костюмера, но это так, крохи. Только вот что я тебе скажу, Муля. Бывших балерин не бывает. Балерина — это диагноз. Как и актриса.
И тут меня осенила догадка:
— Так вы актриса?
— Да какая я уже актриса, — вздохнула Белла и мелкие морщинки прорезали её нагримированный лоб. — В молодости была надежда — вот стану великой актрисой и сыграю такую роль, что люди будут рыдать от восторга. Мне так хотелось аплодисментов, оваций, цветов от поклонников. И восхищения публики.
Она вздохнула и продолжила:
— Но время прошло, я постарела, а ни цветов, ни оваций, ни восхищения. Пришли юные актрисы и меня незаметно заменили во всех постановках. Когда я поняла, что давно уже не играю на сцене, а жить-то за что-то надобно, я ушла.
— И как же вы сейчас живёте? — потрясённо спросил я.
— Да как, — усмехнулась Белла, — живу как все. От зарплаты до зарплаты.
— Но вы же ещё не на пенсии?
— Ещё полтора года, — вздохнула она.
— И где вы?
— Играю на рояле.
— Оу! Так вы в филармонии?
— Да в какой филармонии! В ресторане я играю, — она резко вытащила папиросу и подкурила.
Я допивал чай, как в коридоре послышались возбуждённые злые голоса и шум.
— Пошли! — глаза Беллы заискрились любопытством, и она первая вскочила из-за стола.
С сожалением взглянув на два недоеденных бутерброда на тарелке, я последовал за нею.
А в коридоре царил хаос. Я сперва не мог понять, в чём суть очередного конфликта, но потом увидел, что вернулись с работы молодая женщина и мужчина, чуть постарше. К женщине льнул Колька. Поэтому я понял, что это «мама Лиля». А тот гориллообразный мужик, соответственно, «папа Гриша».
Это была странная пара. Горилообразный «папа Гриша», напоминал помесь Кинг-Конга и гоблина, только большого, почти под два метра. А вот «мама Лиля» была похожа на юную Одри Хепбёрн, с такими же глазами оленёнка Бэмби, с гладко зачёсанными блестящими волосами. Вот только она была шатенкой.
Перед ними стоял Орфей Жасминов и с жаром доказывал, что теперь он будет жить в их комнате.
— Но как же так! — со слезами на глазах воскликнула Лиля, — у нас большая комната — проходная! А вас селят в чуланчике, там живёт Николаша. Но как вы будете ходить через нашу комнату⁈
Она подбежала к двери и распахнула её.
Взглядам присутствующих представилась довольно большая комната, на противоположной стене была дверь. В комнате стояла кровать, шкаф, в общем, всё как у всех советских людей. Но главным достоянием обстановки Пантелеймоновых был телевизор. Небольшой, чёрно-белый. Он был любовно прикрыт кружевной салфеткой.
— Да, ни переодеться, ни в ночнушке походить! — возмутилась Белла, моментально включившись в общую склоку. — Только разденешься, Лиля, как чужой мужик через всю комнату будет идти и смотреть.
Слова Беллы попали прямо в цель, и Лиля зарыдала.
Гриша нахмурился и на его скулах заиграли желваки.
— Ты не будешь тут жить! — зло сказал он и так посмотрел на Орфея, что тот аж побледнел.
Но тем не менее нашел в себе силы возмутиться:
— У меня ордер, товарищи! Я собственную жилплощадь два года ждал!
В коридоре ещё сильнее зашумели, завозмущались.
Конфликт входил в кульминацию.
Мне всё это быстро наскучило. Тем более конфликт был глупый: Орфей по закону имел право здесь жить и все возмущения старых жильцов ни к чему не приведут.
И тут меня кто-то подёргал за рукав. Я оглянулся — Герасим.
— Ты это! — сказал он с упрёком и как-то странно мотнул головой набок.
— Что? — не понял я.
— Ну, ты это… — опять начал кривляться Герасим, но всё-таки собрался и смог сформулировать мысль, — про чекушку-то пошутил, да?
Он так обречённо и печально вздохнул, что мне стало стыдно.
Ведь я пообещал ему. А потом да, забыл.
— Пошли! — сказал я и вернулся в свою комнату.
Обрадованный Герасим резво потрусил следом.
Когда я ещё утром рылся в шкафу, то обнаружил там, в глубине, среди каких-то тряпок, две бутылки портвейна. Зачем Муля хранил их среди одежды, я так и не понял. Но они там были.
Я распахнул шкаф и вытащил оттуда портвейн.
— Вот! — поставил на стол перед Герасимом бутылку. — Как и обещал.
— Ого! — уважительно сказал тот, — портвейн. Я думал, ты чекушку самогона дашь.
— Для хороших людей не жалко, — вежливо сказал я, и Герасим просиял.
— Вот только закусить нечем, — вздохнул я.
— А ничего, мы и так! — усмехнулся Герасим щербатым ртом.
Насколько я понял, уходить пить к себе он явно не собирался. Поэтому вздохнул и сел напротив. Раз уж так, то эту ситуацию нужно использовать для себя. Мне сейчас любая информация пригодится.
Герасим ловко раскупорил бутылку и налил в стакан, который я поставил перед ним.
— А ты? — удивился он.
— Я на таблетках, — сказал я с грустным видом, — врач не велит.
— Ох, врачи — это зло. Но спорить с ними нельзя. Полезное это зло, — довольный тем, что ему достанется вся бутылка целиком, посетовал он и надолго присосался к стакану.
Я терпеливо ждал, пока он утолит первую жажду.
— Цейлон опять сглупил, им надо было резче выступать, авось и выкрутились бы! — крякнув, завёл остро политический разговор Герасим. — А вот Корее теперь каюк! Зря они так.
Но мне положение Бангладеша и Кореи было не интересно, поэтому я сразу же перевёл разговор в более конструктивное русло:
— А почему эта Муза с Софроном живёт? Почему не выгонит его? — спросил я.
— Да как же она его выгонит? — удивился Герасим, — как можно родного брата на улицу выгнать? Хоть и от разных отцов они, но родная кровь чай не водица.
Я с трудом переваривал очередную информацию.
— А почему он у неё всю еду и деньги забирает? Что это за брат такой?
— Дак что ты хочешь от зека! — Герасим набулькал себе полный стакан и с удовольствием сперва понюхал, а затем выпил, — ох и хороший у тебя шмурдяк, Муля, как мёд!
— Он зек? — нахмурился я, перспектива проживать в одной коммуналке с зеком, мягко говоря, не радовала.
— Ага, рецидивист причём, — подтвердил Герасим и хлопнул ещё стакан. — Из зоны откинулся и сразу, значится, к ней заявился. Вот она и терпит. Брат же.
Он уже изрядно захмелел, и я понял, что «клиент дозрел» и можно спрашивать не таясь.
— А за что он сидел?
— Да ясное дело за что, — покачал головой Герасим, — за тунеядство и сидел.
И вдруг зло добавил:
— Пока мы в окопах кровь проливали, он, сука, в тылу отсиживался и по ресторанам гулял. Моя бы воля… иээээх!
Он осекся и вздохнул.
— А Григорий где работает? — решил перевести тему я.
— Дык на заводе так и работает, — махнул рукой Герасим, — как начал фрезеровщиком, так и работает.
— А Лиля? — представить утончённую женщину на заводе за станком как-то не получалось.
— О, Лилька у нас актриса! — пьяненько хихикнул Герасим и вылил остатки портвейна в стакан, — в театре танцует и поёт! Ей даже хлопали, она мне сама говорила…
— А как же она замуж за простого фрезеровщика вышла? — удивился я.
— Да кто ж их, баб, поймёт, — печально вздохнул Герасим и допил остатки портвейна.
— А почему эта баба Варя так себя ведёт? — продолжил допрос я.
— Варвара-то? Ложкина что ль? — икнул Герасим, — дык она в молодости в Севлаге надсмотрщицей среди баб работала. Смурная бабища. Вот с ней никто связываться и не хочет. Только Софрон иногда воюет. Не любит он их.
И тут в коридоре послышался грохот и чей-то вопль.
Мы с Герасимом вскочили одновременно и бросились в коридор.
