Глава 19
— Зачем они меня могут вызывать? — удивился я.
Страха вообще не было. Я прекрасно видел, как потеет Козляткин, как подрагивают его пальцы на руках, но сам не испытывал никаких эмоций. Вообще.
— Меньше надо было характер проявлять, Бубнов, — буркнул тот и взорвался, — вот кто тебя постоянно за язык дёргает, а⁈ Ведь раньше так хорошо всё было: сидел себе серой мышкой, работу свою худо-бедно делал и никаких проблем от тебя не было! Никогда не было! А сейчас словно швайка какая под хвост попала!
Он резко остановился, внезапно схватился за сердце и медленно выдохнул. Затем полез в карман, трясущимися руками вытащил большой розовый клетчатый носовой платок и вытер взопревший лоб.
— Зайди ко мне через десять минут, — буркнул он, и походкой смертельно уставшего человека поплёлся на улицу вдохнуть воздуха.
А я вернулся обратно в кабинет.
— Чего Козляткин так орал? — поблёскивая от любопытства глазами спросила Лариса. Остальные просто, словно подсолнечники, вытянули в нашу сторону головы и чутко прислушивались.
— Проблемы у нас, — не вдаваясь в подробности, ответил я.
— У тебя, или у нас? — вдруг подала голос Мария Степановна.
— Так мы же вообще-то в одном отделе работаем, товарищи, — стараясь, чтобы в моём голосе не проскользнуло ехидство, сказал я. — Так что проблемы у одного члена коллектива автоматически влекут за собой проблемы всего коллектива.
Мария Степановна поджала тонкие губы — мой ответ ей явно не понравился.
По прошествии десяти минут я вошел в кабинет Козляткина. Он уже взял себя в руки и сейчас за столом сидел суровый и собранный человек. Начальник.
— Садись, — неприветливо буркнул он и взглянул на часы, — мне через полчаса нужно в Министерство трудовых резервов заскочить, так что времени мало. Но мы должны успеть уложиться.
— Уложиться во что? — попытался уточнить я.
— Надо подумать, зачем тебя в первый отдел вызывают и что ты там будешь говорить, — нахмурился Козляткин моей недальновидности. — Есть мысли?
Из мыслей у меня была только одна — органы откуда-то узнали, что я попаданец, и сейчас меня повяжут и сдадут на опыты. Конечно, я понимал, что это фантастическое и абсолютно нереальное допущение, но отчего-то изнутри поднимался какой-то иррациональный детский страх, что ли?
Но нужно было что-то отвечать, время ведь шло, поэтому я сказал, как есть, честно:
— У меня есть несколько вариантов.
— Говори все. Будем думать, — коротко кивнул Козляткин и забарабанил пальцами по столешнице. Эта дробь сбивала. Раздражала. Но я понимал, что причиной этого являюсь я сам. Так что потерплю, куда деваться.
— Первая причина — наш конфликт с Барышниковым, — начал перечислять я.
— Нет, это отпадает сразу! — категорически замахал руками Козляткин, — сам подумай, они же сами нахомутали там и превысили полномочия. А я им давно говорил, доиграетесь. Так что нет, Муля. Дальше давай!
— Второй вариант — из-за моих лекций в Красном уголке? — предположил дальше я.
— Тоже нет, — покачал головой Козляткин, — там на тебя групповое письмо уже подготовили: комсомольцы просят твои лекции ставить ежедневно. И не только комсомольцы будут ходить. А наш бравый комсорг уже даже грамоту «сверху» получил и денежное поощрение.
Меня эта новость царапнула. Терпеть не могу, когда на мне кто-то выезжает и наживается. Ладно, пока отложим этот вопрос. Буквально дня на два.
— Тогда только третий вариант остается, — почесал бритый затылок я, — моя тётя Лиза.
— Что не так с твоей тётей? — нахмурился Козляткин и взглянул на меня с подозрением.
— Она работает в Цюрихе, в университете, — признался я.
— Ну это я знаю. Читал. Она ярая коммунистка, — усмехнулся Козляткин, — друг советского народа. А мы друзьями не разбрасываемся. Даже если они живут и работают в Цюрихе.
— Ну тогда я не знаю, — озадаченно я развёл руками.
— Тогда остается последнее, что я думаю, — понизив голос до еле слышного шепота и наклонившись ко мне, сказал Козляткин.
— Что? — меня разбирало любопытство.
— А то, что вербовать тебя будут, — выдал Козляткин и я аж обалдел, словно пыльным мешком по голове ударенный. Почему-то этот вариант по отношению к себе я не рассматривал.
— Да ладно, — только и смог, что выдавить я.
— Вот тебе и ладно, — поджал губы Козляткин и погрозил мне пальцем, — а ведь предупреждал я тебя, Бубнов — не высовывайся. Но ты же самый умный у нас. Хотел себя проявить. Ну, вот зачем тебе эти лекции нужны были? От них отделу пользы никакой, прошлый раз на пять минут вон опоздал. А какой результат? Что комсорга похвалили грамотой? Нет, Бубнов, дела так не делаются, и я твоей самодеятельностью очень недоволен.
— Так что мне им отвечать, если вербовать и правда будут? — спросил я, повернув разговор в более рациональное русло.
— А это уж тебе самому решать, — увильнул от ответа Козляткин и потупил взгляд, — единственное, что я тебя прошу, Муля, какой бы ты им там ответ не дал — скажи потом мне, чтобы я знал. Договорились?
Я кивнул.
— И я очень надеюсь, что этот разговор останется между нами, — сказал Козляткин. — я тебя просто по-человечески предупредить и поддержать хотел.
Я выходил из кабинета в смешанных чувствах. Так-то Козляткин — человек неплохой. Да, он продукт своего времени. Но в каком времени люди не были его продуктом? Разве что Диоген, который жил в бочке и плевал на всех. Да и то, с той мутной историей еще разобраться надо. Мне порой кажется, что в те смутные времена пиар-компании были не хуже, чем в моем мире.
Утро не задалось. То ли потому, что я переживал за встречу с первым отделом (не боялся, нет, но какая-то иррациональная тревога что ли была, воспитанная поколениями наших предков). Всё валилось из рук, а сам я был по консистенции, как несолёный омлет. Смешно сказать, но я даже в штанину попасть с первого раза не смог. Что уж говорить, что кофе категорически убежало, ароматизируя всё вокруг жжёным, воду я разлил по полу, вдобавок ещё и один носок где-то потерял и не смог найти, пришлось брать из новой пары.
Даже Варвара, увидев, как я тщетно и настойчиво пытаюсь открыть дверь в ванную не в ту сторону, покачала головой и сказала:
— Что-то ты, Муля, сегодня на себя совсем не похож.
Я криво усмехнулся и пояснять не стал.
Буквально через десять минут, пока я сражался с костюмом, в дверь постучали. Затем, не дожидаясь моего ответа, дверь распахнулась и в проёме показалась Ложкина.
При виде неё я ошарашенно застыл в одном лишь носке и стареньких исподних кальсонах.
Не обращая внимания на мой некуртуазный вид, она подошла к столу и поставила исходящую паром чашку и кусочек пирога на тарелочке.
— Вот, Муля, чаю хоть попей. А ты сегодня как обормот затурканный, — буркнула она сердито, — я чай тебе специально сладкий сделала. Так что ты позавтракай, Муля. Ты меня понял⁈
Она посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я понял и продолжила свирепо ворчать:
— Только тарелку потом вечером верни, а то Пётр Кузьмич из неё ватрушки кушать любит, — проворчала она и ретировалась.
Такая человеческая забота меня отрезвила и согрела сердце теплом. Особенно кольнуло то, что раньше у нас с Ложкиной были отнюдь не самые безоблачные отношения.
Я уселся за стол и отхлебнул чаю.
Капец как сладко. Ложкина сахару явно для меня не пожалела.
Но я не стал крутить носом и выхлебал всю чашку, до донышка. И пирог съел. Он был вкусный, наверное, но вкуса я вообще сейчас не почувствовал.
Ну ничего, преодолею и эту ситуацию. Авось не тридцатые года нынче.
Очевидно, при всей своей внешней простоте Ложкина знала толк, как подстегнуть себя в критических ситуациях. И сладкий-пресладкий чай, который я выпил «через не могу», меня зарядил и придал энергии. Во всяком случае коммуналку я покидал уже совершенно другим человеком.
На работу пришёл вовремя. Положил на тумбочку потрёпанный Мулин портфельчик, с которым я обычно ходил на работу, снял пальто и, не тратя время, пошел навстречу своим проблемам. А чего откладывать? Будь, что будет. В коридоре стоял Козляткин, при виде меня он внимательно всё осмотрел и удовлетворённо кивнул.
Ну а что, вид у меня был вполне даже приличный. Я надел один из тех костюмов, что забрал из дома Модеста Фёдоровича, рубашка у меня была кипенно-белая, накрахмаленная и выглаженная лично Дусей (надо будет не забыть ей подарок купить). Обувь начищена гуталином до блеска (пришлось срочно обучаться этому ремеслу, так сказать экспресс-методом). В общем, вид, если и не супер, то вполне приличный. А для этого времени — так вообще.
Я прошел по коридору и свернул в ту сторону, куда у нас простые люди обычно добровольно не ходят. Прошел по гулкому коридору и остановился перед массивной бронированной дверью. На часах было восемь пятьдесят девять.
Отлично.
Я постучал в дверь.
— Заходите! — глухо прозвучало оттуда.
Ну, я и зашел.
Кабинет был самый обычный. Он ничем не отличался от сотен и тысяч других служебных кабинетов. Разве что тем, только там сидел всего один человек. Мужчина, с небольшими усиками, русоволосый, светлоглазый, в сером неброском костюме.
При виде меня он встал и сказал:
— Добрый день, товарищ Бубнов. — и гостеприимным жестом указал на стул (руку не подал), — присаживайтесь.
Я вежливо поздоровался и скромно присел, прилежно положив руки на колени.
Пока всё идёт нормально.
Мужчина тоже сел на своё место и несколько мгновений смотрел на меня долгим пристальным взглядом, изучая.
Я не стал демонстрировать свои навыки в борьбе за подобные манипуляции и просто сидел. Словно самый обычный гражданин. Даже вид сделал чуток нервничающим, что должно было соответствовать обстановке.
Мужчина воспринял это благосклонно, так как нервничать в этом кабинете — это было самым естественным, что только могло быть.
— Вы знаете, зачем вас вызвали? — спросил он.
Я замялся, но что-то отвечать надо было, и я сказал:
— У меня две версии, но не знаю, какая правильная. — И демонстративно вздохнул с тяжким видом.
— А вы озвучьте, — с сердечностью сказал мужчина.
Ну, я и озвучил:
— Возможно, наличие родственников за границей? — сказал я, — насколько я слышал, у моей матери есть старшая сестра и она живёт и работает в каком-то институте, в Швеции.
— Не в Швеции. А в Швейцарии, — поправил меня особист (а я специально сделал ошибку), — кроме того, Елизавета Петровна Шушина — идейный коммунист. Нет, товарищ Бубнов, с этой стороны всё нормально. А какая ещё версия?
— У меня был конфликт с Барышниковым…
— С Барышниковым? — удивился мужчина, повернул голову и посмотрел куда-то в сторону.
Там я заметил ещё одного мужчину, который так тихо сидел за стеллажом с папками, что я на него совершенно не обратил никакого внимания.
Тот озадаченно развёл руками, покачал головой и что-то отметил в блокнотике.
Особист кивнул и посмотрел на меня нечитаемым взглядом.
Я сидел и молчал. Ну а что, на все вопросы ответил, версии изложил.
Пауза чуток затянулась.
Наконец, особист хлопнул ладонью по папке (вероятно, с моим личным делом), что я аж вздрогнул (я этот приём, кстати, тоже очень хорошо знаю, хоть и не люблю его применять).
Особист от такой моей реакции удовлетворённо выдохнул (выдох был тихим, но мои нервы были на пределе, и я это услышал) и сказал:
— До нас дошли сведения о трёх лекциях, которые вы, Бубнов, проводили в Красном уголке для комсомольцев. Кто вас уполномочил?
— Комсорг предложил, я с удовольствием присоединился, — пояснил я.
— Но ведь раньше вы не проявляли инициативы и всегда отказывались от выступлений. Что изменилось?
Оп-па, здесь нужно быть очень осторожным. И я сказал:
— Разговор с матерью…
— Вот как? И о чём же вы говорили? — подобрался особист.
— Она рассказывала о деде, о моём отце, какие они великие люди, — начал заливать я. — И мне стало стыдно, что они такие великие люди, а я такой никчёмный. И я дал себе слово вступить в Партию. Стать достойным членом нашего социалистического общества. Чтобы отец мной гордился. А ещё я решил нормативы на ГТО сдать. Вот только немного в форму приведу себя…
Особист слушал с непроницаемым лицом. Но по тому, как в нужных местах несколько раз у него сузились и расширились зрачки, я понял, что говорю всё правильно.
— А личное дело зачем вам?
Вот блин. Кадровичка сразу донесла! Хотя чему я удивляюсь, раньше в кадрах все именно такие сидели. Работа у них такая. Так что выбора особо не было.
— Я собрался поступать в институт, — изобразил смущение я, — нужно было посмотреть специальность и номер диплома.
— В какой институт? — задал вопрос особист, но, судя по тону, это был формальный вопрос.
— Я ещё не совсем решил, ну, чтобы окончательно, — принялся с наивным видом объяснять я, — мне нравится здесь работать. Но, понимаете, я юрист. А в мой функционал входит в том числе и аудит театров, и других учреждений культуры. Так-то инструкцию я знаю, изучил. Но хотелось бы иметь более расширенное, так сказать, представление обо всём, что ставят на сцене, знать идеологическую подоплёку.
Особист нахмурился и хотел что-то сказать, но в последний момент не сказал, а я уточнил:
— Понимаете, они там ставят спектакль, к примеру, и мы видим одно, а на самом деле там может быть и какой-то второй смысл. Так я где-то слышал. И это нужно понимать и чувствовать, смысл этот. А то ведь так можно просмотреть врагов перед носом. Поэтому и нужно литературное образование. Ну, или библиотечное… или по искусству… Но в этом направлении, так я считаю.
— А вы уже определились с конкретным институтом, куда поступать будете?
— Я ещё думаю, — сказал я, — с одной стороны, логично поступать в литературный. А с другой, я бы и по партийной линии хотел бы пойти. Так что ещё решаю. Да время вроде как есть. А вот вы бы на моём месте, что сделали?
Я специально задал такой провокационный вопрос. Сейчас особист играет со мной игру в «своего парня». А после моего вопроса будет видно — он или останется в той же роли, либо сейчас отчитает меня, поставит на место, и роль у него изменится до «надзирателя» и тогда наш разговор пойдёт уже по второму сценарию.
Если честно, я ожидал, почему-то второй вариант.
Но, к моему удивлению, особист из образа не вышел и по-отечески покачал головой:
— Я бы, конечно, в Высшую партийную школу пошел.
— Значит, я так и сделаю, — кивнул я и добавил, — спасибо вам за совет.
А сам в душе с облегчением вздохнул. Раз остался в роли «своего парня», значит косяков у меня пока нету и меня сейчас просто-напросто будут вербовать.
И да, особист сказал:
— Вы подаете надежды, товарищ Бубнов, и Партии нужны решительные и идеологически стойкие кадры. К тому же выступать на собраниях у вас неплохо получается. Продолжайте в том же духе. Хотя кроме лекций о талантах, нужно больше упор делать на идейно-политическую составляющую, — он внимательно посмотрел на меня.
Я кивнул, мол, всё понял, и сказал:
— Я учту и перестрою свои лекции. Этот опыт для меня новый, а спросить было не у кого.
— Мы прикрепим к вам человека, он будет подсказывать, как выступать и о чём лучше говорить молодёжи, — тихо сказал особист, а у меня аж мурашки по спине пробежали. Это что же, меня под прямой надзор берут что ли?
— Это товарищ Бяков, — сказал особист, — вы перед каждым выступлением будете согласовывать с ним текст.
— Я только «за» — сказал я и добавил, — но я не пишу тексты и не читаю по бумажке. Так рассказываю. Мне теперь придётся всё писать, да?
— Нет, просто набрасывайте тезисно, пару предложений, основной смысл, и согласовывайте.
Я кивнул. Очевидно, на моём лице проявилось такое облегчение, что особист первый раз за весь разговор позволил себе человеческие эмоции. Он улыбнулся и сказал?
— Не любите писать?
— Да кто это любит! — обречённо махнул рукой я.
И ту особист вдруг выдал:
— Как вы смотрите на то, чтобы поработать вместе с нами?
Я если и завис, то не подал и виду. Потому что такой вариант я тоже дома всю ночь прокручивал. Поэтому сделал довольное лицо, обалдевшего от похвалы и удовлетворения человека, и сказал:
— Да я с радостью! — проявил энтузиазм я, а потом посмотрел на особиста и смущённо добавил, — только у меня есть один недостаток.
— Говорите, — благосклонно кивнул особист.
— Я, когда выпью, очень болтливым становлюсь, — покаялся я, — всё что знаю — всё расскажу. Это же не будет влиять на наше сотрудничество? Я обещаю больше никогда в жизни спиртного не употреблять! Мамой клянусь!
Судя по вытянутому лицу особиста, ещё как будет. И ни одному моему обещанию он не верит.
— Ступайте, Бубнов, — отрывисто сказал он и строго добавил. — Думаю, излишне напоминать, что данный разговор должен остаться между нами?
— Конечно! — с усердием юного дебила, замахал руками я.
— Мы сами с вами свяжемся, — закончил аудиенцию особист.
А я вышел из кабинета и прямиком отправился… в отдел кадров.
Там опять сидела всё та же грымза с бабеттой, что сдала меня в первый отдел.
— Что тебе, Бубнов? — при моём появлении её лицо передёрнулось и я ещё раз укрепился в том, что это именно её рук дело.
— А меня товарищи из первого отдела в свой отряд берут, — с видом дурачка восхищённо похвастался я, — поэтому я хотел секретно посоветоваться. А служба в их рядах как-то будет влиять на мою профессиональную карьеру? Мне отдельный кабинет дадут?
— Какая карьера! Вы о чём, Бубнов! — замахала руками кадровичка и её лицо пошло пятнами. — Идите и работайте! И прекратите эти глупые разговоры! Если я ещё хоть слово от вас услышу…!
— Но я же только вами хотел посоветовать, как с более опытным товарищем… — промямлил я, тем временем внимательно наблюдая за её лицом.
— Идите работать, Бубнов! — прошипела женщина и практически вытолкала меня из кабинета.
Я очутился в коридоре и, как только дверь за мной захлопнулась, не смог сдержать ехидную ухмылку: ну-ну, товарищи… ну-ну…
И да. Я всё рассчитал правильно. Я притаился за углом и злорадно наблюдал, как кадровичка сразу же после моего ухода выскочила из кабинета и побежала доносить в первый отдел о моём хвастовстве и недалёкости. Потому что больше со мной никто связываться не стал. Очевидно, признали профнепригодным.
Излишне говорить, что остаток дня я провёл, как в тумане, а вечер дома тоже помню смутно. Настолько вымотал меня этот разговор эмоционально. Так что я упал на подушку и отключился ещё где-то часов в восемь вечера.
И даже тарелку забыл Ложкиной обратно вернуть.
