Более того. Для общества XVI–XVII веков характерна безжалостная эксплуатация животных. Свиньи, к примеру, используются вплоть до щетины, из которой делают щетки, и мочевых пузырей — они идут на фонари и детские мячи. Вероятно, животным никогда не жилось так плохо. На диких животных жесточайшим образом охотилась знать и короли. Домашних животных заставляли работать на износ, пока машины не пришли им на смену. Животные были необходимы для путешествий, для перевозки грузов и для сельскохозяйственных работ, эксплуатировались в огромных количествах. Не стоит забывать, что из их кожи делались седла и шоры, а также украшения для людей. Их кровь, мясо, отходы жизнедеятельности, кожа — необходимейшее первичное сырье, и многие элементы животного происхождения входили в медицинские рецепты. Собачья кожа шла на перчатки модников и кокеток, а из шкурок кошек и кроликов шили теплые перчатки. Массовые убийства животных, о которых свидетельствуют, например, сотни телячьих голов на чердаке одного перчаточника, обнаруженные в 1557 году, распространяли в городах трупный запах. К этому надо присовокупить зловоние, исходившее от трупов, захороненных внутри и вокруг церквей, часто на небольшой глубине, — до того как в 1776 году кладбища было постановлено выносить за городскую черту. Злоупотребление опьяняющими ароматами веществ, извлекаемых жестокими методами из половых желез экзотических животных, служило для маскировки этого одуряющего духа. Люди верили, что амбра, мускус и цивет вдвойне защищали от смерти, прогоняя или, точнее, через надушенные предметы из кожи сублимируя чуму. В высшем обществе и среди тех, кто ему подражает, на основе этих запахов складывалась эротическая культура. Несмотря на стенания моралистов или проповедников, все друг друга соблазняют, как следует надушившись. Человеческая плоть окутана сексуальными ароматами животного происхождения, ее запах мешается с запахом принесенных в жертву и превращенных в украшения животных. В сущности, сильно ли это отличается от обычаев тех, кого с тех пор кокетливо называют туземцами? Птичьи перья, бобровые шапки, душистые сапоги и перчатки — не является ли все это для представителей западного общества прошлого трофеями, знаками власти или богатства?

Парадокс заключается в том, что смерть животных служит поддержанию человеческого рода, усиливая любовное томление. Как и полагал Порта, нос решительно связан с сексом. От Ренессанса к классической эпохе он учился улавливать возможность получения телесного удовольствия, вдыхая пары амбры, мускуса и цивета, исходящие от представителей противоположного пола. Как бы ни настаивали учебники по правилам хорошего тона, чтобы честные люди отказались от животных черт, культурные коды, формирующие любовные союзы, тайком превращают генитальные выделения животных в продукт, обладающий мощной призывной силой, а также инструмент мужского доминирования, потому что опьяняющие ароматы скрывают «натуральный» интимный запах: женский запах недооценен, тогда как мужчины, как принято полагать, пахнут хорошо, несмотря на полное отсутствие гигиены вплоть до времени «короля-солнца». Постепенное возвращение ванн и омовений предвосхищает глубокую ольфактивную революцию, более благосклонную ко «второму» полу, нежели к «первому». Возможно, она вызвана отступлением запаха смерти: теперь ее миазмы распространяются на периферии, куда гигиенистами были перенесены кладбища и скотобойни. Эта революция отражает тем не менее медленные изменения в поведении, опирающиеся на новое восприятие тела, в любви, возможно, даже в отношениях с остальным миром живого. Пристрастие к мужским ароматам, в которых доминируют базовые ноты амбры и мускуса, сменяется триумфом сердечных «женских» нот, цветочных или фруктовых, — а впереди маячит тирания отсутствия запахов.