Снова лето завладело Сибирью, подсушило майские лужи, озеленило поляны. Мир вокруг мёртвого мегаполиса распустился словно цветок сирени, но внутри трупа самого города, в урбанистических джунглях, меж руин небоскрёбов, время менялось мало, оставляя серый и насыщенно-серый основополагающими цветами. Пока в центральных районах Скайбокса горели бесчисленные огни в офисах ВТЭК и громадные рекламные вывески, окраины сибирской столицы и далёкие таёжные поселения раздумывали над тем, как оплатить счёт за электричество с единственной лампой в прокуренной комнатушке.

Работа мастера боится — заезженная фраза, которую Маляр ненавидел всей душой. Однако руки его этой фразы не слышали и продолжали работать, словно сами собой. Действительно умело, проворно, почти профессионально собирая на столе детали.

Починка лазерного прицела к 26й нарезной «вике» проходила быстро, но без энтузиазма. Здесь же, рядом на столе валялись прочие оптические приборы, электроника и даже двигатели на перемотку. Тоска! А ведь Малярийкин работал только с обеда и время едва-едва приближалось к ужину. В последнее время Маляр много спал и только острое чувство голода или же заунывной тоски, время от времени охватывавшее с головой, заставляло его работать.

Новое жилище Малярийкина было совсем маленьким и одиноким. Не только потому, что вот уже больше года он жил один, перебиваясь с хлеба на воду на самой окраине разрушенного войной мегаполиса. Но прежде всего потому, что размещалось оно на предпоследнем этаже бывшей малосемейки, в которой Маляр и ещё пара подобных ему одиноких бомжей-инструментальщиков составляли всё население. Окна комнаты поверх стёкол были грубо заколочены фанерой. Стены и подоконник давно позабыли, что такое вода и тряпка. Пол был завален различным мусором, начиная от досок, использовавшихся Малярийкиным в качестве лавки, койки, стола или рабочего станка, и заканчивая большими пакетами в которых были собраны книги. Углы нового, неприятного обиталища бывшего танкиста и авторемонтника были заставлены жестяными банками доверху переполненными окурками. Немногочисленные вещи Малярийкина оставшиеся от прошлой жизни, включая красивую рубашку и джинсы, что он покупал для свидания с Эленой Прекрасной в Скайбоксе, были сложены в большую сумку, в которую Маляр сейчас практически не заглядывал.

Со старым Малярийкиным — звездой Ливана и Тотенкопфа — человеческое существо, считавшееся хозяином отвратительной комнатки, связывала только густая, отросшая за минувший год до безобразия, борода. Малярийкин конечно, её стриг. И походил сейчас на Льва Толстого. Конкретно. Только низкорослого и со злобными глазками.

А вот с юным Малярийкиным из Наш-ангара — нынешнего Маляра не связывало уже практически ничего. Разве что память. Пожалуй, она одна!

Как когда-то Калмышев, Малярийкин вертел отвёрткой внутренности починяемого прибора, через слово матерился (тихо) и сплёвывал себе в бороду. Борода поседела, всклочилась и встопорщилась, но внешность, которая и раньше волновала Малярийкина крайне мало, сейчас не задевала фибры его души вообще.

— Мастер, мать твою, — бубнил он себе под нос, смотрел на часы под стереовизором, затем на календарь с танком, где лицо танкиста было старательно вырезано канцелярскими ножницами, и тянулся к пульту дистанционного управления.

Судя по дате на календаре, с момента последнего свидания с Леной, если конечно, это было можно назвать свиданием, а не организованным убийством, прошло действительно больше года.

Обмусоленная тема покушения на довольно известных бойцов клана чехов, да к тому же танкистов, давно себя изжила. По телевидению больше не обсасывали подробности гибели одиннадцати человек, не предрекали новый передел собственности и не грозили войной или покушениями со стороны чешской группировки в отношении криминализированных соседей, полиции или ВТЭК. Время, что называется, лечит.

Вот только не всё.

В последнее время Малярийкин сильно опустился. Лекарства и обезболивающие стоили очень дорого. Поломанные кости по ночам ныли. Неправильно сросшиеся ребра не давали спать. Отбитые почки и селезенка беспокоили пока мало, но Малярийкин знал, что с возрастом они о себе напомнят. Год назад у него был переломаны почти все кости. Вывихнута стопа. Сломан нос, выбиты зубы. Он получил сотрясение мозга, многочисленные внутренние кровотечения. В тот день, сразу после расставания с Леной, он вернулся домой. А там — его уже ждали. Малярийкин не знал, кто именно. И не было нужды интересоваться. После злополучного боя на Тотенкопфе они с Веником узнали друг друга вместе. Возможно, здесь и скрывался подходивший ему ответ.

Вот только значения больше этот ответ не имел. Ни для кого. Тем более — для самого Маляра.

Отныне он не занимался индустрией КТО даже отчасти. Бывший подающий надежды игрок-танкист прозябал в грязной комнатушке на окраине города, боролся с болью в поломанных костях, со своим уродством, да чинил безделушки, которые несли к нему со всей округи. Общаясь с Калмышевым, а чуть позже — с Гойгу и прочими автомехами из числа танкистов, Малярийкин неожидан осознал, что не только способен создавать шедевры аэрографии (во всяком случае, был способен когда-то), но и с какой-то лёгкостью сравнимой с наитиём, готов возиться с электронными и механическими приборами любого типа, вида, класса сложности и области применения. Отныне только это приносило Маляру хлеб.

Кроме работы, Малярийкин только спал, жрал и испорожнялся. Ещё, в редких промежутках между указанными увлекательными занятиями, Малярийкин пялился в стереовизор. Где, разумеется, блистала его Элена. Ноги в колготках, впрочем, сильных эмоций уже не вызывали. Ибо самым страшным, из того, что случилось с Малярийкиным в последние месяцы оказалось безразличие. Собственное безразличие ко всему происходящему в мире. Включая Шапронова, месть, смерть Калмышева и Ники. Безразличие касалось даже Элены. За время, прошедшее с момента нападения, Маляр не пытался ей позвонить или как-то иным способом передать весточку о себе. Почему?

Да потому, что было уже не зачем.

Маляра и раньше смущала та разница, которую их пара демонстрировала при взгляде со стороны. Высокая, потрясающая красавица и бородатый сухорукий карлик с кривым лицом, пусть и молодой.

То, что это была не любовь, Малярийкин понимал трезво.

Любви тут не могло быть, и не было не только с её стороны. Но и с его.

Опять почему?

Да потому что слишком велика разница.

Нет, Маляр отдавал себе отчёт, что разница между ним старым (криворожим и низкорослым) и им новым (столь же криворожим и низкорослым, но ещё и с поломанными едва сросшимися костями) не слишком велика. И если Лена в принципе находила возможным встречаться с Маляром раньше, то нашла бы возможность и сейчас. Особенно — с новым чувством жалости, которое она вполне могла начать испытывать после его страданий в больнице. Но Малярийкин этого — не хотел. Он и прошлые отношения с Эленой Прекрасной воспринимал как какую-то шутку, дикую нелепость судьбы. Нелепость до безумия приятную, даже роскошную, но все-таки нелепость. Ну а сейчас …

Маляр пролежал в больнице без сознания два очень долгих месяца. И когда, наконец, сознание вернулось и сквозь пульсирующую в теле боль его попросили назвать имя, а также контакты возможных родственников и друзей, он Элену не назвал.

Потом потянулись мерзкие, ужасные, длинные дни, полные боли, страданий и постоянных унижений перед всеми подряд. Денег не хватало ни на что, операции были сложные, дорогостоящие. Малярийкин бы наверняка скончался в коридоре больницы — причем с большей вероятностью от холода и отсутствия нормальной еды, чем от шока без обезболивающих и ран, однако, умереть ему не дала вот какая странность: в один из бесконечных больничных дней, прямо в холодном и тёмном больничном коридоре его отыскал старый Гойгу. Чуть раньше, опасаясь, что Гойгу расскажет о происшедшем Лене, Малярийкин не давал докторам контакты Гойгу и никому не называл его имя. Однако старший старшина как-то отыскал подопечного. Сам.

Старик принес деньги, собранные с бывших друзей и коллег. Оплатил операции, но самое главное, просто находился рядом. Изо дня в день. Менял утку, помогал тащиться до умывальника, травил пошлые анекдоты, приносил нехитрые продукты. Потом ушел, едва Малярийкин встал на ноги и стал более-менее самостоятельным. И, гад, после этого даже слова не сказал. Сначала Маляр сам не мог говорить из-за порванной щеки, а как разрешили, то говорить перестал старый умник.

Насколько знал Маляр, его игровой танк забрали обратно спонсоры, остатки денег на личных картах зачли в счёт лечения. Сумма, которую припёр Гойгу, помогла съехать с больничной койки, перебраться на окраину, снять эту жалкую каморку и начать работать на дому. Несмотря на рекламу, что, мол, бывший участник КТО чинит утюги, денег хватало едва-едва. Некоторые клиенты просто приходили посмотреть на знаменитого в прошлом аэрографа и танкиста, но денег за погляд не давали. Пару раз приходили и журналисты. Таких Маляр не церемонясь спускал с лестницы.

Пытаясь расширить возможности заработка, Малярийкин даже пробовал рисовать. Но поломанная рука не давала. Кости срослись правильно, но некоторые сухожилия — не удачно. Малярийкин слабо в этом разбирался, но по ночам руку иногда простреливали боли вдоль нерва, ведущего от запястья к большому пальцу правой руки. Рука и пальцы слушались, в принципе, очень хорошо — Малярийкин мог работать с крупным инструментом просто виртуозно. Но вот той лёгкости, которая была присуща ему при создании картин, живописи, аэрографических шедевров, — не стало. Рисовать отныне Малярийкин не мог. Выходит, и «маляром» больше он не был.

О былой славе художника Малярийкин теперь вспоминал разве что во сне. А о былом драйве на танковых полигонах, опять-таки, — только глядя по утрам в зеркало. Из отражения в зеркале на Малярийкина каждое утро глядел бородатый танкист. Только без гермошлема, с набухшими под глазами синими бурдюками, с осунувшимся лицом. Но всё же узнаваемый. И надо признать — гермошлем к этой харе очень подходил.

От постоянного употребления ханки у Маляра часто болел желудок. Каждый день, каждый вечер, вокруг волнами разливались только одиночество и тоска. Тоска и одиночество. Вспомнив об этом, Малярийкин вздохнул, отложил в сторону готовый оптический прицел и потянулся к заветной фляжечке, в которой хранил привезенный одним из заказчиков дубовый самогон. В этот момент во входную дверь громко и требовательно постучали. Рука Малярийкина зависла над фляжкой. Потом потянулась к поясу. Как и в случае с Наш-ангаром, не смотря на меланхолию и потоки апатии, истекавшие из него ниагарским водопадом вовсе стороны бытия, Малярийкин не изменил принципам техасского ковбоя и становиться жертвой прохожих отморозков не собирался. Ладонь легла на ручку самодельной волыны — сверхкороткого обреза, заряженного дробью, кусками проволоки и прочей чепухой.

— Сейчас! — Прокричал Малярийкин, с трудом вставая со стула и протаскивая своё изломаное тело к входной двери. Кроме воров ещё это могли быть клиенты.

Он провернул ключ, одёрнул верхнюю защелку, нижнюю защёлку, набросил цепочку, отодвинул посередине массивный стальной засов. Затем отпер дверь и, сквозь щёлочку, ограниченную длиной цепи, бросил взгляд в светлый коридор.

За порогом стоял … Шапронов.

«Надо завязывать с алкоголем», — очень спокойно подумал Малярийкин, хотя сердце его сорвалось в галоп. В последнее время Маляр заметил, что у него вообще очень плохо с сердцем, но при этом хорошо с нервами. Он стал более спокойным, уравновешенным. Вот только сердце начало болеть. В то же время видение Шапронов-а-ля-пирес посещало Малярийкина не ежедневно. Точнее — не посещало никогда вообще. Маляр моргнул, но наваждение не исчезло. На пороге именно его халупы стоял именно товарищ Шапронов.

— Ну, ладно, фраерок, завязывай пялиться, а то сейчас опознает меня кто-нибудь из твоих соседей. Херней не майся. Есть разговор, — видя замешательство «приятеля» заявил Шапронов. — Надеюсь, сразу мочить меня не станешь, выслушаешь хоть. А?

С этими словами Шапронов хамски просунул руку в щель, сдёрнул цепочку снутри и без всякого разрешения товарища Малярийкина нагло перешагнул порог. Малярийкин, просто опешивший от происходящего, не сопротивлялся.

Шапронов был он один, без охраны. И судя по выражению лица, явно Малярийкина не боялся. Во всяком случае, на счёт «сразу мочить меня не станешь» ничуть не переживал. И это было понятно — Шапрон превосходил Малярийкина габаритами достаточно существенно. Как раз на тут степень, чтобы не переживать.

«Подстава какая-то, — ошалело решил Маляр. — Хотя что за подстава? На хрена я нужен ему?»

— Ух ты! — В слух и без выражения сообщил он. — Неужели и правда вы, товарищ командор?

— Я самый. Покурить у тебя можно?

— Можно. Но с куревом сложно. Тут на окраине говно одно продают. Да и с деньгами у меня…

— Да я ж и не прошу. Вот, свои. На, угостись.

Шапронов достал из нагрудного кармашка пачку, выбил об ладонь сигаретку себе, потом протянул Малярийкину. Тот крякнул. Настоящий табак пах просто замечательно. Да и что? Неужели товарищ Шапронов станет травить его, в самом деле? Малярийкин взял. Бесплатное курево из рук заклятого врага.

— Чо, на пороге стоять будем? Разговор, правда, важный. Мне нужно от тебя минут десять. Уделишь?

Малярийкин подумал. Потом утвердительно кивнул головой. Потом кивнул в сторону балкона.

— Идём!

На балконе Шапрон щелкнул зажигалкой, дал прикурить. Затянулись.

Всякое «общественное» освещение на окраинах города отсутствовало. Ни фонарей, ни горящих витрин магазинов. Ночь была безлунной. Так что вокруг царствовала тьма, рассеянная только тусклыми звёздами. Малярийкин украдкой бросил взгляд вниз.

Судя по тому, что можно было разглядеть, Шапронов прибыл к нему в гости не только без охраны, но и без водителя. Причём, не на своей крикливо-монстрообразной южно-африканской «Рыси» в которой обычно передвигался по городу, а сам за рулём, на убитой, маленькой серенькой машинёнке, которую Малярийкин едва разглядел в темноте. Камрюха древняя, что ли? Ну, может быть. Конспирация, короче. Малярийкин усмехнулся.

Было ясно, что Шапрон что-то от него хочет. От него!

При этом выглядел Шапронов достаточно мрачно. Не смотря на бодрый стиль вторжения к Малярийкину в хату. Глаза непобедимого чемпиона бегали по лицу Малярийкина деловито-насмешливые, но красные, воспалённые, как будто не спал несколько дней подряд и жил на каком-то крайнем надрыве. Или на транквилизаторах. Для танкистов, особенно топовых — обычное дело. Даже лихие гусарские густые усы из позапрошлого века словно поникли, потеряв потенцию, и казались теперь на самоуверенной роже чем-то излишним, особенно, на фоне щетины и красных глаз.

Если бы Шапронов заявился к Малярийкину в таком вот забавном формате полгода назад, тот был бы рад по самые гланды. Достал бы из угла кувалду и размозжил бы уроду бошку в мелкое крошево. Но вот сейчас … мочить командора зверским способом почему-то совсем не тянуло.

«Апатия одолела, что ли?» — мелькнуло в голове.

Вариантов послать Шапронова на хрен было множество. Например — попытаться скинуть с балкона. Маляр не был уверен, что физически справиться с более мощным, а главное более опытным командором. Но обрез, заткнутый под олимпийкой за пояс, внушал уверенность в обратном — можно было сначала шмальнуть Шапронову в рожу, а потом уже скинуть. Дебил какой-то. На смерть припёрся. Сам. Интересно.

Ну что же, пожалуй, выслушать его стоило.

Пока Маляр размышлял, Шапрон смотрел на него очень внимательно. И тоже размышлял. Видимо, реакции Малярийкина были для опытного командора если не открытой книгой, то достаточно доступным чтивом, поскольку, как только Маляр решил в своих умозаключениях Шапронова пока не убивать тот немедленно воздел сигарету вверх и принялся «вещать».

После перекура, они вернулись в комнату. Шапронов присел на диван. Малярийкин — в кресло напротив. И внимательно слушал гостя, потирая щетину. Шапронов говорил спокойно, ровно, как с телевизора. Рассказывал, в принципе, интересные вещи. Интересные месяцев двенадцать назад, до переломанных костей и всей суеты с чехами и КТО. Для прошлого Петра Малярийкина, дооперационного, рассказ Шапронова, наверное, и имел бы большую эмоциональную значимость, рвал бы на куски душу. Но вот сегодняшний Малярийкин ощущал внутри только пустоту…

— … надеюсь, ты понимаешь, Маляр: в нашем городе дела в Красных Танках веду вовсе не я, а как раз совсем другой человечек. Тебе, Маляр, хорошо известный. Человечек этот сначала протолкнул в топ танкистов Юнгу. Было это как раз около двух лет назад. Надеюсь, Юнгу ты помнишь?

Малярийкин, не вставая с кресла, придвинулся к Шапронову ближе, на мгновение став прошлым «Маляром» из старого Наш-ангара. В гневных глазах вспыхнула угроза, но Шапрон даже не шевельнулся и взгляд не отвёл.

— Помню ли я Юнгу? Помню, млять. Помню, товарищ Шапронов. А ещё я помню свою мастерскую и труп напарника, сдохшего у меня на руках. А ещё — одну девушку с перерезанным горлом. Знаешь, я с этим живу, старый ты мудак, — очень спокойно ответил Маляр. Не разгибаясь в прежнее расслабленное положение на кресле, он протянул левую руку к сигаретной пачке, положенной Шапроновым в середину разделявшего их маленького столика. Правая рука, в то же время, покоилась локтем на ручке кресла, готовая вырвать из-за спины обрез. Маляр не спускал с Шапронова глаз. Только дёрнись, сука, только дёрнись. Но Шапронов не двигался.

— Тогда мне, — продолжил командор прежним ровным голосом, — как старому мудаку, надеюсь, не надо объяснять тебе, умнику, что местные банды, завязанные на КТО, основные деньги получают вовсе не с призовых. Включая, между прочим, и чехов.

— Чехов … — протянул Малярийкин, с тоской вспоминая Калмышева и Нику. — И с чего же они гребут своё поганое лаве?

— Все банды сидят на букмекерах, — пояснил Шапронов. — Ну, после рэкета, шлюх, продажи не паленых стволов и наркоторговли. Основные бабки крутятся здесь.

— В подконтрольных букмекерских конторах? — Уточнил Маляр очевидное.

— В подконтрольных букмекерских конторах. — Уверенно подтвердил Шапрон. — На букмекерах же завязана деятельность наших основных банков. Во всяком случае местных сибирских банков, из Скайбокса. С платежеспособностью населения, сам понимаешь, сейчас туговато. А давать кредиты бандерлогам — всё равно, что пальцы себе отрезать. По-ожному. Так что процентов восемьдесят банковской монетной массы крутятся вокруг КТО. Это займы спонсорам и игрокам на покупку корпусов и навесного оборудования, это оплата спонсорами содержания команд перед большими чемпионатами. Займы частным лицам на ставки … И, конечно, собственные ставки. Ты знаешь, банки играют редко, в основном в крупных финалах между прославленными игроками. И, разумеется, банки никогда не рискуют. Суммы слишком большие. Надеюсь, ты понимаешь, почему именно банки и курирующие их банды никогда не проигрывают? Это довольно очевидно.

— Очевидно, — подтвердил Малярийкин. — Вот только не очевидно к чему ты это говоришь. К чему всё? К чему ты клонишь?

— К человечку. К человечку, про которого я тебе толкую уже полчаса. Человечек этот сидит при чехах. Именно он как раз в подобных ситуациях, ну, при участии крупных банков, и рулит букмекерами. Вернее, результатами букмекерских сделок. Как раз перед знакомством со всей вашей компашкой, мне предстоял серьезный бой с Юнгой. Деньги там стояли не реальные, если помнишь. Но вот беда: Юнга оказался принципиальный. И как любой малолетний дебил с юношеским максимализмом, сливать именно этот бой отказался. Чехи, которые, собственно, являются одним из главных кланов, делающих бабки на КТО, предъявили тому человечку: мол, ты организатор — исправляй или сдохни. Слово «сдохни», сказанное чехами, обычно крайне впечатляет. Но человечек им возразил в ответ: ваш Юнга, сами разбирайтесь. А как с чемпионом разбираться? Убить его нельзя. Массы, так сказать, не поймут. Сечёшь?

Малярийкин кивнул.

— В общем, мочить Юнгу надо было тихо и с определенной теоретической проработкой, — продолжил Шапронов. — Мол, убили из мести, или случайно, или ещё как. Но чтобы на Чехов никто не подумал. В общем, человечек тот спросил меня ещё до встречи с вами, знаю ли я какую-нибудь мастерскую на окраине города, чтобы Юнге удобно было туда проехать. В северо-западном дистрикте, рядом с географическим ареалом обитания чешской группировки, я слышал только про вас с Калмышевым. И то, потому, что один мой знакомый чинил у вас свой драндулет и оставил хороший отзыв. Я навёл справки. Приехал.

— О, да. Нам тогда повезло, — с сарказмом скривился Маляр. — Сам командор залез в наш сортир.

— Да брось. — Спокойно возразил Шапронов. — Не знаю каким там моим фанатом был твой приятель Калмышев, но вот от появления Элены вы оба чуть не кончили в штаны. Было интересно наблюдать за вашей реакцией. Лена ведь была не плоха в тот день, согласись? В общем … по большому счёту Калмышев твой виноват во всем сам. Ты можешь клясть меня или чехов сколько угодно. Но Калмышеву ясно объяснили, что надо сделать. Байк поправить так, чтобы человека убить. Причем чемпиона. Причем за бабки. И Калмышев твой — согласился. Но не подумал, что кроме байка деланного, чехам ещё и труп того, кто делал понадобиться. Потому и кончили его. Не потому что чехи подонки — это и так ясно каждому, они же бандюки, им имидж по-другому не позволит. А потому что Калмышев твой — дурак. Прости, что о мёртвом плохо …

— Да я не поспорю: дурак, — перебил командора Малярийкин. И замолчал. Да уж, с последним доводом Шапронова было трудно не согласиться. Калмышев добровольно согласился на предложение об убийстве другого человека. Пошёл на мокруху. За плату. И Малярийкин знал об этом с самого начала, со слов самого Калмышева. Что уж тут возражать?

— Понято, — произнёс Маляр вслух. — У меня один вопрос только: почему Калмышева так страшно убили? Ведь можно было просто пристрелить.

Шапронов пожал плечами.

— Да чёрт их знает, — ответил он. — Лично на Калмышева эти уроды зла не держали, естественно. А зверства, ты уж извини, чехам нужны были, видимо, исключительно из пропагандистских побуждений. И только.

— А насилие над девушкой? — добавил так же спокойно Маляр.

— А насилие … — Шапронов качнул вихрами, — да я не знаю. Ника твоя, насколько понимаю, вообще случайно попалась под руку. Не повезло. Девушка она была симпатичная, а отморозки — они отморозки и есть, вот и всё. Кстати, именно из-за случайного характера этого дикого налёта на вашу мастерню, за тобой потом никто не охотился, когда ты ушел. Тебе повезло, а ей нет.

— Да уж, повезло! — зло выплюнул Малярийкин.

— Им просто один Калмышев нужен был, чтобы стрелки перевести. А вы с девушкой — так, налёт.

Помолчали.

— Но потом, ты начал дурить. — Продолжил Шапронов со вздохом. — Зачем то в Скайбокс припёрся. Возле дома моего вертелся. Как я понял, чтобы меня убить, так? Напрасно. Не знаю, поверишь ты или нет, но я лично в том налёте не участвовал. И даже о нём не знал. До тех пор пока из новостей не услышал. И Калмышева к убийству Юнги не я склонял.

— Он имя мне твоё назвал.

— Серьезно? Не может быть. Так и сказал: мне Шапронов предложил Юнгу мочкануть?

Малярийкин подумал.

— Нет.

— Ну так с чего ты решил?

— А что ещё мне было решать в той ситуации? Я знаю, что ты хотел, чтобы Юнга спёкся.

— Лена сказала?

— Да.

Шапронов вздохнул.

— Ну что же, такое было, не спорю. Но мечтать, чтобы конкурент перестал мешать и убить его, да ещё так мерзко — разные вещи. Верно?

— А я не знаю.

— Не веришь мне?

— А что, должен?

— Ну … пожалуй, не должен … Впрочем, я сюда пришёл не оправдываться. Веришь, не веришь — я правду сказал. Смотри сам … В общем, когда ты появился в Скайбоксе, борода тебя не спасла. Ребята из СПС мне в лёт чирикнули: мол, ходит тут паренёк из мастерни, в которой Юнгу мочканули. Зуб, мол, на тебя, Шапрон, точит. Вроде бы, казалось, дело конченное — в Скайбоксе один в поле не воин. Выцепить тебя в подворотне с парой пацанов, да на перо посадить — дело, тьфу! Без шума и пыли. Чисто, гладко. Но тут опять человечек тот вмешался.

Человечек. Малярийкин поднял глаза и остановил неподвижный взгляд на Шапронове, как будто в первый раз увидел. Не сразу, но постепенно до него начала доходить суть того, что говорил командор.

— Видишь ли, КТО — штука опасная, — уловив искру понимания в глазах Малярийкина, продолжил Шапрон. — Люди туда идут в основном из-за денег, когда уже совсем плохо. Естественно, поэтому, основная масса новобранцев постоянно очкует, да трясется из-за копейки. Это плохо сказывается на рейтинге, так как хороших бойцов из подобных уродов не получается по определению — не важно, есть у них талант к игре или нет. А вот ты был — другое дело. Тебя же прямо раздирала ненависть. К тому же технически был подкован. Да и молод, горяч. В общем, человечек тот решил тебя на игру подсадить. И подсадил. Пошёл ты как баран волкам в глотку. Вернее, конечно, как доблестный танкист на игровой полигон.

Малярийкин сжал пальцы в кулак. К нему начала возвращаться злость. Глубинные чувства, словно всколыхнувшись, стали подниматься со дна, увлекая с собой всё тёмное и мрачное, давно запрятанное в душе Малярийкина под замок.

— Однако вскоре начал ты человечку нашему докучать, — говорил Шапронов. — Слишком быстро баллы набирал, начал составлять конкуренцию проверенным «своим» игрокам.

— Своим игрокам? — тупо переспросил Маляр.

— Ну, понимаешь, в обычных условиях после того, как игрок переходит определенный уровень, к нему подходят и делают предложение, от которого он отказаться не может. От бабок кто откажется? Но ты был делом совсем иным, к тебе с лаве соваться было бесполезно. Принципиальный. Да и бои ты сливать не стал бы, верно? Поэтому решил тот человечек тебя мочкануть. Как Юнгу, но проще. Ещё и использовав напоследок. Дело в том, что у убийства Юнги были свидетели. Ты будешь ржать — но как раз те самые чехи, которые убили Калмышева с его девушкой. Понятно, что замочил Юнгу Калмышев. А заказали — лидеры «чешского» ОПГ. Вот только у простых чехов, которые были, конечно, не в курсе гениального замысла руководителей, могли возникнуть вопросы. Чехи ведь не боятся убийств, пойми. Они даже гордятся ими и всякий раз, когда кого-то мочат, выставляют это на показ. Но не в случае с чемпионом КТО, тем более их собственным чемпионом. Понимаешь? Поэтому человечек засуетился. За такой косяк его самого могли на пику посадить — легко. Один из чехов начал задавать ненужные вопросы. Человечек дал команду и — ап! В результате распределения игроков по командам, то есть якобы, совершенно случайно, вы с этим долбанным чехом-правдолюбцем столкнулись почти лицом к лицу. К чему могла привести подобная встреча на Эльбе было очевидно всем заинтересованным сторонам. Ему — прострелили бошку. Тебя — размазали в говнище в тот же вечер, прямо в подъезде дома. И то, что ты выжил после нападения — случайность. Сейчас уже не интересная никому.

На сей раз Малярийкин переварил сказанное быстрее. Он не спорил, не перебивал. Для него вдруг стало важно то, что говорил человек напротив. Об обрезе он позабыл. Многое в голове, пазл за пазлом, щелчком становилось на свои места…

— Ну а чего ты ко мне то сейчас пришел? — спросил он Шапрона, не переставая усиленно, едва не со скрипом извилин, анализировать услышанный рассказ, — объяснить, что ты не виноват? Доказать это нищему бомжу?

Не вставая с дивана, командор выпрямился, сложил руки на груди.

— Да затем, чтобы ты понял, братюнь. Если не виноват один человек, то виноват другой. Если я не виновен в смерти Калмышева и его девушки, то виновен кто-то ещё. Надеюсь, ты допетрил кто именно?

Маляр допетрил.

Надо сказать, Шапронов Малярийкина не подвёл. Спустя ровно сутки после визита супер-героя, в дверь снова требовательно постучали.

Малярийкин привычно прошаркал к двери. Привычно отпер, даже не ставя на цепочку. Посмотрел. Широко распахнул дверь, делая приглашающий жест рукой.

Через порог шагнула Элена.

Такая же Прекрасная, как всегда. Такая же гладкая и воздушная. Такая же тонкая и возвышенная. Малярийкин моргнул. Перед глазами за мгновение промелькнули кадры их последней встречи. Вот, Лена с глоком разносит мозги чешским отморозкам. Вот, Лена в спину убивает засевшего в кладовке бандитского паразита. А вот швыряет собакам отравленное мясцо.

За спиной Лены на секунду мелькнуло крупное мужское лицо. Лена сделала жест, лицо испарилось. Водитель или охранник. Ясно.

Лицо самой Лены в это же время изображало крайнюю возвышенную радость. Очень естественную, после годичного расставания.

— Отлично выглядишь, Маляр! Вижу, у тебя работы невпроворот.

— Я тоже рад тебя видеть. Лен. Ну, проходи.

Но она осталась стоять. Маляр с удивлением заметил, что губы её дрожат.

— Я искала тебя, Маляр, — воскликнула гостья неожиданно хриплым голосом.

— А я старался, чтобы не нашла.

— Зачем?

— Чтобы ты не видела меня таким.

— Раненным? После больницы?

— Поломанным.

Элена проглотила комок. Отвернулась.

— Ты знаешь, кто это сделал?

— Не точно. Но догадаться не сложно.

— Надеюсь, меня ни в чём не винишь?

— А разве ты в чём-то виновата?

— Звучит как упрёк.

— Звучит, как звучит. Я помню … ты сказала при мне однажды, что ты всегда невиновна. И, знаешь, глядя на тебя сейчас, я охотно в это верю… Лена, знаешь, лучше ты меня прости. Я исчез тогда … мне стоило за год хотя бы тебе позвонить.

Элена очень глубоко вздохнула, словно сбросила гигантское напряжение.

— Вот тут ты прав. Стоило. — Сказала она бесцветно.

— Прости меня, — повторил Маляр.

Она снова развернулась к нему. Резко. Бриллиантовые глаза, такие же зелёные как и триста шестьдесят пять дней назад, сверкали и переливались. В них были … слёзы. Очень удивительные в таком человеке.

Сделав два резких шага, Лена прижалась к его плечу лицом.

Липкое тело Малярийкина, поломанное, усталое и не видевшее женщины всё тот же проклятый год, отреагировало как полагается. Чуть отодвинув от себя Лену, Маляр поправил вздувшиеся штаны, той же рукой огладил её волосы. И мягко подтолкнул в сторону грязной койки.

Малярийкин уже давно не спал. Голая Элена лежала рядом с ним. Склонив голову на бок, он в который раз за утро посмотрел на партнёршу. Как и всегда, внешность Элены потрясала. Она была красива как Медуза Горгона, как индуистская Кали или норманнская валькирия из саг. И настолько же опасна. Элена тоже не спала. Не глядя на Малярийкина и думая о чём-то своем, она рассматривала на потолке полосы света, который просачивался сквозь жалюзи со стороны улицы. По версии, которую вчера рассказала Элена Прекрасная, она узнала об убежище Малярийкина от старика Гойгу. Это была правда: Маляр с Шапроновым договорились именно об этом.

— Я слышала, ты решил вернуться, — неожиданно сказала девушка, то ли утвердительно, то ли со скрытым вопросом.

Ну вот, началось, мысленно улыбнулся Маляр. Бизнес бефо плэже. Даже после обжигающего секса.

— Есть такое. — Произнёс он вслух. — Тем более, ты теперь рядом со мной. Поможешь?

— Я только для этого тебе нужна? Для помощи? — усмехнулась Элена.

— Не только, — ответил Маляр. Просить о чём-то настойчиво ему не хотелось.

— Ну хорошо, — после некоторой паузы, не дождавшись от Малярийкина просьбы согласилась Элена. — Но для возвращения нужен хороший бой. Я думаю, тебе не стоит начинать с локаций для нубов и прочих площадок уровня «песочниц». Думаю, ты созрел уже для гораздо большего.

— С чего бы? — искренне удивился Маляр.

— Да так, — Элена пожала плечиком. — Просто у меня есть одно предложение для перспективного молодого танкиста. Я готовила его для другого, но раз уж так вышло … В общем, если ты согласишься, есть шанс вывести тебя сразу в топ.

— От твоих предложений я никогда не отказывался, — ответил Маляр. — Но сразу в топ это круто. Я, возможно, потерял квалификацию. Она итак была у меня не велика. А сейчас вообще …

— Что «вообще»? Ты хочешь играть или нет?

— Да, хочу.

— Ну, так не парься. Поверь мне: хорошего танкиста делает не только навык и умение, но прежде всего — хороший тренинг и зачётная боевая машина. Танковый бой — это сражение, прежде всего, между двумя навороченными мёртвыми аппаратами. Между их электроникой. Между их движками. Между их бронёй. А человек-оператор отчасти лишь только придаток к ним!

— Ты не права, — возразил Малярийкин. — Ведь я играл. И знаю, что тактику боевой машины определяет прежде всего пилот.

— Но только деньги, а не пилот определяют уровень его боевого корпуса! — Заявила Элена. — Нет, я не спорю, если взять абсолютно оголтелого нуба и посадить его в самый совершенный боевой корпус, он проиграет опытному игроку в более слабом корпусе. Но на определенном уровне, более-менее опытные бойцы достигают почти идентичной степени мастерства. И в дальнейшем превосходство одного пилота над другим определяют по большей части случай и техническое оснащение его машины. А для технического оснащения нужно только одно — лаве. Поговорив со спонсорами, я могу любого среднего бойца довести почти до уровня чемпиона!

Малярийкин повернул к ней лицо и положил ладонь на голую грудь. Грудь была тёплой.

— Даже меня?

— Тебя в первую очередь!

— Но с деньгами у меня проблема. Боюсь, новый корпус мне не по карману.

— Вот это как раз не вопрос, — заверила теледива. — Я же говорю: суммы на развитие перспективных игроков выделяют спонсоры ВТЭК. Мне надо лишь убедить их.

— Выходит, деньги ты отыщешь. А что же тогда делать мне?

— Собираться с духом. Настроиться. Быть уверенным. Сильным. Активным. Твёрдым.

Малярийкин хмыкнул.

— С этим тоже могут возникнуть проблемы. У меня в последнее время не лады с самооценкой.

— Нет-нет, да брось! — горячо заверила она. — С настроем, уверенностью, силой духа и самооценкой у тебя проблем нет. Это точно. Я могу судить по прошедшей ночи, во всяком случае. Ты остался прежним. Поверь.

Малярийкин посмотрел девушку с удивлением. Особой силы духа он за собой что-то не замечал. Ни в прошлых в танковых боях, ни тем более сейчас, починяя примусы.

— Это каким ещё прежним? — поинтересовался он.

— Твёрдым! — Сказала Лена.

Твёрдость, как качество, всё же не было свойственно Малярийкину больше, чем, например, ностальгия. Лена предложила любовнику съехать в новый район, даже обратно в Скайбокс в её «тайную» квартиру. Но Маляр отказался. И решил остаться там, где провёл прошлый год — в своей жалкой халупе на окраине. Причин у этого решения было много. Но главную причину Малярийкин никому и не озвучил. Лене же сказал, что при подготовке к будущим «топовым» боям, собирается максимум времени проводить на полигоне. Включая время сна и приёма пищи. И часто возвращаться домой будет просто некогда. Лена, к его удивлению, согласилась не споря, выписала чек «на подъём» и умотала на телестудию.

Было поразительно, насколько быстро можно преобразовать квартиру всего за неделю при наличии бабла. Даже самую жуткую халупу. Малярийкин не стал творить нечего сверхестественного, просто снял с окон фанеру, наскоро (ночами) перекрасил стены, да прогенералил пол. Хатка — преобразилась.

Чистота и солнечный свет превратили мрачный замкнутый кильдым, похожий на жилище чокнутого маньяка, в скромное, но аккуратное место проживания начинающего танкиста. Для разрушенной войной экономики сибирского региона «Красные Танки Онлайн» являлись могучей и даже как-то градообразующей отраслью. Так что именно «начинающих танкистов» в подобных халупах — драных, дешёвых, но наполненных надеждой о светлом будущем по самый кадык, — на окраинах проживало дохрена. Малярийкин от них отличался единственным потрясающим достоинством — он не являлся начинающим.

Надо сказать, что Лена выделила достойную сумму на возвращение любовника к преуспевающей жизни смертника-гладиатора. Так что утром предварительного боя на новой загородной локации, Малярийкин стоял перед зеркалом с аккуратно постриженной бородой, посвежевший, в новой форменной рубашке с разгрузочным жилетом поверх и в широких камуфляжных штанах. Сверкая пряжкой ремня и новенькими КТОшными нашивками. Прошлое вшивого бомжа-неудачника выдавали мешки под глазами, да серый цвет лица, убрать которые исключительно баблом было сложно. Малярийкин нуждался в тренировочно-восстановительном режиме, витаминах, солнечных ваннах и доброжелательном отношении окружающих человеческих индивидов.

Кусочек доброжелательного отношения человеческого индивида по имени Элена Прекрасная Малярийкин получал в течение последней недели довольно щедро — в виде регулярного и яростного секса. Однако того сакрального удовольствия, которое испытывал от этой близости раньше, почему-то не имел. Дело, разумеется, заключалось не в Элене — она была так же трогательна, как всегда. И очень умела. Почти профессиональна. Ответ прятался в Малярийкине. Вернее, в его изменившимся отношении. Как ко вселенной вообще, так и к Элене Прекрасной предметно.

Новая локация, на которой предстояло драться уже не Малярийкину-нубу, а Малярийкину-борзому-карасю, была гораздо больше площадок для начинающих. Локация носила название «Моховое» и представляла собой изумительную по своей масштабности совокупность болот, топей и густого хвойного леса, прорезанных тут и там ниточками дорог. Дороги, теоретически, годились для перемещения техники. Но вот какой именно техники — гарантий никто не давал. Там где мог пройти легкий танк, тяжёлый элитный корпус мог застрять навсегда, утонув в грязи, вязкой глине и зыбучих песках.

Фундаментальным отличием новой локации был размер. Локация Моховое превосходила тот же Тотенкопф или Ливан раз в двадцать. Причём оба вместе взятых. Насколько знал Малярийкин — для топов это был стандарт. Все локации для боёв лидеров градации КТО размещались далеко за пределами не только Скайбокса, но и вообще Новосибирска. И обладали колоссальным масштабом.

Никаких видеокамер на такой игровой площадке, отравленной гигантоманией, разместить было нельзя. Камеры развесили только в точках входа в локацию отдельных команд. А также непосредственно на боевых машинах. Ещё над Моховым парило две сотни камер-беспилотников. И, по утверждению Елены, — спутник на геостационарной орбите. На счёт спутника, конечно, было враньё. Но звучало интригующе. Шоу КТО время от времени на самом деле выдавало телезрителям так называемую «картинку из космоса». Но последняя, по мысли Малярийкина, транслировалась с одного из высотных, может, даже стратосферных, БПЛА. Возможно, с аэростата. Изображение имело слишком хорошее разрешение. На лёгком БПЛА самолётного типа мощную оптику разместить было невозможно. Да и топлива самолёт потреблял отчаянно много.

Как бы Малярийкин не был поражён поднебесными роскошествами современного телевидения и размерами «топовых» полигонов, главной неожиданностью — не только самой приятной, но, пожалуй, и самой важной для него, — оказался человек. В «предзоне», которая предваряла отныне въезд в любую крупную локацию для «игр топов», Малярийкина ждал … старик Гойгу.