5
Напрасно тихий внутренний голос шептал мне, что я сейчас совершаю ошибку; несмотря ни на что, я позвонил в дом Мэрил, расположенный на двух улицах на Оушен-Фронт-Уокс. Почти около часа я тащился в Венецию, прежде чем решился смешаться с уличными артистами и юными роллерами на пляже. Я знал, что звонить Эбби без толку. Она не соизволила ответить на мое послание, и у меня было ощущение, что она придерживается того, что решила во время нашего последнего спора. Я же не видел другого решения, как поговорить с ней с глазу на глаз.
Со времени моего посещения Лидекера я решил отложить свое расследование в сторону и думать только об Эбби – но разве не это обещание я дал несколько дней назад? Все усложнялось тем, что меня преследовали до самого Шерман-Оукс. Я больше не был настроен считать это десятым совпадением подряд. Кто-то хотел знать, куда я езжу и с кем встречаюсь, несомненно, чтобы иметь представление, как далеко продвинулось мое расследование. Однако, едва взглянув на дело немного со стороны, я счел ненормальным, что сорок лет спустя после всех тех событий кто-то может ставить мне палки в колеса, мешая открыть правду. А может быть, за мной следит ФБР? Несколько недель назад такая мысль показалась бы мне даже забавной, но теперь я был готов рассматривать все предположения, даже самые сумасшедшие.
Мне пришлось звонить дважды, и я был встречен сжатыми губами и взглядом, сверкающим от злости. По своему обыкновению, Мэрил была чрезмерно при параде. Она принадлежала к той разновидности женщин, которые никогда не ходят в домашнем, – даже у себя дома одни.
– А… Дэвид. Что тебе нужно?
Я всегда замечал, что Мэрил, когда была с Эбби, все время наговаривала ей на меня. С нашей самой первой встречи она не переставала расспрашивать меня медоточивым голосом о моей затухающей карьере – не из любопытства или интереса, а чтобы заставить меня почувствовать, что видит во мне только жалкого неудачника. Когда мы сталкивались – к счастью, это было очень редким явлением, – мы ограничивались банальностями. Я надеялся, что ее не будет дома, и находил ужасно досадным видеть, как она вмешивается в наши отношения, но решил, что бы ни случилось, оставаться предельно вежливым.
– Здравствуй, Мэрил! Мне бы хотелось видеть Эбби, если тебя это не затруднит.
Она резко обернулась на прихожую.
– Ее здесь нет, она вышла.
– Послушай, я приехал сюда не для того, чтобы скандалить. Я очень хорошо знаю, что Эбби у тебя. Мне бы хотелось всего лишь с ней поговорить, совсем недолго. Пожалуйста, скажи ей, что я здесь.
Мэрил быстро встала в дверном проеме. Ни дать ни взять – дракон, стерегущий принцессу.
– Я тебе только что сказала, что ее здесь нет! И, полагаю, мне известно, что сейчас она не хочет с тобой разговаривать. Она тебе сказала, что позвонит…
Свой ответ она сопроводила тихим удовлетворенным смешком, который вывел меня из себя.
– Чего ради ты вмешиваешься?
– Ты в моем доме, позволю себе заметить!
– Знаю, что ты никогда не была ко мне расположена, и, если откровенно, мне на это абсолютно начхать, но не тебе мешать мне и говорить о женщине, которую я люблю!
– Боже мой! Женщина, которую ты любишь! Каким же напыщенным ты иногда можешь быть. Ты всего лишь глупец, Дэвид. Если бы ты мог чуть лучше показать Эбби, как сильно ее любишь, она не приехала бы ко мне искать убежища. Не знаю, что ты такого сказал или сделал, но ты ее унизил…
Я потихоньку начал закипать.
– Я запрещаю тебе говорить подобные вещи! Ты ничего не знаешь о нас. Черт побери! Да что тебе неймется? Можно подумать, тебе невыносимо, что Эбби может построить с кем-то серьезные отношения.
– Я тебя умоляю, только не надо дешевого психоанализа! Не перекладывай на меня ответственность за свои ошибки. А теперь ты должен уйти.
Она не дошла до того, чтобы захлопнуть дверь у меня перед носом, сознавая, что я не оставлю все так легко.
– Эбби, я здесь!
Я так громко это выкрикнул над плечом Мэрил, что та немного отступила назад.
– Я думала, ты не хочешь буянить! До свидания, Дэвид, должна тебе сказать: ты в пролете.
На этот раз она хотела хлопнуть дверью, но я успел просунуть ногу в дверной проем.
– Но… что ты делаешь?
– Извини, но я должен войти.
Мэрил не оказала никакого сопротивления. Она отступила, защищаясь обеими руками, как если бы я собирался на нее напасть. «Превосходная артистка», – подумал я. Я представил себе, как она бежит к полицейским, чтобы подать жалобу на меня. Не важно. Не обращая на нее внимания, я вошел в дом.
– Ты не имеешь права, Дэвид!
– Эбби! Где ты?
Я быстро прошелся по гостиной и кухне, затем поднялся в верхний этаж, продолжая ее звать. В доме было две ванных комнаты и три спальни. В одной из них я заметил ее вещи – дорожную сумку, компьютер, но ее самой нигде не было.
– Я звоню в полицию! – угрожающе произнесла Мэрил с нижнего этажа.
Не сомневаясь, что она лжет, я во второй раз проверил комнаты на этаже, как если бы Эбби была способна спрятаться в платяном шкафу, чтобы увильнуть от разговора. Меня переполняли гнев и досада. Снова спускаясь, я нечаянно опрокинул маленькую подставку на повороте лестницы. Упала ваза. Раздался звук разбитого стекла. Я даже не позаботился о том, чтобы подобрать осколки.
Мэрил так и стояла в коридоре, уставившись на меня мрачным взглядом. Ее губы трепетали, но, скорее всего, это был театральный эффект.
– Ну что, звать полицейских?
Увидев у нее в руке мобильник, я моментально потерял все присутствие духа.
– Чтобы ноги твоей здесь больше не было, понял? Если я увижу, что ты бродишь где-то поблизости, клянусь тебе, что позову их по-настоящему!
– Скажи мне, где Эбби…
Она подняла кверху телефон, держа палец на клавиатуре, готовая набрать номер.
– Вон!
Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, я не оглядываясь вышел из дома. Единственное, что я услышал, – бормотание Мэрил «урод несчастный!» и звук захлопнувшейся двери.
Двумя часами позже я устроился перед компьютером, чтобы написать Эбби на почту, – я практически никогда этого не делал. После бурного разговора с Мэрил я счел более благоразумным не пытаться больше ей позвонить, но мне очень хотелось взять на себя инициативу. Я угробил безумное количество времени на это послание, отдавая себе отчет, что куда легче влезть в шкуру вымышленных персонажей, чем выразить свои собственные чувства существу из плоти и крови.
Эбби!
Полагаю, когда ты будешь читать эти строки, Мэрил тебе уже расскажет, что я приходил к ней. Даже не сомневаясь, что она воспользовалась случаем, чтобы подлить масла в огонь, согласен, что мое поведение было недопустимым, и не нахожу другого извинения, кроме того, что я потерял голову от гнева. Да, я был в гневе, что ты не отвечаешь на мои послания и стараешься испытывать меня.
Сегодня я знаю, что мне бы следовало довериться тебе и ничего не скрывать из поисков, которые я предпринял относительно своей матери. Знай, что причина была не в отсутствии доверия, а потому, что мне всегда было очень трудно говорить о своем прошлом и своем детстве с кем бы то ни было… даже с теми, кого я люблю. Но я не узнал ничего действительно нового. Очень долго я хотел скрыть от самого себя этот период своей жизни, чтобы идти вперед, чтобы дать себе иллюзию, что мое существование не находится в зависимости от драмы, разрушившей мою семью. Я вырос рядом с восхитительной женщиной. Ты ее знаешь; Нина всегда занималась мной лучше не бывает. Растить не своего ребенка после того, как потеряла дочь, для нее, наверно, было настоящим испытанием, и я не могу удержаться от мысли, что испортил ей часть жизни. И как я ей отплатил за эту любовь? Поместив в стационар, где она несчастна. События последних дней только разожгли мои угрызения совести.
Когда-то я сказал тебе, что невозможно страдать от отсутствия человека, которого никогда не знал. Я солгал. Мне не хватало материнской любви, а может быть, и отцовской. Знаю: эту любовь невозможно получить задним числом, но я наивно полагал, что, попытавшись раскрыть тайну исчезновения Элизабет, я смогу заполнить эту огромную пустоту у меня внутри. А также я смогу так выразить ей свою любовь – единственным способом, который у меня в распоряжении. Не думаю, что прошлое может внезапно снова возникнуть в чьей-то жизни. Думаю, что в действительности оно не покидает нас никогда.
Я люблю тебя, Эбби. Эти слова я нечасто произносил, и если это случалось, то, должен тебе признаться, в глубине души сам в это не верил. Это моя драма, трагедия эмоционального инвалида: таким без толку принуждать себя, никто не осознает, какие усилия приходится прилагать.
Позвони мне, когда сочтешь, что наступило подходящее время. Я больше не буду пытаться вступить с тобой в общение. Я буду ждать столько времени, сколько потребуется. Если нужно, очень долго.
Я люблю тебя.
Дэвид
* * *
– Не сомневался, что это дело еще преподнесет нам сюрпризы, но то, что вы мне тут рассказываете, вообще ни в какие ворота!
Мы находились в гостиной. Хэтэуэй никогда еще не слушал меня так долго, ни разу не прервав одним из своих сарказмов. Я пересказал ему разговор с Лорой и свой визит к Лидекеру. По-видимому, он не сердился, что я продолжил свои расследования в одиночку.
– Не передадите мне сигарету?
Он раздавил окурок своей сигареты в пепельнице на низком столике и усмехнулся:
– Ну что, погрузились с руками и ногами? Вы растете в моих глазах.
– Можете, конечно, смеяться… Это все из-за вас: я опустошил пачку, которую вы у меня тогда оставили.
– Отлично, я буду чувствовать себя не таким одиноким… Есть еще одно, чего я не могу понять: учитывая все, что она знала, как Лора Гамильтон могла так долго хранить молчание?
Я зажег свою сигарету.
– Как раз это просто: она умирала от страха! Вы только представьте себе: один из ваших друзей исчезает и вы знаете, что здесь, возможно, замешано ФБР. И это в обстановке антикоммунистической паранойи. Вы же знаете эту эпоху, Хэтэуэй.
– Конечно, я часто вспоминаю об этой сволочи Маккарти. Я вот ни настолечко не был коммунистом…
– А я-то в этом сомневался.
– …но я считал, что все зашло слишком далеко. Все эти люди, за кем следили и кого арестовывали по одному подозрению, – бред какой-то.
– Думаю, Лора была в невыносимой ситуации: когда начинаешь врать или замалчивать, трудно дать задний ход. Чем больше времени проходит, тем больше вас начинают грызть сожаления.
Хэтэуэй покачал головой.
– Я чувствую, что дошел до предела своих возможностей, Бадина. Мы не переставая открываем новые следы, но так просто не может быть, потому что не может быть никогда! Работа каждого хорошего следователя – по мере возможности устранять неработающие версии… А теперь у нас нет никакой уверенности ни в чем. Любовник вашей матери, которому адресовано это письмо, ваш отец, личность которого, без сомнения, никогда не будет установлена, а теперь еще и этот агент ФБР… Сколько подозреваемых нужно еще добавить в этот список?
– Однако Эдди Ковена все же из него вычеркнули!
– И, возможно, совершили ошибку. Кто вам сказал, что он не навешал нам лапши на уши?
– У него не было никакого серьезного мотива убить мою мать, вы это хорошо знаете!
– А разве для того, чтобы совершить убийство, требуется убедительный мотив? Земля полна психов, которые убивают за косой взгляд или чтобы удовлетворить фантазии, которые не укладываются в голове ни у меня, ни у вас. Ложный виновник, который в конце концов оказывается истинным: такой поворот сюжета встречается во многих фильмах и бульварных книжонках, не так ли? Я разочарован. Мы думали, что, установив личность незнакомца из «Голубой звезды», мы сразу же раскроем дело, но это не тот, кого мы надеялись обнаружить.
– Раз уж мы говорим о мотиве… Слушая вчера Лидекера, я выдвинул другую версию.
Хэтэуэй скорчил гримасу.
– Одной больше… Ну, вперед и с песнями!
– Установлено, что моя мать была «завербована» ФБР, чтобы служить доносчиком и выявлять тех, что может дискредитировать американский образ жизни или быть каким-то образом связанным с коммунизмом. Давайте представим себе, что во время съемок она однажды разоблачила кого-то из съемочной группы.
– Вы что, хотите предположить, что она согласилась сотрудничать с этим типом?
– Как видите, я больше не растекаюсь в эмоциях, мне удается проявлять объективность. Моя мать открывает секреты некого лица, которое очень рисковало, что они окажутся у федералов…
– И этот «кто-то» заставил ее замолчать из-за того, что она знала?
– Правительство ни в чем не будет нести ответственности за ее исчезновение; Элизабет подвергла себя опасности, копаясь в жизни этого человека.
– И невозможно исключить вероятность… что речь идет о ее тогдашнем любовнике, мужчине, которому адресовано это письмо.
– Я об этом думал, но такое мало сочетается с содержимым письма.
Хэтэуэй вспылил:
– Напротив, сочетается как нельзя лучше! Ваша мать откапывает скелет в шкафу и решает оставить этого мужчину. Если их больше ничего не связывает, он запаниковал, что она разоблачит его секрет.
– Действительно, такое возможно.
Наступила та пауза, о которой говорят «пролетел ангел».
– Слушайте, Хэтэуэй, есть еще одна вещь, о которой я должен вам сказать…
– Вы же не хотите сказать, что это связано с тем парнем, который караулит у вашего дома?
– Напротив. Я хорошо знаю, что кто-то следовал за мной, когда я выехал от Лидекера.
– Черт! На этот раз вы видели его лицо?
– Нет, он был на мощном черном внедорожнике. Он держался на приличном расстоянии, но, учитывая, какую часть пути мы проделали вместе, речь не может идти о случайности. Когда я резко увеличил скорость, он в конце концов прекратил слежку. И, предвосхищая ваш следующий вопрос: нет, я не проезжал мимо табло видеорегистратора.
Хэтэуэй продемонстрировал мне напряженную умственную деятельность.
– А ничего другого вы не заметили? Хотя бы модель его тачки?
– Кажется, «Субару», но я в этом не уверен.
– Эта история принимает оборот, который мне совсем не нравится. Я проявил небрежность… Вы в опасности, Бадина. Когда я брался за ваше дело, я не указывал в контракте, что разделяю риск своего клиента.
– Напоминаю вам, что мы вообще не подписывали никакого контракта.
– Не умничайте!
– Сами подумайте: раз этот тип захотел взяться за меня, он сделал это уже достаточно давно. У меня ничего не украли, всего лишь учинили у меня разгром. Это было всего лишь устрашение.
– Да, но если вам угрожали, то для того, чтобы вы немедленно прекратили свои поиски, но это не совсем то, что вы сделали. Я спрашиваю себя, не настал ли момент поставить полицейских в курс дела.
– Об этом мы уже говорили… Я уверен, что нам просто рассмеются в лицо: у нас нет никаких доказательств, что моя мать находилась под наблюдением ФБР.
– Что же вы тогда предлагаете?
– Мне нечего предложить. Профессионал здесь вы. Что говорит ваша интуиция?
– Интуиция – чушь собачья! Оставьте ее инспектору Коломбо! Поверьте, полицейский, который чувствует неминуемую опасность или который чует, кто из подозреваемых виновен, на самом деле основывается только на своем опыте. А в этом деле нет ничего, с чем бы я сталкивался за свою карьеру, и, скорее всего, ничего, что могло бы мне помочь. Хотите вы этого или нет, единственная вещь, которую мы можем сделать, это выдвинуть настолько железобетонное досье, чтобы можно было снова начать следствие. У нас достаточно материала, чтобы расшевелить это болото. По крайней мере, предоставьте мне установить, как связано между собой все, что мы выяснили. А затем вы мне скажете, что считаете за лучшее передать его компетентным органам. Устраивает вас такая сделка?
Я затушил сигарету. Хэтэуэй продемонстрировал, что у него присутствует здравый смысл, с этим не поспоришь. В конце концов, что он мог предложить другого?
– Согласен. Но я бы не хотел, чтобы вы делали что бы то ни было у меня за спиной. Вы никому не скажете обо всем этом и, выйдя отсюда, не побежите к своим товарищам.
– Заметано. А пока что это не помешает нам и дальше рыться в прошлом и пытаться больше понять об этом Джоне Сеймуре… Вы действительно уверены, что Лора Гамильтон согласится представить свое свидетельство? Мне бы не хотелось остаться с пустыми руками!
– Она мне в этом поклялась.
– Потому что без нее нам будет невозможно доказать хоть какую-то причастность ФБР.
– Не переживайте, она это сделает. Я почувствовал, что ей необходимо загладить свою вину. Хэтэуэй, скажите мне правду: как вы думаете, есть хоть малейший шанс, что департамент полиции Лос-Анджелеса когда-нибудь возобновит следствие?
Он вытащил из пачки новую сигарету и покрутил ее в пальцах.
– Шансы минимальны, но тем не менее они существуют. Во всяком случае, что бы ни произошло, вы будете удовлетворены, что сделали все возможное.
– Извините, но, боюсь, для меня этого будет недостаточно. Я начинаю думать, что в жизни намерения сами по себе не имеют большого значения. Важны лишь поступки…
