2
Малибу, декабрь 1958 года
Луна в третьей фазе изливала на океан хилый свет. Элизабет сняла туфли и медленно шла по песку. Маленькая волна на последнем издыхании лизнула ее босые ноги. Холодная вода не вызвала дрожи. Издалека, со стороны виллы, Элизабет слышала разговоры на террасе и звуки пианино. Ей казалось, она узнает композицию Дюка Эллингтона, название которой ускользало у нее из памяти. Из-за алкоголя ее разум будто парил в пространстве. Она была утомленной, будто эти умирающие волны, которые, нахлынув, снова убегали от ее ног.
Лора молча слушала ее. Она шла рядом, чуть отстав, держа в руке пустой бокал из-под шампанского. Элизабет даже не знала, где оставила свой.
– А кому-нибудь известно… о твоем сыне?
Молодая женщина остановилась и внимательно уставилась на океан, темный и загадочный. На горизонте светилась крохотная желтая точка – может быть, грузовое судно направлялось на юг.
– Ты первая, кому я это говорю, но некоторые знают.
Лора поставила свой бокал на песок и подошла к ней.
– Ты хочешь сказать, на студии?
– О нет…
Они помолчали.
– Тогда кто же?
– Ты хочешь услышать историю глупой девушки, которая мечтала увидеть свое лицо на стенах города? Я тебе уже рассказывала, какой трудной была моя жизнь, когда я приехала в Лос-Анджелес…
– Да, я это помню.
– Я тяжело работала, соглашалась на все, что бы мне ни предлагали. Маленькая Лиззи… всегда в распоряжении, всегда пунктуальная. Готовая на все, чтобы преуспеть.
Элизабет чувствовала, что опьянение рассеивается, – под действием свежего океанского воздуха прошлое возвращалось из глубин ее памяти, будто специально, чтобы заставить ее побольше страдать.
– Четыре года назад я жила в крохотной квартире, которую делила с соседкой… девушкой, которую я встретила в агентстве и которая, как я, бегала по студиям в поисках ролей. Мы хорошо понимали друг дружку. Тогда я зарабатывала мало, и у меня было много необходимых трат: одежда, прически, косметика… Агентствам никогда не было дела, на что мы живем. Но самым трудным для меня было оплачивать жилье. Однажды эта девушка заговорила со мной о фотографе, у которого студия на Норд-Стюард. Она там уже была два раза. Она сказала мне, что он может заплатить до пятидесяти долларов за фотосессию, но насчет всего остального ответила крайне уклончиво. Я отправилась туда, хотя в глубине души знала, что за такой суммой скрывается что-то подозрительное.
Элизабет отошла от линии прибоя и села на песок. Лора сделала то же самое. Несколько секунд они смотрели друг на дружку, слушая назойливый шум моря.
– Фотограф был приветлив и умел выбирать слова. Бог знает, сколько испуганных девушек он, должно быть, принял в своей студии!
– Что же произошло?
– Чтобы вызвать у меня доверие, он без остановки говорил. Он повторял, что редко видел такую красивую женщину, как я, что у меня волшебное тело… все эти слова, которые я так часто слышала! Мне было неуютно, беспокойно… но тем не менее я осталась. Через час, когда уже начала ощущаться усталость, он попросил меня раздеться, пообещав те самые пятьдесят долларов. Я отказалась. Он предложил семьдесят пять, и в конце концов я сделала то, что он хотел. На самом деле я даже не помню, чтобы особенно сопротивлялась. Единственное, что было у меня в голове, – деньги, которые я сейчас возьму в руки.
Элизабет погрузила кисть в песок и позволила песчинкам просочиться между пальцами. Она посмотрела на свои туфли. Так как она их вовремя не сняла, из-за мокрого песка они теперь годились лишь на выброс… Принимая во внимание ее положение, эта мысль показалась ей смехотворной, но она так и не могла отстраниться от этих приземленных мелочей. Она слишком хорошо знала цену деньгам. В глубине своего существа она навсегда останется бедной девушкой из Санта-Барбары, у которой в гардеробе две-три одежки и которая занимает наряды у соседок старше, чем она… На глаза ей навернулись слезы.
– Он сделал очень много снимков. Думаю, некоторые еще могли бы сойти за искусство в стиле ню, но остальные… Мне стыдно, Лора, так стыдно за то, что я сделала! Эта история произошла четыре года назад, но я продолжаю об этом думать почти каждый день.
– Этот мужчина обманул тебя! Он воспользовался твоей ситуацией!
– Нет, никто не заставлял меня делать это. Я сама виновата.
– А что стало с теми фотографиями?
– Об этом я ничего не знаю. В этом городе есть куча точек сбыта. Эти семьдесят пять долларов – не такой уж и большой гонорар, учитывая, к чему все может привести…
Элизабет вытерла глаза тыльной стороной ладони.
– У тебя не будет носового платка?
– Да, конечно.
Лора порылась у себя в сумочке и вынула оттуда квадратик белой ткани. Элизабет понюхала его, а затем шумно высморкалась.
– Не очень гламурно вышло! – сказала она с горьким смехом.
«В сентиментальном настроении»… в памяти всплыло название куска из Дюка Эллингтона. Должно быть, когда-то у нее была пластинка.
– Почему ты мне все это рассказываешь? Какое это имеет отношение к Дэвиду?
– Три месяца назад, вечером, ко мне пришел мужчина. Едва он открыл дверь, как я сразу поняла, что он причинит мне сплошные неприятности. Он сказал мне звать его Джоном Сеймуром, но я даже не уверена, что это его настоящее имя.
– Кто это был?
– Федеральный агент.
Единственным чувством, отразившемся на лице Лоры, было изумление.
– Ну и ну! Ты хочешь сказать… из ФБР?
Элизабет медленно кивнула.
– Некоторым образом у меня было впечатление, что я знаю этого человека…
– Это как?
– Он был злым гением, которого я ждала столько лет, тем, кто пришел, чтобы заставить меня заплатить за свои ошибки. Я была уверена, что рано или поздно эти фотографии выплывут наружу.
– Не понимаю. С чего бы ФБР интересоваться этими старыми фотографиями?
– Их не это волнует, Лора! Фотографии – всего лишь средство! Они хотят использовать их для давления на меня, как и информацию о Дэвиде…
– Оказывать на тебя давление? Но о чем ты говоришь? Что они хотят взамен?
Элизабет вздохнула, а затем посмотрела Лоре прямо в глаза.
– Вот уже два года я встречалась с человеком по имени Пол Варден. Это писатель, который время от времени работает на киностудии. Он никогда не испытывал ко мне безумной страсти, но мы были единомышленниками и несколько месяцев жили вместе. Пол был таким милым… а я тогда чувствовала себя ужасно одинокой. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что он близок к некоторым очень политизированным кругам. Он член Гильдии сценаристов и числится среди самых радикалов. Дважды я сопровождала его на собрания на восхитительную виллу на Франклин-стрит. Я никогда не знала, кому она принадлежит… Что меня удивило, на этих вечерах никто не называл себя настоящим именем. Однако я уверена, что большинство присутствующих прекрасно друг друга знали.
– Какого рода собрания?
– Я смеялась над политикой, как над ерундовым занятием, как, впрочем, и сейчас, но достаточно слышала, чтобы понять, что Пол и остальные – воинствующие коммунисты. Я больше не хотела туда возвращаться: эти тайные встречи меня пугали. Я не переставала говорить Полу, что за гораздо меньшее сценаристы были арестованы и приговорены к тюремному заключению, но он только смеялся над этим как ненормальный. Можно было даже подумать, что все это его возбуждает. Он говорил, что сейчас времена меняются и что скоро мы сможем в открытую выражать свои мнения…
– Так вы из-за этого расстались?
После минутного колебания Элизабет снова заговорила:
– Об этом я почти ничего не знаю… Некоторое время спустя Пол захотел уехать в Нью-Йорк. Ему до смерти надоела работа сценариста, и он больше не выносил западное побережье. Он хотел посвятить себя своим книгам и карьере писателя. Мы были не настолько влюблены друг в друга, чтобы я за ним последовала… и, главное, я не хотела отказываться от своей карьеры.
Поднялся легкий бриз. Лора задрожала. Она вынула из сумочки пачку «Олд Голд» и предложила сигарету Элизабет.
– Они подозревают, что ты тоже коммунистка?
– Нет, они знают, что я не интересуюсь политикой. Но, к своему несчастью, я общалась с этими людьми… и скоро буду работать с Харрисом.
Лора изумленно застыла на месте.
– Харрис… Он-то здесь при чем?
Элизабет зажгла сигарету зажигалкой, которую та ей протянула.
– Полагаю, ты знакома со сценарием «Покинутой»?
– Не читала, но знаю, о чем там. Напоминаю, что я, скорее всего, тоже буду работать на этом фильме!
– Но есть кое-что, чего ты не знаешь: он не написал ни одной, даже самой короткой строчки этого сценария.
– Это как?
Элизабет затянулась и выпустила клуб дыма, который тотчас же был развеян бризом.
– Он просто служит подставным лицом для Питера Спаркса – автора-коммуниста, который во времена Маккарти был осужден и теперь живет в Мексике.
– Откуда ты это знаешь?
– Мне рассказал тот агент, Джон Сеймур. О, на детали он не скупился. Харрис, несомненно, в курсе, как и Уэллс…
– Я не понимаю, Элизабет. Они что, хотят тебя арестовать?
– Арестовать меня? Нет, конечно!
– Что же они тогда ждут от тебя?
Элизабет скрестила руки на своем платье из белого шелка.
– Они хотят сделать из меня союзницу, точнее доносчицу. Они хотят, чтобы я рассказывала им все, что могу узнать во время съемок: про Харриса, про Уэллса, про членов съемочной группы… Он сказал: «Вы послужите своей стране, Элизабет, и разоблачите последних красных, избежавших антикоммунистических мер». Они знают, что этот фильм может сделать из меня знаменитость, большую знаменитость. Несколько ближайших лет я могла бы быть им очень полезна.
– Ты ж не позволишь им этого! Они ничего не могут сделать с тобой. У граждан есть права, а ты не сделала ничего незаконного!
– Этих людей не волнует, что законно, а что нет. Что, по-твоему, произойдет, если станет известно, что у меня есть сын или будут опубликованы те фото?
– Они не посмеют этого сделать!
– Еще как посмеют! На следующий же день моя карьера будет разрушена, и моя мать от этого умрет.
– Не говори так!
– Это не просто слова: она не выдержит такого бесчестья. А что касается Дэвида… я даже не осмеливаюсь представить себе, что будет с его жизнью. Они держат меня в тисках, Лора. Они уже многие месяцы следят за мной и никогда не рисковали бы вступить в контакт, если бы думали, что я могу их разоблачить… Я не единственная, кто в таком положении. Этот агент объяснил мне, что многие в Голливуде сотрудничают с правительством… все это содержится в большой тайне. Сотрудничают из страха, что их тоже занесут в списки коммунистов… Никто не забыл, что произошло несколько лет назад.
– Я помню все эти комиссии и их приговоры! Но это уже в прошлом, сейчас никого больше не преследуют!
– Я как будто слышу Пола! Те, кого затянуло в водоворот маккартизма, никогда больше не смогли найти работу: они все за границей – в Европе, в Мексике, и ничто не указывает на то, что однажды они вернутся. Ты не понимаешь, Лора! Сегодня все гораздо хуже, потому что эта охота больше не происходит в открытую. У ФБР есть досье на всех, на каждого человека. Они изучают наши жизни, собирают компрометирующие сведения… как те фотографии… Никто не знает, куда ветер подует. Эти люди ждут в тени; придет день, и они, лишь моргнув глазом, разрушат наше существование.
Сделав последнюю затяжку, Элизабет раздавила сигарету на песке. Она встала и снова принялась разглядывать горизонт. Крохотная желтая точка уже исчезла во мраке ночи. Как и этот корабль, она предпочла бы сейчас держать путь в далекие страны, где эти неприятности не станут преследовать ее. Уехать с Дэвидом и заново построить свою жизнь… Успех, слава – какое они теперь имеют значение!
Внезапно забеспокоившись, она повернулась к собеседнице.
– Ты не должна никому говорить то, что я тебе сейчас сказала. Слышишь, Лора, никому!
Молодая женщина выпрямилась.
– Но… я хотела бы тебе помочь, Элизабет.
– К несчастью, ты ничего не можешь сделать для меня… разве что хранить мою тайну. Я сумасшедшая, что рассказала тебе все это! Ненормальная эгоистка! Это может причинить тебе кучу неприятностей – таких, которые ты вряд ли можешь себе представить.
Носком ноги Элизабет выкопала камушек из песка. Издалека раздавались раскаты смеха последних гостей, жестоко разрушающие грустное очарование этой ночи.
– Вернемся на виллу? Мне бы хотелось уйти отсюда. Я теперь не выношу всех этих людей…
Элизабет подобрала свои туфли. Лора стряхнула песчинки с платья и принялась высматривать, как вернуться на виллу – сборище маленьких огоньков, которые, казалось, колеблются в ночной темноте, как пламя свечей.
