9
Хэтэуэй оставил меня у моего дома в начале шестого. Наше путешествие в Сан-Диего не было бесполезным: мы окончательно исключили версию с Эдди Ковеном и пришли к выводу, что его арест был совершен ради отвода глаз. Оставалось лишь узнать, что должна была скрывать эта ложная цель.
Поднявшись по аллее к своему дому, я был удивлен, увидев перед гаражом незнакомый «Лексус». Я был готов к чему угодно, только не к виду Эбби, устроившейся на кушетке в гостиной с ноутбуком на коленях.
– Эбби! Что ты здесь делаешь?
По тону, которым был задан этот вопрос, можно было без труда догадаться, что я считаю ее присутствие неприятным затруднением. Но Эбби не попалась на эту удочку.
– Здравствуй, Дэвид. Хотела сделать тебе сюрприз. Приятный сюрприз… но, похоже, он не получился.
Приближаясь к ней, я полностью изменил выражение лица.
– Что ты такое говоришь? Это просто великолепно, что ты здесь!
Она встала, мы поцеловались, но сердце в этом не участвовало – ни с моей, ни с ее стороны.
– Съемки продолжались меньше времени, чем предполагалось. Я подумала, что было бы неплохо приехать на несколько дней в Лос-Анджелес.
– У тебя есть ключи?
– Нет. Мариса только что ушла, это она мне открыла.
– Ты долго ждешь?
Она бросила взгляд на часы.
– Чуть меньше двух часов. Я звонила тебе на мобильник.
– Я не взял его с собой.
– Уже знаю, он звонил. Он у тебя на столе…
Я резко повернул голову в сторону кабинета, думая о том, что приколото на пробковой доске, не говоря уже о том, что валяется на рабочем столе.
– Что происходит, Дэвид? Я видела фотографии, статьи и заметки, которые ты сделал.
– Ты рылась в моем столе?
– Я вообще ничего не трогала! Я тебе только что сказала, что твой мобильник звонил. Ты что, пишешь сценарий о своей матери? Так вот что не давало тебе покоя все эти дни! Это и есть та история, над которой ты работаешь?
Я будто упал с облаков. Сценарий! Эбби сама предоставила мне предлог, лучше не бывает. Но мне больше не хотелось ей лгать. Не только потому, что испытывал стыд за то, что уже успел наговорить, но и потому, что и так слишком далеко зашел, скрывая правду.
– Я не пишу сценарий и не работаю над новой историей – за исключением глупейшего режиссерского сценария, который мне всучил Катберт.
Я чувствовал себя настолько обездвиженным, что едва мог продолжать.
– Хочешь знать правду? Хорошо. Сейчас я занят тем, что веду расследование.
– Не уверена, что поняла… Какое расследование?
– Все просто: я хочу расследовать дело Элизабет Бадина. Хочу выяснить, что сорок лет назад произошло с моей матерью, и обличить ее убийцу.
Моя внезапная уверенность показалась смешной мне самому. Эбби была настолько потрясена, что была вынуждена присесть на кушетку. Судя по выражению лица, она даже представить себе не могла такого.
– Кто этот мужчина на внедорожнике, который тебя только что подвез? Я видела вас в окно.
– Его зовут Сэм Хэтэуэй. Он частный детектив, но почти тридцать лет был сотрудником департамента полиции Лос-Анджелеса. Я пригласил его помочь мне в розыске.
Ее лицо по-прежнему выражало чистое незамутненное удивление.
– И как долго ты расследуешь то, что случилось с твоей матерью?
– Почти десять дней.
– И что на тебя вдруг нашло?
– Все очень сложно. Сам толком не знаю, с чего начать. Через десять дней после твоего отъезда из Нью-Йорка я уехал в Массачусетс, чтобы встретиться с Уоллесом Харрисом.
Она вытаращила глаза.
– Ты что, смеешься надо мной?
– Знаю, это может показаться безумным. Я встретился с тем, кто пригласил мою мать на ее последнюю роль.
– Ты хочешь сказать, что встретил Уоллеса Харриса за несколько дней до его смерти?
– Если быть точным – накануне. Но это всего лишь совпадение! Его кончина не имеет ничего общего с моим расследованием… даже если, признаться, вначале у меня были кое-какие сомнения на этот счет.
– Ты меня пугаешь, Дэвид!
– Слушай, об этом было мало кому известно, но Уоллес Харрис был очень болен. Уже несколько лет у него было нарушение мозгового кровообращения.
Я уселся напротив нее на углу низкого столика, пустившись в вымученные объяснения, как я приехал к режиссеру. Роль Кроуфорда я постарался свести до минимума, но из-за сокращений мой рассказ становился неловким и спутанным.
– Уверен, что мы с Хэтэуэем напали на что-то важное. Расследование исчезновения моей матери было халтурой с начала и до конца. Было сделано все, чтобы скрыть правду. Думаю, хотели выгородить мужчину, скорее всего, любовника моей матери, и также, возможно, что и моего отца. Здесь замешаны очень многие: полицейские, тогдашний начальник департамента полиции Лос-Анджелеса, сотрудники ФБР, может быть, окружной прокурор, который работал на Гувера… От дела отстранили даже приятеля Хэтэуэя, так как тот не верил в официальную версию. Все, что могло продвинуть расследование, было умышленно отложено в сторону: чтобы отвести подозрения, даже хотели сделать идеального обвиняемого из безобидного члена съемочной группы. И СМИ все проглотили!
Эбби была потрясена. Судя по всему, мои объяснения привели не к тому результату, на который я рассчитывал. Должно быть, я казался ей таким же параноиком, как Кевин Костнер в «Выстрелах в Далласе».
– Боже мой, я ничего не понимаю, что ты рассказываешь. Тебя послушать, так половина этого города попыталось замять дело! Ты мне сейчас еще скажешь, что к этому приложили руку маленькие зеленые человечки!
– Не надо шутить, Эбби. Согласен, в таком виде, как я ее рассказал, история может показаться бредом сумасшедшего, но у нас с Хэтэуэем есть свидетельства, неопровержимые доказательства. Почти достаточно, чтобы выстроить новое дело и снова начать официальное расследование.
Я немного преувеличивал, но не видел другого средства сделать так, чтобы рассказанное мной заслуживало доверия.
– Я тебя не узнаю, Дэвид… Что ты знаешь об этом Сэме Хэтэуэе? Тебе не приходило в голову, что он просто тянет из тебя деньги и пичкает иллюзиями? Сколько ты ему платишь?
Чтобы сгладить острые углы, маленькая ложь показалась мне просто необходимой.
– Не больше обычного тарифа. Хэтэуэй хороший парень. Это я упросил его взяться за это дело, и ему так же, как и мне, хочется его расследовать. Он уже достаточно продвинулся: наши предположения подтверждают наши предположения. Я даже расспросил бабушку, чтобы…
Эбби не сиделось на месте.
– Что? Ты приехал досаждать бабушке, чтобы заставить ее говорить о смерти дочери? Ты с ума сошел! Ей 85, она больна. Как тебе вообще в голову взбрело творить такое?
Я почувствовал, что краснею до ушей.
– Я не сумасшедший и был предельно осторожен. В противоположность тому, что ты думаешь, разговор о моей матери принес ей облегчение. Столько лет бабушка хранила эту историю в глубине самой себя. Разговор со мной пошел ей на пользу.
– Мне не следовало приезжать, это была неудачная идея. Тем более что ты не любишь сюрпризы.
Закрыв ноутбук, она взяла лежащую на кушетке джинсовую куртку и встала.
– Поверить не могу, что ты всякий раз, когда я звонила, вешал мне лапшу на уши.
– Я это делал не для того, чтобы тебя задеть, просто я был еще не готов рассказать тебе все как есть.
– Дело не только в этом, Дэвид. Ты еще не готов установить серьезные отношения с кем бы то ни было.
– При чем здесь это? Тебе не кажется, что ты немного переходишь границы?
– Вот только, пожалуйста, не делай из меня истеричную дамочку! Ты держишь меня в стороне от всего. Мы никогда серьезно не разговариваем, и ты, похоже, этого даже не замечаешь. Что мы делаем, когда вместе? Почти ничего. Нормальное человеческое удовольствие что-то делать вдвоем тебе странно. У тебя всегда находятся более важные дела.
– Эбби!
– Я долго держала это при себе, так как думала, что ты погружен в любимую работу, а теперь узнаю, что ты только и делал, что рассказывал мне всякую ерунду! Все, что есть, – глупые сценарии, над которыми ты все время с руганью и просиживаешь!
Меня это очень огорчило. Я наивно полагал, что стоит сказать всю правду, как между нами все уладится. А вместо этого полное фиаско. Эбби сделала шаг к двери, я преградил ей дорогу.
– Что ты делаешь?
– Я не останусь. Поеду на несколько дней к Мэрил в Венецию, пока все не уляжется.
– Что ты говоришь? Ты остаешься со мной!
– Нет, я не изменю мнения.
Я схватил ее за руки.
– Я не дам тебе уйти из этого дома. Мы еще не закончили этот проклятый разговор. Знаю, что был неловким. Я не стал тебе все рассказывать, так как не мог себе представить, куда эта история меня заведет. Я не был в своей тарелке, за последние дни столько всего всплыло на поверхность…
– Ты делаешь мне больно, Дэвид.
Я чувствовал, что сжимаю ее все сильнее и сильнее, и правда теряя контроль над своими нервами.
– Извини меня, – прошептал я, отпуская ее руки.
– Если ты думаешь, что это расследование сможет тебе помочь оказаться в мире с самим собой и почтить память своей матери, делай что делаешь, я не буду тебе мешать. Но сейчас мне нужно побыть одной и поразмышлять.
Я знал: все, что я мог бы сказать, только обострит ситуацию. Эбби погладила меня по щеке, но в ее движении не было теплоты.
– Я сама тебе позвоню, хорошо? Дай мне время, и мы обо всем снова спокойно поговорим, обещаю.
Я не ответил. Эбби вышла из дома, не оглянувшись; все, что я делал, – это смотрел ей вслед.
* * *
– Вы больше не можете обходиться без меня! Мы расстались меньше часа назад… Нам все-таки надо поговорить!
Я сидел в своем кабинете. Стоило мне некоторое время внимательно посмотреть на прикрепленную на стене репродукцию Хокусаи, как мне начинало казаться, что корабли покачиваются на волне. Я чувствовал себя подавленным, одиноким и жалким, поэтому не нашел ничего лучше, чем позвонить субъекту, которого знал меньше десяти дней.
– Хорошо, что случилось?
– Меня начинают одолевать сомнения.
– Сомнения в чем?
– В правильности нашего расследования. Я спрашиваю себя, не погорячились ли мы.
– О чем вы говорите? Вы сейчас будто сжатая пружина. Не собираетесь же вы мне изливать душу?
– Не беспокойтесь, я вам заплачу все, что полагается, даже больше, за то, что теряете время.
– Вы что, шутите? Вы действительно думаете, что я это делаю за плату?
– Я не это хотел сказать.
– Что-то случилось?
Смущенное молчание с моей стороны.
– Я поругался с подругой…
– Вы чего? Вам уже сорок стукнуло! В вашем возрасте не бывает «подруг»!
– Моя девушка, спутница жизни, невеста… можете употребить любое слово, какое вам больше нравится. Я был вынужден рассказать ей о нашем расследовании, и, пока я ей все выкладывал, у меня появилось ощущение: то, что мы придумали, не сработает.
– Минутный упадок сил, такова судьба всякого хорошего сыщика. Знали бы вы, сколько раз такое происходило со мной…
– Это не минутный упадок сил. Мне совсем не хочется пустить по ветру мои отношения с Эбби! Ценность чего-то только и понимаешь, когда рискуешь этого лишиться.
– Боже мой, да это серьезнее, чем я думал. Никогда не слышал ничего тошнотворнее!
– Вы, должно быть, надо мной насмехаетесь, Хэтэуэй… Я готов всем пожертвовать ради этого расследования, за исключением Эбби.
– Сейчас вы не производите на меня впечатления настолько влюбленного. Вы о ней едва упомянули.
– В этом-то и дело: я ужасный придурок. Мне надо пересмотреть приоритеты в жизни.
Несколько секунд помолчав, Хэтэуэй мне ответил:
– Хорошо, слушайте, Бадина: это нормально, вы под давлением. Я и раньше догадывался, что все не будет так уж благостно: в конце концов, речь идет о вашей матери. Для начала немного дистанцируйтесь. Я займусь Норрисом. Дайте мне с ним поговорить, а позже мы вместе проанализируем ситуацию. Вас это устраивает?
– Устраивает.
– Помнится, вы мне говорили, что должны доделать сценарий.
– Было такое.
– Вот и принимайтесь за работу. Нет ничего лучше, чтобы отвлечься от всех этих проблем…
В тот вечер я поставил в стоящий в гостиной проигрыватель старую виниловую пластинку Giant Steps, который был записан в том году, когда исчезла моя мать. Его я купил еще будучи студентом и знал наизусть каждую его ноту. В основном я слушал его, когда чувствовал упадок сил. В тот вечер я не расставался с мобильником, теша себя надеждой, что Эбби позвонит. Много раз я набирал ее номер, не набравшись храбрости идти до конца. Было еще слишком рано: говорить с ней сейчас значило бы только подлить масла в огонь, к тому же я не хотел нарушать обещание. Хэтэуэй забыл у меня свою пачку сигарет, и я уступил искушению зажечь одну из них, глядя на улицу через окно гостиной. Интересно, появится ли наконец таинственная тень? Все ли время я нахожусь под наблюдением? Мне не было по-настоящему страшно. Мне даже казалось: все, что могло бы со мной произойти, уже не имеет для меня такого значения, как раньше.
С Эбби я напортачил хуже некуда. Ее упреки продолжали назойливо звучать у меня в ушах. По поводу наших отношений она сделала жестокий и тем не менее правильный вывод. Может быть, я и в самом деле сейчас по-настоящему теряю ее. Завоевать ее снова должно стать моей первоочередной задачей. Однако сейчас эта первоочередность была из разряда благих намерений. Я думал об Эбби, в то же время не переставая думать о своем расследовании. Поставив на компьютер видеодиск, который дал мне Кроуфорд, я поочередно смотрел две сцены из «Покинутой».
У моей матери все украли, в том числе ее первую и единственную роль. Неподвижно сидя перед черно-белыми кадрами, я осознал, что в том, как я смотрел на нее, что-то изменилось: теперь я видел не свою мать, а в свете того, что за это время узнал, – охваченную ужасом женщину, которая больше не знает, как ей избежать своей участи.
* * *
На следующее утро, следуя совету Хэтэуэя, я извлек из шкафа сценарий Катберта. Над ним я работал два часа напролет, безжалостно вырезая ненужные сцены, стараясь, как мог, вдохнуть жизнь в малокровных персонажей, и дописал несколько реплик, без которых не создать нужное настроение: «Мне кажется, происходит что-то странное… надо держаться вместе», «А что, если Бен был лишь первым из списка?».
После обеда я доехал до Малибу и добрый час бродил по белому песчаному пляжу Зума-Бич, размышляя о том вечере, когда неподалеку отсюда моя мать доверила Лоре свою тайну. Ни жара, ни толпа народа вокруг не помешали мне представить себе эту сцену. Я будто сам чувствовал ее растерянность, ощущение, будто земля уходит из-под ног, видел, как жизнь покидает ее.
Когда я вернулся в Брентвуд, была уже почти ночь. Окна нижнего этажа были освещены. Первой моей мыслью было «Эбби вернулась», но надежда была короткой: у входа я не увидел ее машины, а дверь была по-прежнему заперта на ключ. В дом я вошел с опаской.
Гостиная была точно такой же, как я ее оставил, но я сразу же заметил, что одно из окон открыто. Точнее, взломано, как я понял чуть позже. У меня даже не мелькнуло мысли, что это могла быть кража со взломом. Или вор попался начисто лишенный вкуса: Баскья по-прежнему был на своем месте на стене. К бронзовому бюсту на каминной полке даже не притронулись. За время моего отсутствия кто-то проник в дом и вовсе не для того, чтобы присвоить ценные вещи. Перед моим мысленным взором снова возник таинственный незнакомец. Поспешив в кабинет, я будто громом пораженный застыл на пороге.
Все было перевернуто вверх ногами. В шкафах все было перерыто и выброшено наружу, с полок исчезли все книги и диски. Пол был усеян бумагами и папками. Было осквернено мое личное сокровенное пространство.
Медленно, с колотящимся сердцем, я вошел в кабинет. Пробковая доска пустовала. Ни статей, ни заметок. Все было разорвано, словно для того, чтобы сильнее задеть меня. На самом видном месте письменного стола оригинал последней фотографии Элизабет. Поверх красными буквами, которые казались начертанными кровью, кто-то написал:
ВЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО ХОТИТЕ ПРОДОЛЖАТЬ?
