8
Прошло три дня. Все это время я оставался у себя, никого не видя, за исключением Марисы, которая однажды утром принесла мне несколько замороженных блюд и цилиндрический сверток с увеличенным фото, который я попросил у Антонио. Фотография потеряла в четкости, но я в первый раз понял, какой грустной была моя мать на нем. Пока Мариса хлопотала, делая уборку в гостиной, где и так был идеальный порядок, я находился у себя в кабинете и прикреплял снимок прямо к двери. Как никогда мне хотелось побыть одному. Но был ли я на самом деле один? Теперь за мной неотступно следовали призраки прошлого, и ни я, ни они не были еще готовы успокоиться.
Работать над сценарием Катберта я был не в состоянии. Всякий раз, стоило мне его открыть, как меня охватывала ужасающая скука. Время от времени мне хотелось набраться решимости и отказаться от этого проекта, но потом я осознавал, что последствия такого поступка могут оказаться хуже, чем можно предполагать. Я был связан контрактом, и разрыв означал бы для меня множество неприятностей.
У меня был долгий телефонный разговор с Хэтэуэем, удивленным, как легко мне удалось разговорить Лору Гамильтон. Похоже, сцена на пляже и происшествие с букетом гвоздик впечатлили его гораздо больше, чем мои изыскания в библиотеке. Для него больше не оставалось никаких сомнений, что перед самым исчезновением Элизабет кого-то боялась, – Лора только подтвердила слова Фреда Робертса. А вот на вопрос, какого прогресса достиг он, Хэтэуэй ответил очень уклончиво и просто пообещал очень скоро перезвонить.
В течение трех дней я почти все время бесцельно просиживал перед телевизором и компьютером. Как раз на этой неделе прокурор Стар представил свой доклад в Конгрессе: более четырехсот страниц, где не пропускалось ни одной гнусной подробности сексуальных похождений президента. В охотничьем азарте палата большинством голосов приняла публикацию вышеуказанного доклада, в котором слово «секс» встречалось больше шестисот раз. Я без труда представлял себе миллионы американцев, которые ринулись в интернет, чтобы насладиться его чтением. Для большинства авторов репортажей, которые я прослушал один за другим, никогда еще должность президента не была настолько лишена священного покрова. Дело, которое потрясло Америку, отсылало меня к моим собственным исследованиям. В общем и целом за сорок лет страна не особенно изменилась: здесь свирепствовало то же пуританство, собирающее урожай покаянных жертв. Чтобы не разрушить свою карьеру, моя мать должна была хранить в тайне, что у нее есть ребенок. Харрис, как лев, боролся с цензурой и кодексом Хейса. И в довершение: разве не Кеннеди так же стал их жертвой из-за своей связи со стажеркой из Белого дома? Нет, ничего не изменилось, даже на очень высоком уровне власти.
* * *
В субботу 12 сентября около 11 часов ко мне заехал Хэтэуэй. Ранним утром он позвонил мне, чтобы узнать, буду ли я свободен целый день. Только в салоне его чудовищного внедорожника с мощными фарами я узнал, что он отыскал следы Эдди.
– Куда все же мы едем?
– В Сан-Диего, киношник. Можете себе представить: Ковен живет там…
Ему с большим трудом удавалось сохранять спокойствие.
– Что с ним стало?
– Наш шельмец довольно преуспел в жизни. В конце 60-х он открыл контору проката винтажных предметов. Долгое время он владел складом площадью две тысячи квадратов в Северном Голливуде.
– Он работал на киностудии?
– Точно. В этой среде его прозвали Кудесник. Не насмехайтесь: его склад – настоящая пещера Али-Бабы. Если заходит речь об исторических реконструкциях, все художники-декораторы бегут прямо к нему. Почти десять лет назад он перепродал свою лавочку за небольшое состояние и уехал из города. Отыскать его было не таким уж легким делом. Не говоря уже обо всей куче небылиц, которые я был вынужден наплести, чтобы заполучить его адрес…
– С чего вы решили, что он согласится разговаривать с нами?
– Я не из тех, кто идет на рыбалку без крючков. Сперва немножко поболтал с ним по телефону…
– И?..
– Узнав, кто я такой и почему им интересуюсь, он любезно послал меня на хрен.
Что мне не нравилось, так это манера детектива давать мне ложные надежды.
– Тогда чего ради мы едем в Сан-Диего?
– Я предвидел его реакцию. Предоставив ему возможность потомиться в собственном соку, я через несколько часов перезвонил ему и сказал, что работаю на автора, который готовит к выходу книгу об Элизабет Бадина.
– Что?!
– Я пообещал ему, что, если он уделит нам несколько минут своего времени, вы не станете упоминать его имя. А в противном случае вы не замедлите сделать его в своем расследовании подозреваемым номер один.
– Фантастика! Вы его заставили расколоться?
– Тут же запел как соловей! Скажем так: я ловко воспользовался своим даром убеждения. Эта история с книжкой перепугала его до «медвежьей болезни». Ему до смерти неохота, чтобы рылись в его грязном белье, но еще меньше хочется оказаться героем теленовостей.
– Во всяком случае, Лора Гамильтон его терпеть не может: «неискренний и вызывает беспокойство» – вот какие слова она нашла, чтобы его описать. По ее словам, этот тип явно что-то скрывает. Вам не случалось думать, что мы идем по ложному следу?
Хэтэуэй нахмурился.
– Что вы этим хотите сказать?
– Ну, самые простые решения иногда оказываются наилучшими. Может быть, Ковен и правда не случайно стал подозреваемым номер один. И, возможно, наша теория козла отпущения совершенно нелепа.
– Такая возможность есть, но лично я всегда предпочитаю рассматривать самые безумные предположения.
– Это вы из своего опыта?
– Знаете, почему раскрываются девяносто процентов убийств?
– Действенность наших доблестных полицейских, я прав?
Моя ирония вызвала у него улыбку.
– Потому что, как правило, убийцы были не очень хитрыми, плохо готовились к своему преступлению и оставляли за собой хорошо различимые следы. Что же касается тех, кто остался гулять на свободе, – большинству из них просто повезло…
– А остальные?
– Иногда случается, что вы натыкаетесь на более сильного противника, чем сами. Холодным и превосходящим вас по интеллекту индивидуумам удается вас одурачить.
– Например, заставив тело исчезнуть?
Хэтэуэй насупился и помолчал, прежде чем мне ответить.
– Если бы тело вашей матери было обнаружено, безусловно, в конце концов отыскали бы и виновного. Но без тела, без места преступления… вы можете рассчитывать только на признания. А тип, который сотворил это с ней, слишком расчетлив, чтобы хоть в чем-то сознаваться.
Выехав на автомагистраль 405, Хэтэуэй нажал педаль акселератора до опасной скорости. Он был в напряжении. По-видимому, это расследование волновало его так же, как и меня.
– Скажите, какими средствами вы ведете свои расследования? Не будьте таким скрытным.
– Для работы у меня есть другая тачка, старая «Тойота».
– Для работы? А вам не кажется, что в данный момент вы занимаетесь как раз работой?
– Вас не назовешь приятным попутчиком, Бадина! Primo, мы не собираемся никого выслеживать. Deuzi, для меня это расследование – не рядовой случай; вы это прекрасно знаете. Оно возвращает меня к части моей жизни, а в моем возрасте предпочитаешь не смотреть в зеркало заднего вида. Поэтому я и не хотел принимать ваше предложение.
– Да ну? А я думал, это уловка, чтобы содрать с меня по максимуму.
– Не шутите с этим.
– Ну же, Хэтэуэй! Я хорошо понял, что тогда вы были не в состоянии справиться с этим делом. Я бы и то не сделал лучше.
– Может быть… Но это не помешает мне взять реванш за прошлое.
По молчаливому уговору мы решили во время путешествия больше не говорить о деле. Было так жарко, что Хэтэуэй счел за лучшее включить на полную мощность кондиционер в машине. Пока мы ехали по шоссе в Сан-Диего вдоль океана и железнодорожных путей, он рассказал мне множество забавных случаев из тех времен, когда он был полицейским. Его красноречие и цветистые выражения позволили разрядить атмосферу.
Чтобы добраться до Сан-Диего, нам понадобилось чуть меньше двух часов. Эдди Ковен назначил нам встречу на приморском бульваре в Сипорт-Виллидж – нечто вроде коммерческого центра под открытым небом, где лавочки-близнецы соперничают между собой, предлагая сувениры, – безвкусную и неинтересную дешевку. Хотя это было туристское и семейное прогулочное место, ни я, ни Хэтэуэй даже не подумали любоваться пейзажем. Становилось все более жарко и, на мой взгляд, чересчур многолюдно. После трех дней абсолютного уединения возвращение к реальности оказалось несколько резковатым.
– Он мог бы найти место поудобнее и, что еще важнее, поспокойнее, вам не кажется?
– Он прежде всего постарался выбрать общественное место подальше от своего жилья. Хороший признак: наш тип, должно быть, паникует.
Мы отправились на поиски старомодной карусели – самой старой в стране, если верить афише-указателю, – перед которой Ковен должен был нас ждать. У Хэтэуэя был острый глаз и невероятное чутье: осмотревшись за несколько секунд и несмотря на множество людей перед каруселью, он направился прямо к нашему человеку. Пока мы сюда ехали, я все время боялся, что он не придет: или поймет, что вся история с книгой – всего лишь блеф, или уже успел посоветоваться с адвокатом, чтобы в подходящий момент предпринять контратаку.
Высокий и сухопарый, с удлиненным лицом, Ковен и правда обладал на редкость неловкими манерами. Он как будто не знал, что делать со своими болтающимися руками. На нем было что-то довольно невыразительное и старая бейсболка «Сан-Диего Чарджерс». Едва он увидел нас, на лице его отразилось беспокойство.
– Ковен? – спросил Хэтэуэй.
Тот нехотя пожал нам руки и не стал утруждать себя формальностями:
– Я могу уделить вам десять минут, не больше. Затем я хочу, чтобы вы исчезли из моей жизни и никогда больше не пытались связаться со мной.
Его неуверенный тон, так не соответствующий словам, произвел на меня впечатление подмокшей хлопушки. Должно быть, Хэтэуэй пришел к тому же выводу, так как не стал скрывать удовлетворенной улыбки.
– Не люблю давать обещания, не получив взамен того, что хотел.
– Я не обязан с вами разговаривать!
– Что с вами такое? По телефону вы были более покладистым. Мы только что два часа тряслись в машине, поэтому лучше не сердите нас.
– Это он писатель?
– Как вы проницательны! Где мы можем поговорить?
– На бульваре есть скамейки.
Жгучее солнце ослепляло меня. Я жалел, что не взял с собой темные очки. Хэтэуэй уселся между Ковеном и мной.
– Эта история уже достаточно испортила мне жизнь… Я уделю вам десять минут.
– Вы это уже говорили, мы тут не глухие!
– Я и правда хочу ответить на ваши вопросы, с условием, что меня не будут записывать на диктофон и делать заметки.
Хэтэуэй повернулся ко мне, будто спрашивая разрешения.
– Меня это устраивает.
– Хорошо. Что вы хотите знать?
Вести допрос я предоставил детективу. У меня в этом не было никакого опыта, и Ковен, несомненно, был куда более трудным свидетелем, чем Лора Гамильтон.
– Давайте сразу о главном: многие убеждены, что вы увивались вокруг Элизабет Бадина и с непонятной целью проникли к ней в гримерку.
Ковен подпрыгнул на скамейке, будто актер немого кино.
– Эй! Все было совсем не так! Я не увивался вокруг Элизабет.
– «Элизабет»? Вы зовете ее по имени? Странно для обычного реквизитора…
– Это она просила, чтобы я ее так называл. Ей не нравилось, когда ее величают «мадмуазель».
– Вернемся к нашим баранам.
Ковен вздохнул.
– Вы не можете понять, чем тогда были киносъемки. Сотрудники технического персонала часто проявляли настоящий цинизм. Как только неподалеку появлялась звезда, они не особенно старались доказать свой профессионализм. Парни сознавали свою власть и не любили, когда об этом распространяются: в 50-е были ужасные забастовки, которые вчистую остановили крупные производства. Но с мадмуазель Бадина все было по-другому: ее все ценили за простоту. Для нас у нее всегда было доброе слово. Да, я был очарован этой женщиной, к тому же я был очень молод, и возможно, мне это плохо удавалось скрыть.
– Ладно. А та история с гримеркой?
– Уверяю вас, этим я совсем не горжусь… Не думайте, что я какой-то ненормальный, который получает удовольствие, шатаясь по гримеркам актрис! Я пошел туда по гораздо более приземленной причине…
– То есть?
– То есть я тибрил всякие пустяковины, чтобы потом их загнать: буклеты киностудий, фотографии, принадлежности, непригодные, чтобы дальше пользоваться… Я знал одного парня, у него в центре города была лавочка «сувениров с киносъемок», как он это называл. Мне это помогало заработать на масло к хлебу.
– Вам недостаточно платили?
– О, не на что жаловаться… Я это делал не для себя, а для сестры, которую звали Лорин. Она жила в Сан-Диего и тогда недавно родила мальчика. Его отец не признал ребенка и смылся. Лорин сидела без работы… Должен же я был ей помочь! Каждый месяц я посылал ей половину того, что зарабатывал. Поэтому такие «дополнительные заработки» были для меня очень важны.
– Остановитесь, Ковен, не то я сейчас расплачусь! Правда в том, что вы пройдоха, и больше ничего.
– Но я не принес никому вреда!
– Вы когда-нибудь брали у Элизабет Бадина личные вещи?
– Никогда в жизни! Я вам уже сказал, что тащил только всякие безделушки. Если бы этого не сделал я, в конце съемок их обязательно взял бы кто-то другой.
– Вас тогда едва не выставили, ведь так?
– Не будем преувеличивать. Кто меня очень удивил, так это парикмахерша мадмуазель Бадина. Она должна была обо всем рассказать третьему помощнику режиссера, но этого не произошло.
– Вы были любимчиком Харриса?
– Любимчиком? Черт, мы же не в школе… Харрис действовал не такими методами. Он любил разделять и властвовать. Он мог сегодня петь вам дифирамбы, а назавтра даже не посмотреть в вашу сторону. С ним никогда ни в чем нельзя быть уверенным. С ним ничего никогда не прокатывало. Впрочем, вы всегда чувствовали на себе давление. Но я работал хорошо, и мне вовсе не хотелось подыхать с тоски из-за всей этой истории.
– Расскажите мне немного о днях, последовавших за исчезновением Элизабет Бадина.
– Меня, как и всех, допрашивали полицейские, приехавшие во вторник или среду, теперь уже не помню… Два типа, привлекательных, как тюремные двери, и каждый считал себя пупом земли. Меня они мурыжили дольше остальных. Должно быть, некоторые мне подсуропили, рассказав о том случае в гримерке… Могу вам сказать, что ходил перед ними на задних лапках. Я рассказал им всю правду, и в конце концов они удовлетворились. Все так и оставалось, по крайней мере, до сих пор.
– Пока вас не арестовали по-настоящему…
– Рано утром за мной пришли и отвели в управление полиции. Я не на шутку перепугался. Несколько часов меня промариновали в зале. Это было словно оживший ночной кошмар.
– Кто вас допрашивал?
– Два полицейских, которые приходили на студию.
– Норрис и Коупленд? – не удержался я, чтобы не вмешаться.
– Да. Вряд ли я когда-нибудь забуду имена этих говнюков!
– Что конкретно они у вас спрашивали?
– Они мне задали кучу вопросов, вряд ли имевших отношение к расследованию. Есть ли у меня девушка? Что делаю в свободное время? Где провожу каникулы? Мне казалось, что они просто хотят вымотать мои силы, чтобы я не выдержал и выдал себя. Они битый час расспрашивали, что я делал в последний уикенд, когда видели мадмуазель Бадина.
– У вас было алиби?
– Субботу и воскресенье я провел у Лорин в Сан-Диего. Я от нее ни на шаг не отлучался. Но, похоже, это алиби их не устроило. Они говорили, что моя сестра могла соврать, чтобы меня выгородить, а другого свидетеля у меня нет.
– Сколько времени вас там держали?
– Целых два дня! Они на меня так орали! Я попросил их проверить меня на детекторе лжи, но они этого так и не сделали. Поверьте, они привели меня не для того, чтобы я там посидел в тепле. Только позже я понял, что следствие топталось на месте, поэтому они хотели сделать из меня идеального виновника.
Хэтэуэй с ликованием резко повернулся ко мне.
– А потом?
– Потом ничего. Сказу после того, как вышел из комиссариата, мне позвонили с киностудии. Со мной были очень вежливы и объяснили, что после всего, что произошло, мне будет лучше даже носа туда не совать.
– Вас это, должно быть, сильно рассердило?
– Не особенно. Меня заверили, что я получу свою зарплату до конца съемок, и в виде компенсации подписали мне хорошенький чек на две тысячи долларов. В те годы это была чертовски большая сумма, а я, как уже говорил, нуждался в деньгах. Я согласился. После такого мне было бы очень трудно и дальше там работать. Даже несмотря на то, что я был полностью оправдан, все продолжали бы думать, что я каким-то образом причастен к исчезновению мадмуазель Бадина. Я еще повкалывал на двух или трех фильмах, а затем решил начать свое собственное дело.
– Будьте с нами искренни: есть ли у вас хоть малейшее предположение, что с ней могло произойти?
Он посмотрел на нас потухшим взглядом.
– Нет, я едва был с ней знаком. За все время мы обменялись всего двумя десятками слов.
Он демонстративно посмотрел на часы.
– Слушайте, парни, десять минут давно прошли. Я рассказал вам все, что знал. Единственное, что мне хотелось бы, – это перевернуть страницу и никогда больше не думать об этом периоде своей жизни.
Так как Хэтэуэй ничего не сделал, чтобы его удержать, он поднялся с места.
– Вы сдержите слово? Не станете упоминать мое имя в своей книжке?
– Обещание есть обещание.
Несколько секунд он постоял перед нами, явно колеблясь.
– И последнее: хочу вам кое-что посоветовать. Найдите этих двух мерзавцев полицейских. Они на мне хорошо оторвались. Уверен, что никто лучше них не знает это дело.
Не испытывая большого желания сразу же садиться за руль, Хэтэуэй предложил мне выпить по стаканчику на террасе ресторана на сваях неподалеку от парка Эмбаркадеро.
– Ну что, – спросил я у него. – Думаете, он сказал нам правду?
– Ковен укрепил меня в уверенности: в этом деле, как во всяком другом, я буду рассматривать самые безумные версии. Этот тип ничего не сделал вашей матери или это самый невероятный притворщик, которого я когда-либо встречал.
– Я думаю так же. Вы же слышали, что он сказал: нам просто необходимо найти Норриса и Коупленда.
– Это уже сделано.
– Как это «сделано»?
– Коупленд умер в 1983 году, а вот Норрис еще среди здравствующих.
– Но почему вы мне ничего не сказали, черт возьми? Мы два часа болтали в вашей колымаге!
– Я не хотел пороть горячку, вам надо было на какое-то время сосредоточиться на Ковене. Нет смысла гнаться за несколькими зайцами сразу.
Такое отношение меня задело: судя по всему, он упорно продолжал меня недооценивать.
– Когда мы к нему поедем?
– Извините, Бадина, но в этот раз я собираюсь сыграть соло. Каждому овощу свое время… Норрис еще в нашем мире, но ненадолго: у него рак, и, насколько мне известно, жить ему остается всего несколько месяцев. Мы не можем себе позволить здесь допустить промашку.
– Вы хотите мне сказать, что он согласился с вами встретиться?
– Еще нет, но это скоро произойдет.
– Как вы можете быть настолько уверены в себе?
– Для него пробил час подводить итоги. Надеюсь, что он захочет облегчить себе совесть, – если, конечно, ему есть, в чем себя упрекнуть.
