2
Никто больше не жил в маленьком белом домике с грузинским фронтоном на Сильвер-Лейк к северу от Мишельторена-стрит в двух шагах от огромного водохранилища, которое в свое время обеспечивало водой центр города и в честь которого назван этот район. Если фасад, который лет десять назад обновили, смотрелся еще ничего, то внутри все выглядело печально. Все пребывало в неподвижности и запустении. Диван и кресла были покрыты чехлами, лишенные мебели комнаты казались ужасающе пустыми; воздух был затхлым, как в любом давно не проветриваемом помещении.
В этих стенах моя мать провела всего несколько месяцев. Когда она пропала без вести, Нина не смогла решиться продать единственное имущество, которое ее дочь купила ценой стольких жертв, и мы окончательно покинули Санта-Барбару, чтобы переехать в Лос-Анджелес, лишь когда мне исполнилось два года. Однако переступая порог этого дома, я никогда не погружался в воспоминания сразу: они приближались шаг за шагом, скрытно, вызывая у меня горечь, странным образом смешанную с нежностью. Через несколько минут мне показалось, что воспоминания уже требуют меньше усилий, чем те, что я прилагал, чтобы оживить их и воскресить в памяти что-нибудь кроме неясных призрачных сцен. Этот дом был единственным местом, где я мог находиться наедине с самим собой. Время от времени я просил Марису приехать немного прибраться здесь, как для того, чтобы поддержать порядок, так и чтобы дать ей заработать чуть больше. Я знал, что в тот день, когда бабушка скончается, я выставлю его на продажу, чтобы освободиться от последнего, что привязывает меня к годам детства.
Даже не собираясь задерживаться, я не мог не подняться на верхний этаж и заглянуть в бывшую комнату матери. Нине хватило благоразумия не пытаться превратить ее в мавзолей. Однажды – я был слишком маленьким, чтобы сохранить об этом воспоминания – она очистила ее от всех личных вещей дочери, оставив только кровать, комод и три старых постера. Заброшенная комната представляла собой жалкое зрелище. Вот уже четыре десятилетия, как здесь никто не спал. Она состарилась, медленно, как это произошло бы с Элизабет, если бы ее жизнь так внезапно не оборвалась зимой 1959 года.
Один из постеров на стене был репродукцией гравюры Хокусаи «Большая волна в Канагаве». Эстамп пожелтел как старый снимок, сделанный поляроидом: голубой цвет волн поблек, фон сделался сплошным коричневатым пятном. В левом углу бумага была порвана там, где виднелся штамп с кучей значков, смысл которых был мне не ясен. На протяжении многих лет я часто сюда заглядывал без определенной цели, просто чтобы погрузиться в атмосферу этого места; мне случалось подолгу оставаться перед этой репродукцией, разглядывая самые крохотные детали.
Как и во времена моего детства, самая большая волна показалась мне хвостом дракона, готового проглотить гору на заднем плане; гребни, будто множество крючковатых пальцев, словно готовились схватить лодку, чтобы перевернуть ее. Странное дело, мне понадобилось некоторое время, чтобы обнаружить людей, судорожно вцепившихся в весла и склонивших головы в ожидании беды. Много раз я их пересчитывал: в целом двадцать гребцов, но можно было представить себе, что их три десятка, просто некоторых не видно за волной. То, что сначала было для меня всего лишь морским пейзажем, однажды вдруг стало изображением трагедии. С непосредственностью ребенка, который все принимает за чистую монету, я часто спрашивал себя, как художник смог создать свое произведение и при этом увернуться от висящей над головой волны. Я представлял его себе сидящим на носу корабля, крупнее и устойчивее этой лодки. Волны раскачивают его, а художник пытается запечатлеть драму, которая разыгрывается у него на глазах.
Приблизившись к эстампу, я в первый раз заметил на белой каемке рукописную надпись, почти стершуюся от времени. Почерк моей матери, в этом не было никаких сомнений. «Берег надежнее, но я люблю бороться с волнами», Эмили Дикинсон.
Как же я до сих пор не обратил внимания на эту фразу? В любом случае я счел, что она очень подходит моей матери, и легко представлял себе, почему она ее выбрала. Остаться в Санта-Барбаре, вести размеренную жизнь, где все заранее предопределено, было для нее все равно что прозябать на надежном берегу, но она рискнула уехать в Голливуд – наудачу, полная мечтаний и надежд на лучшее.
Я открепил афишу от стены и свернул, чтобы унести с собой. Так как память больше ничем не могла мне помочь, мне требовалось что-то определенное, ощутимое, чтобы попытаться понять, кем была Элизабет Бадина, и проникнуть в ее мысли. Затем я спустился в подвал. Все, что осталось от моей матери, было там, бережно сложенное: старая мебель, ящики с книгами, попорченные сыростью, стопка картонных папок, никогда не вызывавших у меня желания открыть хотя бы из любопытства, даже когда бабушка уехала в стационар. Вот он, итог жизни.
Мне пришлось провести добрых полчаса, откладывая в сторону все, что могло бы меня заинтересовать, при этом не углубляясь в содержимое папок. У меня не было большого желания раскладывать остатки ее жизни в моем собственном доме. Мне надо было сохранять расстояние, оказаться там, где нет эмоционального напряжения.
Закончив сортировку, я, не задерживаясь, вышел из дома, сложил вещи в багажник своего «Астон Мартина» и направился по шоссе 101 на юг.
* * *
Агентство Сэма Хэтэуэя занимало нижний этаж небольшого облезлого здания, стиснутого между социальной аптекой и автошколой в самой отвратительной и самой переполненной торговыми точками части бульвара Виктори посреди Ван-Найс. Припарковаться мне пришлось напротив, на парковке «7-Eleven». Внутреннее убранство агентства полностью соответствовало состоянию улицы. В углу напротив входа тихо чахла небольшая пальма в горшке по соседству с тремя разномастными стульями и лениво гудящим вентилятором, лишь разгоняющим теплый воздух. На стене панорамные снимки Лос-Анджелеса и прекрасных вилл из роскошных кварталов, которые вместо того, чтобы придавать лоск этому месту, еще больше подчеркивали его убожество. Судя по всему, Хэтэуэй не принадлежал к детективным сливкам города. Как такой человек, как Харрис, мог связаться с ним, оставалось для меня тайной.
В приемной не было ни одной живой души, но мне послышался оживленный голос из комнаты, дверь в которую была приоткрыта. Не выдавая своего присутствия, я заглянул в дверь. Сэм Хэтэуэй сидел за письменным столом, заваленном бумагами, зажав телефонную трубку между ухом и плечом. Это был крупный мужчина, на вид не меньше сотни килограмм весом. У него была неаккуратно постриженная козлиная бородка и ужасная гавайская рубашка, от которой не отказался бы Том Селлек времен «Частного детектива Магнума». Нет, я не ждал, чтобы он оказался экипирован как Джек Николсон в «Китайском квартале», но тем не менее… Одной рукой он неловко стучал по клавиатуре, другой пытался присоединить к своему компьютеру цифровой фотоаппарат, снабженный впечатляющим телеобъективом. Увлеченный разговором, детектив не обратил на меня внимания.
– Ты мне что, уголовный кодекс пересказывать тут будешь… Плевать мне с высокой колокольни, разрешено это законом или нет, и знать не желаю, понятно! Черт подери, я же у тебя не спрашиваю номер банковского счета! Все, что я от тебя хочу, это имя. Понимаешь, или тебе для этого требуется словарь? Уж это-то не должно быть так сложно!
Лицо его было красным, а лоб покрыт каплями пота. Внезапно я почувствовал неловкость, что подглядываю, но не осмелился пошевелиться из страха быть замеченным.
– Что значит обычные расценки тебя больше не устраивают?! Ты что, издеваешься? Часом не перепутал меня с Армией спасения? Или ты так чертовски много знаешь, что мне только и остается, что прикрыть лавочку?
Хэтэуэй отстранился от компьютера и принялся энергично вытирать лоб обшлагом рукава. В это мгновение он поднял глаза и увидел меня. Судя по виду, совсем не обескураженный моим появлением, он жестом попросил меня подождать.
– Короче, слушай, Гарри, сейчас я не могу с тобой разглагольствовать… Перезвони, когда у тебя будет то, что мне нужно. И шевели задницей побыстрее, это и правда срочно! Позже увидимся и обсудим все, что касается денег, посмотрю, что можно сделать… Да, все, до скорого…
Он разъединил вызов.
– Мистер Хэтэуэй?
– Входите, входите… Я у вас попрошу еще только пару секунд.
Он пару раз кликнул мышкой и отсоединил свой фотоаппарат. Несмотря на то, что здесь был вентилятор, пребывающий в лучшем состоянии, чем тот, что на входе, в комнате царила удушающая жара.
– Извините, моей секретарши сегодня нет, у нее сынишка еще болеет… И ведь уже четвертый раз за год. У вас есть дети?
– Хм… нет.
Он указал мне на черное кожаное кресло напротив своего стола.
– Ну, так поверьте мне, поразмыслите как следует, прежде чем ими обзаводиться. У меня восемнадцатилетний сын… Ну он мне и дает прикурить! Месяц назад пришел ко мне и заявил: «Папа, хочу поступить в сухопутные войска». Конечно, идиотская причуда… Я ему и отвечаю: «Давай, сынок, молодец!» На самом-то деле меня не особенно греет мысль, что мой сын станет джи-ай, но уж лучше отправить его на какое-то время в казарму, чем раскошеливаться, чтобы он пошел валять дурака в университетскую аудиторию. Вы знаете, сколько стоит год обучения, если вы не будущий Шакил О’Нил? Так или иначе, его надо держать в рамках, как и всех нынешних парней его возраста… Ладно, вернемся к нашим баранам. Я не специалист по части приема посетителей, но раз Глории нет…
Он бросил взгляд на часы.
– Могу вам уделить десять минут, мне нужно идти. Знайте: все, что вы мне скажете, останется в этих стенах. Абсолютная конфиденциальность. Итак, что я могу для вас сделать?
Потрескавшаяся кожа кресла уже липла к моей одежде. К счастью, затылок мне охлаждало дуновение вентилятора. Как в присутствии Харриса или бабушки, я толком не знал, с чего начать. Прежде чем перейти к сути, я решил не скрывать ни кто я такой, ни цели своего посещения.
– Меня зовут Дэвид Бадина, я сценарист…
– Мне жаль, старик, но я не работаю на кино. Эти истории с консультациями… такое впечатление, что тебе платят за то, что ты в бирюльки играешь. Я не падок на голливудских цыпочек.
– Речь не об этом.
– Да? Так вы здесь не по работе?
– С ней ничего общего. Мне нужна… информация о расследовании, которое вы вели много лет назад.
Вознаградив меня гримасой, Хэтэуэй хранил молчание. Не являясь ни обманутым мужем, ни жертвой страховой компании, я, должно быть, не представлял для него ни малейшего интереса. Я продолжил:
– Вы ведь были инспектором департамента полиции Лос-Анджелеса?
Это слово подействовало на него будто «сезам, откройся».
– Двадцать восемь лет службы… Не рекорд, но хорошее достижение. Патрульная служба, отдел мелких преступлений, детективное бюро, убойный отдел… всюду поработал.
С насмешливым видом он поднял левую руку: на ней не хватало половины мизинца и безымянного пальца.
– Сентябрь 1978 года, вооруженное нападение на Вестерн-авеню. Словил пулю и лишился двух пальцев. Но по сравнению с некоторыми сослуживцами я еще дешево отделался, можете мне поверить. Тянуть я не стал. Чтобы меня продырявили за несколько месяцев до пенсии… Так о каком деле вы хотите со мной поговорить?
– Январь 1959 год, пропавшая без вести Элизабет Бадина. Вы о ней помните?
Хэтэуэй нахмурил брови. Мне показалось, что я подсек рыбу.
– Дайте-ка вспомнить… Проклятое дело! Вот уже три дня как не переставая о нем думаю… точнее, с тех пор, как узнал о смерти этого режиссера. Погодите! Бадина… Вы же не собираетесь мне сказать, что вы ее родственник?
– Я ее сын.
– Вот ведь дерьмо! Не стоит и говорить, что нипочем бы не догадался!
– Это как? Вы меня уже видели?
Хэтэуэй чуть расслабился, будто этого короткого обмена несколькими фразами хватило, чтобы между нами установилось взаимопонимание.
– Если хотите… Вам тогда, должно быть, не было еще и года. Ваша бабушка два или три раза в неделю ходила к нам в бюро, чтобы получить сведения о расследовании. Славная женщина. Она сейчас жива?
Я кивнул. Внезапно он подозрительно посмотрел на меня.
– Скажите-ка, Бадина, каким образом вы меня нашли?
К счастью, я был готов ответить на этот вопрос.
– Из тогдашних газет. В статьях упоминается много полицейских. Представьте себе, вы единственный, чья фамилия оказалась в справочнике.
– Я и не знал, что меня упомянули… Я был совсем молодым, меня только что назначили инспектором полицейского управления.
– И вы единственный, кого я знаю из непосредственных участников расследования…
– Да уж! Большинство моих сослуживцев теперь на два метра под землей или коптят небо в доме престарелых. Господи! Сорок лет… Кто бы мог подумать, что время так быстро пролетит.
Эта минута ностальгии должна была сыграть мне на руку.
– А сколько лет вам тогда было? – спросил я, несмотря на то, что ответ мне был хорошо известен.
– В пятьдесят девятом? Двадцать восемь. Как я вам уже говорил, меня тогда только приняли в отдел по расследованию краж и убийств. Не скрою, с кинозвездами мы нередко сталкивались: преступления против нравственности, наркотики, мошенничество… Но здесь, судя по всему, все было совершенно по-другому. Случаи пропажи без вести, которые расследовались в полицейском управлении, были редким явлением. Впрочем, в управлении никто не сомневался, что это дело быстро разрешится.
– По какой причине?
– Потому что департамент допросил чертову кучу свидетелей, друзей, знакомых… Короче говоря, в делах такого рода всегда находится кто-то, кто сливает вам информацию, позволяющую выявить подозреваемого. Или в худшем случае найти побудительную причину. Забудьте всех этих киношных мастеров дедукции! Дело расследуешь, только снашивая подошвы по тротуарам, а не сидя на стуле и ожидая, пока вдохновение пульнет тебе в пятку! И потом, начальник полиции задействовал тяжелую артиллерию. Все, что касается шоу-бизнеса, принимают всерьез: об этих делах постоянно писали в газетах.
– Управление полиции Лос-Анджелеса должно было сохранять лицо?
– Лучше и не скажешь… Департамент вылезал из пятнадцати лет скандалов и коррупции: уничтожение вещественных доказательств, подкуп свидетелей, некоторые полицейские агенты не останавливались ни перед чем. В одночасье ничего и не могло измениться. Полицейское управление было полно грязных субъектов, иногда куда хуже, чем те, которых арестовывали. Этот город смердел, как бордель во время отлива. И это не считая, что журналисты постоянно давили на нас. С тех пор как полицейские прекратили сливать им секретную информацию за несколько купюр, эти подонки нас постоянно изводили. Они не упускали случая пригвоздить нас к позорному столбу всякий раз, когда расследование терпело неудачу.
Хэтэуэй выпрямился на кресле и пристально посмотрел мне прямо в глаза.
– Что вы на самом деле ждете от меня?
До того как прийти сюда, я думал, что разговор в основном пойдет о Харрисе. Но ничего из того, что мне до сих пор сказал детектив, не наводило на мысль, что он знал его лично.
– Мне бы хотелось поговорить с вами о расследовании. В настоящее время единственное, чем я располагаю, это информация из вторых рук, и мне бы хотелось узнать ощущения того, кто пережил эти события изнутри.
Хэтэуэй принялся барабанить по столу здоровой рукой.
– Слушайте, киношник, я не могу целый день потратить на вас, мне надо зарабатывать на кусок хлеба. Знали бы вы, какая у меня пенсия! Покрутились бы с мое целыми днями… Мы тогда очень старались расследовать это дело, но случается, что все идет не так, как хочешь.
– Только несколько вопросов, очень прошу… Для меня это очень важно. Я специально приехал из Нью-Йорка, чтобы с вами встретиться.
Хэтэуэй издал глубокий вздох, открыл ящик своего письменного стола и вытащил оттуда пачку «Филип Моррис». Судя по всему, он больше не собирался выставить меня за дверь.
– Хорошо, думаю, это я могу для вас сделать… Хотите?
– Спасибо, недавно бросил.
– Не спрашиваю, беспокоит ли вас дым, мне и правда нужно покурить. Пользуюсь тем, что Глории здесь нет… Она мне устраивает из-за этого веселую жизнь; иногда мне кажется, что я последний курильщик в Калифорнии! Вашингтон и Джефферсон курили, и еще как, а теперь нас даже на улицах гоняют!
Он зажег сигарету и жадно затянулся. Меня раздражало, что он уклоняется от темы, но совсем не хотелось его отвлекать.
– Не знаю, что у вас в голове, Бадина. Что вы себе воображаете? Что вам в одиночку удастся успешно завершить расследование сорокалетней давности, в котором были задействованы десятки опытных полицейских? Ничего у вас не выйдет.
– Я не веду никакого расследования.
– Можно подумать, что это не так!
– Я всего лишь хочу побольше узнать о своей матери, попытаться понять ее жизнь и ее историю… Я вдруг ощутил, что практически ничего о ней не знаю.
Хэтэуэй снова открыл ящик стола, чтобы достать пепельницу.
– А почему сейчас?
– Мне только что исполнилось сорок лет. Возможно, этим все и объясняется…
– А, кризис среднего возраста! Вы уже подводите итоги жизни и решаете вернуться к истокам… как лососи, которые поднимаются вверх по реке. Я сделаю все, что могу, чтобы вам помочь. Ну, задавайте все вопросы, которые вас мучают.
– Можете ли вы подтвердить, что мою мать в последний раз видели в субботу двадцать пятого января утром?
– В субботу, да. Что касается числа, то думаю, что вы его знаете лучше, чем я. Мы с одним из коллег занимались расследованием по соседству, в районе Сильвер-Лейк, где у нее было жилье. Вы знаете этот дом?
– Там никто не живет, но он все еще принадлежит нашей семье.
– Очень многие видели, как она вернулась в пятницу около одиннадцати вечера.
– На черном «Шевроле»?
– Точно, на «Шевроле». На следующее утро она покинула дом в начале десятого. Соседка заметила, как она выводит машину из гаража.
– Я где-то читал, что ее свидетельство не было принято всерьез, но так и не понял, почему.
– Из-за деревьев живой изгороди; из окна кухни можно было лишь частично разглядеть подъезд к дому и к гаражу. Я сам все проверил: устроился у окна, а мой напарник Джеффри Уилсон пошел открывать гараж вашей матери. Если эта соседка ее и видела, то лишь в течение двух-трех секунд. В делах такого рода много людей готовы рассказать невесть что, лишь бы оказаться в центре внимания. Иногда они говорят чистосердечно, но находятся под влиянием всего, что могли прочитать в газетах.
– Но в конце концов вы ей поверили…
– Она очень точно описала наряд, который был на вашей матери: бледно-голубое платье и белую шляпку-таблетку, модную в те годы.
– Вы можете вспомнить такие детали?
Хэтэуэй постучал по сигарете, сбрасывая длинный цилиндрик пепла. Струя табачного дыма, подхваченная потоком воздуха из вентилятора, вернулась Хэтэуэю прямо в лицо, но, похоже, его это не смутило.
– Я это помню, потому что это было важно для расследования. Соседка даже уверяла, что, перед тем как войти в гараж, ваша мать приветственно махнула ей рукой.
– Итак, вы думаете, что она говорила правду?
– Уверен, что тем утром ваша мать действительно вышла из дома. Но с какой целью? Загадка! При ней не было никаких вещей, все документы и те она оставила в доме.
– Что исключает версию, что она исчезла добровольно.
– И правда, возможно. Дальше Элизабет Бадина становится призраком. Три или четыре дня спустя ее машина обнаружена патрульным полицейским. Несомненно, способы изучения у криминалистов были не те, что сегодня. В «Шевроле» не нашли ничего интересного: ни следов крови, ни личных вещей. Внутри все было просто стерильно.
– А отпечатки пальцев?
– Конечно, обнаружили отпечатки, принадлежащие вашей матери, прочие же идентифицировать не удалось. В те годы не было IAFIS. Но даже в том случае пара отпечатков в драндулете ничего бы не доказала.
– За исключением того, что «Шевроле» был обнаружен неподалеку от «Голубой звезды», где моя мать накануне вечером встречалась с каким-то мужчиной.
– Вот это самая странная часть всего дела: взяться за этого типа так и не удалось. Персонал ресторана его никогда раньше не видел. Внешность неприметная, таких двенадцать на дюжину, настоящий Джон
Доу.
– Вам известна книга под названием «Преступления и скандалы Голливуда»?
– Последняя книжонка, которую я прочел, была… дайте-ка подумать… «Над пропастью во ржи»?
Я не сомневался, что Хэтэуэй принадлежал к людям того сорта, которые стараются выглядеть глупее и менее образованными, чем являются на самом деле. Без сомнения, это старый полицейский трюк: вести себя так, чтобы остальные тебя недооценивали.
– В книге есть несколько страниц о моей матери. Автор вскользь упоминает, что досье департамента полиции Лос-Анджелеса были неполными или из них что-то оказалось изъято. Что на самом деле личность мужчины из «Голубой звезды» была установлена полицией, но затем он почему-то оказался вне ее поля зрения.
Предположение, что расследование было сляпано на скорую руку, я предпочел не высказывать, чтобы не разозлить своего собеседника.
– Все, что я об этом знаю: полиция так и не добралась до этого субъекта. Но у меня никогда и не было общей картины дела: я выполнял определенные задания и не был в курсе всего. Что же касается досье… старик, компьютеров тогда еще не было. Знаете, сколько тонн документов должны покоиться в архивах на Рамирес-стрит? Нередки случаи, что какая-нибудь бумага исчезает или оказывается не на своем месте. Такое случается. Во всяком случае, департамент никогда не публикует сведения о целостности какого бы то ни было дела.
Теперь, когда с недоверием было покончено, я счел разумным попытаться узнать, каким образом его имя оказалось на обратной стороне фотографии.
– Вы тогда встречались с Уоллесом Харрисом?
– Нет. Допрашивать типов такого уровня посылали только опытных инспекторов, которые умели проявить дипломатичность. Это очень тонкое искусство – допрашивать больших шишек так, чтобы у тех не сложилось впечатления, будто их в чем-то подозревают.
Хэтэуэй даже не моргнул. Похоже, мой вопрос оставил его равнодушным. Я был разочарован: связь, соединявшая его с Харрисом, распадалась на глазах.
– Бабушка всегда думала, что у Элизабет, когда она исчезла, была какая-то связь. Возможно, с женатым мужчиной. Может быть, это даже был мой отец.
– Этот след в первую очередь и разрабатывали.
– По какой причине?
– Да их была целая куча! Цифры говорят сами за себя: в восьмидесяти процентах убийств жертва и преступник знакомы друг с другом и в четверти случаев состоят в связи.
В первый раз с начала разговора Хэтэуэй казался смущенным.
– Мне очень жаль. Я знаю, что официально ваша мать не признана мертвой, но…
– Ничего. Даже моя бабушка уверена, что ее убили в день исчезновения.
– И к тому же эта, так сказать, ссора в ресторане. Вот почему обычно ругаются мужчина и женщина?
– Любовь и деньги?
Хэтэуэй раздавил окурок и громко кашлянул.
– Беспроигрышный дуэт. Все как по писаному. Ваша мать влюблена, ее любовник женат. Он тоже к ней привязан, но не собирается бросать свою законную и детишек. Классический сценарий и от этого не менее отвратительный. Он много месяцев пудрит ей мозги, обещает молочные реки и кисельные берега. Ваша мать больше не в состоянии ждать. Она упрекает его в трусости и угрожает вывести на чистую воду. Они говорят на повышенных тонах, она уходит из ресторана вне себя от ярости. Этот тип начинает паниковать. Он представляет себе, какого скандала и денег будет стоить ему развод…
– И решает избавиться от нее?
– Должно быть, он предпринял столько предосторожностей, чтобы скрыть их связь, что уверен – никто не в курсе. В тот же вечер, сразу после ссоры, он звонит ей, объявляет, что собирается окончательно развестись с женой, назначает ей новое свидание на следующий день в Голливуде возле ресторана.
– Но почему там? Насколько я знаю, в «Голубой звезде» их больше не видели…
– Вот об этом ни черта не знаю! Возможно, тип где-то там жил.
– Меня бы это удивило. Место должна была выбрать моя мать – судя по тому, что я прочитал, начиная с осени 1957-го она регулярно бывала в заведении. Более того, это не был один из тех шикарных ресторанов, где можно случайно встретить знакомых: большая проходимость и мало риска, что тебя запомнят.
– Господи боже! И вы хотите меня убедить, будто не ведете расследование! Да вы обо всем знаете больше моего! Не так важно, кому пришло в голову встретиться именно там.
– Продолжайте.
– А затем, очевидно, все усложняется. Если он ее убил…
Хэтэуэй отвел глаза и погладил бородку.
– Хватит передо мной юлить! Поступайте, как если бы моя мать была такой же жертвой преступления, как все остальные. Я готов все выслушать.
– Ну, раз вы так говорите… Если он ее убил, то сомневаюсь, что он рискнул сделать это в городе. Только в фильмах убийцы переносят труп по лестнице в три часа ночи, чтобы запихнуть его в багажник какой-нибудь колымаги.
Это замечание напомнило мне скетч Джорджа Карлина: «В Лос-Анджелесе все держится на машине, даже убийства. В Нью-Йорке же, если вы хотите кого-то убить, вам придется сесть в метро, чтобы приехать к жертве».
– Итак?
– Итак, он, по всей вероятности, предложил ей романтическую прогулку за город.
– А вы не думаете, что после вчерашнего вечера она могла что-то заподозрить?
– Нет, если он между делом сообщил ей, что решил признать и воспитывать своего сына. Он убивает ее, избавляется от тела и снова наслаждается жизнью.
– В этом есть хоть какая-то логика.
– Не так уж и много! Самое худшее состоит в том, что невозможно исключить то, что этого мужчину в какой-то момент уже допрашивали. Думаю, вы знаете про дело Зодиака…
– В самых общих чертах.
– Я еще был полицейским инспектором, когда эти убийства совершались на севере Калифорнии. Я знал немало полицейских, работающих над тем делом. Меньше чем за десять лет допрошено две с половиной тысячи человек – в уголовной полиции это рекорд. Кто виновный, так и не узнали, но все полицейские инспекторы были уверены, что он фигурирует в этих списках. Поверьте, человек, по вине которого ваша мать пропала без вести, был с ней знаком. И даже очень хорошо знаком. Я все больше и больше убеждаюсь, что нам всего лишь не хватило времени.
– Времени? Но вы мне сказали, что департамент полиции Лос-Анджелеса потратил огромные средства на это дело…
Хэтэуэй зажег новую сигарету и щелкнул своей «Зиппо». Перед тем как ответить, он с наслаждением выпустил клуб дыма.
– Примерно две недели спустя после начала расследования Норман Финли, начальник полиции, собрал нас всех, чтобы объяснить, что этим делом займутся федералы. Все в департаменте ходили как в воду опущенные. Эти из ФБР вдруг заявились, чтобы перед всеми продемонстрировать, какие мы бездельники…
– Я думал, что ФБР и департамент полиции Лос-Анджелеса сотрудничали.
– «Сотрудничали» – не то слово, которое я употребил бы в данном случае. Скажем так: мы вкалывали на них. Мы не были новичками, но отныне для спецагентов стали чем-то вроде подотделения в Лос-Анджелесе. Они заново, с нуля провели все допросы. Мы уже привыкли, что с юрисдикцией все непросто. Город или страна? В половине дел нам приходилось буквально до зубов драться с шерифом, но с ФБР все было по-другому. Приказы исходили из очень высоких инстанций. Разумеется, это не помешало нам и дальше заниматься своим делом, пока однажды…
Хэтэуэй остановился, будто его посетили неприятные воспоминания.
– Я вам уже говорил про своего напарника Джеффри Уилсона. Это был заслуженный инспектор, знавший все крупные уголовные дела сороковых. «Служить и защищать» – вот ради чего он жил. Он был убежден, что дело можно раскрыть, только обнаружив неизвестного из «Голубой звезды». Однажды Джеффри вышел из кабинета начальника полиции, буквально задыхаясь от ярости: от него потребовали не больше не меньше – прекратить поиски неизвестного.
– Почему?
– Потому что теперь этой частью расследования занималось ФБР. Джеффри попытался протестовать, но начальник и слушать его не захотел. Тот не сдавался. С каждым днем эта история все больше подтачивала его. Уверяю вас, сначала мне было трудно понять, почему он принимает это так близко к сердцу. И вот однажды вечером, отпахав дежурство, мы отправились выпить по стаканчику, но Джеффри предпочел не идти в бар, где все мы обычно бывали. «Стены имеют уши», как сказал он мне. Ему не хотелось, чтобы другие слышали наш разговор. Вот тогда-то он и выложил мне свою теорию: нам вставляют палки в колеса именно потому, что федералы давно выяснили, кто этот незнакомец, и не хотят, чтобы мы совали нос в их грязные делишки.
– Вы что, насмехаетесь?
– Джеффри-то ни капли не насмехался. Он думал, что речь идет о какой-то очень важной шишке.
Я принялся ерзать в своем кресле.
– Подождите, я не уверен, что уловил вашу мысль. Вы говорите, что ФБР выгораживало типа, подозреваемого в том, что моя мать пропала по его вине?
– Я никогда не считал, что Кеннеди заказал убийство Мерилин, я не приверженец теорий заговора. Все, что я знаю: Джеффри почуял что-то нечистое. Вполне возможно, что федералы держат в секрете личность этого мужчины, чтобы избежать скандала, но ничто не доказывает, что он причинил зло вашей матери.
– Обратного тоже ничто не доказывает… И вы ничего не сделали, чтобы узнать об этом побольше?
– Ей-богу, вы ничего не слушаете из того, что я вам говорю! Я едва не дошел до самого верха, но только шишек себе набил… А что я, по-вашему, был должен делать? Земля вращаться не перестала, дела в бюро продолжали накапливаться, и мы просто физически не имели возможности вести расследования, как хотелось бы.
– Ваш друг в конечном итоге тоже присмирел?
– Не совсем, и это, впрочем, дорого ему обошлось.
– То есть?
– Как многие полицейские того времени, Джеффри любил приложиться к бутылке. Иногда он был не в состоянии вовремя заткнуться. Он принялся повсюду трезвонить, что никто ничего не делает, чтобы найти виновного. Все это не замедлило дойти до ушей начальства. Думаю, некоторые субъекты из департамента здесь были ни при чем.
– Хотите сказать, что его вышвырнули?
– Руководить расследованием по делу об исчезновении вашей матери были назначены два главных инспектора: Том Норрис и Джереми Коупленд – таких и нарочно не придумаешь. Норрис не был плохим парнем, но легко попадал под чужое влияние. А вот Коупленд был настоящим карьеристом: за повышение он бы мать и отца продал. Все знали, что это стукач. Уверен, что Норрис и Коупленд в ответе за неприятности, которые посыпались на Джеффри. Из отдела внутренних дел пришло грозное распоряжение досрочно отправить его на пенсию из-за злоупотребления алкоголем. Конечно, это был всего лишь предлог…
– Значит, он все же попал в точку!
– Не обязательно. Я вам уже говорил о прессе тех лет… Департамент полиции Лос-Анджелеса мог просто-напросто опасаться, как бы его теория не просочилась наружу и не стала одной из газетных уток.
– А что было дальше?
– Исчезновение вашей матери неотступно преследовало его еще несколько месяцев. Иногда нам случалось принять телефонный звонок, касающийся этого дела. Он начинал просто с ума сходить, готовый бежать по любому следу, даже самому неправдоподобному. Все это крепко засело у него в голове. У Джеффри и так было не все гладко с женой, а работа не способствовала налаживанию отношений. На следующий год он мертвецки пьяным упал с лестницы и сильно расшибся. Восстановление заняло чертову кучу времени, а осложнения остались на всю жизнь. Так как он больше не мог выполнять обычные полицейские обязанности и находился в зоне особого внимания у начальства, его задвинули в угол, посоветовав тихонько дожидаться пенсии…
– Полагаю, сейчас его уже нет в живых?
– Умер от цирроза печени в 72 года. Даже после того несчастного случая он продолжал пить как сапожник.
– Вы потом говорили с ним об этом деле?
– Нет. Я заходил навестить его, но избегал говорить о работе. Время от времени мы рассказывали друг другу всякие истории… ничего серьезного.
– Если не считать мужчины из «Голубой звезды», был ли еще кто-нибудь подозрительный?
Хэтэуэй затянулся и немного помолчал, прежде чем ответить.
– Один человек. Молодой парнишка, которого звали Эдди… про фамилию не спрашивайте. На съемках того фильма он был реквизитором. Помню, что нас в отделении его долго допрашивали.
– Почему именно он, а не кто-то другой?
– У Эдди была склонность крутиться вокруг вашей матери и вести себя с ней слишком… настойчиво. На этом особенно заостряли внимание некоторые из тех, кого допрашивали. В конце концов его оставили в покое; думаю, у него оказалось железобетонное алиби. Парень как парень, из тех, что и мухи не обидит.
– Как Норман Бейтс в «Психозе»?
– Что?
– Ничего, проехали.
Меня удивило, что ни Харрис, ни Кроуфорд не сочли нужным рассказать мне об этом Эдди. Его имя не появляется и на страницах «Преступлений и скандалов Голливуда». Может быть, эту зацепку стоит запомнить на будущее. В конце концов, даже у железобетонных алиби могут быть слабые места.
– Департамент полиции так и не закрыл дело?
– Не думаю. Во всяком случае, дела такого рода остаются открытыми, это официальная позиция. Не стройте себе иллюзий: с начала 60-х, судя по всему, остался один-единственный полицейский, участвовавший в расследовании.
Хэтэуэй убрал пачку сигарет в ящик и посмотрел на часы.
– Ну и ну, я из-за вас действительно опаздываю! Извините, но мне нужно идти. Надеюсь, что смог вам помочь. Кстати, если у вас возникнет желание поговорить, вы всегда можете позвонить мне.
Детектив встал, но я не двинулся с места. Сведения, которые он мне только что предоставил, толпились у меня в голове. Незнакомец из «Голубой звезды»… Почему федералы так старались, чтобы его перестали искать? В конце нашего разговора я был уже почти уверен, что это мой отец. И, что самое ужасное, убийца моей матери. Нельзя было все это так взять и оставить; я не мог поверить, что Харрис предоставил мне координаты детектива лишь ради этого небольшого разговора. Кроуфорд мне еще раньше сказал: режиссер очень торопился встретиться со мной. Он даже выдвинул предположение, что его друг незадолго до смерти обнаружил что-то касающееся исчезновения Элизабет. Хэтэуэй был всего лишь этапом, или скорее отправной точкой расследования, которое могло позволить мне понять, что произошло более сорока лет назад.
– Я хотел бы воспользоваться вашими услугами, Хэтэуэй.
Детектив замер и посмотрел на меня, будто я только что сказал какую-то глупость.
– Услугами? С какой целью?
Внезапно я ощутил нервное возбуждение, даже немного смешное.
– Чтобы вести расследование по тому делу, которое не было закрыто.
Он оперся об угол письменного стола и взглянул на меня с такой жалостью, что я почувствовал себя задетым.
– Я вам уже сказал: эти события слишком давние. Вы же сценарист: это только в сериале детектив Раш расследует давнишние дела, наводя справки в старых документах.
– Мне необходимо узнать об этом еще больше.
– На что вы надеетесь, киношник? Большинства тех, кто был так или иначе связан с этим делом, уже на свете нет; вполне возможно, что и виновный в их числе. Даже если это окажется и не так, вы не найдете никаких доказательств, которые послужили бы основанием для судебного иска.
– Да плевать мне, будет ли виновный наказан! У меня нет никакого желания мстить за свою мать. Я всего лишь хочу знать правду, понимаете?
Хэтэуэй покачал головой, снова уселся в свое офисное кресло на колесиках и снова включил компьютер.
– Смотрите.
Я даже не пошевелился.
– Смотрите, говорю вам!
Заинтригованный, я обошел вокруг письменного стола. На экране блондинка лет примерно сорока обнималась с мужчиной на тротуаре оживленной улицы. Судя по всему, это было снято на телефон.
– Я думал, вы храните профессиональные тайны. Почему вы мне все это показываете?
– Чтобы дать вам представление о моей повседневной работе.
– Супружеская измена? Невероятно, с этим еще обращаются к детективу?
– Мы в Калифорнии, старик. Здесь супружеская измена может обернуться годом тюрьмы. Даже если здесь нет ничего почетного, на сегодняшний день это моя работа. Я занимался множеством дел и о пропаже без вести, но не таких, когда жертва испарилась почти полвека назад… И потом, я не люблю давать людям ложные надежды.
– Мне необходима ваша помощь, Хэтэуэй. В одиночку я ничего не найду. Скажите, что могло бы изменить ваше мнение.
Детектив закрыл файл и посмотрел прямо мне в глаза:
– Ничего. Могу вам дать только один совет, Бадина: возвращайтесь к себе и постарайтесь забыть эту историю.
