Книга: Святая Олимпиада и другие диакониссы древней Церкви
Назад: Глава 3. Бескровное мученичество: гонение на святую Олимпиаду
Дальше: Глава 5. Смерть и прославление святой Олимпиады

Глава 4

Переписка святой Олимпиады со святым Иоанном Златоустом

«Письма к Олимпиаде», их разбор и извлечения из шестнадцати писем



Ко времени только что описанного трехлетнего страдальческого подвига святой диакониссы (404–407 годы) относится ряд весьма интересных писем святого Иоанна Златоуста к ней.

Находясь в это время в изгнании, сам жестоко терзаемый злобой врагов, святитель поддерживает упавший дух Олимпиады. Переписка их, сохранившаяся до нас, представляет бессмертный, нерукотворный памятник мученице. Каждая страждущая душа, читая эти письма, может с избытком почерпнуть себе утешение и найти силу для борьбы с жизненными невзгодами. Старец Амвросий Оптинский, умудренный опытом духовной жизни, находит, что после Священного Писания для души скорбной нет лучшей и наиполезнейшей книги, как письма Иоанна Златоуста к Олимпиаде-диакониссе.

«Перестань плакать, – говорит святитель в одном из них, обращаясь к Олимпиаде, – перестань мучить себя печалью; не смотри на эти несчастия, которые идут к тебе непрестанно, идут одно за другим без промежутка; а помышляй о свободе, которая так близко-близко, помышляй о неизреченных наградах и воздаяниях, которые принесут тебе твои несчастия… Что все это значит, когда за все это награда – целое Небо?»66.

Эти письма Златоуста, благодаря благоговейной памяти о них современников, дошли до нас в числе семнадцати, но, вероятно, их было несравненно больше.

Все они были написаны святым Иоанном из изгнания, большей частью из Кукуза или в пути. По тексту писем видно, что частью он писал их на дорожных станциях, часто под открытым небом и при непогоде, во время остановок, которые делались для сна или отдыха после тяжелого пути; частью в Кукузе, под угрозой нападения диких исаврян, или в Арависсе, среди вечных снегов.

В диалоге двух великих душ, смирившихся во Христе, можно видеть всю глубину их душевных страданий.

Письма Златоуста как бы воскрешают душу его духовной дочери. Они бросают свет и на трогательное отношение святителя к всегда столь мужественной душе святой Олимпиады, изнемогшей наконец под бременем непосильной борьбы.

В них чадолюбивый отец пишет своей духовной дочери; духовный и искренний друг – своему младшему, преданному ему другу; жертва, преследуемая невинно, – жертве, терпящей правды ради несправедливые напраслины.

Каким искусным утешителем является здесь автор «Писем к Олимпиаде»! Как неусыпно заботится о душе святой диакониссы, для которой он был единственной поддержкой благодаря мощной силе своего духа, хотя и силе хрупкой – по немощи физической и тяжким условиям своей скитальческой жизни.

В письмах своих он говорит о боли, которую сам испытывает, потому что чутко прислушивается к каждому ее слову, понимая недосказанное… В то же время он вливает в душу Олимпиады целительный бальзам христианского упования, благотворное действие которого отражается на нем самом благодаря тому, что он утешает ее своими собственными переживаниями. На самом деле, в последние годы жизни этих двух святых душ не было, кажется, ни одного страдания, горечи которого они не испили бы капля за каплей в злополучных местах своего изгнания. И в это время святитель писал Олимпиаде: «Изгнание – это ничто»67.

В древности с особенным благоговейным почтением относились к письмам святого Иоанна Златоуста. «Все лучшее о терпении в скорбях сказал Иоанн Златоуст в письмах к Олимпиаде, которые патриарх Фотий признает самыми полезными по содержанию и изящными по слогу»68. Глубокий анализ человеческого сердца, красота слога, особые события, во время которых они написаны, выдвигают эти письма на особое место среди произведений епископа.

От проницательного взора изгнанного святителя не могло скрыться уныние, так внезапно овладевшее святой душою Олимпиады. Признаки этой ужасной болезни Златоуст усмотрел уже в первых ее письмах, присланных ею в место его изгнания – Кукуз. Он не узнает в них сильную духом Олимпиаду, столь мужественную труженицу и великую подвижницу. Он спешит ее успокоить пространными и частыми письмами.

Судя по известным письмам Златоуста, Олимпиада была одарена от природы живым и проницательным умом, воспитанным на твердом основании Священного Писания и книг так называемой христианской философии. Ум ее, очевидно, был силен и тверд в убеждениях и приучен ею к основательному взвешиванию чужих воззрений. Таким образом, Златоуст имел дело с ученицей, не легко поддающейся чужим убеждениям, и с больной, которая оспаривает средства к своему врачеванию. Вследствие этого в письмах он часто возвращается к одному и тому же увещеванию и снова и снова настаивает на своих основательных доводах с возрастающей силой красноречия.

С искусством опытного духовного врача он, прежде всего, находит корень болезни, таившейся в ее душе, и, изучив причину, изобретает средства бороться с ней. Как мы увидим, Иоанн Златоуст усматривает три причины уныния, овладевшего святой душой Олимпиады. Это были: бедствия Церкви, которой она служила; невинное страдание его самого и ее собственное здоровье, надломленное подвигами и страданиями69.

Мы постараемся вкратце разобрать все семнадцать писем.

В первом письме святитель рисует перед внутренними очами своей ученицы картину ужасных церковных бедствий, от которых она так страдала. Он соглашается с нею, что все это ужасно, но тем не менее не одобряет ее уныния. Основываясь на слове Божием, с отеческой заботливостью святитель старается извлечь душу Олимпиады из мрака уныния, вникая с нею вместе в первую причину ее печали: «Итак, – пишет Иоанн Златоуст, – постараюсь облегчить раны горести твоей и рассеять мысли, наводящие на тебя облако печали.

Что смущает твою душу? О чем скорбишь ты и крушишься? Что жестокая и мрачная непогода облегла Церковь и все обратила в безлунную ночь? Что больше и больше растет и умножается гибель вселенной?.. Все это и сам я знаю, и никто против этого не спорит.

Впрочем, видя это, я не отказываюсь от лучших надежд моих; думаю о Правителе всех происшествий, Который не искусством побеждает непогоду, но единым мановением укрощает бурю. Почему же не в начале и не вдруг? Это Его обычай – не прекращать несчастий, лишь только наступили они; но пусть возрастут, дойдут до крайности и большая часть людей станет терять надежду; тогда Он начинает чудодействовать и производить необыкновенные дела, с одной стороны, показывая Собственную силу, с другой – упражняя терпение злополучных. Итак, не падай духом. Одно только ужасно, Олимпиада, одно есть действительное искушение: это грех – единственное слово, которое я непрестанно твердил тебе. Все прочее – басня»70.

«“Но злы дни, – больно и тяжело это”,– скажешь ты.

Но посмотри на них, скажу я, сквозь другой образ, представленный пророком, – и не страшись их. Это злоречие, эти обиды, эти клеветы он сравнивает с обветшалой одеждой, с сукном, изъеденным молью (см.: Ис. 37, 7–8).

Итак, пусть ничто случайное не возмущает тебя: не зови того-то и того-то, не гоняйся за тенью, ибо помощь человеческая – тень. Иисуса, Которому служишь, Иисуса зови непрестанно; одно мановение Его – и вмиг все изменится. Если же ты звала Его и беды не прошли, то, повторяю тебе, у Бога такой обычай – не прекращать их в самом начале; когда же они слишком возвысятся, когда вырастут, когда для злобы врагов почти ничего уже не останется, тогда Он вдруг начинает все приводить в тишину, всему давать неожиданный оборот: ибо Бог не только может даровать нам те блага, которых мы ожидаем и надеемся, но может сделать несравненно больше, бесконечно лучше»71.

«Не смущайся же и не тревожь себя, но всегда и за все благодари Бога, прославляй, зови, моли, повергайся пред Ним; не тревожься, говорю, – даже если бы перед тобой восстали тысячи тревог, тысячи смятений, даже если бы взор твой повсюду встречал одни страшные бури. В смутных обстоятельствах нам не опередить Господа, даже если бы все приходило в крайнюю гибель. Он один может и падших восстановить, и заблудших обратить, и соблазнившихся исправить, и грешников, совершивших тысячи преступлений, изменить и сделать праведными, и умерших оживить; может отвергнутому придать блистательный вид, обветшалое обновить. Если Он творит несущее сущим, нигде и никогда не являющемуся дарует бытие, то тем легче Ему поправить то, что есть и что давно уже было»72.

Олимпиада, по-видимому, сокрушалась из-за неимоверного множества погибающих и соблазняющихся. Златоуст утешает ее примерами из жизни Христа и ранней Церкви: «Правда, – говорит он, – много погибающих, много увлекающихся соблазном, но часто многие из печальных перемен извлекали для себя бесспорную пользу, исключая только тех людей, которые и при изменении обстоятельств упорно оставались в своей неизлечимой болезни. Зачем ты тревожишься, зачем мятется душа твоя, что такой-то отвержен, такой-то уклонился в противную сторону? Христа распинали, а Варавву разбойника просили освободить, и развратный народ кричал, что лучше спасти душегубца, чем Спасителя и Благодателя. Сколько человек, думаешь ты, увлечено было в соблазн этим происшествием? Сколько погибло их невозвратно?»73.

«Ты напоминаешь о множестве соблазнившихся и заблуждающихся в наше время; а сколько, думаешь ты, учеников соблазнилось во время Креста Его? Тот предал, те разбежались, тот отрекся, Он один был веден связанный, когда все отступились от Него… Таким образом, дело Церкви совершалось под искусом, а не в спокойствии»74.

Столь убедительные доводы святителя оказались, однако, бессильными уврачевать язву души святой Олимпиады. По ее ответному письму он усмотрел, что в душе ее еще таится уныние; потому он пишет ей второе убедительное послание. «Поднимись же и дай мне руку, – взывает святитель, обращаясь к Олимпиаде, – ибо как больные телом не получают надлежащей пользы своему здоровью, если врач исполняет свой долг, а они не станут выполнять требуемого от них, так обыкновенно бывает и с душой. Чтобы этого не было, старайся и ты, со своей стороны, содействовать мне с приличным тебе благоразумием, дабы от совместного нашего действия больше нам было пользы. “Я хочу, – может быть, скажешь ты, – но не могу, сил недостает, умения разогнать густое и мрачное облако печали, сколько бы я ни прилагала усилий…”.

Учтивость – это и один предлог. Я знаю благородный образ мыслей твоих, знаю крепость нежной души твоей, знаю великость твоего благоразумия, силу любомудрия, знаю, что для тебя стоит только повелеть бурному морю печали, и все станет тихо и смирно»75.

Святитель с отеческой заботой советует Олимпиаде не слишком предаваться скорби, когда она слышит о бедствиях страждущей Церкви: «Болезнуй, потому что не должно смотреть на это без муки сердечной, но болезнуй так, чтобы твоя печаль имела меру. Ибо если в собственных ошибках – за которые мы должны будем дать некогда отчет – вредно и пагубно предаваться слишком неумеренной печали, то тем паче излишне и пагубно для души мучиться попусту и измождать себя скорбью о чужих погрешностях.

Такая печаль есть сатаническое искушение. Не последняя ли глупость и сумасбродство за чужие ошибки, в которых другие дадут отчет, сокрушаться и скорбеть до того, чтобы эта скорбь наводила на душу несказанный мрак, смятение, тревогу, – словом, несказанную бурю?»76.

Златоуст советует ей быстро убегать от этих размышлений и обращаться к мысли о Страшном Суде и этим спасительным страхом побеждать свою печаль. Но на этом Златоуст не долго останавливается, сознавая, что святость Олимпиады не заслуживает осуждения Праведного Судии. Он спешит занять ее воображение размышлением о блаженстве праведных, о воздаянии им за добродетели в Царстве Небесном.

Он превозносит высокие качества Олимпиады; он старается возбудить в ней доверие к самой себе; он стремится показать ей, насколько высоко он ценит ее добродетели, которые, без сомнения, достойны Неба и равного с Ангелами удела, светлых венцов и ликостояния девственных.

Златоуст был уверен в непоколебимом и глубоком смирении своей ученицы, потому что не боялся в глаза хвалить ее, имея при этом лишь одну цель – вырвать эту мужественную душу из мрака уныния. Картина добродетелей святой диакониссы, которой посвящены несколько страниц этого письма, интересна главным образом тем, что дает нам возможность с точки зрения Иоанна Златоуста восстановить нравственный облик ее.

Олимпиада, как изображает ее святитель, была в его глазах чем-то более, чем обыкновенная добродетельная женщина. Это было почти равноангельское существо – земной Ангел, готовящийся стать небесным человеком. Земную жизнь свою она проводила, как мы имели уже случай говорить, подобно бесплотным Силам, в строгом посте, сверхъестественном почти бдении, непрестанной молитве… Мы не будем перечислять остальных ее добродетелей, над которыми Иоанн Златоуст так умиляется. В письмах Иоанна Златоуста заметно, как огорчен он, что такое именно существо при всем своем природном мужестве побеждается приступами столь сильного уныния.

Нельзя, однако, умолчать об одной добродетели святой диакониссы: о ее ненависти к страсти наряжаться. Мы имели уже случай говорить об этом. Здесь же сделаем краткое извлечение из писем святого Иоанна Златоуста для дополнения сказанного ранее. «Умы непосредственные могут низвесть скромность женщины на последнюю ступень заслуг; я же помещаю ее на первом месте».

«При внимательном рассуждении убеждаешься, что эта добродетель от тех, кто ее осуществляет, требует не только возвышенности духа, но и мудрости в поведении… Когда ты видишь деву, которая облечена в богатые одежды, “влекущую ризы свои долу”, как выражается пророк, играющую ногами своими, которой походка сладострастна, которая своим голосом, взорами, платьем приготовляет чашу яда бесстыдно взирающим на нее, глубже и глубже изрывает пропасть для прохожих, расставляет сети, то как ты называешь ее девой? Не причислишь ли ты ее к женщинам растленным? Да растленные женщины не бывают таким соблазном, как эти девы, всюду распростирающие свои крылья удовольствия.

Вот почему я называю тебя блаженной, вот почему удивляюсь тебе, что ты освободила себя от всякой страсти нравиться; что ты и здесь показала образец самоотвержения, не уборами отличаясь, а строгим поведением, не в красные одежды облекаясь, а ограждая себя оружием духовным»77.

«Я не изобразил вполне твоего поведения касательно одежды, ибо я боюсь пускаться в неизмеримое море твоих добродетелей; притом в настоящем случае у меня цель не та, чтобы говорить похвалы святой душе твоей, а та, чтобы приготовить врачевство для утешения тебя. Итак, теперь повторю коротко то, что сказал я прежде. Что же я сказал прежде? Вот что: перестань думать, что погрешил такой-то, что преступился такой-то; а лучше помышляй непрестанно о подвигах твоего смирения, твоего терпения, поста, молитв, всенощных священных бдений, воздержания, милостыни, страннолюбия, твоих различных тяжких и частых испытаний. Помысли о неизмеримой любви твоей к ближним, которую так распространила ты, что с великой быстротой пронеслась до самых краев вселенной. Не один дом твой открыт всякому приходящему; нет, повсюду на земле и на море многие испытали щедрость твою через твое стран-ноприимство. Все это собравши в одно представление, успокаивай себя, радуй свою душу надеждой будущих венцов и награждений»78.

Переходя ко второй причине уныния святой Олимпиады, Иоанн Златоуст между прочим пишет ей: «Но есть нечто другое, больше всего сокрушающее тебя. Я думаю, ты печалишься не только о том, о чем я прежде рассуждал с тобой, но и о том, что теперь ты вдали от моего ничтожества; плачешь о разлучении со мной и всем говоришь: “Уже не слышим этих речей; не наслаждаемся обычным учением; погибаем голодом, каким Бог некогда угрожал евреям. Это мы теперь терпим – не голод хлеба, не жажду воды, но голод Божественного учения” (ср.: Ам. 8, II)»79.

Утешая Олимпиаду, святитель советует ей читать его книги, писать ему частые и длинные письма, обещая в свою очередь при первой возможности отвечать ей такими же частыми и длинными письмами. Он дает ей надежду на свидание в скором будущем, если не здесь, то в блаженной вечности.

«Ибо совсем немаловажный подвиг, – говорит он далее, – подвиг, заслуживающий великую награду: переносить разлуку с возлюбленной душой»80. В свою очередь он требует мужественной души, любомудрого ума.

«Кто говорит это? Кто умел искренне любить, кто лучше всех понимает силу любви, тот поймет, о чем я говорю»81.

Он посвящает несколько красноречивых страниц описанию той грусти, которую испытывал великий апостол Павел от разлуки с преданной ему душою Тита, когда не нашел его в Троаде: я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита (2 Кор. 2, 13).

Затем Послание к Фессалоникийцам того же апостола Павла проясняет ту истину, что недостаточно для душ, любящих друг друга, сознания, что они душой связаны друг с другом, но естественно желание видеться: «При личном свидании друзья прислушиваются к словам, по которым узнают о внутренних действиях духа, видят глаза, живописующие движения души: через эти орудия лучше наслаждаться обществом с любимой душой»82. Рассуждения свои он обосновывает словами апостола Павла: Мы же, братия, быв разлучены с вами на короткое время лицем, а не сердцем, тем с большим желанием старались увидеть лице ваше (1 Фес. 2, 17).

Глубоко понимая скорбь Олимпиады по поводу разлуки с ним, он приспособляет предыдущие рассуждения к данному случаю: «Видишь ли, какой величайший подвиг – кротко переносить разлуку с другом? Как мучительно и горько это дело. И какой возвышенной и крепкой души требует оно. Пусть же это будет тебе утешением в медлительности писем, – и особенно то, чтобы мне увидеть тебя некогда обремененной наградами за твое терпение, увенчанной и прославленной»83.

Далее он советует своей ученице: «Старайся же и ты подражать Павлу; представляй себе, что чем прискорбнее дело, тем оно выгоднее, если ты с благодарностью вытерпишь его. Не одни побои телесные, которыми бьют тело, но и муки души приносят нам венцы, даже муки души гораздо больше, чем муки тела, венчают нас, когда они бьют нашу душу, а мы благодарно переносим их… Докажи же любовь свою ко мне тем, что я через письма мои имею великую над тобой силу. А ты ясно докажешь ее тогда, когда я узнаю, что мои письма несколько смогли тебя успокоить; да не несколько, а столько именно, сколько мне хочется. Очень желаю видеть тебя и ныне в таком же веселом расположении, в каком видел в то время, когда жил там, у вас»84.

Третье письмо Иоанна Златоуста к святой Олимпиаде показывает, что на этот раз убеждения архипастыря имели желанный успех и душа Олимпиады стала мало-помалу освобождаться от уныния. В этом письме заметна трогательная отеческая забота святителя с Божией помощью окончательно освободить скорбную душу от тоски. Он старается в то же время влить в душу ее «сколько можно больше постоянного спокойствия»85.

Здесь проведена прекрасная параллель между радостным миром души, или спокойствием духа, и тревожным состоянием его, проистекающим от непомерной печали. Он признает опасность тоски или уныния для души, боримой ею, и в то же время разлагает на составные части эту страсть, этот «верх страданий»86. Затем он незаметно, с искусством красноречивого и глубокого мыслителя, рядом исторических примеров подходит к сравнению наград за добродетель и за страдания и в этом полагает главную основу утешения для слишком еще живой раны души святой диакониссы: «Что печаль тяжелее всех зол, что она есть вершина и глава всех бед, – это я достаточно изъяснил. Теперь остается мне сличить добродетели и страдания, дабы ясно показать тебе, что награды положены не только за добродетели, но и за страдания, и награды очень большие, не меньшие за страдания, чем за добродетели, даже иногда гораздо большие за страдания»87.

«Открою тебе еще иную сторону, именно: какая польза от страданий, даже в том случае, когда терпят их не для Бога, – и никто не должен почитать слов моих преувеличением, – но только терпят благородно и кротко, за все прославляя Бога», – пишет Иоанн Златоуст в другом месте своего письма88.

В заключение он прибавляет: «Сообрази же все, обдумай, какие выгоды приносит жизнь горестная и страдальческая, а потому радуйся и весели себя: и ты от самого нежного возраста шла путем выгодным, достойным тысячи венцов за твои непрестанные и тяжкие страдания… Прошу тебя, благоговейная Олимпиада, о том же, о чем я всегда непрестанно просил: брось печаль свою и прославляй Бога; ты всегда это делала и теперь не переставай делать; благодари Его за все тяжкие и горестные приключения нашего времени. Через это и себе получишь ты величайшие блага, и диаволу нанесешь существенный вред, и мне доставишь великое утешение»89.

В четвертом письме своем Иоанн Златоуст касается болезни святой Олимпиады как третьей причины ее уныния.

Он просит ее беречь здоровье, он советует ей лечиться, он даже предлагает свое собственное лекарство, которое ему помогло: «Советую тебе, достопочтенная Олимпиада, и прошу у тебя как величайшей милости: прилагай великое старание о том, чтобы тебе поправить немощь твоего тела. Ибо от болезни телесной происходит и печаль. Если тело измучено трудами, ослаблено и до того оставлено в небрежении, что не лечится ни врачами, ни свежестью воздуха, ни достатком в житейских потребностях, то сама подумай, сколько все это прибавит тебе скорби. Так опять умоляю тебя, достопочтенный друг: пользуйся различными опытными врачами и лекарствами, которые могут исправить слабость твоего здоровья»90.

Он утешает свою скорбную ученицу, вознося в ее глазах цену терпения в болезнях: «Ничто, Олимпиада, славою и достоинством не равняется терпению в скорбях. Терпение есть царица добродетелей, совершенство всех венцов; и как терпение превосходит другие добродетели, так в самом терпении один особенно вид его блистательнее других видов»91.

«Ничто, даже сама смерть – верх всех видимых несчастий, – и смерть самая ужасная, так не тяжка, как тяжка болезнь телесная. Чем больше возрастают и усиливаются скорби, тем обильнее венцы; чем сильнее пережигаешь золото, тем оно чище бывает. Итак, не думай, что тебе определен маловажный подвиг: нет, он выше всех тех бедствий, которые ты перенесла; я говорю о болезни тела твоего… Благодарным терпеливцам так хорошо, что даже если бы кто совершил величайшие грехи, терпение освобождает его от самого тяжкого бремени грехов. А если терпит муж праведный и добродетельный, то терпение придает ему не какое-нибудь, но весьма и весьма великое дерзновение и надежду. Светлый венец для праведников – это терпение, несказанно светлее солнца; а для грешников оно есть величайшее очищение»92.

В утешение страдалицы святитель приводит пример многострадального Иова, которому она уподобляется. Однако он не одобряет в одном подражание Иову – это в желании смерти: «Не думай защитить себя тем, что вот и он сильно желал смерти, не стерпя мук телесных. Разбери прежде, в какое время он сильно желал смерти и каково было тогда положение дел: тогда не был еще дан закон, не являлись пророки, не была излита благодать, как теперь, не были известны и другие виды Божественного любомудрия. Напротив, от нас теперь больше требуется, чем от людей, живших в древние времена»93.

Наконец, он всецело оправдывает ее бездействие в подвигах и в делах благотворения ввиду ее болезни, потому что, по его мысли, бездействие в болезнях несравненно выше жизни, полной полезной деятельности, которую Олимпиада обычно проводила: «Так и ты, даже если бы сидела безвыходно дома, даже если бы прикована была к одру болезни, – не думай, что ведешь жизнь пустую и бесполезную… Ты страдаешь гораздо больше, чем те, которых влачат палачи, терзают, изнуряют, подвергают крайним страданиям. Домашний и всегдашний палач твой – это тяжкая болезнь твоя»94.

Пятое письмо, по мнению Филарета, архиепископа Черниговского, написано Златоустом Олимпиаде в Кизик, куда она была изгнана, по некоторым данным, с небольшой общиной сестер-монахинь, особенно преданных своей настоятельнице.

Он одобряет изгнанниц и приводит прекрасное сравнение, поясняющее ту истину, что сильными испытаниями душа закаляется и крепнет: «У скорбей такова природа, что кротко и благодарно терпящих ставят они выше всех бедствий, выше стрел диавола и выучивают презирать коварство. Так деревья, растущие и воспитываемые в тени, бывают гораздо изнеженнее, слабее, бывают бесполезны в рассуждении плодов, а деревья, испытывающие непостоянство воздушных перемен, стоя против ветров и горячих лучей солнца, делаются от того крепче, одеваются роскошным листом и клонятся долу, обремененные плодами»95.

Он хвалит святую Олимпиаду и пророчит ей победные венцы как за то, что она сама страдает, так и за то, что ведет «другинь своих в борьбу, убеждая их все переносить кротко, не бояться теней, презирать обольщение снов, попирать этот прах, за ничто почитать этот дым и спокойно проходить мимо этой гниющей травы»96, называя дымом, тенью, сном, травою – изменчивое человеческое счастье.

По его мнению, зло в торжестве своем – беспомощно, жалко, достойно посмеяния, а добродетель и в унижении и в горе, в небрежении и в несчастий славна, прекрасна, величава.

Шестое письмо написано, вероятно, в Константинополь, куда Олимпиаде приказано было приехать по делу о поджоге храма Святой Софии, в чем, как мы знаем, обвиняли ее. Невинно обвиняемая, она явилась в столицу, но вскоре тяжело и опасно заболела. Одно время она находилась при смерти.

Письмо святителя написано, скорее всего, уже после того, как опасность миновала. После болезни душа Олимпиады, наконец, просветлела: она захотела жить и возвратилась к жизни. Святитель выражает ей свою радость и одобрение.

«Я рад, – пишет он, – не чувствую теперешнего одиночества, ни других несчастий, я весел… я в восторге и славе от твоего великодушия, от твоих непрерывных побед… Радуюсь я не только за тебя одну, но и за весь тот великий и многолюдный город, для которого ты сделалась как сторожевой столб, как пристань и крепость, делами своими и поведением подавая всем ясный голос и знак, терпением своим научая людей обоего пола, чтобы они скоро готовились на битву, чтобы со всем мужеством выступали на поприще борьбы и чтобы легко переносили труды и пот на этой битве. Удивительно: ты не бросаешься на народную площадь, не выходишь на середину города; нет, ты сидишь в маленьком домике, сидишь больная на своем ложе, а между тем придаешь присутствующим дух, помазуешь их на брань»97.

«Море так все покрыто глубочайшей ночью; а ты, как в полдень и в ясную погоду, при благополучном ветре, стоишь на корме корабля; развернувши паруса терпения, плывешь легко и спокойно; жестокая буря современных происшествий не только не погружает тебя в волны, но даже и слегка не брызжет на тебя»98.

«Великое дело – мужественно терпеть несчастия; но даже совсем как бы не чувствовать, что они есть, но почитать их за ничто, но надевать на себя венец терпения с большей беззаботливостью, не трудясь, не беспокоясь, не требуя помощи от других, а как будто играя и празднуя, – это явный знак совершенного и испытанного любомудрия»99.

Иоанн Златоуст удивляется, что Олимпиада, как женщина, наделенная весьма слабым телом, вытерпевшая бесконечное множество тяжелых и быстрых перемен в жизни, при всем том не только сама не впала в отчаяние, но и многих удержала от падения.

«Ты, – прибавляет святитель, – после стольких битв и сражений не ослабела как женщина, тебя не одолело множество несчастий; напротив, дух твой сделался крепче и свежее, умножение подвигов умножило твою силу… Так и должно быть. Подвиги добродетелей зависят не от возраста, не от телесных сил, но от одной только души и крепкой воли»100.

Вникая в седьмое письмо, легко можно понять, что несколько писем не дошло до нас. В этом письме святитель удивляется смирению Олимпиады. Очевидно, благородная диаконисса не сочла нужным сообщать изгнанному епископу подробности своего мужественного подвига на суде перед Оптатом относительно обвинения ее в поджоге храма.

В своем поступке она не находила ничего великого, ничего большего, как исполнение долга, и была счастлива пострадать за Церковь и за имя Златоуста. Однако это дерзкое посягательство (Оптата) на честь мужественной диакониссы вызвало удивление всего христианского мира, и слава разнесла ее подвиг до крайних пределов империи.

В Церкви верных Православию только и была речь, что о ее славе и торжестве – так именно и выражались об этом. Златоуста известила, прежде всего, народная молва об этом героизме его друга, ибо, как мы сказали выше, Олимпиада гнушалась величаться поступком, в котором видела лишь простое исполнение долга.

По-видимому, узнав об этом, святитель выразил в одном из писем к своей кроткой ученице радость по поводу слышанного о ней. Из седьмого письма видно, что Олимпиада в ответ на похвалы святителя с глубоким смирением писала ему, что она ничего великого за собой не знает и что так же далеко отстоит от всякой славы и трофеев, как мертвые отстоят от живых.

Одно время, как мы видели, Златоуст убедился, что заботы его о душе Олимпиады увенчались желанным успехом. Из ее последних писем заметно стало для него, что душа ее под влиянием его убедительных доводов и искренних утешений стала успокаиваться, что она исцелялась или находилась на верном пути к исцелению от угнетавшей ее тоски. Но выздоровление ее было еще в зародыше, и святому Иоанну предстояло еще немало труда, чтобы окончательно успокоить ее душу.

В заключение письма, подбодряя ее в подвиге терпения, он говорит: «Чего же ты боишься, отчего сокрушаешься? Тебе все хочется увидеть конец угнетающих нас бедствий. Будет и это, и будет скоро, если Бог даст. Так будь же рада и весела; утешай себя собственными своими добрыми делами и никогда не отчаивайся в том, что я опять некогда увижусь с тобой и вспомню тебе теперешние слова мои»101.

В восьмом письме святитель внушает Олимпиаде несколько побуждений к ее утешению, а именно, что повсюду знающие ее выражают сочувствие ее страданиям. Пусть она помышляет о наградах, ожидающих ее в будущей жизни. Жаловаться и скорбеть могут только злые люди.

В девятом письме святитель напоминает Олимпиаде, что страдания нужно переносить с терпением.

В десятом письме он упрекает Олимпиаду в том, что она пишет ему недостаточно часто.

В одиннадцатом описывается его собственное спокойствие среди страданий. Он просит Олимпиаду писать ему чаще.

В двенадцатом – извещает о своем прибытии в Кесарию. Он поправился здоровьем и хвалится теми необычайными заботами, которыми окружен со стороны своих друзей.

В тринадцатом письме рассказывается все, что Иоанн Златоуст претерпел до прибытия в Кукуз, говорится о сочувствии жителей Кукуза и об их попечениях о нем.

В четырнадцатом письме рассказывается о том, что случилось в Кесарии со святителем. Здесь же выясняется причина, по которой Олимпиада стала редко писать.

Выше мы говорили о просьбе изгнанника относительно перемены его места ссылки, о желательном для него переводе из Кукуза в Никомидию, но ни в коем случае не далее Кукуза, так как дальний путь для его здоровья весьма вреден. Мы видели, что все попытки благородной диакониссы, удрученной гонением и болезнью, сделать все возможное для облегчения его участи оказались тщетными.

Кроме того, есть основание думать, что в это время Олимпиада могла знать о намерении врагов святителя сослать его в еще более отдаленное место империи, чем

деревня Кукуз, с несомненной целью: непосильным для старца путешествием или еще более худшими условиями жизни довести его до медленной смерти.

Это сильно опечалило Олимпиаду и повлекло за собой новые сильные приступы уныния, от которых она едва освободилась. Она требовала себе от Господа наказания за то, что не могла исполнить просьбу святителя, не могла спасти жизнь его от неминуемой опасности. По этой причине святая диаконисса избегала часто писать своему духовному отцу, не желая огорчать его.

По настоятельной просьбе Златоуста она наконец написала после долгого молчания несколько весьма скорбных писем. Они, как мы видим по ответу епископа, были написаны ею под наплывом горестных размышлений. Олимпиада дала волю своим долго сдерживаемым чувствам. С тяжелым сознанием своего бессилия она горько плакала и, не скрывая своих слез, в первый раз как-то неудержимо изливала скорбь наболевшего своего сердца в душу своего учителя и друга.

Письма Олимпиады сильно огорчили Златоуста, тем более что, вероятно, она скрывала от него горькую истину о намерении врагов его. «О чем ты плачешь? Что мучишь себя и подвергаешь таким пыткам, каким сами враги не могли подвергнуть тебя? Письма твои обнажили предо мною все раны твоего сердца. Оттого и я теперь чрезвычайно горюю и мучусь, что та, которая должна была все предпринять, все привести в действие для прогнания печали души своей, – напротив, ходит туда и сюда, собирая вокруг себя мысли мрачные и томительные, выдумывая – ты сама мне сказала это, – выдумывая то, чего нет, и терзая себя совершенно попусту, да и не попусту, а с величайшим для себя вредом. Зачем огорчает тебя то, что ты не имела силы переместить меня из Кукуза куда-нибудь в другое место? Право, ты со своей стороны уже переместила меня, когда употребила к тому все зависящие от тебя способы и все привела в действие, что могла; если не удалось исполнить само дело, то о нем вовсе не следует кручиниться. Может быть, Богу угодно венцы мои сделать блистательнее»102.

В пятнадцатом и шестнадцатом письме Златоуст снова убеждает Олимпиаду отбросить вновь возникшее уныние. Он как бы старается приложить пластырь к ее душевным ранам и влить целительный бальзам отеческих утешений в ее наболевшее сердце. Из ответных писем святителя видно, что душа Олимпиады стремилась к невозмутимому покою. Ей хотелось отдохнуть от тяжб и забот.

Палладий в «Лавсаике», повествуя о ней, предполагает, что в это время она искала монашеского единения, но злоба мира не дала ей найти покоя измученной душе своей в основанной ею обители. Мы видим ее изгоняемую из столицы, мы видим ее скитающуюся по Малой Азии с небольшой общиной сестер, мы видим, наконец, ее гонимую несправедливо и заточенную в ссылке. Поняв, что тихой, безмятежной жизни ей не найти, тем более что смятение и междоусобные войны все еще волновали Церковь и ее отечество, она тихо грустила, сообщая свои размышления святителю. «Ты ли, от самой юности показавшая глубокую мудрость и поправшая человеческую гордость, надеялась жить безмятежно и мирно? – возражает ей святой Иоанн Златоуст, – Возможно ли это, ты ли, которая так мужественно препоясалась на брань с началами, миродержцами тьмы века сего, с духами злобы (ср.: Еф. 6, 12), которая причинила столько печали лютому оному и никогда своей обиды не забывающему демону, ты ли и откуда надеялась прожить жизнь тихую и беззаботную?.. Добродетель всегда связана с трудами и опасностью»103.

В шестнадцатом письме архипастырь пишет ей: «И то и другое есть знак несказанного человеколюбия Божия: и то, что Бог попускает наводить на тебя столь великие и непрестанно друг за другом следующие испытания, дабы венцы твои были блистательнее, и то, что Он весьма скоро избавляет тебя от испытаний, дабы не истощить сил твоих продолжительностью наводимых бедствий»104.

Общая сущность всех отмеченных писем ясна. «Верьте мудрости Бога, – говорит святитель Христов, – доверьтесь Его бесконечной благости и не судите Его. Зло в нас самих, а что вне нас – не может повредить нам. Не судите, не ропщите, повторяйте с апостолом: “Глубина намерений Божиих, кто может постигнуть вас?”105. Истинное счастье – в довольстве самим собою здесь, на земле, и в ожидании вечных наград на Небе; в сущности, гонитель жалок, достоин же зависти гонимый»106.

Так Златоуст хочет в этих письмах рассеять страдания Олимпиады, умилительным святым попечением утешить кроткую женщину в трудные минуты ее жизни.

Назад: Глава 3. Бескровное мученичество: гонение на святую Олимпиаду
Дальше: Глава 5. Смерть и прославление святой Олимпиады