Личность Солженицына выходит за принятые рамки привычного нам слова «писатель». Еще более нелепо рядить его в политики или общественники. Но кто еще так впитал в себя весь наш двадцатый век? Солженицын провел большую часть войны с немцами на передовой. Затем он пережил восемь лет лагерей и три года ссылки. И тут его застал роковой недуг двадцатого века – рак. Но Солженицын одолел и болезнь. Ему было уже за сорок, когда он начал активно писать, а его открытая борьба против всесильной тогда системы коммунизма набирала лишь первые обороты, когда ему исполнилось пятьдесят. Его слово о коммунизме оказалась сильнее штыков и топорищ адептов ГУЛАГа. Дух Солженицына способствовал обвалу коммунизма в СССР и облому либерализма в России.

Многие правозащитники полагали в семидесятых, что стоит СССР обустроиться по образу и подобию Запада, как наступит мессианская эра. Солженицын всегда смотрел на много шагов вперед. Еще в «Письме к вождям» от 1973 года он предостерегает от повторения ошибок февраля семнадцатого. С точностью прорицателя указал он на великую опасность для России в обезьяньем перенятии западного либерализма. Его рецепт просвещенного авторитаризма, опирающегося на лучшие наработки управления в русской истории, вызвал уже тогда клеветническую диффамационную кампанию в западной прессе. Патлатые борзописцы клеймят Солженицына по сей день за отрицание абсолютной святости плюрализма и демократии, за русские имперские замашки, прибавляя к этому шовинизм и монархизм. Автор «Архипелага» действительно не является поборником либеральных догматов, но как можно винить его в империализме и в шовинизме, если с первых своих выступлений и по сей день призывал Солженицын к «раскаянию и самоограничению», к способности корить себя и не сваливать вину на других.

Солженицын ушел из жизни непонятым и одиноким. Озлобленные до фанатизма демократы видят в нем ныне реакционного клерикала-шовиниста, оголтелого русского империалиста и даже антисемита. Национал-патриоты клеймят его за «сионизм» и даже проводят параллель между бронированным вагоном с Лениным в 1917-м и вагоном Александра Исаевича, в котором он путешествовал из Владивостока в Москву. Ни одна действующая или творчески созидательная российская структура не увидела в Солженицыне наставника и поводыря.

Писатель со странными взглядами, исповедующий их в одиночестве, – явление привычное для нашего века. Многие суждения Набокова вызывают недоумение, но его литературный гений обязывает к снисхождению. Нередко пестрил странностями Иосиф Бродский, но мы и тут великодушно держимся за все выдающееся, созданное им, и предаем забвению слабости поэта.

Иначе дело обстоит с Солженицыным. Вместо принятого в среде образованщины всепрощения творческой личности здесь налицо беспрецедентная кампания мести и охаивания. Демократы поймут наркомана и педофила, национал-патриоты облюбуют пьяницу и драчуна, если тот пишет в их стиле. Но нет снисхождения к Солженицыну. Масштабы личности Солженицына не позволяют его критикам закрыть глаза на то, что кажется им его недостатками, – ради искусства. Либералы простили Селину его открытый нацизм, а Зощенко – стукачество, им не мешает антисемитизм Достоевского и Вагнера. Однако либерал может быть терпим к преступнику и террористу, к нацисту и исламскому экстремисту, но не к человеку, поставившему во главе всех целей своих принцип «жить не по лжи».

С его именем связаны мои драгоценные воспоминания о первом аресте сотрудниками КГБ в 13 лет в Москве, когда протестовал против его высылки. Его раскаленное слово было для меня мостом понимания и надежды ко всему русскому. Видя в Солженицыне личность «ветхозаветного» масштаба, я ждал от него решающего слова о русско-еврейском симбиозе. Он был переполнен и терзаем этим могучим таинством: Солженицын приближался к нему и отскакивал отпрядом. В своих поисках истины он сам так и не сумел жить и искать «не по лжи».

Незадолго до ухода из жизни Александр Исаевич Солженицын пространно беседовал с кинорежиссером Александром Сокуровым. Интервью отмечено подобострастием и изобилием нервически-сентиментальных сорняков со стороны журналиста, но к концу беседы Сокурова потянуло на вечное. Он спросил: «В какой степени библейская традиция оказывает влияние на литературу?» Солженицын призадумался: «Надо различать библейскую традицию и евангельскую». Затем порассуждал о том, что сие влияние часто бывает неосознанным. А потом сказал так: «Не забывайте, что христианство отличается от иудаизма тем, что оно прямо прокладывает путь в загробную жизнь, а иудаизм собственно не признает совсем загробной жизни. Совсем нет. И вот это между ними самая большая разница».

Слушая это место в интервью раз за разом, хотелось воскликнуть: «Этого не может быть!» Но выясняется, что может быть и такое. Великий писатель и подвижник минувшего века демонстрирует безграмотность, недопустимую даже для подростка, получающего начальное теологическое образование. Как случилось, что автор исследования о русско-еврейском симбиозе в России возводит такую напраслину на иудаизм, позоря себя неотмывно невежеством? Похоже, ему и в голову не приходило, что если была у него самого вера в загробную жизнь, то сиречь благодаря духовной традиции иудаизма. Я искренне недоумеваю. Предположим, Солженицын не нашел времени для ознакомления с традицией каббалы даже поверхностно. Допустим, он никогда не слышал о сотнях иудейских книг за последние сотни лет, занимающихся внедрением веры в загробную жизнь, в вечность души и в воскресение. Можно простить ему и незнание текстов Талмуда о пакибытии. Но как этот человек может рассуждать о Библии, если не нашел ничего о загробной жизни в псалмах или в книге пророка Исаии? Согласно Солженицыну, Авраам, Моисей, Давид, Исаия и пророк Илья не признавали загробной жизни… И как бы писатель воспринял новость о том, что традиция семи кругов ада имеет определенно иудейскую основу? Переименовал бы свой роман «В круге первом»?

При оценке пути и творчества Солженицына нам придется признать, что сам он вовсе не всегда следовал своему фундаментальному девизу о житии не по лжи. Это несколько девальвирует ценность призыва, но не обесценивает полностью. Пусть звучит сегодня солженицынский девиз в полную силу. И мы подойдем со всей весомостью призыва к его собственному творчеству тоже.

Пожалуй, самым вопиющим примером нарушения собственного кредо будет исследование писателя о количестве невинных жертв в его собственной стране. В начале исторического труда Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» выдвигается гипотеза: «По подсчётам эмигрировавшего профессора статистики И. А. Курганова, от 1917 до 1959 года без военных потерь, только от террористического уничтожения, подавлений, голода, повышенной смертности в лагерях и включая дефицит от пониженной рождаемости, – оно обошлось нам в… 66,7 миллиона человек (без этого дефицита – 55 миллионов)». Автор добавляет: «Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных. Как только напечатаются официальные, так специалисты смогут их критически сопоставить».

После высылки из СССР на протяжении двадцати лет писатель обвинял сталинский режим в гибели шестидесяти миллионов человек. В своих выступлениях он регулярно называл эту кошмарную цифру уже без оговорок, чем способствовал ее внедрению в общественное сознание настолько, что люди повторяют ее в наши дни машинально. Сегодня кажется, что за этой цифрой стоял зловещий умысел приравнивания преступлений Гитлера к преступлениям Сталина.

Четыре десятка лет прошло со времени выхода в свет «Архипелага». За последние двадцать лет архивы были рассекречены: все цифры стали доступны. Анатолий Вассерман подвел недавно итоги сталинскому террору так: два миллиона погибших и два миллиона репрессированных. Предлагаемые обществом «Мемориал» цифры не существенно выше. Эксперты спорят о сотнях тысяч сегодня, имея свободный доступ к архивам.

Эти открытия не переводят сталинский режим из разряда преступных в категорию добронравных. Ленин и Сталин насаждали в стране зло как категорический императив в виде атеизма. Злодейское убиение сотен тысяч людей за веру в Бога предварит при оценке эпохи множественные человеческие подвиги в рамках той же системы. Режим страха, культ доносительства останутся важнейшими определяющими категориями сталинизма и после того, как было скорректировано число жертв.

Тем не менее имел ли право Солженицын молчать, когда внедренная им цифра была уменьшена после работы с документами в двадцать-тридцать раз? Он мог оспорить новые цифры или признать свою ошибку, но никак не имел права на молчание. Если вспомнить Франции Алжир, а США – Вьетнам, то по степени кровавости сталинский режим будет рассматриваться в рамках рутины злонравия двадцатого века. Конечно, он заметно более кровавый в своих внутренних проявлениях, чем в странах демократического грехопадения, но при сравнении с Французской революцией придется признать, что и на Западе не все происходило бескровно…

Если Солженицын не дрогнул и не покаялся после того, как узнал о собственном многократном завышении степени преступности своей родной страны и своего народа, то не удивительны вывихи и выкривления при оценке судьбы народа Израиля и его традиции.

Для переосмысления исследования Солженицына «Двести лет вместе» стоит ознакомиться с книгой офицера КГБ в отставке Вадима Абрамова «Евреи в КГБ». Там он касается источников информации Солженицына. Писатель ведь еще в «Архипелаге» нередко приводит перечень евреев в карательных органах СССР. Оказывается, все эти списки являются калькой с напечатанного бесноватым Андреем Диким, которого стесняются цитировать даже самые заядлые юдофобы. Там о точности речи быть не может, что наглядно доказывает Абрамов. Отсюда короток путь для цитирования патологически ненавидевшего евреев Отто Вейнингера – любимца Гитлера и образца идеального еврея для него. Вейнингер ненавидел евреев и торопливо покончил жизнь самоубийством в возрасте 23 лет. Гитлер призвал всех евреев последовать примеру бесоодержимого Отто.

Несколько лет назад я обратил внимание на торгующего книгами пожилого человека на Тверской улице в Москве. Он продавал какую-то печатную продукцию в малом ассортименте, среди которой выделялась потрепанная желтая книга: Александр Солженицын «Евреи в СССР и в будущей России». А ниже стояло имя Анатолия Сидорченко и названия двух его книг. Оказалось, книгу продавал сам Сидорченко.

Я сразу понял, что речь идет именно о тех солженицынских записках сорокалетней давности по еврейскому вопросу, которые были изъяты КГБ и обнародованы вопреки воле писателя. Внимательное прочтение семидесяти страниц текста приводит к бессомненному выводу, что заметки принадлежат перу Солженицына.

Дальше я оказался перед непростой моральной дилеммой: ответить в полную силу на эту книгу или же умолчать? Сам Солженицын отказывался от этой книги. Возможен вывод, что речь идет о первой попытке сформулировать свое отношение к евреям, которое шлифовалось годами и оформилось окончательно в «Двухстах годах вместе». И разве можно оспаривать право писателя решать самому, что из написанного им публиковать, а что нет? Однако эта работа русского классика отличается искренностью и эмоциональностью и очень точно показывает, какой душевный настрой стоял за многими его опусами на еврейскую тему. Она расшифровывает многие загадки в его позиции по еврейской тематике.

С этого и начнем разбор книги. Приводим оттуда прямые цитаты.

«Израильтяне пришли к Стене Плача – и это был звездный час, дохнуло Библией в радиопередачи двадцатого века. И мы радовались вместе с израильтянами: разве не справедливость их возврат в Иерусалим?..

Мне кажется, обязанность всех наций мира, как имеющих дом к бездомному – помочь евреям этот дом построить. Крайняя дикость, что советское правительство сделало из израильского вопроса свою политическую игрушку…

Я познакомился с сионистами в лагерях, знаю и теперь и хочу заявить, что глубоко их уважаю, искренне сочувствую их усилиям и никогда не испытывал в дружбе с ними даже внутренних немых противодействий. Это все – религиозные люди. Сионизм – за самоопределение и всех других народов. Сионизм – противен (взаимно) большевизму с его первых дней…

Скажу больше: за последний год (осень 1967-го – осень 1968-го) главный вклад в русскую свободу совершали именно евреи. Кто остановил поток «полузакрытых» лживых политических процессов, отрубил это щупальце осьминогого? Павел Литвинов и Лариса Богораз. (Не преувеличу, если и обращение «К мировому общественному мнению», не прикрытое капризами Самиздата, протянутое бесстрашною рукою перед фотоаппаратами чекистов – рубеж советской истории.) Кто те адвокаты, впервые за 45 лет от уничтоженного ползания вставшие на гордые ноги? Каминская и Золотухин, Якир и Ким, Копелев и Балтер – все главные московские интеллигенты, удостоенные партийной кары – евреи. Какой литератор бежал за границу не воли искать для себя, но оттуда насмерть биться пером? Аркадий Белинков, еврей. И, наконец, кто те семеро отважных, кто потянул, погнал свои чугунные ноги на Лобное место 25 августа 1968 года? – не для успеха, и не веря в силу протеста, но жертвой своею смыть русское имя от чехословацкого позора? Вот они: Лариса Богораз, Павел Литвинов, Константин Бабецкий, Виктор Файнберг, Владимир Дремлюга, Вадим Делонэ и Наташа Горбаневская. Евреев – больше половины! И не забудем: их – полтора процента населения…»

Эти яркие цитаты указывают на понимание и благожелательность автора. Обратимся к самым непримиримым ругателям Солженицына: скажите, такое мог написать юдофоб? Давайте поищем таких высказываний у Шульгина и Шафаревича, давайте прочешем журнал «Наш современник»… Продолжим внимательное чтение:

«Схема его – на второй день будущей России – рисуется мне так:

1) свободный выезд в Израиль всем желающим;

2) для всех остающихся и заявляющих себя русскими евреями – полная религиозная свобода, культурная автономия (школы, газеты, журналы, театры). Ни в чем не мешать им ощущать себя нацией! Но в занятии высших государственных должностей – примерно те ограничения, что и сегодня…

Надо сказать, что и гражданская война не оставила евреям большой свободы выбора. Руководители белых, не способные охватить и понять совершающееся в России, не способные к гражданскому развитию, усвоили себе закостенелый антисемитизм в форме, даже превосходящей самодержавие. «Жидо-коммунисты» – был лозунг белых агитаторов, и принято было рассматривать евреев поголовно как врагов. Мамонтов (да и только ли он?), въезжая во взятый город, начинал без разбора вешать евреев. В таком положении – какой выбор оставляли им?..

Что Б-г избрал для своего человеческого воплощения именно эту нацию, потому она в самом деле избранная – от этого никуда не деться, во всяком случае христианам. Не вопить, что «нашего Христа распяли», такие-сякие, – то было обычное ожесточение всякой фанатичной толпы против своего пророка, – но вспомнить: а Христос-то их избрал почему-то, хотя рядом были ясноумные эллины…»

Можно ли вообразить более приемлемое для нас отношение к еврейской теме и к Израилю со стороны русского писателя и мыслителя? А мы привели именно выводы писателя, его программу и выделили его отношение к Израилю, что по важности для нас превосходит все остальные поднятые им околоеврейские темы. Пусть кто возразит мне, но ведь никто возразить не сможет!

Перечитаем еще раз приведенное выше. Солженицын писал это в то время, когда сами евреи еще не начали вести борьбу за выезд в Израиль и не заявили о своем желании изучать иврит и еврейское наследие. Неоспоримо, что уже в те годы практические идеи писателя могли бы стать едва ли не идеальной основой для решения еврейского вопроса в России.

Но тут же мы обязаны привести и возмутительные цитаты из той же книги. Вспомним о пронизывающей все его книги симпатии к прибалтам, среди которых он особо любовно выделяет эстонцев. В его книгах эти персонажи никогда не были бывшими коллаборационистами… Трудно читать такое без отвращения и содрогания:

«Когда в 1940 году оккупировали Прибалтику, начальником двинского НКВД был назначен некий Каплан. В своих (общих для того времени) расправах он, очевидно, проявил и национальную линию – настолько, что в 1941 году, едва ушли советские войска, там произошел самопроизвольный (еще до немцев, еще не немцами принесенный) взрыв антисемитизма. И можно подумать, что не в одном Двинске был такой Каплан».

Хлестко же сказано о гибели тысяч евреев: сами виноваты! Такого не забыть и не простить. В нашем случае жестокие слова перекликаются с нежной солидарностью с прибалтами, которым Солженицын всю дорогу сулил независимость. Он снисходительно взирал на реставрацию нацизма у этих потомков гитлеровских палачей. Но приложи писатель толику своего интеллекта к распознанию природы латышских стрелков и их перерождению в гитлеровских карателей вместе с их литовскими и эстонскими братьями, едва ли его пристрастия к этим народам выдержали бы его собственную критику. Но что побуждает писателя симпатизировать этим народам, отличающимся русофобией? Уж не их ли фобия по отношению к евреям?

Важнейшим пунктом солженицынской фобии является задиристое оспаривание наличия у евреев талантов. Эта тема проскальзывает и в других произведениях писателя, поэтому не погрешим ничуть, ссылаясь на первообразные записки.

«Когда не достает самокритичности и в избытке безудержное хвастовство – особенно опасно перехватить с утверждением своего таланта: можно попасть в смешное положение! В литературе – повально талантливы – а где великие писатели? В музыке сплошь талантливы – а где великие композиторы? Для такого несравненного народа – достаточно ли в философии – одного Спинозы? В физике – одного Эйнштейна? В математике – Кантора? В психоанализе – Фрейда? За столько-то веков о еврейских талантах было высказано много – и разное. Аполлоний Мелон, например, еще 2 тысячи лет назад упрекнул евреев, что они неспособны к самостоятельному творчеству, а всегда – подражатели. Отто Вейнингер, которого уж не обвинишь ни в личной ни в национальной зависти, пишет: «Еврей беден тем внутренним бытием, из которого только и может вытекать высшая творческая сила».

В ответ загалдят обрусевшие ассимилянты: как посмел он забыть Пастернака с Мандельштамом и Бродским? Как упустил он Кафку, Малера, Шейнберга и Мендельсона? Ответим: писатель прав в некотором смысле, а в споре с вами и вовсе прав, если закрыть глаза на его безобразный и оскорбительный тон. Мы не являемся народом избранным на творческом поприще Эсава. Более того, мы всегда обречены там на подражательство и вторичность. И уж никак не стоит нам гордиться великими в их мире Фрейдом, Адлером, Марксом. Нет никакой печати избранности на наших ученых, музыкантах и художниках, влившихся в западный мир и обслуживавших его, зачастую принимая его верования и полностью отрекаясь от Торы Израиля.

Возможно, в определенное время в некоторых местах планеты евреи выделились в области музыки, литературы, математики, финансов и шахмат, но такие успехи никак не могут служить причиной избранности или гордости. Как и процент евреев среди лауреатов премии Нобеля. Все эти таланты на поприще европейской культуры, и мы никак не сможем отнести их к истинным заслугам Израиля.

Тора (книга Второзакония) подчеркивает, что наши мудрость и разумение – только в учении, полученном от Творца. И вся наша избранность определена в Книге Исхода: «Царствие священников – народ святой». Мы избранные, когда соблюдаем святость и выполняем свою миссию царствия священников, поскольку нам дано Всевышним исключительное, выделенное и избранное учение. Сама судьба Израиля может быть справедливо определена квинтэссенцией истории человечества. Соблюдение Его законов и углубление в Его учение могут наделять нас и талантами мира Эсава. Но это побочный результат, и в этом уж никакой избранности нет. Но несомненно, есть избранность в нашем возвращении в Израиль после двух тысяч лет изгнания, о чем восклицает сам Солженицын. Но это ведь не привилегия, а повышенная ответственность. Нам надлежит строить царствие священников, а не самую приамериканенную демократию на Ближнем Востоке.

Сотни исписанных страниц книги «Двести лет вместе» – и ни слова об истинном Израиле. Солженицын будто и знать не хочет, как Израиль передавал из рода в род Б-жественное откровение на горе Синай, слова пророков, мудрость Талмуда, мессианское учение Зоара, Ицхака Лурье (Ари) и Виленского Гаона. Кстати, о писателях. В наших домах стоят тысячи книг, написанных мудрецами Израиля, на которых воспитывались верные традиции предки. На них воспитываются наши дети. Они не вместились в рамки важнейшего исследования, проделанного Солженицыным. Александр Исаевич ухитрился процитировать нам сотни авторов периферийного значения, но словом не обмолвиться о тех, кто есть основа, оплот и избранность Израиля.

Мне возразят, что Солженицын пишет не обо всей истории Израиля, но о двухстах годах вместе. Тогда давайте поговорим о тех выдающихся евреях, которые писали и наставляли и перенеслись в новые времена в подлинном величии духовных классиков. Жил же в Вильно Гаон, рабби Элиягу. Вот передо мной тома его святого учения по Книге Книг, закону Торы и Зоару. Рядом дюжина томов произведений рава Авраама-Ицхака Кука – величайшего мудреца и мессианского провидца двадцатого века. Тоже уроженец России, начавший там свой путь и ставший для обновленного Израиля святителем и провидцем. Тут же десяток томов Хофец Хайима – неоспоримо одного из самых влиятельных еврейских мудрецов и лидеров первой половины ушедшего века. Кстати, а разве ученики Гаона и большинство хасидских авторов жили не на территории России в рамках этих же двухсот лет? Вижу еще множество томов на своей книжной полке. Истинные лидеры и духовные подвижники. Но о них почти ни слова в книгах Солженицына.

Почему писатель сосредоточился на внешнем и периферийном? Похоже, он осознанно избегал не только углубления, но и базисного соприкосновения с темой духа Израиля. В процессе написания книги он не встретился ни с одним знатоком Торы и традиции.

Упомянутый выше Хофец Хайим ведь был не просто признанным религиозным авторитетом, но и реальным духовным лидером всемирного движения «Агудат Исраэль». Ему принадлежат слова: «Будь я моложе, сам бы пошел воевать огнем и мечом против еврейских коммунистов так же, как Маккавеи воевали против «эллинизированных» в их время». А потом распорядился наложить смертное проклятие «пульса денура» на Троцкого. (В наше время такое проклятие было наложено на премьера Рабина за преступление землепродавства.) Его позицию разделяли все крупные раввинские авторитеты. Задолго до Солженицына они призывали покаяться всех, кто отошел от Торы и принял участие в кровавом грехопадении. Раз уж говорим о духовенстве, то уместно спросить, а так ли однозначно выступили духовные наставники Солженицына против кровавого Октября?

Тут же остановимся на грубой и косолапой кривде, будто евреи не пострадали от ленинско-сталинского террора до Великой Отечественной войны, исключая сторонников Троцкого. Интересно, откуда у писателя такие сведения? Неужели он готов всерьез утверждать, что в процентном отношении жертв у евреев было меньше, чем у коренного населения? Ни слова о преследованиях раввинов, среди которых были и такие виднейшие духовные предводители, как хасидские лидеры. Мы располагаем длинными списками замученных и расстрелянных раввинов как в довоенное, так и в послевоенное время. У Солженицына – ни слова. А как сумел он обойти полумолчанием разгром всех сионистских организаций, которые пользовались до революции поддержкой подавляющего большинства евреев России? Жить не по лжи. Так и писать не по лжи!

А чего стоят упорные попытки показать, что евреев мало видели на передовой в годы Великой Отечественной войны? Писатель сам приводит данные о том, что евреи участвовали в войне наравне с другими, согласно данным Министерства обороны. Это обозначает, что – значимо больше других, потому что уже в те времена немалый процент евреев записывались русскими. Тогда говорится, что в армии были, но на передовой мало оказывались. И откуда такие сведения? Ответ: такое впечатление сложилось в народе. Так и написал ведь.

А какое впечатление сложилось в народе о проценте евреев среди власовцев и прочих предателей, перешедших на сторону Гитлера во время войны? И почему бы не написать об этом тоже?

Рядом с цитатами из Вейнингера находим пространные обвинения евреев в отсутствии самокритики. И тут я не могу не воскликнуть: насколько должен быть человек ослеплен ненавистью, чтобы писать такое? Евреи являются несомненными чемпионами мира по самобичеванию. Достаточно приводимых самим Солженицыным цитат из еврейских обрусевших ренегатов, чтобы опровергнуть его посыл.

Я верю Солженицыну, что ему лично приходилось сталкиваться с проявлениями еврейской клановости. Но своему опыту изнутри верю еще больше и не могу не списать на бушующую фобию писателя неустанное возвращение к еврейскому умению обустраиваться, когда один приводит и покрывает другого. Такие проявления национальной солидарности вполне приветственны в пределах рамок справедливости и нравственности по отношению ко всем. Но почему мне не пришлось столкнуться даже с этим? Помню, как травили меня в моей 112-й школе за выступление в поддержку Солженицына. Да и как забыть собственных родственников и знакомых, проклявших меня за Израиль, за Тору, за кипу на голове. Правда, с момента присоединения к неофициальному еврейскому движению в Москве, я почувствовал еврейскую солидарность. Я также ее ощутил еще в Москве при общении с посетившим СССР в 1977 году другом раввина Кахане Лео Гринблюмом. Но это была совершенно другого вида общность, ничем не напоминающая описанную Солженицыным.

Еврейско-русский симбиоз отличается силой боли, но и силой радости. Только фобия может вынудить человека представить еврейское отношение к России как высокомерное и отчужденное. Бесчисленное множество евреев, служивших верой и правдой и бескорыстно «Советской Родине», – это не миф. А это вылилось в мировое лидерство в делах внешней разведки, науки, искусства, военной мощи. Здесь можно говорить о решающем вкладе евреев в мощь СССР. Они руководствовались явно не еврейскими интересами, а именно преданностью СССР и русскому народу. И еще: кто сложил все песни любви к России, русскому полю, к реке Волге? Кто возрождал народную песенную традицию русского народа с такой любовью? Оговорюсь, что самому мне это было чуждо во времена проживания в СССР, но раз уж разбираем наш симбиоз, то во всех подробностях.

Пришло время задать важнейший вопрос нашим русским собеседникам по урокам нашей совместной истории. Во всех рассуждениях и обсуждениях мы принимаем наличие либерализма у евреев как врожденный порок. Однако попробуем вникнуть в сознание первых еврейских диссидентов, пошедших вслед за народовольцами к русскому народу. Излишне доказывать, что эти люди были движимы беззаветной любовью к русскому народу и желанием слиться с ним. Это замечание верно и по отношению к основной массе революционеров того времени.

Иными словами, правдивее будет определять душевное состояние евреев, избравших путь революции и Ленина как «обрусение». Они хотели открыть для себя этот громадный и просторный русский мир через любовь к простому русскому народу. Помню с самого детства, с какой убежденностью и назойливостью пытались до меня донести представители того поколения евреев, что простые русские люди – это авангард человечества. И всегда подчеркивали, как до революции процент знавших грамоту среди них был ужасающе низок, а сейчас именно эти люди обогнали весь мир по достижениям в области науки и искусства. Многие из моих старших собеседников были в прошлом учителями. Как-то вовсе позабылось, что ворвавшаяся в русскую систему образования еврейская элита двадцатых и тридцатых воспитала новую русскую элиту. Увы, упущена важнейшая составная русско-еврейского узла и Солженицыным, и всеми прочими.

А коли вглубь копаем, то придем к вопросу, ведущему к новым воспламененным и болезненным дискуссиям: проглотившие и усвоившие русскую культуру евреи шли в смуту, атеизм и противление власти. Если их ортодоксальные в иудаизме отцы и соседи делали выбор в пользу жесткой отделенности от русского мира, но о свержении самодержавия и не помышляли, то эти вышли на борьбу именно по мере насыщения русской культурой. Иными словами, местечковые евреи не несли в себе никакого революционного потенциала, покуда не открывали для себя русского слова.

Будучи в России долгое время пассивным и притесняемым меньшинством, евреи никак не могли стать во главе общероссийской смуты, но нашлось активное меньшинство присоединившихся к ней через приобщение к русской культуре. Мы понимаем, что их приобщение к русскому слову происходило не через труды славянофилов. Тем не менее, мы вправе требовать от любого исследователя русско-еврейского революционного грехопадения озадачиться вопросом: что есть в русской культуре, толкающее интеллигенцию к сопротивлению всем основам самодержавия, народности и веры?

А теперь читатель схватит меня за бороду: как мог один и тот же человек отличиться пониманием библейского смысла побед Израиля и промахнуться в самих азах поднятой им темы русско-еврейского симбиоза? Умом не понять. Простого ума не хватит и на феномен Розанова, поддержавшего кровавый навет на Бейлиса, а потом восхвалившего Израиль так, как никто из мне известных. Мало кому дано было так понять Израиль, как Сергию Булгакову и Бердяеву: благожелательно, но беспристрастно и целостно.

Можно сказать о Солженицыне, что, ослепленный изначально страстью неприязни к евреям, он сумел ее в значительной степени побороть в поисках правды. Это и есть путь от первой книги ко второй. Верный собственным требованиям к себе и к своему народу, он пришел к нам с добрыми намерениями в книге «Двести лет вместе». Его оценки совместной действительности оказались куда более истинными, чем у его злопыхателей – наших обрусевших. Но и он, увы, не узрел и не понял главного. Поэтому не удалась его миссия призвать оба народа поразмыслить о прошлом и покаяться в совместном грехопадении. Он мог бы помочь еврейским почвенникам найти общий язык с русскими почвенниками. Жаль, что этот диалог будущего состоится без него.