Йода Фамуйива наблюдал за спящей женой, гадая, не умрет ли она наконец этой ночью.

Последние шесть лет он видел, как болезнь отнимала у нее все. Она прожила дольше, чем предрекали врачи, но теперь осталось уже недолго. Ее каштановые волосы почти побелели, овальное лицо осунулось, а некогда гладкая кожа, ныне изборожденная морщинами, сменила цвет с кремово-белого на восково-серый. Она и похудела ужасно; рука, которую держал Йода, походила на клешню из костей и костяшек. Он нежно сжал эту руку, и у Барбары перехватило дыхание. Боль почти не прекращалась, несмотря на лекарства; она пыталась это скрыть, но он все понимал.

Барбара выросла в этих краях, и они не отпускали ее; ее сердцу милы были здешние пейзажи, и она всю жизнь лелеяла надежду вернуться. После того как ей поставили диагноз – не «если» рак победит, а «когда», – Йоде захотелось порадовать ее напоследок. Возможно, ему это удалось, но чего он лишил Шарлотту своим решением?

Отпустив руку Барбары, Йода погладил ее по лбу, кусая губы; в глазах щипало, щемило в горле. Он может заплакать, но не имеет права: он за нее в ответе.

Как и за дочку. Но ему следует забыть о Шарлотте, хотя бы на время. Сердце не вынесет столько переживаний за раз. Господь не посылает человеку больше испытаний, чем тот способен вынести, но в душу Йоды все чаще закрадывалось подозрение, что Создатель переоценил его. Как и всякую ночь, он вознес про себя молитву, чтобы жена сегодня спала спокойно.

Он закрыл паб пораньше, не в силах вытерпеть еще одну ночную смену. К тому же после того, как Элли пришла сообщить ему о Тони Харпере, в «Колокол» все равно никто не заглядывал. Бедный малый. Баламут, конечно, но не злой. Замерз в снегу. Заблудился спьяну, а пил-то он Йодино пиво.

Рука Йоды сжалась в кулак, но он разжал пальцы и продолжил поглаживать лицо Барбары. Мало ему своей вины, отвечай еще за каждого выпивоху. Держаться на плаву тяжело, особенно в зимние месяцы, и им некуда будет податься, если они потеряют паб. У него семья, которую нужно обеспечивать.

Но он никак не мог отделаться от мысли, что каким-то образом подвел свое единственное дитя. Шарлотта сыта, одета-обута, имеет крышу над головой. Это все, конечно, важно. Но ставить так вопрос – жестоко: не хлебом единым жив человек, и дети тоже нуждаются в родительской заботе и ласке. А чем больше у Барбары отнимала болезнь, тем меньше Йода мог дать своей дочери.

Барбара лежала неподвижно, почти успокоившись. Когда ее лицо расслабилось во сне, некоторые морщинки разгладились. Йода провел большим пальцем по ее тонкой, как проволока, брови.

Он обеспечивал Шарлотту, как и подобает отцу. В остальном, уж коли на то пошло, ему не хватало характера. Отец Йоды никогда бы не позволил одной из своих дочерей гулять (как будто они там только гуляют!) с шалопаем вроде Дэвида Чэппла. Йода повидал таких парней сотни – пожалуй, в дни бесшабашной юности сам мог бы таким стать. Спасибо, отцы земной и Небесный уберегли. А ему как быть?

Отец Йоды велел бы Шарлотте на пушечный выстрел не приближаться к этому парню и не погнушался бы отлупить, посмей она ослушаться. Но так дела не делаются – не здесь и не сейчас. Кроме того, если бы Йода запретил Шарлотте встречаться с Дэвидом, она бы решительно взбунтовалась. А подними он на нее руку, Барбара взбесится. Она могла бы этого не пережить, за что Шарлотта потом винила бы себя не меньше, чем он. Более того, это не удержало бы ее от Чэппла – напротив, она улизнула бы с ним при первой возможности. Все равно что пытаться удержать в кулаке желе: чем сильнее давишь, тем больше проскальзывает сквозь пальцы. Йоде оставалось только деликатно приглядывать за дочкой и надеяться, что этого будет достаточно.

Барбара уже похрапывала. Йода гнал от себя подобные мысли и чувства, но от правды не уйдешь: если Господь милостив, Он приберет Барбару сегодня во сне, избавив от страданий.

Такие мысли посещали его теперь почти каждую ночь, и каждую ночь он ненавидел себя за это: он просил Бога убить свою жену, потому что не мог вынести бремени заботы о ней. В болезни и здравии, говорилось в их брачных клятвах. Барбара, несомненно, заботилась бы о нем, поменяйся они местами.

Но он боялся, что она сама попросит его. Он был уверен, что такая мысль приходила Барбаре в голову, но сомневался, что она сохранила ясность ума и выдержку, чтобы с ней бороться. Самоубийство – ужасный грех. Но она страдала без надежды на исцеление и просто хотела с этим покончить.

Он часто молился о наставлении, но не получал ответа. Конечно, можно спросить у пастора Уильямса, но Йода не доверял ему. Священник должен быть не только добр, но и компетентен, а этого у отца Уильямса и в зачатке не представишь.

Барбара что-то пробормотала, потом затихла. Йода поймал себя на том, что не может смотреть на нее, не вспоминая ее прежней, и контраст невыносим. Он встал и вышел на лестничную площадку.

Шарлотта как раз закончила начальную школу, когда они сюда переехали; казалось бы, время выбрано самое подходящее. Но ей пришлось расстаться с друзьями, и он подозревал, что по натуре она всегда была городской девочкой; как ни живописны эти горы, они никогда не заменят ей города.

Йода посмотрел на дверь в комнату дочери. Свет не горел, иначе у него возникло бы искушение постучать. Зайти и попытаться хотя бы поговорить. Он не раз был почти готов это сделать, да духу не хватало. Теперь Шарлотта совсем от него отдалилась, и с этим нужно что-то делать; кроме нее у него скоро ничего не останется в жизни. А ей кто нужен, кроме него? Дэвид Чэппл?

Йода покачал головой. Дэвид – парень никчемный, пустоголовый прохвост и никто больше; когда она это наконец поймет и что к тому времени от нее останется? И что ждет ее, если она к этому времени разорвет всякую связь с родными?

Раньше Барбара сказала бы, что он слишком переживает. Хотел бы он, чтобы она по-прежнему могла это сказать. Она помогла бы ему трезво оценить ситуацию, надоумила бы. Но от прежней Барбары осталось одно воспоминание.

Йода отвернулся от двери Шарлотты и побрел вниз по лестнице. Он не знал, что делать, но оставаться наверху больше не мог. Ему нужно было (при мысли об этом кольнуло чувство вины) побыть вдали от умирающей супруги. Хоть недолго.

В зале царили темнота и тишина. Камин давно погас; несмотря на центральное отопление, было прохладно. Когда Йода зашел за стойку, слабый запах пролитого пива странным образом успокоил его.

Йода редко выпивал. Как там говорится? Одной маловато, а три – чересчур. Да. Слишком легко превратить это в привычку. У Барбары тяжелая ночь? Выпей. Невыносимо думать о ее смерти? Выпей. Беспокоишься о Шарлотте? Выпей. Жалеешь себя? Ну, и так далее.

Но сегодня он сделает исключение. Он подставил бокал под нужный дозатор, нацедил порцию виски, потом добавил еще одну, вышел из-за стойки и пересек паб. Верхний свет зажигать не стал. В нише у камина стояла настольная лампа, он включил ее и опустился в мягкое кожаное кресло, взбалтывая виски в бокале. Понюхал пары, поморщился; он никогда не понимал, что Элли Читэм находит в этой дряни. Впрочем, он так относился к большинству спиртных напитков и пил только для того, чтобы захмелеть. Виски обожгло рот и горло, огненный след проложил себе путь к желудку, как падающая звезда. Люцифер, падающий с небес. Не слишком утешительный ход мыслей, а Йода нуждался в каком-никаком утешении – особенно этой ночью, когда Господь казался особенно молчаливым.

Над ним разевало рот чучело щуки, ожидая, когда кто-нибудь встретится взглядом с ее черными глазками, чтобы поделиться немой обидой: никого не трогаю, собираюсь поужинать, а тут озорник какой-то р-раз крючок мне в рот и утопил в воздухе!

Он усмехнулся про себя. Виски начало действовать. Рядом со щукой монотонно отбивали ритм часы с маятником. Закрыв глаза, Йода откинулся на спинку кресла. Тиканье успокаивало: оно говорило о чем-то древнем и незыблемом, что было здесь до него и останется после. Он глотнул еще виски.

В другую ночь он мог бы выйти на улицу. Просто прогуляться. Тишина, свежий воздух, звезды. В ясную ночь их видимо-невидимо: никакого светового загрязнения. Но в такую ночь, как сейчас, ни зги не разглядишь.

За стенами паба бушевал ветер, дребезжал оконными стеклами, заглушая тиканье часов. «Древность? Вечность? – завывал он. – Я был здесь всегда. Раньше этих окон, этих часов, этого здания. Я был, когда здесь не было ничего, кроме земли да камней, и пребуду, когда это время наступит снова».

Больше никакого виски, решил Йода, по крайней мере прямо сейчас. Он снова наклонился вперед и открыл глаза.

Зажги он верхний свет, окна были бы черными зеркалами, в которых можно разглядеть лишь себя. А так он мог видеть сквозь них. Не то чтобы там было на что смотреть, кроме снежной круговерти. По центру окна белел ком снега, прилипший к стеклу. Только потом до Йоды дошло, что он вовсе не прилип. Да и не снег это никакой. Казалось, что по ту сторону окна что-то стоит согбенно и неподвижно, окутанное трепещущей тонкой тканью.

Какой-то сор намело ветром, но Йода понятия не имел, что именно могло так выглядеть.

Стекло подернулось туманной дымкой. На мгновение она почти растаяла, но, пока он смотрел, проступила вновь, расползшись вокруг загадочного объекта. Расползлась – и растаяла. Расползлась – и растаяла. Почти ритмично, подобно тиканью часов или биению сердца… Или дыханию.

Йода моргнул и уставился в окно; теплые испарения мерно растекались по стеклу, снова и снова.

Он встал и шагнул к окну, напоминая себе, что это живое существо. Может, даже человек. Может, ему нужна помощь, как Тони Харперу прошлой ночью. Какой мужчина откажет в помощи?

Пятно испарений пульсировало, пока Йода приближался к окну. Очертания ночного гостя проступили отчетливее, но это ничего не прояснило. Существо было тощим и сгорбленным; Йода подумал о лысой, истощенной собаке. Или, скажем, обезьяне. Он не мог понять; силуэт напоминал одновременно собачий, обезьяний и человеческий. Должно быть, из-за тонкости передние ноги казались ужасно длинными; скелетоподобные плечи торчали, как лезвия, по обе стороны головы. Шквалистый снег тоже сбивал с толку, но не так сильно, как ткань, облекающая существо. Тонкая и белесая, она никак не могла защитить истощенную, почти бесплотную фигуру, да к тому же казалась изодранной в клочья. Замешательство Йоды сменилось тревогой: кто бы стал так одеваться в непогоду? Кто-то отчаявшийся, лишенный выбора, что надеть, – пленник, которому чудом удалось сбежать? Или кто-то настолько не в ладах с головой, что выбрал такой наряд сознательно? Иными словами, либо маньяк, либо беглец от маньяка.

Если предположить, что это человек – одетый или нет, – Йода все равно не мог определить, человеческие у него черты или звериные. Он подался в сторону, пытаясь рассмотреть существо в профиль, но форма его головы лишь усилила замешательство. Это точно не собака: лоб высокий, совсем как у человека, объемистый круглый череп, но вместо рта и носа как будто морда или рыло. Йода никак не мог понять, на кого оно больше смахивает – на человека, обезьяну, собаку или даже на невероятных размеров насекомое с коротким хоботком.

Голова существа плавно развернулась по дуге и замерла; теперь оно больше походило на машину, чем на животное. Оно приподнялось, качнувшись в сторону, и опустилось снова, точно радиоуправляемое оружие, наводящееся на цель, пока не оказалось точно напротив Йоды.

Ветер трепал и раздувал вокруг него ткань. В остальном оно снова впало в оцепенение.

Йода медленно попятился, и голова стала поворачиваться вслед за ним. На стекле проступил и растаял туман, явив двух других тварей – пару громадных белых пауков с отвратительно длинными тощими лапками, которыми они тихонько постукивали, карабкаясь по стеклу. Когда они взметнулись и повисли по обе стороны лица, плечи тоже поднялись, отделившись от тела.

Йода понял, что это вовсе не плечи, а локти, а кверху они торчали, потому что ладони, которые он принял за пауков, раньше упирались в землю. Стало быть, руки еще длиннее, чем показалось ему вначале.

Йода не терпел насилия в любых проявлениях – еще одна причина, почему он никогда не поднимал руку на дочь. Нагляделся ребенком и юношей что в Нигерии, что в Британии: нет в этом ничего притягательного, только боль. Хотя в здешних краях не составило бы труда добыть дробовик или винтовку-мелкашку, он отверг эту идею сразу, не обзавелся даже бейсбольной битой на случай грабежа или пьяного дебоша. Впервые в жизни он пожалел о своем решении.

Голова существа несколькими рывками снова сменила положение, пока не нацелилась прямо на него. Затем оно снова замерло, если не считать развевающегося савана, – да, савана! – но к вою ветра прибавился новый звук. Что-то тихонько постукивало, будто сажа сыпалась в дымоход. Однако камин находился от Йоды по левую руку, а звуки доносились справа.

Он не хотел отводить взгляд от твари, страшась как того, что она может выкинуть, если он упустит ее из виду, так и того, что увидит. Но, чтобы справиться с ситуацией, он должен знать, в чем дело. Нужно думать о Барбаре и Шарлотте.

Так что он повернулся и посмотрел.

На первом этаже «Колокола» было четыре панорамных окна, и к каждому приникло точно такое же существо. Те же скрюченные, изможденные фигуры и вытянутые рыла, те же тонкие, длиннопалые руки, растопырившиеся на стекле. Йода попятился через бар, и головы повернулись к нему. Порыв ветра раздул саван на одном из существ, открыв часть лица (если это можно было так назвать) куда больше, чем Йоде хотелось бы видеть; при этом обнаружилось, что у твари нет глаз.

Они слепые! Эти твари слепые. Должно быть, они выслеживают добычу по звуку и запаху. Возможно, безопаснее было бы не двигаться с места. Но все инстинкты говорили ему, что нужно убраться от них подальше и найти оружие, чтобы защитить своих родных.

Лампа в нише погасла, ветер взвыл еще громче, и Йода понял, что слабый гул холодильника за барной стойкой прекратился. Электричество пропало.

Что-то врезалось во входную дверь. От оглушительного грохота Йода подскочил. Дверь содрогнулась в раме; последовал еще один удар, за ним еще.

Длинные белые пальцы скреблись в окна. Как скоро они поймут, что стекло высадить легче, чем дубовую дверь? Оружие, срочно найти оружие! Будь у него под стойкой хотя бы подпиленный бильярдный кий…

Бильярдный кий. Йода бросился за стойку. В конце вечера бильярдные шары убирались в лузы, а кии оставались на столе. Он схватил один. Им можно неплохо отоварить противника по башке, на крайняк – пырнуть острым концом. Лучше, чем ничего.

В парадную дверь снова ударили, и таким же грохотом отозвалась дверь черного хода.

Они находились и позади паба, а как иначе. «Колокол» окружен. Они собрались у каждого входа, стремясь пробиться внутрь. Он представил, как эти лапы, так похожие на пауков, карабкаются по стенам, волоча за собою самих существ, как подползают, перебирая длинными тонкими пальцами, к окнам спален – их с Барбарой, Шарлотты…

За спиною Йоды разбилось стекло, и ветер с воем ворвался в зал. Первый налетчик запустил лапу в окно; длинная, невероятно тонкая, она стала ощупывать стену, затем пол.

Йода шагнул вперед, занося кий для удара, но тут взорвалось другое окно, и второй незваный гость просунул в него обе руки и голову.

Новые удары градом обрушились на входную дверь, все громче, все чаще. Если раньше казалось, что в нее ломится один налетчик, то теперь их было несколько. Когда третье окно разлетелось вдребезги, удары посыпались с пулеметной скоростью, и Йода услышал, как дерево затрещало.

Первые двое уже просунули руки и плечи в зал; руки-пауки сновали по стенам, впиваясь в них пальцами и протаскивая бледные костлявые туловища. Третий налетчик бился и извивался, зацепившись за битое стекло. В судорогах он выворачивал острые осколки из рамы, но, если они и резали его, кровь не шла, и, если он испытывал боль, она не останавливала его. В тот момент, как разбилось четвертое окно, страшный удар расколол дверь сверху донизу. Длинные лапы налетчиков распластались по комнате, и те устремились вперед – сперва рывками, как роботы, потом паучьей пробежкой. Вращались головы. Они искали.

Ему не одолеть их – во всяком случае, не здесь. Но должна же быть на них управа! Барбара заслуживает мирно скончаться в своей постели. А еще есть Шарлотта. Его дитя. Будущее.

Йода отпрянул к лестнице. В задней части здания бились окна и трещало дерево. Дверь черного хода поддавалась.

Нападающие прорывались со всех сторон. Почему? Что он такого сделал? Чем они все провинились? Миллионы людей испокон веку задавали те же вопросы, так и не получив ответа…

Йода споткнулся о цепочку у подножия лестницы и растянулся на спине, уронив кий. Костлявые лапы ползали и сновали по потертому ковролину.

Кий, ему нужен кий. Он должен защитить свою семью. Пусть сопротивление бесполезно, он обязан хотя бы попытаться. Йода зашарил по ковровому покрытию на ступеньках, пока не нащупал внизу кий. Когда он схватил его, что-то длинное и тонкое мазнуло его по руке.

Йода не издавал ни звука с того момента, как увидел первое существо за окном; шок и неверие лишили его дара речи. Но тут он нарушил молчание, так истошно заорав, что сам удивился. Он хватил наотмашь кием и еще с ноги добавил для верности, не оглядываясь из страха увидеть то, что огромным белым пауком подбиралось снизу.

С кием в руке он на четвереньках пополз по лестнице – как паук, как собака. Как букашка, спасающаяся от ботинка, что вот-вот раздавит ее. Нет. Он должен остаться человеком – встать во весь рост и встретить дьявола лицом к лицу. Это его долг.

Йода добрался до вершины лестницы, ухватился за столбик перил и поднялся на ноги. Барбара. Шарлотта. Он обязан защитить их.

Наверху тоже разбивались окна.

Что-то поднималось по лестнице у него за спиной.

К жене бежать или к дочери? Он не может разорваться.

Шарлотта. Сначала к ней. Он отведет ее в комнату к Барбаре, если сможет, но если нет, если придется выбирать, другого решения быть не может. Он подумал, перебегая лестничную площадку, что Барбара не ждала бы от него ничего иного, но все равно ощутил приступ отвращения к себе за то, что так легко списал со счетов жену, с которой прожил двадцать лет.

Впрочем, сейчас не время. Искупление и покаяние – вопрос будущего, если оно, конечно, для них настанет.

В глубине души Йода уже знал, что нет. Он подлетел к двери Шарлотты и распахнул ее…

В пустую комнату.

Он ошалело пялился на пустующую кровать и закрытое, неразбитое окно, за которым вихрился снег, когда еще две белые паучьи руки поползли по стеклу, а между ними показалась еще одна безглазая, саваном окутанная голова. Его дитя пропало. Его малышка! Они забрали ее.

Голова поднялась целиком; оконное стекло задрожало под скребущимися, царапающими пальцами. На площадке слышалось какое-то движение, но он не мог заставить себя повернуться.

И тут он понял.

Барбара всегда говорила Йоде, что у него чудесный смех – заразительный, громкий, раскатистый. Полный жизни и света, так она сказала ему однажды. Он давным-давно перестал смеяться, а тут взял и расхохотался.

Окно Шарлоттиной спальни не было разбито. Тварь появилась за ним только сейчас. Тут, на стене, пожарная лестница; Шарлотта улизнула по ней на свиданку с парнем Чэпплов. Уже не впервые, между прочим, но впервые Йода был рад этому.

В первый и последний раз.

Смех его оборвался, когда окно соседней спальни разлетелось вдребезги. И когда закричала жена.

С площадки за спиной доносился шум, еле слышная, крадущаяся поступь, только уже громче, а он все не мог повернуться.

Барбара не кричала так даже в последние несколько месяцев. В спальне что-то рвалось и трещало.

А он все не мог повернуться.

Его жена умрет в одиночестве, пропадет ни за что, потому что его дочь сбежала. Он подвел и ее, и всю семью, в самом буквальном смысле.

Он не мог повернуться. Не мог повернуться.

Он должен.

Окно в комнате Шарлотты затрещало, и это наконец побудило Йоду к действию. Нападающие были впереди, внизу, позади, рядом. Спасения нет, и потому он встретит их лицом к лицу. Он будет мужчиной. Чтобы его покойный отец им гордился.

Он пробьется к своей жене и умрет, защищая ее.

Ничего другого не остается.

Йода Фамуйива, всегда спокойный и сдержанный, взревел по-звериному, развернулся, взмахнув кием, и ринулся к двери спальни, до которой было всего несколько метров.

Он не добрался до нее.

Потом были крики и другие всякие-разные звуки.

А потом – лишь ветра вой.