Перед тем как Том уехал, Элли забрала из «Лендровера» дробовик и отправилась домой, для чего ей понадобилось всего лишь перейти дорогу.

Она закрыла за собой дверь, прислонила ружье к письменному столу в углу комнаты, сходила за ноутбуком и поборола искушение налить себе большую порцию скотча; конечно, самое время, но кто его знает, какие еще сюрпризы заготовил этот день.

Поэтому она сварила еще чашку горячего сладкого кофе, включила ноутбук и села заполнять очередной отчет. Пару раз ее снова начинало трясти, но она вспоминала о дыхании и упражнялась с ним, пока дрожь не проходила.

Ей следует взять себя в руки и быть во всеоружии. «Вы все увидите. Сегодня ночью Они придут за тобой. За всеми вами». Как бы ни хотелось ей отмахнуться от слов Лиз Харпер, окончательно слетевшей с катушек, Элли знала, что не сможет; она не сомневалась, что худшее еще впереди.

Она пролистала отчет и сохранила его; разумеется, доступа в интернет по-прежнему не было. Замечательно.

Элли встала, потянулась – и зацепилась за что-то ногой. Она вспомнила о дробовике, лишь увидев, что он падает, и чудом успела его подхватить. Господи. Ружье даже не стояло на предохранителе. Если бы упало, то вполне могло и пальнуть. С ее везением она рисковала остаться без ноги. Элли передернула затвор, выбрасывая патроны, подобрала их и положила на стол.

Давненько ей не приходилось иметь дело с чем-то серьезным. Ну, как давненько – Харперы стабильно мешали Барсоллу стать пасторальной сельской гаванью, – но стоило делу принять серьезный оборот, как они делались тише воды, ниже травы. Однако не сегодня.

Правила изменились. Эта фраза крутилась у нее в голове вместе со словами Лиз. «Сегодня ночью Они придут за тобой. За всеми вами». Харперам не страшна полиция, их пугает что-то другое. Настолько, что Тони Харпер замерз насмерть в снегу чуть ли не под собственной дверью.

Элли зевнула. Она страшно вымоталась, и больше всего на свете ей хотелось забраться под одеяло и укрыться с головой. Но это не вариант, особенно сейчас. Поэтому она отправилась на кухню и приготовила еще кофе, вбухав туда совсем уж неприличное количество сахара. Иногда нужно просто себя побаловать, и плевать на последствия.

Когда она возвращалась в гостиную, в дверь постучали. Ексель-моксель! Ни сна, ни отдыха измученной душе, наша служба и опасна, и трудна, и все такое прочее. Она пошла и открыла дверь.

– Миль.

– Эль. – Секундное молчание. Снег оседал на плечах и волосах Милли. – Я зайду? Или мне тут сиськи отморозить?

– Извини. Заходи. Прошу. – Элли закрыла за подругой дверь. – Пиво будешь?

– Будь любезна. – Милли последовала за Элли на кухню. – Ты в порядке?

– Более или менее. Немножко еще пошатывает. Просто усталость.

– Да, это ожидаемо. Я бы посоветовала не напрягаться, но это не вариант, верно?

– Чертовски верно. Как пациенты?

Милли села за кухонный стол, потирая глаза.

– Они в порядке. Джонс там за ними приглядывает. Рон Чэппл, лорд Песьезалупский, явился за Золотым Мальчиком, так что остались одни девчонки.

– Как Шарлотта?

– А ты как думаешь? Благо хоть заснула.

– Небось накачала всех наркотой? Подкинь и мне таблеточку, а?

– Иди нах. Ничего я ей не давала. Она сама отрубилась. Денек тяжелый выдался. По-прежнему не знаешь, куда делись Йода и Барбара?

– Ни единой зацепки. Впрочем, у меня с утра не было ни минутки, чтобы провести нормально расследование. Господи, бедная девочка…

– Да обе они бедные, коли на то пошло.

– И то правда. – Кэтлин Бек была в том же положении, что и Шарлотта, и неважно, что Элли знала ее намного меньше. – Что бы там ни случилось, Харперов это напрягает намного больше, чем копы.

– Знают больше, чем говорят?

– А разве бывало иначе?

– И то правда. – Милли откашлялась. – В общем, девочка Беков пришла в себя. Я спросила ее, готова ли она с тобой пообщаться, – говорит, что да. Думала, ты захочешь…

– Совершенно верно. – Элли встала и прошла в гостиную. По дороге она остановилась и взяла со стола дробовик.

– Бля, это у тебя методы допроса такие?

– Прости, Миль. – Она знала, как Милли ненавидит любое оружие. – Держу под рукой, пока мы не поймем, с чем имеем дело.

Милли сердито выдохнула, но понурилась и кивнула.

– Отлично. Тогда пойдем.

Они доехали до Падубового ряда на машине Тома, и Милли отперла дверь. Ноэль кемарил в одном из кресел в комнате ожидания, уронив подбородок на грудь. Милли пнула его по подошве.

– Подъем, Джонс, проклятый засоня!

– М-м. Виноват. – Он зевнул. – Кажется, меня сморило.

– Смотри, чтобы с ними все было в порядке, – сказала Милли, направляясь в ближайшую смотровую. – Иначе…

– Доктор Эммануэль? – позвал голос из-за двери. – Что происходит?

– Это ты, Кэтлин? Не бойся, все хорошо. Секундочку. – Открыв дверь другой смотровой, Милли заглянула.

– А Шарлотта? – спросила Элли.

– По-прежнему в глухой отключке. – Милли жестом пригласила ее в первую смотровую. – Заходи. Джонс, постарайся хоть сейчас не заснуть.

– Хорошо. Прости.

Элли последовала за Милли, захватив с собой дробовик, но, когда они вошли, поставила его на предохранитель и пристроила в углу кабинета, чтобы он не был виден.

Диван был обнесен ширмой.

– Кэтлин, милая? – позвала Милли.

– Я в порядке. – Кейт Бек отодвинула ширму и слабо улыбнулась. – Привет.

– И снова здравствуй, – сказала Элли. – Как ты себя чувствуешь?

– Как и следовало ожидать, я полагаю. – Девушка присела на ближайший стул. Ее левая рука висела на перевязи, на предплечье была наложена шина. Лицо белее мела, взгляд отрешенный: Милли, несомненно, накачала ее самыми сильными обезболивающими.

Кейт ничего больше не говорила, и через несколько секунд Элли прочистила горло:

– Кэтлин…

– Кейт. Наверное, так лучше. – Снова эта улыбка. – Кэтлин – это немного не то. Так меня… – На мгновение ее спокойное лицо дрогнуло, как гладь пруда, потревоженная рябью; затем она опять успокоилась. – Так меня называют мои друзья.

– Хорошо. Кейт. Не против поговорить со мной?

– Ну, я же сейчас это делаю, нет? – Это было сказано без ехидства; девушка опять улыбнулась. Элли улыбнулась в ответ.

– Справедливо. Но речь о том, что случилось ночью у тебя дома.

– Хм. – Кейт кивнула. – Да. Я поняла. Хм. Да. Все правильно. Я постараюсь.

– Если станет слишком тяжко, – сказала Милли, – я рядом, милая, только скажи. Мы можем остановиться в любой момент и вернуться к этому, когда ты будешь готова.

Конечно, она была права, и все же Элли раздражало, что Милли вмешивается. Ночь скоро наступит. «Сегодня ночью Они придут за тобой». До наступления темноты нужно выяснить, что произошло: вдруг оно повторится? Вдруг? Нет, никакого «вдруг». Почему ты так решила? Потому, что не знаешь, что произошло. Заколдованный круг получается.

– Спасибо, – сказала Кейт.

Элли достала свой телефон:

– Я бы хотела записать. Можно?

Кейт кивнула. Элли поставила телефон на запись и положила рядом с собой.

– Допрос свидетеля Кэтлин Бек, – начала она, – проведен констеблем Элеонорой Читэм 19 декабря. Также присутствует доктор Миллисента Эммануэль. – Милли поморщилась: ей никогда не нравилось ее полное имя.

Элли посмотрела на Кейт:

– Как только будешь готова.

Кейт облизала губы:

– Хм. Можно стакан воды?

– Конечно, милая. – Милли наполнила бумажный стаканчик из-под крана и подала ей.

– Спасибо. – Кейт сделала глоток и несколько секунд держала стаканчик в руках, потупившись. Неловкое молчание затянулось; как раз когда Элли собиралась легонько подтолкнуть ее, девушка подняла голову и заговорила.

– Мама с папой спать ушли, – проговорила она. – Мы с Риком остались. – Элли снова улыбнулась. – Немножко побыть наедине, понимаете? Мы поставили кино и устроились на диване. Мы. – Она остановилась. Ее взгляд затуманился. Когда она снова отпила воды, ее рука задрожала. – Простите. Ну. Мы лежали на диване. А потом мы что-то услышали. Как будто скребутся. В окно.

– Конечно, милая. – Милли наполнила еще один стаканчик и забрала у Кейт пустой.

Девушка посмотрела на Элли.

– Я не спятила. Я не…

– Никто не говорит, что ты спятила.

– Ага. – На этот раз улыбка выглядела скорее как усмешка. Горькая такая. – Поглядим, как вы запоете через минуту. Я-то знаю, как это звучит. Я уже пробовала рассказать самой себе. Чтобы и вы мне поверили. Не получается. Просто это звучит как бред, как бы я ни… – Она остановилась, вздрогнула, глотнула еще воды.

– Мы не подумаем, что ты сошла с ума, милая, – сказала Милли. – Просто расскажи нам, что ты видела. Что произошло.

– А вы не…

– Что?

– Вы меня не упрячете?

– За что?

– За то, что я спятила.

– Нет. Так больше не делают, милая. Только если ты представляешь угрозу для себя или окружающих. А какая ты угроза? Ты похожа на того, кто пережил нечто ужасное и может почувствовать себя лучше, если расскажет об этом.

Элли встревожилась, не слишком ли Милли давит, но Кейт кивнула и сделала еще глоток.

– Сначала мы пытались не обращать внимания. Звук был как ветки. В окно скребут. Но деревьев так близко к дому нет. А он все громче. Тогда Рик пошел посмотреть. Я на диване лежу. Он отдернул шторы и… – Она покачала головой. – Я ничего не увидела. Тогда. А он как заорет – и назад шарахнулся. Занавеска упала на место. Поэтому я не увидела. Тогда. Рик побелел. Ну, вы же видели его вчера. Он всегда был немного мягкотелым. – Голос ее сорвался, слезы хлынули из глаз. Кейт вытерла глаза рукавом. – Но он выглядел перепуганным до смерти. Говорит: надо позвать папу. И тут что-то как в дверь забарабанит.

«Что-то». Не «кто-то».

– Рик заорал, – продолжала Кейт. Она заговорила быстрее: – Слышу, папа наверху ходит. Он спустился в халате. Рик говорил с ним, бормотал что-то. Папа подошел к двери, но Рик схватил его и такой: «Не надо, не надо». А царапанье продолжается. В смысле, в окно. Только громче. Быстрее. Прямо слышно. Сквозь стук в дверь. Папа такой: вот, мол, людям делать больше нефиг. – Улыбка. И опять другая. Как у маленькой девочки. – Папа подошел к окну и раздвинул шторы. Он что-то стал кричать, но сразу осекся. Он увидел их. Я. Я. Я тогда их тоже увидела.

Милли протянула ей салфетку.

– Спасибо, – прошептала Кейт.

Она допила остатки воды.

– Еще?

– Пожалуйста. – Кейт опустила взгляд на другую руку, лежащую на колене. Тонкие белые пальцы царапали и мяли ногу, то сжимаясь в кулак, то разжимаясь снова. Милли дала ей третий стакан.

– Спасибо, – снова прошептала девушка и одним глотком выпила половину.

– Кэтлин? – подала голос Элли.

– Кейт. Я же сказала, зовите меня Кейт. – Пауза. – Пожалуйста.

– Хорошо. Кейт. Что ты видела? Как они выглядели?

Кейт покачала головой.

– Ужасно, – сказала она. – Ужасно. Ужасно. Они были ужасны. Самые ужасные твари, каких я видела в жизни.

Элли гнула свое:

– Ты кого-нибудь узнала? Или могла бы потом опознать?

– Они не люди. Я же сказала. Почему вы не слушаете? Это были… я не знаю, кто это был. Не люди. Твари. Не знаю какие. – Кейт покачала головой. – А теперь вы мне не верите. Думаете, я спятила. Я же говорила…

– Никто не думает, что ты спятила, милая, – сказала Милли.

– Нет, вы так думаете. Вы думаете.

– Милая, мы здесь, чтобы тебя выслушать, – сказала Милли. – Ты там была. Мы – нет.

– Пожалуйста, – добавила Элли, выждав мгновение; если все будут говорить одновременно, девочка может растеряться. – Доктор Эммануэль все правильно сказала. Ты там была, а мы нет. Никто тебя ни в чем не обвиняет. Никто не думает, что ты ненормальная. – Она поморщилась и мысленно обругала себя, но слово не воробей. – Пожалуйста, просто расскажи нам, что ты видела.

Кейт допила воду до конца и смяла стаканчик в руке. Милли принесла ей еще один и положила рядом с ней на стул упаковку салфеток.

– Вдруг понадобятся, – сказала она. Губы Кейт шевельнулись, но она не издала ни звука.

Часы на стене тикали; Элли заставляла себя не смотреть ни на них, ни на телефон. Не дави на свидетельницу, не заставляй ее чувствовать давление. Она уже раздумывала, не предложить ли ей прервать допрос, когда Кейт заговорила.

– Ужасные, – повторила она и покачала головой. – Простите. Заладила как попугай. Они… они были… – Пауза, потом глубокий вдох. Она заговорила уже спокойнее, стараясь как можно точнее описать увиденное. – Очень… бледные. Как черви или опарыши. Понимаете? Каких можно найти под камнем. Тощие-претощие. Кости торчат напоказ. Они походили капельку на людей, но стояли на четвереньках, а их руки и ноги…

Она прервалась и сделала несколько глубоких, медленных вдохов.

– Они были очень длинные, – сказала Кейт. – Руки и ноги были очень длинные. То есть до смешного. Они выглядели бы глупо, если бы не стояли у нас под окнами, пытаясь забраться в дом… – Она опять умолкла.

– Может, сделаем перерыв? – предложила Элли.

Кейт покачала головой.

– Нет, – наконец сказала она. – Итак, смотрите. Бледные-пребледные. Худые-прехудые. Безумно длинные руки и ноги. Они ходили на четвереньках. Их пальцы… они скреблись ими в окно. Ужасные пальцы. Наверное, почти фут длиной. А их лица…

Она снова покачала головой.

– О. И они носили… они все кутались в какую-то ткань. Типа больших простыней. Как плащ, или… накидка, или что-то типа того. Я знаю, как это звучит. Я знаю, как это звучит.

Элли не проронила ни слова, Милли тоже. Кейт высморкалась, вытерла глаза и уставилась на комок бумаги, поворачивая его то так, то эдак.

– У них не было глаз, – добавила она. Спокойно так, как бы между прочим. – Вообще никаких. Просто… – Она провела рукой по глазам. – Гладко. Знаете, как… как лоб? Никаких следов глазниц. Просто гладко. И морды, и… и зубы. Как у крыс. Большие острые желтые зубы. А потом… – Вдох. Глубокий. – Потом погас свет.

Кейт положила скомканную салфетку на стул и потерла ладонью бедро.

– Один из них пробил рукой окно, – сказала она. – Крови не было, или я не видела. Он как будто даже не порезался. Папа крикнул, чтобы мы из гостиной бежали в коридор. Тут я смотрю, а входная дверь… она уже на соплях держится. Потом слышу – стекло наверху разбилось. Мама. Кричала. Папа крикнул нам уходить с черного хода. Мы – на кухню, Рик и я, но я увидела в окне еще одного. А потом вылетела входная дверь. Ее просто вышибли. Она угодила в папу. Он – в крик. В смысле, от боли. А потом появилась одна из этих тварей. Эдакий огромный и ужасный, мать его, паучище. И давай башкой вращать, типа прислушивается. Или принюхивается. Может быть, и то и другое. А папа все ор… кричал. – Элли поняла: она хотела сказать «орал», но язык не повернулся; ей была противна мысль, что ее папа мог орать. Орут маленькие дети. Истерички. Люди, потерявшие от ужаса всякое самообладание. – Его голова… повернулась. – Она сама изобразила это движение, не переставая говорить: повертела головой и резко остановилась. Механически, будто робот. – А потом оно кинулось на него. И папа… папа. – Кейт умолкла, покачав головой. – Он орал, – проговорила она наконец.

Настенные часы тикали; Элли снова поборола искушение на них взглянуть. Мгновения шли, а Кейт молчала. Элли прочистила горло.

– Что произошло дальше?

– Больше деваться было некуда, – сказала Кейт. И вдруг затянула: – Некуда бежать, детка, негде скрыться… – Осеклась, зажав рот ладонью. На глаза опять навернулись слезы. Она глубоко вздохнула, вытерла их и продолжила как ни в чем не бывало: – Только в кладовку. На двери засов. Я подумала, может… Я затащила Рика внутрь и закрыла дверь. Я подумала, что они могут… – Она снова прикрыла рот, потом убрала руку. – Они могли бы… маму и папу. А потом оставить нас в покое.

Элли подумала, не сказать ли девочке, что она ничего не могла сделать, что с ее родителями к тому времени уже было покончено, и единственное, на что она могла надеяться, – что описанные ею невозможные налетчики удовлетворятся добычей, а их не тронут; что Грант и Сэлли хотели бы, чтобы она выжила. Но никакая логика не избавит Кейт от чувства вины.

– Что произошло потом? – спросила Элли.

– Сами знаете. – Опустив глаза, девушка продолжила: – Они начали колотить в дверь. Дерево трещало. Дверь была хлипкая. Дешманское барахло, папа купил в «Икее». Или в “B&Q”? – Она улыбнулась, но улыбка дрогнула, и Кейт снова расплакалась.

– Может, тебе отдохнуть, милая? – мягко сказала Милли.

Кейт покачала головой.

– Покончим с этим. – Она подняла глаза на Элли. – И вам нужно все узнать, не так ли? – Девушка говорила очень спокойно и вдруг показалась старше. У Элли мелькнула мысль о женщине, которой Кейт станет через пару десятков лет. Потом все исчезло, и она снова стала дрожащей, травмированной девочкой.

– Рик плакал, – рассказывала она. – Он был до смерти напуган. Они могут нас учуять, вот что он твердил все время. А они могли. Ну, или услышать, мы не сидели как мышки, сами понимаете. – Добрая, дрожащая улыбка. – А потом я вспомнила о подполе. Люк в полу. Вы его видели.

– Да, видела.

– Вот, я подняла его и сказала Рику, чтоб залазил. Но он заладил, мол, они знают, что мы здесь. Они чувствуют наш запах. Я схватила его и…

– Что случилось, Кейт?

– Он сам схватил меня, и мы сцепились. Я не поняла, в чем дело. Что он вытворяет. Думала, у него истерика. Смешно. Это девушкам пристало, не так ли? А потом он залепил мне пощечину! Он залепил мне пощечину. Я… ну, я малость обалдела. – В ее голос вернулось странное хрупкое спокойствие; она говорила как благовоспитанная светская дама, обсуждающая какой-нибудь местный скандальчик за чаем и бутербродами с огурцом. – Просто обалдела. А потом он втолкнул меня в люк. – Она указала на свою руку в шине. – Вот так оно и вышло. Потом он вернул люк на место. А потом дверь распахнулась, и… – Она покачала головой. – Он спас меня, – проговорила она. – Он спас меня… – Ее лицо сморщилось.

Кейт достаточно успокоилась, чтобы рассказать остальное, а осталось не так уж много. Она слышала, как Рик кричал, но потом его крики стихли, как и крики ее родителей. Потом она лежала в темноте и холоде, казалось, целую вечность, страдая от боли в сломанной руке и слушая, как наверху бесчинствуют налетчики, громя ее дом. А потом наконец наступила тишина, лишь ветер с воем гулял по дому.

Она то теряла сознание, то приходила в себя, уверенная, что налетчики все еще подстерегают ее: они знали, что она здесь, и ждали, когда она решится вылезти. Поутру, полуживая от боли и ужаса, она приняла Элли и Берта за вернувшихся чудовищ; когда они подняли люк, она могла лишь молить о пощаде, на которую не рассчитывала.

– Вроде бы это все, – заключила Кейт. – Ничего, если я прилягу? Я ужасно устала. – Хрупкое самообладание вернулось к ней.

– Приляг, милая, приляг, – сказала Милли. – Ты умничка.

Кейт благодарно улыбнулась, легла на диван и свернулась калачиком, повернувшись к ним спиной. И почти сразу же захрапела.

– Наверняка у нее искривление носовой перегородки. – Милли закрыла дверь смотровой. – Звук такой, будто свинья поросится. Чайку?

– С удовольствием.

Они чаевничали в комнате ожидания.

– Ну? – спросила наконец Милли.

– Что «ну»?

– Что думаешь?

– О чем?

– О том, что девочка рассказала.

– А что я должна думать? Безглазые чудища с руками и ногами как… – Элли развела руками. – Посмотрела бы я на лица ребят из Мэтлока, когда они получат мое донесение.

– Это мог быть какой-то маскарад. Маски, плащи, все такое. Бедная девочка в шоке, ей больно, она только что потеряла всю семью.

– Но мы по-прежнему не знаем, кто это.

– Может, какой-то культ? Дьяволопоклонники или еще кто?

– Серьезно?

Одной из немногих вещей, в которых Милли и Элли расходились во взглядах, была религия: Элли и в лучшие времена была агностиком, а Милли, выросшая в баптистской церкви, – убежденной христианкой, пусть даже максимально приземленной и человечной. За годы дружбы они редко поднимали эту тему, и всякий раз Элли чувствовала себя неловко, осознавая, какая пропасть лежит между их убеждениями.

Милли фыркнула.

– Ну, скажи мне, кто еще на такое способен? А?

В ее словах был резон: люди верят во всякий вздор и чепуху и поступают соответственно.

– Если какие-то сектанты отлавливают людей, чтобы приносить в жертву сатане, то где они? Нет, ну я, конечно, понимаю, что если вам охота приносить в жертву коз и танцевать голышом, чтоб никто не видел, то лучше места для переезда не придумаешь, но уж мы-то новоселов наверняка бы заметили.

– А почему обязательно новоселов?

– Что?

– Послушай. – Милли наклонилась вперед, потягивая чай. – Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь о кучке полоумных хиппи, которые приезжают и покупают какую-нибудь развалюху. Но ведь культы не всегда такие, правильно? Иногда они находятся прямо у вас под носом, и никто не замечает, пока они что-нибудь не выкинут – вот такое, например.

Элли чуть не лопнула от смеха.

– Ты про наших, что ли, про барсолльских?

– Почему бы и нет? Подумай об этом.

Элли хотела что-то сказать, но остановилась. Тут не было ничего невозможного. За закрытыми дверями чего только ни делается – домашнее насилие, наркотики, токсичные отношения. Иногда имеются признаки, задним числом вполне очевидные, но на тот момент кажущиеся ерундой. А порою все всплывает на поверхность, когда становится уже слишком поздно. Она вспомнила один из самых вопиющих случаев, с которым ей довелось работать в Манчестере. Всего в паре улиц от нее жила семья; с отцом Элли несколько раз сталкивалась в магазине на углу, махала матери, когда та спешила с детьми в школу. Отец был вполне приятный человек – веселый, дружелюбный. Управляющий банком. И вот однажды Элли отправили к ним с проверкой, потому что родители неделю не показывались на работе, а дети – в школе.

На дворе лето. Машина на подъездной дорожке. Шторы задернуты. Дверь никто не открывает. Делать нечего – Элли разбила окно во внутреннем дворике и проникла на территорию.

Сад зарос буддлеей; первый знак беды, как стало ясно потом. Уже месяц ее никто не трогал. Буддлея – сущий кошмар для садовода, если позволить ей укорениться, а они позволили. До того как разбить окно, Элли чувствовала лишь ее сладкий, медвяный аромат; от запаха, который она ощутила потом, ее чуть не вывернуло. Смрад, струившийся из разбитого окна, перекрыл благоухание.

Муженек страдал игровой зависимостью и совершал растраты, чтобы выплачивать долги. Пытаясь выгадать время, он перекидывал деньги со счета на счет, и с каждым разом ему требовался все больший выигрыш, дабы покрыть недостачи. Втайне от жены он заложил дом, но тайное вот-вот грозило стать явным. Элли даже пожалела бы его, поступи он иначе.

Никаких следов борьбы; в чашках нашли недопитое какао, сдобренное гамма-оксимасляной кислотой. Задушив жену и детей, муж лег рядом с ними и перерезал себе глотку строительным ножом.

Домик стоял в тупичке в ряду одинаковых новостроек. Чистенький, нетронутый и опрятный, лишь задернутые шторы в то утро отличали его от остальных. С тех пор Элли не могла смотреть на подобные дома, не задаваясь вопросом, что происходит за их дверьми. От этого собственная терраса девятнадцатого века была ее сердцу еще милее.

О да. За закрытыми дверями могло происходить что угодно. Курганное подворье – еще один наглядный пример.

– А как насчет Харперов? – спросила Милли. Великие умы мыслят одинаково. – Ты сама сказала, что они шизу включили.

Элли не удержалась от смеха:

Шизу включили, доктор?

Милли тоже засмеялась:

– Хорошо сказано, да?

– Воистину. – Элли наконец подавила смех. – Шизу включили, – повторила она. – Но судя по тому, что говорила Лиз… не похоже, что это они. Она все твердила: «Ночью Они придут за тобой».

– Может, имела в виду своих сыновей. Или они, ну, понимаешь, надевают свои прикиды и перестают быть самими собой. Вроде как альтер-эго. Джекилл и Хайд.

– Возможно. – Это было наиболее рациональное объяснение, однако интуиция не принимала его. Но если это не Харперы, то кто? – Эти чертовы знаки, – проговорила Элли. – Они что-то значат.

– Ну да, – закатила глаза Милли. – Это же знаки. Им положено что-то значить. – Она поджала губы. – Я скажу, с кем тебе надо поговорить.

– С кем же?

– С пастором Мэттом.

– С Мэттом Уильямсом? Зачем?

– Даже если ты не веришь в дьявола, некоторые в него верят. Ты не веришь в Бога, но люди почитают Его. Так что не обязательно верить в дьявола, чтобы верить в дьяволопоклонников, правильно?

– Ну допустим.

– Ну и?

Элли попыталась представить лицо Тома Грэма, если бы он услышал этот разговор («Слишком богатое воображение, Элли, копу только вредит!»), но не смогла. На дворе смеркалось, скоро стемнеет. А ночью верить в дьявола намного, намного легче.