Глава 20
ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
Домой возвращаюсь, прямо уставший до смерти и перевозбужденный до предела еще долгим прощанием с Юлечкой в подъезде ее дома.
Скажу откровенно, молодому организму все эти обнимашки и поцелуи до опухших губ очень нравятся, взрослое сознание куда-то стыдливо исчезает в этот момент, прикрывает свои опытные глаза, не мешает юному телу наслаждаться.
Нет такого сильного мезальянса между тем, что я делаю и тем, что знаю и помню. Не сказать, чтобы меня это не радовало откровенно.
Далеко с девушкой я заходить не собираюсь, хотя она, судя по всему, вполне созревшая молодая женщина, еще и поэтому считается такой красавицей в своей школе.
Теперь же я с трудом поднимаюсь на свой этаж и с обессиленным видом вхожу в квартиру.
Все же бегаю на ногах с раннего утра, съездил в Ленинград, там гулял пару часов, потом убегал от погони с захлебывающимся сердцем, весь мокрый забрался в электричку и еще здесь в городе успел встретить на улице определенные проблемы.
Зато стоит отметить, как их наглядное решение прямо с хода бросило ко мне в объятия сильно впечатленную проявленной крутизной нового парня девушку.
Она то стояла неподалеку и явно поняла, что не я прогнулся перед хабзайскими, а они сами первыми руку протянули в знак примирения. Даже то, что побитый мной раньше парень жмет мне ладонь определенно означает, что они приняли как должное мой неприкасаемый статус, как приятеля самого Сани Кирпоноса.
Похоже, что кто-то все же поинтересовался у него, что там со мной, почему я ссылаюсь на него, совершенно в себе такой уверенный. Ну и Саня не подвел, конкретно и четко все разъяснил народу хабзайскому.
Подарю ему какую-нибудь книгу, посолиднее с виду в знак благодарности.
Если сам читать не будет, передарит своей подруге на день рождения, выступит по красивому, как интеллигент.
Дома пришлось выслушать небольшую лекцию от отца, что они мои родители и несут ответственность за меня, поэтому я должен предупреждать их о своих поездках. А то пропал на целый день, только поесть домой забегаю.
Это я им могу легко пообещать, нервировать родителей я не собираюсь больше.
Ну, кроме того, что уеду из дома и займусь достаточно рискованными делами, впрочем им об этом знать вообще не стоит, будут переживать постоянно безо всякой пользы.
— Пора бы уже поговорить с ними, — только успеваю подумать, как проваливаюсь в сон.
Снится мне мой обычный тревожный сон. Про то, что у меня есть несколько машин, но я опять не могу вспомнить, где я их оставил. Потом нахожу одну из них как-то так случайно, она стоит где-то в закутке и разобрана почти полностью, я прикидываю, что с ней теперь делать.
Да, такие подробности мне уже раз десять снились в прошлой жизни и вот теперь уже в молодом теле снова настигли мое сознание. Здесь то никаких машин у меня еще долго не будет, нашу копейку, полученную отцом по очереди, он продал через комиссионный магазин и больше машину иметь не хочет. До этого был еще безухий «Запорожец», на нем мы даже на Украину ездили, правда саму дорогу я плохо помню, только треск самого мотора всплывает в памяти.
Проснувшись с утра, я иду на завтрак, наворачиваю две тарелки каши прежде чем замечаю, что мать морщится от боли и пьет какие-то капли.
— Мамуля, что это у вас лицо такое?
— Да вот, сынок, зуб разболелся у меня, ничего не помогает от боли, — говорит мне матушка, я доедаю кашу и понимаю, что меня что-то тревожит в ее словах.
— А какой зуб? И где?
Мать показывает на верхний зуб с правой стороны ее лица и тут до меня доходит.
Спина сразу же холодеет от предчувствия надвигающейся беды, я внезапно вспоминаю, почему меня нет на выпускных фотографиях после восьмого класса. А меня там нет потому, что мать в это время заболела менингитом, я остался с ней сидеть, чтобы ждать скорую, когда весь класс поехал куда-то в Пушкин на автобусе.
Точно, именно гнойным менингитом, который вылечивается только в десяти процентах случае, как отцу сказали врачи.
И все случилось именно из-за корней верхнего зуба, которые рукожопый стоматолог пропихнул матери в гайморовы пазухи.
— Мама, когда к врачу пойдете?
— В понедельник, сынок.
— А чего ждать то? Надо сегодня двигать в приемный! — говорю я матери, однако она отказывается, говорит, что отправится завтра к терапевту, а уже он назначит ей врача.
— Терпеть собираетесь, мамуля? Я схожу в приемный покой и узнаю, что можно сделать! — настроен я решительно.
Мать удивлена моей настойчивостью, отец тоже просит меня не лезть в это дело:
— Без тебя разберутся! Завтра сходит в поликлинику, там ее направят к врачу, — есть у них такой покорно-крестьянский подход к таким вопросам.
Что нам назначат люди в белых халатах, то мы и примем смиренно.
Вот что-то такое я и помню, все так и случилось, поэтому я быстро одеваюсь и отправляюсь в наш приемный покой, чтобы договориться самому насчет приема.
Завтра меня отправят в школу, придется еще с родителями сражаться по этому поводу, поэтому я хочу решить вопрос именно сегодня. Забираю все деньги, которые могу достать без возни с тайником, у меня при себе двадцать рублей.
Вполне хватит, чтобы договориться с кем-то из врачей, кто вызовет у меня доверие или сможет порекомендовать кого-то знающего для такого случая.
В приемном я некоторое время общаюсь с дежурной медсестрой насчет хорошего врача-стоматолога, презентуя ей коробочку «Ассорти», купленную по дороге и получаю совет прийти после двух часов, когда будет принимать врач Колотилова.
— Колотилова? Черт, если она не сможет, тогда никто больше, — сразу понимаю я, благодарю медсестру и убегаю домой.
По дороге я размышляю, что мне придется сделать, чтобы уговорить мамулю. Она у меня бывает очень упряма, когда что-то происходит в непонятном для нее ключе.
Придется подключить все же все мои возможности, даже рассказать о моем недавно появившемся предчувствии будущего, в любом случае я должен добиться своего. Зуб у мамули должен вырвать лучший мастер, а я лучше Колотиловой здесь не знаю.
Лет через двенадцать я сам попаду именно к Колотиловой на прием, слава богу, что именно к ней после драки с какими-то чертями, косящими под бандитов, на Апрашке. Пропустил тяжелый удар сбоку, потом отлупил обоих жуликов, но все же решил провериться у стоматолога, что у меня там случилось. Рентген показал смещение зуба мудрости на нижней челюсти, доктор предложила мне его вырвать на всякий случай. После чего отправила меня в стационар именно к Колотиловой, та присмотрелась к снимку внимательно, тоже сказала, что лучше рвать сейчас.
Даже без всякого укола с обезболивающим засунула мне какую-то отвертку под сам зуб со сильно испугавшими меня словами:
— Там болеть нечему!
Надавила так, что я испугался за челюсть, через пять секунд этого давления что-то треснуло и здоровенный зуб мудрости с огромной дырой на жевательной поверхности, помыв от крови под раковиной, вручили мне.
Таких мгновенных и блестящих удалений в моей жизни больше не было, пусть зубы мудрости с верхней челюсти вылетели тоже за пару минут.
Однако, это совсем другое дело, там они легко рвутся.
Уже тогда Инне Александровне было лет семьдесят пять и про зубы она знала все…
Из стационара тогда я уходил на цыпочках, каждой шаг с пяткой отдается ударом в голове, кровь течет ручьем, я сплевываю ее каждые десять метров в выданную мне большую салфетку.
Однако, я казался себе самым счастливым человеком на свете после такого быстрого и эффективного избавления от серьезной проблемы даже без боли.
Единственно, что решаю после этого случая на всякие разборки с жуликами, которыми славится Апрашка, выходить с топором, с широким таким рубящим лезвием в руке. Это такой аргумент, что лучше некуда, законом не запрещено иметь в машине полезное приспособление, а хозяин — полный отморозок значит.
Поэтому, узнав про дежурство Колотиловой именно сегодня, я понимаю, что должен во чтобы то ни стало отвести мамулю именно к ней.
Придется делать рентген или не придется, решить можно потом, сегодня самое главное — попасть на прием к Колотиловой и закрепить матушку именно за ней.
Домой я прибегаю прямо на рысях, однако тут мой энтузиазм упирается в мамулину непоколебимость и у меня не получается сдвинуть ее с намерения идти в поликлинику именно завтра.
Именно к своему ЛОРу, который отправит ее к плохому врачу, может даже и не такому уж и плохому. Просто у него окажется очень неудачный день или сильное похмелье после выходных не даст вырвать зуб так, как он вообще умеет.
Да и отец тоже не понимает моей настойчивости, поэтому прикрикивает на меня, чтобы я не лез в дело, в котором ничего не понимаю.
А мне и возразить то нечего!
— Хорошо, отец и мать, мне придется серьезно поговорить с вами! — быстро решаюсь я.
Сестренка бегает на нашей ледяной горке во дворе, мешать нам не будет, нашему серьезному разговору. Надеюсь, что никто ее не столкнет снова и не врежется в нее с ходу, как в тот раз, за прошедшее время я еще пару раз основательно поучил ее обидчиков. Теперь она катается с горки, как принцесса, в гордом одиночестве долго усаживается на лед, желающих предметно разговаривать со мной среди всякой мелкоты больше нет.
— Давайте присядем на кухне за столом, разговор у нас очень серьезный и долгий. И писать тоже придется немало.
Родители, снова ожидающие от меня новый сюрприз, с встревоженными лицами располагаются на кухне. Я приношу две тетрадки и две ручки, одну оставляю себе, вторую подсовываю отцу.
— Для чего все это? — не понимает отец, начинающий злиться, только матушка баюкает свою больную скулу и не спорит со мной.
— Минуту терпения, придется кое-что записать с моих слов, — спокойно объясняю я.
Наливаю себе стакан воды и ставлю его перед собой, как докладчик на собрании.
Смотрю на родителей и начинаю:
— Слова мои вас удивят сразу же, однако дайте мне договорить. То, что вы услышите, нельзя никому говорить и пересказывать. Впрочем, вам все равно никто не поверит, потому что я расскажу фантастические вещи.
Смотрю на лица родителей и продолжаю, сделав глоток воды из стакана, что-то сразу горло пересохло от волнения.
— Дело в том, что с недавнего времени я вижу сны про наше с вами будущее. Далеко по времени я заходить не стану, рано это вам еще рассказывать, да и доказать я пока ничего не могу.
У отца на лице появляется скептическая ухмылка, он мне уже заранее не верит.
Ну, а кто бы поверил в такое чудо?
Ничего, мои слова будут проверены со временем, а вот про те страшные последствия для матушкиного здоровья из-за неудачно вырванного зуба им придется поверить уже сегодня.
— Зато, что могу рассказать сейчас — мы запишем и довольно подробно!
— Первое — в ноябре этого года, десятого числа, — почему-то я именно сейчас вспомнил точно эту дату. — Умрет Леонид Ильич Брежнев, генеральный Секретарь ЦК КПСС.
Даю родителям осознать мои слова и продолжаю:
— Когда это случится, вы скажете, что я просто угадал случайно.
— Второе — после него Генсеком станет Андропов, он умрет в феврале восемьдесят четвертого года. Думаю теперь можно и записать мои слова, — говорю я сам и открываю тетрадь.
— Сынок, ты что? Такое не только писать, даже вслух говорить нельзя, — оттаивает в этот момент отец.
Я его понимаю, такие предсказания никого не оставят равнодушными.
Пусть в них нет никакой зримой антисоветчины, однако как-то уж больно быстро мрут Генсеки вслед за Брежневым, что достаточно подозрительно.
Неужели в могучей партии сидят такие вот дураки, что выбирают будущих покойников каждый год заново?
Такие и сидят, только умные очень, сливают последних представителей старой гвардии и выводят на первые роли своего человека, который сделает всех по-настоящему богатыми людьми.
Однако эти знания есть только в моей голове, что же могут подумать мои родители в восемьдесят втором году, когда концом социализма не то, что не пахло.
Даже думать о таком — смешно!
Крепка советская власть и еще тысячи лет стоять будет!
Да я и сам до восемьдесят восьмого года в стенах военной системы и не подозревал о том, как может что-то радикально измениться в нашей жизни и жизни целой страны.
Даже выборы в этом году, когда наше училище должно было, казалось, в массовом порядке отдать свои голоса первому секретарю райкома, а победил все же какой-то неизвестный дзюдоист, ставленник молодых демократов по фамилии Андреев, не поколебало уверенности в Советской власти.
Ведь это хорошо, что немного власти у КПСС отнимут другие хорошие люди, от этого станет только лучше в стране.
Даже комсорг нашего класса агитировал больше всех за этого дзюдоиста, невесть откуда вынырнувшего, расклеивал листовки на факультете, а мы ему помогали. Бесили начальника училища до невозможности своими листовками, орал он тогда, будь здоров, на дежурного по факультету и сам срывал демократическую мерзость со стендов.
Да и систему я заканчивал, абсолютно не понимая, что происходит в стране, роль партии и комсомола еще никем не оспаривалась. Во всяком случае, мы об этом не знали и, честно говоря, не собирались переживать.
Впереди — выпуск, мы лейтенанты, месяц отпуска и первые два оклада выдают в училищной кассе, целые пятьсот рублей, мы сказочно богаты.
Да, сейчас немного неловко и смешно вспоминать эти времена, однако тогда в восемьдесят девятом все так и казалось.
А что там происходит с партией — совсем наплевать, все же ее диктатура во всем абсолютно надоела каждому нормальному человеку.
В Приморье, в самой части меня еще избрали по инерции комсоргом цеха вместо увольняющегося парня на пару лет меня старше. Скажем так, просто удирающего обратно в Питере из не по-детски страшного места Приморья.
— Это, так я билет комсомольский потерял! — попробовал отмазаться я на первом собрании, тем более, что нам даже учетные карточки на руки выдали.
Раньше это служило стопроцентной отмазкой, после такого заявления никакие избрания тебе не грозят.
— Ерунда! — махнул рукой старлей, комсомолец части, — Учетная карточка же есть, выпишем новый!
Я, уже присевший после своего ловкого маневра, снова привстал:
— Так я и учетную карточку потерял!
Ну, это вообще железобетонный аргумент! Шиш вам, а не комсомольская нагрузка!
— Все, не выступай! Тебя уже выбрали единогласно! — дружный лес рук подтвердил слова главного комсомольца.
— Подойдешь после собрания, расскажу, что тебе делать придется.
Основным моим занятием оказался сбор комсомольских взносов, больше никакой текучкой меня не загрузили. Похоже, что уже все понимают — организация доживает последние годы, если не месяцы и лишнюю движуху с ерундой не нагоняют.
У бойцов я, конечно, не стал собирать по две копейки, собрал только с офицеров цеха взносы, набралось что-то около двенадцати рублей.
Впрочем я в популистских целях и коварно надеясь на разжалование из комсоргов, не стал отдавать их старлею, а купил хороший кожаный мячик и выдал его матросам. От безделья они часто играют в футбол на огромной цеховой территории, а такая забота от нового комсорга парней зримо порадовала.
Комсомолец части махнул на меня рукой, еще через месяц я начал процедуру увольнения со службы, а комсомольский билет с учетной карточкой так и остались лежать где-то в документах на шкафу у родителей.
Однако придется все-таки закончить разговор с родителями:
— Так, запишем все по-хитрому, — я придумываю, как зашифровать послание о будущем.
— Вот, 10.11.1982 — Б. Ничего опасного, но и напоминанием послужит.
— Потом, 02.84 — А. Это месяц, когда Андропов помрет, дату я не помню.
— Теперь, 03.85 — Ч. Это про третьего генсека, который Константин Устинович Черненко.
— 03.85 — Г. Генсеком выберут Горбачева, он все и развалит.
— Да зачем это надо? Мы и так все запомним, — сопротивляется отец.
— Обязательно нужно, тебе доверия больше нет никакого, папуля, точно попробуешь съехать с сторону. Матушка от зуба мучается и ей не до чего сейчас.
Я заставляю заполнить свой листок отца, что он делает, понимая — я выдаю какие-то глупости.
— Смотри сынок, если обманул нас, тогда в военное училище пойдешь после ПТУ, — выставляет он предварительное условие.
— Пойду, не переживай, — а про себя думаю, что без среднего образования меня туда никто и не возьмет.
Заканчивать путягу я тоже не собираюсь, пора уже сходить в музыкальную школу и проверить свой слух. Поработать популярным рокером, пишущим опережающие время песни — эта мысль мне нравится больше других.
Еще писать популярные книги и открыть более углубленно такой жанр, как фэнтези.
— Так, теперь самое главное. Сегодня ночью мне приснился сон, что матушке ЛОР назначит врача, мужика, от которого сильно несет табаком. И от него, и от его рук. Он пропихнет корни зуба в гайморову пазуху, после чего матушка переболеет гнойным менингитом. Только это еще не все, потом три года она будет страшно мучиться с этими корнями и только в Военно-медицинской академии на новом рентгене врачи их увидят и вытащат.
Про врача, пахнущего табаком, я рассказываю, если матушка все же упрется и завтра попадет к нему на прием. Может, хоть тогда выскочит из кресла, вспомнив мои слова и почувствовал запах.
Родители сидят снова потрясенные яркостью моего сна и такими вот перспективами. Даже мамуля прекратила баюкать щеку и внимательно слушает меня.
— Поэтому сейчас собираемся и идем в приемный покой, после обеда туда заступает проверенный мной врач. Насчет лечения — я договорюсь сам, вы мне только не мешайте.
— И деньги возьму, и книгу из-за шкафа, посолиднее такую, это вообще отличная благодарность будет, — решаю я про себя.
