глава 7
Страдание и желание

Когда в Средиземноморье Рим лишь начал набирать силу, примерно в V–IV веках до нашей эры далеко на востоке, в предгорьях Гималаев, молодой принц небольшого государства переосмыслил жизнь. Отвергнув богатство и роскошь царского дома, где он вырос, Сиддхартха Гаутама выбрал суровый путь бедности и медитации. Однажды, сидя под священным фиговым деревом, он наконец достиг состояния просветления, или нирваны, и отправился проповедовать о своем открытии. Он стал известен под именем Будда, что значит «Пробудившийся», и у него было много последователей, монахов и проповедников, которые слушали его учение, или дхарму, и распространяли его слова. Желание — источник страдания, как говорил Сиддхартха, и, отказавшись от желаний, мы как можем приближаемся к совершенному познанию самих себя, или просветлению.

В течение первых ста лет после смерти Сиддхартхи всё, что требовалось последователю его учения, — это место для медитации, простое платье и миска для еды. Это была строгая доктрина, которая рассматривала физический мир как иллюзию, поэтому первые приверженцы буддизма, медитируя, закрывали глаза. Образы им были не нужны, так как только множили эту иллюзию.

Однако примерно через два столетия после смерти Сиддхартхи буддизм обрел новую жизнь, практически переродился. Его приверженцем стал царь Ашока, правивший большой территорией — империей Маурьев, — куда входила бо́льшая часть современной Индии. Надписи на скалах и колоннах, расставленных по всей империи Маурьев, повествуют об обращении Ашоки в буддизм вслед за его раскаянием в кровавой резне во время одной из военных кампаний. Именно раскаяние, память о проявленной жестокости и стремление к самосовершенствованию стали источниками одной из величайших изобразительных традиций в Азии.

Одна из самых известных колонн Ашоки, от которой до нас дошли лишь фрагменты, стояла в Сарнатхе, на территории современного штата Уттар-Прадеш, в оленьем парке, где Будда прочел свою первую проповедь. Колонна, не имеющая никакой базы, вырастает прямо из земли, словно дерево. На вершине гордо восседают четыре льва, а под каждым из них изображено буддистское Колесо Учения, дхармачакра, распространяя послание дхармы на все окрестности [1]. Подобные колонны украшались драгоценными металлами, так что китайский путешественник Фа Сянь, увидев несколько столетий спустя такой столб, описал изображения Будды на нем как «сияющие изнутри и излучающие свет», как будто из глаз львов, расположенных в центре Колеса Учения, исходят лучи [2].

На поверхности колонны были высечены буддийские эдикты царя Ашоки, включавшие в себя одно из древнейших высказываний в защиту животных. Царь Маурьев отказался от охоты и заявил, что определенных животных убивать запрещено, изменив тем самым отношение человека к животному миру, которое преобладало на протяжении десятков тысяч лет. Это древнейшее известное нам свидетельство заботы человека о животных: эти же взгляды разделяли и последователи джайнизма, другого крупного вероучения в Индии. Скульптуры, созданные джайнскими скульпторами, изображали фигуры в йогической позе кайотсарга («забвение тела») — человек стоит прямо и неподвижно, опустив руки, то есть в соответствии с джайнской заповедью ненасилия в отношении любых живых существ, чтобы ни на кого не наступить или случайно не раздавить насекомое. В неподвижности тело становится единым целым с природой, оставляя всякие попытки властвовать или подчинять; лесные лианы опутывают его члены, а птицы вьют гнезда в волосах.

Ашока также оставил после себя первые изображения Будды, хотя сначала это были лишь символы присутствия Пробужденного, а не человеческие образы. На санскрите они называются «авьяктамурти», что приблизительно означает «образы, не имеющие образа». Наряду с дхармачакрой проявлениями Сиддхартхи Гаутамы были также пылающий столб, пустой трон под Деревом Бодхи (это название священного фигового дерева, под которым Сиддхартха достиг нирваны), отпечаток ноги (будда-пада), или просто пустое место. Все эти зачастую загадочные, таинственные символы были продолжением старых традиций безо́бразного представления. Они были связанны с брахманизмом и древним знанием, зашифрованным в писаниях на санскрите — так называемых Ведах, первой из которых стала Ригведа, собрание гимнов в честь богов. В Ведах упоминаются огненные алтари, из которых возносились столбы, символизирующие деревья, тянущиеся к небесам, предшественники колонн Ашоки. Именно из этих писаний и сопровождающих их ритуалов возник символический мир ведического периода, в котором зародилась индуистская религия.

Тот же символизм, только в большем масштабе, повторяется в первых буддистских гробницах-реликвариях, ступах — полусферических сооружениях из кирпича и камня, чья форма восходит к гораздо более древним погребальным холмам, на вершине которых устанавливалась макушка, напоминающая зонтик, — чатра [3]. Паломники и проезжающие торговцы могли почтить реликвии, находящиеся внутри ступы, обходя ее кругом по часовой стрелке, — войти внутрь было нельзя. Ашока приказал разделить останки Будды, которые уже хранились в восьми ступах, среди большего количества ступ, которые строились по всей империи Маурьев, и хотя реликвии вскоре закончились, ступы продолжали строить, а вместе с ними росло и количество украшающих их рельефов.

Истории, рассказываемые в этих резных картинах, называются джатаки: это притчи о жизни Будды и его предыдущих воплощениях. Одна из самых ранних ступ, находящаяся на вершине холма Санчи в Мадхья-Прадеше, использует «образы, не имеющие образа» для обозначения Будды. Многофигурные рельефы на ограде ступы содержат сцену, как Сиддхартха ночью покидает свой дворец верхом на коне, отправляясь на поиски просветления, однако изображены лишь конь без всадника и зонтик над пустым седлом. Эту сцену окружают соблазнительные женские фигуры, которые могут показаться неуместными на ступе отшельника. Это якшини, древние природные духи, которых традиционно изображали на вертикально стоящих камнях вдоль лесных троп и полевых дорог. Изначально это были грубо вытесанные образы, приносящие утешение и радость в пути, прямые стражи, похожие на «скульптуры Дедала», вырезаемые на островах Эгейского моря. И всё же ни одно произведение западного искусства не выражало наслаждение природой и вожделение так, как духи Древней Индии, пляшущие у буддистских ступ и напоминающие о той земной жизни, которую следует отвергнуть.

Амаравати Махачайтья — Большая ступа в Амаравати — на берегу реки Кришна в Юго-Восточной Индии была одной из величайших буддистских ступ во всей Индии. На пике славы ее украшали многочисленные скульптуры и резные надписи [4]. Четверо главных ворот, охраняемых львами, похожими на тех, что сидели на «львиной капители» Ашоки, вели через внешний обход к внутренней тропе вокруг куполообразного объема в центре, вся поверхность которого была покрыта рельефами из светлого известняка, рассказывающими джатаки. И снова Будда присутствует через свое отсутствие: его следы повсюду, а образа нет. Подобно дхармачакре на колонне Ашоки, излучающей божественный закон, гигантская пара отпечатков ног (будда-пады) покрыта резными изображениями колес с тысячей спиц, как будто они присутствовали на стопах Будды и отпечатывались на земле, куда бы он ни пошел.

Одно из самых впечатляющих из дошедших до нас изображений в Амаравати расположено на большой плите, которая когда-то была закреплена на нижней части ступы. Это четыре сцены истории рождения принца Сиддхартхи, созданные через несколько сотен лет после возведения ступы. Мы видим, как царица Майя, томная, как якшини или римская богиня, грезит о рождении своего сына, а ее сон обсуждают при дворе ее мужа, царя Шуддходаны, который сидит посреди придворных. В сцене непосредственного рождения Майя стоит, держась рукой за ветку дерева, — это традиционная поза, символизирующая одновременно плодовитость и роды. Сын появляется из ее бока, он изображен двумя маленькими отпечатками ног на покрывале, которое держит свита. В последней сцене Майя показывает своего ребенка — опять же явленного в виде отпечатков ног на покрывале — местному ясновидцу, который прозревает в нем Пробужденного [5]. Четыре эпизода разделены между собой архитектурными деталями в уплощенной перспективе, направляющими наше внимание от одной сцены к другой.

Мастера Амаравати создали скульптурный стиль, которым восхищался весь регион и который стал одной из трех величайших школ буддистской скульптуры в Индии. В двух других центрах — северном регионе Гандхара и городе Матхура на юге — образы самого Будды начинают появляться около I века нашей эры (как и на некоторых поздних рельефах, выполненных в Амаравати). Возникает новое направление буддизма, ставшее наиболее распространенным, называемое махаяна, что означает «Великая Колесница Спасения», которое рассматривает природу Будды метафизически (не как человека) и считает главным идеал бодхисаттвы (это мистические существа, отложившие собственное просветление, чтобы помочь другим смертным в достижении нирваны). Почему изображения Будды появляются именно в это время, остается неясным — возможно, это связано с растущей потребностью в том, чтобы видеть нечто, чему поклоняешься.

В эпоху Кушанского царства со столицей в Пурушапуре (современный Пешавар), при царе Канишке (правившем примерно в 125–150 годах), весь этот регион и его скульптурные мастерские процветали [6]. В Пурушапуре Канишка построил большую ступу, увенчанную чатрой, которая распространяла силу хранящихся внутри реликвий. Гандхара, один из центров Кушанской империи, была расположена в гористом северном регионе на границе нынешних Пакистана и Афганистана. Неожиданными инновациями кушан в Гандхаре стали новые образы Будды, обладавшие многими характерными признаками греческой скульптуры. Память об эллинистическом мире сохранялась в правильных классических чертах лица гандхарского Будды, в его мускулистом — героическом — теле, в ниспадающих складках его одежды, похожей на тогу. Греческие черты были отголосками эллинистического стиля, который пришел в этот регион несколько веков назад вместе с Александром Великим и каким-то образом прижился в эллинистическом государстве Бактрия на севере Афганистана [7]. От классических статуй гандхарский Будда наследует небольшой рот, спрямленный нос, а также струящиеся, тщательно проработанные складки одежды, оживляющие формы тела. Гандхарские мастера привнесли в этот прототип свое ви́дение, основываясь на списке из тридцати двух знаков, описывающих Будду, включая ушнишу (выпуклость на голове, которая свидетельствует о его мудрости) и урну (завиток волос между бровями). Правая рука часто изображалась поднятой в жесте абхая-мудра, что означает защиту и покровительство — «не бойся». Его глаза приоткрыты, взгляд направлен вниз, обозначая отсутствие интереса к окружающему его миру: он сосредоточен лишь на собственном спасении.

Гандхарские Будды «космополитичны», в них намешаны черты с разных концов света. Их нимбы, так называемые хварены, что означает «солнце», также заимствованы — от солнечных дисков, лучей, исходящих из головы персидского бога Митры, чей культ был главным соперником христианства в Западной Азии [8]. Нимб — это небесная корона, обозначающая неземную природу богов и царей, а также символ, напоминающий первые «не имеющие образа» образы Будды: солнце — это то, на что невозможно прямо смотреть.

Несмотря на кажущееся равнодушие к окружающему их миру, гандхарские Будды широко распространились в обоих направлениях: на запад, в соседний Афганистан, и далее через Центральную Азию в Римскую империю; и на восток, в Китай, где тогда правила династия Хань.

Эти Будды были частью обширной палитры образов и верований, развивавшихся на просторах Евразии, они распространялись по торговым путям с помощью купцов и паломников вроде Фа Сяня из Китая, стремившихся на родину буддизма [9].

В другом крупном центре, в городе Матхура на реке Джамна в северном штате Уттар-Прадеш, изготавливались иные образы Будды. Резчики по камню создали новый тип фигуры из местного красного песчаника: человек, сидящий скрестив ноги, со стопами, повернутыми наверх [10]. Эти образы были навеяны медитативными позами джайнских мудрецов, которые всегда изображались либо в позе кайотсарга, либо в медитативной сидячей позе со скрещенными ногами. От джайнских и буддистских скульпторов изображение такой позы требовало опыта наблюдения, проб и ошибок, а также знания того, как йога влияет на человеческое тело. Будды из Матхуры были широкогрудыми, что свидетельствует о многолетней практике йогического дыхания и пране, жизненной силе, входящей при вдохе, благодаря чему они походили на широкоплечих супергероев.

Один из самых прекрасных матхурских Будд, дошедших до нас, обладает характерными округлыми чертами матхурского стиля, его облик кажется более земным и обаятельным, чем у гандхарских фигур. Он смотрит прямо перед собой с выражением живого, даже озорного удовольствия, его глаза широко открыты — он прозревает наше спасение. Его обращенность вовне напоминает более ранний пример Ашоки, транслировавшего буддизм как некую силу добра на всю империю и отправляя послание духовной свободы всему миру [11]. Он восседает на широком львином троне, на фоне огромного нимба и Дерева Бодхи, с двух сторон его окружают проворные слуги с опахалами в руках, составляя своеобразную троицу. Если гандхарские Будды были одеты в плотные ткани, напоминающие тогу, что соответствовало более холодному северному климату, дхоти матхурского Будды прозрачно, отчего он кажется практически обнаженным. Этот тип был популярен в народе, представляя собой отход от суровых и аскетических истоков буддистской медитации Сиддхартхи и колонн Ашоки.

Будды из Гандхары и Матхуры вместе составляют две стороны одного скульптурного стиля времен империи Гуптов — великого периода индийского изобразительного искусства, который доминировал на индийском субконтиненте на протяжении примерно трехсот лет с середины III века. Это был период огромного прорыва в литературе: поэт Калидаса прославился своими стихами и пьесами на санскрите, в том числе драмой «Шакунтала», основанной на индуистском эпосе «Махабхарата». Поразительные открытия совершили математики и ученые: они заявили, что Земля вращается вокруг Солнца, а также ввели понятие нуля в математическое счисление [12]. Как часто бывает, великие шаги в науке отразились и в расцвете искусств. В скульптуре суровые, бесстрастные лица гандхарских Будд стали сочетаться с теплыми и чувственными телами матхурского стиля. В результате получились образы, словно существующие в этом мире, и одновременно освободившиеся от него. В эпоху Гуптов изображение Будды стало каноничным: искусно декорированный ореол, изящное тело, задрапированное прозрачными тканями, полуприкрытые глаза, устремленные вниз, на голове тугие кудри, отсылающие к истории о том, как медитирующему и отрешенному Будде на голову заползли улитки, чтобы защитить его от палящего солнца, отдав за это свою жизнь. Вырезанная из камня фигура Будды из Сарнатха медитативно восседает на фоне невероятного нимба-обода, излучающего внутренний опыт Будды. Две прекрасные нимфы (в Индии их называют апсарами) порхают вокруг с цветами в руках. Кажется, что в период Гуптов буддистская скульптура будто бы сама достигла особого просветленного состояния, отвергнув земные связи и заботы и обретя состояние божественной легкости и совершенного самопознания [13].

А вот живописные изображения Будды-сверхчеловека, как и более ранние «не имеющие образа» отпечатки ног и пустые седла, практически не дошли до нас. Как и в случае с живописью Древнего Средиземноморья, в основном нам известны лишь настенные росписи. В одном из центров буддистского паломничества в Западной Индии, который называется Аджанта, на уединенном утесе у реки Вагхоры в вулканической скале были вырублены ряды храмов, украшенных настенной живописью и каменной резьбой еще в последние годы империи Маурьев, то есть около 200 года до нашей эры. Пещеры, расписанные в эпоху Гуптов, демонстрируют утонченный и несколько мирской стиль. На одной росписи изображен бодхисаттва Авалокитешвара, иначе называемый Падмапани, или, по-китайски, Гуаньинь, в ожерелье из жемчуга и высокой короне, усыпанной драгоценными камнями. Цветок лотоса в руке Авалокитешвары (отчего его и прозвали Падмапани, то есть «держащий лотос») кажется невзрачным в сравнении с поистине царскими украшениями — его и в самом деле можно принять за Сиддхартху до того, как тот оставил земные блага. Его сущность «не от мира сего», как и у всех бодхисаттв, подчеркивается отсутствием определенного пола, подразумевая, что он и мужчина, и женщина одновременно. И всё же богатство живописного образа бодхисаттвы Падмапани несколько сбивает с толку: что делает это мирское, роскошное изображение в буддистском монастыре? Возможно, он имел отношение не столько к учению Будды, сколько к глубоким карманам торговцев, проезжавших через Аджанту и попутно профинансировавших этот декор.

Это мирское великолепие не нравилось тем, кто придерживался прежних устоев духовной жизни, кому была ближе изначально проповедуемая аскеза Будды, а также символизм и мистицизм древних ведических верований. Отчасти в ответ на «бездуховность» изобразительного стиля Гуптов стало усиление древних традиций ведического брахманизма, оказавшего мощное формирующее влияние на ранние изображения буддизма и джайнизма. Эти традиции сформировались в религию — или, лучше сказать, спиритуализированную культуру, впоследствии названную индуизмом, который и стал доминирующей системой верований в Южной Азии, фактически заменив буддизм, после того как около VIII века были расписаны последние пещеры Аджанты (хотя буддизм по-прежнему исповедовали в Восточной Индии при династии Пала). Индуистская скульптура Южной Индии середины IX — XIII века вернула себе дух и энергию некоторых из наиболее ранних буддистских образов, вместе с их притягательностью для простых людей.

Среди этих скульптур были бронзовые изображения индуистского бога Шивы, танцующего внутри пылающего колеса. Они были выполнены мастерами, работавшими при династии Чола, которая многие века правила в южной части полуострова Индостан. Шива в образе Натараджи («ната» на санскрите означает «танец», а «раджа» — «царь») являл собой величайшего танцора, чья первобытная энергия и неподражаемое чувство ритма были частью вечного колеса мироздания. Космос находится у Шивы под ногами, и на нем он танцует Ананда-тандава, или «танец блаженства в чертоге сознания» [14]. В своих четырех руках он держит барабан, пробуждающий мир к существованию, и пламя — символ разрушения. Также он делает мудры — защищающие ритуальные жесты. Его косы и ленты развеваются в ритме танца, левая нога поднята и балансирует в воздухе, а правая попирает жалкое создание, олицетворяющее тьму иллюзии, которой окутан наш мир. Многорукость Шивы выражает изобильность и щедрость его благодати. Вокруг него, как бы обрамляя его позу, расположена пылающая арка, символ природы и космоса: танец Шивы внутри него задает основные ритмы всего сущего — бытия и небытия.

Эти ритмы творения, которым нет нужды принимать человеческий облик, лаконично передает символ Шивы — линга, или фаллический символ, — гладкий вертикально стоящий камень, устанавливаемый в храмах Шивы, как, например, в тех, что вырублены в скале на острове Элефанта в гавани Мумбаи. Этот символ был известен издревле, еще во втором тысячелетии до нашей эры в культуре Долины Инда поклонялись, вероятно, древнему предшественнику Шивы, который также представлялся в форме каменного фаллоса.

Хотя буддизм несколько утратил влияние у себя на родине, он, как огромная волна изобразительной энергии, успел захлестнуть собой торговые пути, по которым с востока на запад и обратно купцы везли шелк и другие ценные товары, а также курсировали правительственные чиновники, монахи, монахини и иные путешественники. Именно на одной из стоянок вдоль этого пути, проходившего через пустыни и горы, возник второй после Аджанты крупный центр буддистской живописи: гигантский храмовый комплекс в пещерах Могао, вырубленных в скалистом утесе над рекой Дачуань, неподалеку от оазиса-поселения Дуньхуан у восточной границы китайской империи Хань.

Пещеры Могао различаются по размерам — от небольших комнат для медитации, похожих на монастырские кельи, до залов собраний с большими настенными росписями и глиняными скульптурами бодхисаттв и Будды [15]. И хотя первыми пещерными храмами, украшенными живописью, в Индии были пещеры Аджанты и Эллоры, они были ничтожно малы, хотя бы по количеству залов, в сравнении с пещерами Могао, вобравшими в себя всю традицию буддистской живописи, продолжавшуюся более тысячи лет. Живопись рассказывает множество различных историй: не только джатаки из жизни Будды, но и повести о бодхисаттве Гуаньинь, которая приобретала более женские черты и не утратила своего обаяния по пути на восток Китая. Одна сцена в Могао изображает, как Гуаньинь защищает группу купцов от грабителей на дороге: буддистские монастыри издревле защищали от разбоя странствующих торговцев на торговых путях (и это одна из причин, по которой торговцы с такой охотой жертвовали большие суммы денег на украшение и поддержание этих монастырей) [16]. Кроме того, это один из самых ранних примеров китайской пейзажной живописи — весьма стилизованных ландшафтов, которые по своей фантастичности перекликаются с пейзажами классической античности вроде тех, что изображались в приключениях Одиссея. И всё же утонченный стиль этой живописи, сродни каллиграфическому письму, имеет определенно китайское, а не западное происхождение.

Благодаря огромному количеству изображений Будды и безграничному стремлению к повторению одних и тех же формул — например, мантр, которые поются нескончаемыми циклами, — учение Сиддхартхи, а также культы Шивы и Вишну распространились далее на юг Азии. Вместе с торговцами, осевшими в долине реки Меконг, они добрались до Камбоджи и были подхвачены могущественными и богатыми правителями из династии Кхмеров, которые построили обширные храмовые комплексы, вобравшие в себя буддистскую и индуистскую системы образов. Они создали новый тип скульптурного изображения Будды, основанный на безмятежных образах из империи Гуптов, а также скульптурах династии Пала, но с характерным длинным и выразительным ртом. Их храмы представляют собой пещеры, вырубленные в отвесных скалах, где прямо из камней выступают фантастические рельефы и исполинские головы, словно персонажи из сказочной страны. Самый большой из этих храмовых комплексов — Ангкор-Ват — щедро украшен сценами из индуистских эпосов «Махабхарата» и «Рамаяна», а также летающими апсарами и символами Шивы. Двери и лестницы этих величественных храмов часто обрамляли рельефные изображения львов-охранителей с оскаленными зубами и выпученными глазами. Это прямые потомки львов Сарнатха, символизировавших Будду и могущество его учения.

[10] Czuma S. Mathura sculpture in the Cleveland Museum collection // The Bulletin of the Cleveland Museum of Art. No. 3. 1967. P. 83–114.

[11] Empson W. The Face of the Buddha. Oxford, 2016. P. 22.

[12] Dehejia V. Indian Art. London, 1997. P. 96–97.

[13] Harle J. C. Gupta Sculpture: Indian Sculpture of the Fourth to the Sixth Centuries A.D. New Delhi, 1996.