Эпилог

Поджигается фитиль; искры взметаются вверх, прочерчивая в ночном небе лестницу до самых небес. Некоторое время она ярко светится, затем над океаном снова наступает тьма и тишина.

То же самое рисунок или скульптура. Создается для того, чтобы запомниться. Это видимый образ.

Мы видим, как по знойным городским улицам толкают глыбу льда. По тротуарам, по пешеходным переходам, пока она не растает совсем. Не знаешь, что и думать… Города в наше время таят в себе странные вещи. А вот из-под тротуарной решетки на оживленной площади доносится низкий колокольный гул, будто звук самого времени. Или перед нами вырастает огромный, высотой в целое здание щенок, сделанный исключительно из цветов. Или гигантский паук, отлитый из бронзы, возвышается над городской магистралью. Обойти его стороной или пройти под ним?

Где-то в другом месте, в музейном зале: неубранная постель, с разбросанными вокруг остатками разгульной жизни. Болезненное обнажение интимного уголка жизни, места, где мы рождаемся, где мы спим, где мы, возможно, любим и умираем. Наши собственные кровати, что они говорят о нас?

На пол затемненной цилиндрической комнаты проецируется фильм. В нем показана эндоскопия. Камера исследует пульсирующие, блестящие внутренности, показывая тело как живую пещеру, вызывающую одновременно и восхищение, и отвращение. Неужели все мы внутри выглядим одинаково?

В музее охранник вдруг начинает петь заунывную песню, которая эхом разносится по всей округе. Кто-то, в другом месте, кричит настойчивым лающим тенором: «Работа! Работа! Работа!»

В затемненных комнатах показывают фильмы; мы входим, нащупываем стену, глаза привыкают к темноте. С каждым кадром триллер замедляется, так что на просмотр уйдет весь день и вся ночь. Как долго мы будем смотреть? Другой фильм смонтирован из кадров с настенными и наручными часами, нарезанных из других фильмов, на протяжении суток все эти часы показывают точное текущее время. Еще один фильм показывает длинные струи цифр, данных, стекающих по экрану, как цифровой водопад; или человека, катящего бочку с маслом по городским улицам столько, сколько мы готовы смотреть. В другом фильме мы видим…

Могут ли образы оказывать ощутимое влияние? Как мы можем влиять на мир? Мы видим разрушения, вызванные землетрясением в Китае, а затем коррупцию, которая последовала за ним. Массовые беспорядки, сражения между полицией и разгневанными бесправными рабочими, которые воспроизводятся художником. Мы видим собранные вместе и прислоненные к стене галереи плакаты и транспаранты людей, протестующих против военного участия государства в чужих войнах. Группа женщин в ярких нарядах поет антиправительственные песни во время церковной службы. Ради чего стоит жить? Является ли красота лишь предрассудком?

Художественные образы делают скрытое видимым: скрытые области нашего тела и нашей жизни, невысказанные убеждения, глубоко укорененные в нашем сознании и социальных привычках. Образы призваны изменить мир или попытаться изменить его, показывая пример чего-то лучшего, пример большей свободы. Образы делают или пытаются сделать свободу видимой.

Мы строим музеи с просторными и высокими залами, как когда-то строили базилики, вокзалы или заводы, — тихие пространства белостенных галерей. Чем их заполнить?

На стенах развешаны снимки из повседневной жизни, разных размеров и форм. Другие фотографии показывают бескрайнее черно-белое море, или пустой экран кинотеатра, или человека, одиноко стоящего, покачиваясь, посреди городской улицы, или летящие вдоль канала бумаги и фигуры, подхваченные порывом ветра.

На огромных холстах мы видим цвета и формы или, наоборот, ничего, кроме слабого мерцания цвета и света. По-прежнему художники пишут портреты, пишут пейзажи, даже иногда натюрморты, как это было на протяжении бессчетного количества лет.

И по-прежнему они прикрепляют на свои холсты всё, что может быть прикреплено к плоской поверхности: засушенные цветы и колючую проволоку, крылья бабочек и массу мертвых мух, или наклеенные внахлест крышки от бутылок, чайные пакетики, или старую одежду, а порой органические материалы, которые гниют, оставляя после себя неприятный запах.

Картины могут казаться загадками и головоломками, показывать места, где художник никогда не был, людей, которых он никогда не видел, или воспоминания о далеком прошлом. А могут, как зеркала, с безупречной техникой подражать старым мастерам или «реальности» фотоснимков. Порой они изображают обнаженное тело в позах и формах, нисколько не похожих на обнаженную натуру прошлого, а порой — лишь простые слова, написанные крупными буквами, или силуэты обычных предметов, или совсем ничего не изображающие прямоугольники монохромного серого цвета.

Зеркала, отражающие изобилие, странность, фантастическое разнообразие мира, — они всегда лишь зеркала, всего лишь вторичные — и безответные, как безответная любовь, — образы жизни. Картины более или менее похожи на жизнь, но жизнь никогда не похожа на картину.

Комната освещена тусклым желтым светом, который лишает нашу одежду и кожу всех цветов, — мы тоже монохромны. Становимся ли мы при этом произведениями искусства? Как это выходит? Или мы бродим по коридорам ветхой квартиры, стены которой увешаны пропагандистскими плакатами и странными приборами, словно погружаясь в чье-то воображение. Или наблюдаем, как чье-то имущество методично уничтожается на конвейере, без объяснения причин такого экстремального поступка. Что чувствовал автор после этого? Зачем это сделал?

Скульптуры по-прежнему изготавливаются из бронзы, дерева и гипса, но по сути своей они уже иные: не памятники или мемориалы, а более непонятные, вызывающие недоумение вещи. Звук и свет сами становятся скульптурой — если это еще можно так назвать. Скульптурой могут быть два человека, стоящие на столе и поющие веселую песню, или гигантское кривое зеркало-объект в центре большого города. Огромные стальные листы стоят в галереях и на городских площадях, опираясь на свои края и создавая головокружительные лабиринты, в которых мы не в состоянии ориентироваться. Колоссальный женский сфинкс с африканскими чертами лица, как будто сделанный целиком из сахара, выжидающе сидит на заброшенном рафинадном заводе. Скульптурой может стать известная актриса, спящая в стеклянном ящике, или сама художница, которая сидит и молча глядит на нас; или гигантская разрушающаяся винтовая лестница. Это может быть секрет, спрятанный внутри консервной банки, или весь мир, или просто трещина в полу, или всего лишь лампочка, которая включается и выключается в пустой комнате.

А прошлое не отпускает нас, словно окно, из которого виден давно забытый мир. Падает занавес, и перед нами открывается бесконечность далекого времени, предшествовавшего человечеству. Мы обнаруживаем, что создание образов восходит к самым первым дням существования нашего вида, проявляясь в волшебных и совершенных образах животных.

На протяжении тысячелетий эти самые ранние времена считались царством богов, великанов и духов, создавших всё сущее. Но и мы, как оказывается, обитали там в той или иной форме, так же как и в наши дни мы обитаем всюду, куда достанет наша фантазия.

Мы можем воссоздать в лабораториях не только рождение звезд, но и микрочастицы, способные уничтожить жизнь, а еще мы запускаем зонды, чтобы запечатлеть образы звездных галактик и туманностей, состоящих из космической пыли. Мы можем услышать гул творения самой Вселенной в космических лучах, оставшихся от Большого взрыва, — по крайней мере, так утверждают астрофизики. Перед нами открываются чертежи мироздания, истоки природы и жизни. И в то же самое время — причем это вряд ли является совпадением — мы видим катастрофические последствия нашей собственной деятельности за несколько тысячелетий господства человека над природой.

С художественными образами мы сталкиваемся повсюду, так же как повсюду мы сталкиваемся с самими собой и творениями наших рук в созданном нами слишком человеческом мире. Этот творческий небосвод, распростершийся далеко и широко над нами, и есть то, что мы сейчас великодушно называем «современным искусством». Что же это такое? Бесконечное разнообразие, которое в то же время как-то мгновенно распознается по духу и тону. То, что постоянно испытывает на прочность границы формы, границы свободы; это образы, заряженные духом демократии и неутомимым драйвом капитализма, распространяющиеся вместе с этими исполинскими идеологиями по всему миру. Это великий небосвод искусства XXI века.

Сколько знаний, сколько воспоминаний, сколько непрестанных изменений… Нам, определенно, грозит опасность быть раздавленными. И тем не менее каждый день рождаются миллионы новых художников. Головокружительная мысль — но это правда! Только посмотрите.

Ребенок рисует карандашом на бумаге, или палочкой на земле, или пальцем на запотевшем окне. Создает образы: облака, деревья, цветы, фигурку с веретенообразными руками и ногами, радугу, дом с дверями, в каждом окне — улыбающееся лицо. Эти образы оживлены тем же восторгом и тем же удивлением, которые мы испытываем, открывая мир заново, и которые лежат в основе всех образов, актов творения.