Императрица Елизавета Петровна сдержала своё обещание. После продолжительного пребывания во Франции в качестве представителя Российской армии при штабе французских вооружённых сил Репнин получил даже больше, чем ожидал. В чине полковника он был назначен в действующую армию полковым командиром.

Штаб-квартиру армии Репнин нашёл на правом берегу Одера. В ту пору армия находилась под началом генерал-аншефа Фермора. Главнокомандующий встретил его без каких-либо эмоций. Приняв ордер о назначении, он склонился над документом и долго сидел в таком положении, раздумывая, что можно предложить молодому щёголю, скорее всего выскочке, до этого ещё ни разу не бывавшего на командных должностях.

Репнин знал Фермора ещё с той поры, когда произошло сражение при Гросс-Егерсдорфе. В той баталии генерал-аншеф ничем похвальным себя не отличил, но и не сделал ничего такого, за что можно было бы его осуждать. Приказы выполнял исправно, хотя вообще-то в армии его недолюбливали. Сухарь, педант... Дружбу заводил только с генералами да старшими офицерами, имевшими иностранное происхождение. Что до русских военачальников, то относился к ним с недоверием, чуть ли не всех считал выскочками, неспособными руководить боевыми действиями. Таковым считал даже графа Румянцева, отличившегося в Гросс-Егерсдорфской баталии: эта победа представлялась ему чистой случайностью.

   - Так и быть, - принял наконец решение главнокомандующий, - полупите в своё распоряжение рекрутский полк. Полк ещё не обстрелян, да и экзерциций было мало, но солдаты там исправные.

   - В какой дивизии?

   - В дивизии графа Румянцева.

   - Благодарю вас, господин генерал.

Так у Репнина начался первый день службы в действующей армии. За этим днём последовали другие, и он не заметил, как втянулся в серые армейские будни с бесконечными построениями, маршированиями, экзерцициями, солдатскими сходками у костров перед вечерним отбоем. Всю эту повседневную суетность нарушали только военные действия, но таковые возникали редко. К тому же русской армии явно не везло. Она уже не одерживала таких побед, какой увенчалась баталия при Гросс-Егерсдорфе. Была возможность захватить неприятельскую крепость Кюстрин, но воспользоваться ею не смогли. Длительная осада не дала желаемых результатов, и главнокомандующий ничего другого не придумал, как отдать приказ сжечь предместье города и отбыть с войсками восвояси.

Ещё более горькую неудачу пришлось испытать русской армии в баталии, случившейся вблизи селения Цорндорф. Здесь на открытом пространстве столкнулись главные силы противоборствующих сторон. Будучи приверженцем тактики фельдмаршала Миниха, Фермор построил свою армию в виде продолговатого прямоугольника, в центре которого расположил кавалерию и обозы. Подобные каре фельдмаршал Миних, находившийся на русской службе, выстраивал против турок и татар во время русско-турецкой войны и часто добивался успехов. Фермор надеялся, что такое построение войск и ему принесёт лавры победителя. Но в своих расчётах генерал-аншеф не учёл сущей малости, а именно: в данном случае единому громоздкому каре противостояли не плохо обученные толпы, а вымуштрованные прусские войска. Когда Фермор пустил в атаку свою конницу, пруссаки встретили её мощными залпами ружейного и артиллерийского огня. Атака тотчас захлебнулась. Спасаясь от пуль и снарядов, конники повернули обратно, но попали в непроглядные облака пыли, поднятой копытами лошадей и взрывами гранат. В этих условиях было трудно разобраться, где свои, а где чужие. И не было ничего удивительного, что повернувшая назад русская кавалерия попала под огонь своих же войск, принявших её за неприятельскую конницу. Потери русской стороны возрастали с каждой минутой. Воспользовавшись замешательством в рядах противника, пруссаки дружно ударили по правому флангу русских, прорвали каре и устремились к обозам, находившимся внутри построения...

От полного разгрома русскую армию спасало только отчаянное сопротивление солдат и офицеров, дравшихся не на жизнь, а на смерть. Но потери только убитыми составили более 20 тысяч человек. Много русских воинов попало в плен, в том числе генералы, обер-офицеры. В качестве трофеев пруссакам досталось более ста орудий.

В своей реляции о состоявшейся трагической баталии Фермор старался всячески преуменьшить понесённые потери, скрыть истинную правду, но Петербург не мог простить ему поражения и спустя некоторое время направил в армию нового главнокомандующего в лице генерал-аншефа графа Петра Семёновича Салтыкова.

Хотя Салтыков и не пользовался славой удачливого полководца, военное дело он знал превосходно, и Конференция, остановившая на графе свой выбор, возлагала на него большие надежды. И не ошиблась. В августе 1760 года в баталии при Кунерсдорфе он учинил прусской армии такой разгром, что король Фридрих Второй, лично руководивший боевыми действиями с прусской стороны, готов был от позора покончить жизнь самоубийством.

В той баталии Репнин со своим полком занимал позицию в центре между первой и второй оборонительными линиями. На первых порах пруссаки брали верх. Атакуя левый фланг русской обороны, где стояла дивизия генерал-поручика князя Голицына, войска Фридриха Второго сумели захватить два русских ретраншемента со всеми установленными в них орудиями. Чтобы выправить положение, Салтыкову пришлось направить в помощь ратникам, сдерживавшим натиск противника, сразу несколько пехотных полков, в том числе и полк Репнина. Молодой полковник сам повёл своих солдат в контратаку, которая перешла вскоре в ожесточённую рукопашную схватку. Ценой огромных усилий и немалых потерь русским воинам удалось-таки отбить у противника один ретраншемент, на большее сил не хватило. Но и пруссаки уже не рвались вперёд с такой самоуверенностью, как прежде. На поле боя возникло равновесие, которое некоторое время не удавалось нарушить в свою пользу ни той, ни другой стороне. Теперь всё зависело от того, у кого окажется больше резервов. В этом отношении русский полководец показал себя более дальновидным, чем прусский король. В то время как у короля оставались незадействованными только два пехотных полка, не считая кавалерийского корпуса генерала Зейдлица, у русских была ещё не тронута целая пехотная дивизия под командованием генерал-аншефа Фермора. Что до конных войск, то таковых на русской стороне было не меньше, а даже больше, чем у пруссаков, если принять во внимание, что заодно с ними воевала также союзническая австрийская кавалерия.

Русско-австрийская конница под общим командованием генерала Румянцева пока не участвовала в деле, ожидая своего часа в лощине, недосягаемой для вражеской артиллерии. Румянцев имел приказ главнокомандующего атаковать прусскую кавалерию в тот момент, когда она первой покажется на поле боя и будет обстреляна орудийными и ружейными залпами.

Главнокомандующий русской армией не спешил вводить в бой свои резервы. Ситуация изменилась только после того, как король бросил в бой свою последнюю надежду - кавалерийский корпус генерала Зейдлица. Прусская кавалерия двинулась на русские позиции плотной лавиной и, казалось, способна была разметать, затоптать всё на своём пути. Но русские не дрогнули. По командам офицеров прозвучали мощные артиллерийские и ружейные залпы. В лавине атакующих появились бреши, возникло замешательство, чем немедленно воспользовались русские и австрийские кавалеристы. Выскочив из прикрывавшей их лощины, они неожиданно ударили по противнику во фланг. Удар оказался настолько сильным, что пруссаки в панике повернули коней обратно под прикрытие своей артиллерии. Однако спастись бегством удалось далеко не всем. Значительная часть конников полегла на поле боя. Сам командир корпуса генерал Зейдлиц был ранен и сдался в плен.

Воодушевлённые победой кавалеристов, двинулись в решительное наступление и пехотные полки, в том числе и те, которые до этого момента находились в резерве. Пруссаки сначала отходили организованно, потом их отступление превратилось в беспорядочное бегство, особенно после того, как на помощь пехоте подоспели конники Румянцева, окончательно расправившиеся с корпусом Зейдлица.

Преследование противника продолжалось до самого вечера. На западный берег Одера удалось переправиться только нескольким тысячам человек, в их числе находился и сам король Фридрих Второй. Подавленный случившимся, он в тот же вечер отправил письмо в Берлин своему министру Финкейштейну. Помимо прочего, король сообщил следующее: «Из сорока восьми тысяч воинов у меня осталось не более трёх тысяч. Всё бежит. Нет у меня власти остановить войско. Пусть в Берлине думают о своей безопасности. Последствия битвы будут ещё ужаснее самой битвы. Всё потеряно. Я не переживу погибели моего Отечества».

Победители в Кунерсдорфском сражении были щедро отмечены как Петербургом, так и Веной. Главнокомандующий граф Салтыков удостоился чина - генерал-фельдмаршала. Один из главных героев баталии граф Румянцев получил орден Святого Александра Невского. Что до князя Репнина, то главнокомандующий объявил ему благодарность и преподнёс памятный подарок.

- Понимаю, вы заслуживаете большего, - сказал ему при этом граф Салтыков, - но вам не стоит огорчаться. У вас ещё всё впереди. Уверен, когда-нибудь вы тоже станете фельдмаршалом и орденов у вас будет больше, чем у меня.

Репнин искренне восхищался этим человеком. Широко образованный, начитанный, свободно владевший несколькими европейскими языками, Салтыков первым из военачальников союзных государств нащупал слабые места в прусской тактике ведения боя и в результате нанёс королю Фридриху, до этого имевшему за собой одни только победы, сокрушительное поражение. В его лице Россия приобрела великого полководца. Жаль только, что со здоровьем у него было плоховато: болели ноги, часто заставляла ложиться в постель лихорадка. Спустя некоторое время после победы над Фридрихом немощь заявила о себе так сильно, что он вынужден был с разрешения императрицы уехать на лечение в Познань, передав командование армией генерал-аншефу Фермеру как старшему по чину.

После отъезда фельдмаршала Салтыкова снова пошли серые будничные дни. Никаких противоборств. Только одно событие добавило к истории российской армии новую страницу славных деяний. То был поход особого корпуса на Берлин под общим командованием генерал-поручика графа Чернышёва.

Упомянутый поход был задуман ещё самим Салтыковым вместе с графом Румянцевым. Именно на Румянцева возлагалась подготовка и осуществление этой смелой операции. Но в последний момент Конференция неожиданно дала Румянцеву другое задание - сформировать и возглавить корпус для захвата прусской морской крепости Кольберг.

В походе на Берлин Репнин участвовал, будучи командиром гусарского полка. В кавалерию он был переведён вскоре после Кунерсдорфской баталии по рекомендации графа Румянцева. В рапорте на имя главнокомандующего Румянцев характеризовал его как надёжного командира, сообразительного, быстрого на решения, то есть обладавшего такими качествами, которые в кавалерии ставятся на первое место.

В его полку гусары были все как на подбор - сильные, смелые, ловкие, уже не раз смотревшие смерти в лицо. Очень хотелось увидеть их в бою. Но сражаться за Берлин не пришлось. В тот момент главные силы прусской армии находились где-то далеко, оставив столицу без надёжного прикрытия, и когда у стен Берлина появились российские и присоединившиеся к ним австрийские войска, предъявив городским властям требование о капитуляции, те посчитали сопротивление бесполезным и приказали начальнику гарнизона открыть ворота.

Союзные войска пробыли в Берлине недолго. Они освободили пленных, истребовали с властей контрибуцию, после чего, погрузив в обозы военную добычу, отправились в расположение главных сил своих армий.

Между тем наступил октябрь - время холодных моросящих дождей. Армия начала готовиться к переходу на зимние квартиры. Фельдмаршал Салтыков всё ещё оставался на лечении в Познани. О состоянии его здоровья ходили противоречивые слухи: то говорили, что ему стало лучше, то утверждали обратное. Надежды на его скорое возвращение к обязанностям главнокомандующего таяли день ото дня, а когда из Петербурга пришла весть, что Конференция намерена назначить нового главнокомандующего, эти надежды пропали окончательно.

На должность главнокомандующего был назначен генерал-фельдмаршал граф Бутурлин. Репнин знал его достаточно хорошо: человек простой, общительный, любитель выпить и хорошо закусить. Хотя граф и не обладал большим военным дарованием, при дворе его ценили. Он был вхож к самой императрице. По её высочайшей воле он входил в состав Конференции и был назначен в государственные комиссии по наиболее важным делам. Именно его назначила она вместе с братьями Шуваловыми в следственную комиссию по делу фельдмаршала Апраксина, обвинённого в государственной измене. Принимал граф участие и в решении судьбы Бестужева-Рюмина.

Бутурлин остановился в местечке Мариенвардер, заняв под жильё большой помещичий дом. Поскольку Репнин имел с ним личное знакомство, то он не увидел худого в том, чтобы поехать к графу и поздравить его с назначением на высокую должность, а заодно попросить дозволения отправиться в Петербург в двухмесячный отпуск. После прибытия в армию он ещё ни разу не отдыхал и имел на такой отпуск полное право.

Фельдмаршал встретил князя с присущим ему радушием.

   - Эй, человек!.. - крикнул он так, чтобы его услышали в соседней комнате. - Быстро всё на стол. Ко мне прибыл друг.

Вскоре на его рабочем столе появились несколько бутылок вина, закуска. Бутурлин сам наполнил бокалы и со словами: «За здоровье всемилостивейшей государыни!» нетерпеливой рукой поднёс бокал ко рту. Репнин выпил вслед за ним, после чего принялся расспрашивать фельдмаршала о жизни в Петербурге.

   - А что тебя более всего интересует? - взглянул на него Бутурлин. - Михайло Воронцов? Граф поднялся до самого верха: был вице-канцлером, а теперь великий канцлер.

   - А какова судьба графа Бестужева-Рюмина?

   - О Бестужеве и думать уже забыли. Прозябает в ссылке.

   - А фельдмаршал Апраксин?

Бутурлин, отодвинув от себя бокал, перекрестился:

   - Апраксин скончался, царство ему небесное. В том же селении, где находился под арестом. Следствию теперь конец, - добавил он, вздохнув с облегчением.

Опорожнённые бокалы были наполнены снова. Репнин попытался отказаться от второго захода: ему до вечера надо было вернуться в полк, а дорога от дождей трудной стала - с хмельной головой можно влететь в больше неприятности.

   - Ничего не случится, - отрезал ему путь к отступлению Бутурлин. - Аль не желаешь со мною выпить? С фельдмаршалом, главным своим начальником?! Обижаешь, князь.

Обижать своего начальника Репнину не хотелось, и Репнин выпил с ним ещё. А потом ещё и ещё. После четырёх бокалов фельдмаршал сделался таким любвеобильным, что полез к гостю целоваться.

   - Ты - мой друг, и я тебя люблю. Проси что хочешь - всё для тебя сделаю. Говоришь, отпуск? Дам тебе отпуск. Не на два, а даже на три месяца могу дать. Отдыхай. Только малость надо подождать. Надобно сперва учинить пруссакам новое поражение. Сделаем сие - пошлю тебя с реляцией в Петербург, и будет у тебя не только отпуск, но и чин генерала. Верь мне, всё будет так, как я говорю. И давай за это выпьем.

   - Но я и так уже пьян, - воспротивился Репнин. - Боюсь, не смогу удержаться в седле.

   - Не удержишься, так в коляске поедешь. А оставлять вино недопитым просто грех. Вино хорошее, вреда от него не будет.

Бутурлин отпустил своего гостя только к вечеру. Отправил, как и обещал, в коляске.

Уже дома Репнин почувствовал себя плохо: его рвало, и весь следующий день он провалялся в постели, ругая себя за то, что позволил выпить лишнего.

...Мечты фельдмаршала Бутурлина об учинении пруссакам нового сокрушительного поражения остались только мечтами. Генерального сражения между противоборствующими сторонами так и не произошло. А коль не было сражения, не могло быть и виктории, о которой он так красноречиво говорил за бокалами хмельного, принимая у себя князя Репнина. И не пришлось ему посылать князя с радостной реляцией в Петербург, которая могла бы обернуться лично для Репнина высочайшими милостями её величества. Не получилось...

А ведь всё могло быть иначе. Начиная кампанию, Бутурлин имел в своём распоряжении четыре дивизии, не считая корпуса Румянцева, имевшего задачу завоевать Кольберг. Такого количества войск не имели до него ни Апраксин, ни Фермор, ни Салтыков. К тому же он мог рассчитывать на участие в баталии вместе с русскими австрийского фельдмаршала Доуна, а у того тоже прибавилось войск. В общей сложности у союзников набиралось сто двадцать тысяч человек, в то время как у Фридриха Второго было менее шестидесяти.

В этот раз местом боевых действий была избрана Силезия. По взаимной договорённости союзные армии должны были встретиться у стен Бреславля, являвшегося главной крепостью этой провинции. Однако, прибыв на условленное место, русские не нашли там австрийцев. Тем не менее Бутурлин приказал своим воинам начать подготовку к осаде. Солдаты принялись рыть ретраншементы, несколько дней работали не разгибая спин. Но тут разведчики доложили: австрийцы обнаружены близ городка Стригау. Обрадованный фельдмаршал приказал прекратить земляные работы и поспешил с войсками к упомянутому городку. Соединение союзных армий наконец-то состоялось. Встреча союзных фельдмаршалов была столь сердечной, что вылилась в большую попойку.

Пировали несколько дней кряду, заверяя друг друга в верности дружбе, воспылавшей между ними. А потом, устав от хмельного, повели войска к Швейдницу, куда, по последним сведениям, отошёл прусский король, оставив Бреславль. Швейдниц не имел мощных крепостных стен, и граф Доун уверял своего русского друга, что взять захудалый городишко не составит особого труда. Нетрудно представить их удивление, когда, приблизившись к этому провинциальному городку, они увидели перед собой мощные укрепления, ощетинившиеся множеством орудийных стволов. Пока союзники пировали, король Фридрих даром времени не терял.

При виде вражеских укреплений Бутурлин сразу утратил воинский дух. Ему расхотелось облачаться в лавры победителя, и он стал подумывать о том, как бы уйти от греха подальше. Что до графа Доуна, то он не только сохранил сей дух, но раззадорился ещё больше. Он убеждал русского союзника, что неприятельские батареи можно уничтожить одним махом, стоит только двинуть на них храбрых русских воинов, для начала хотя бы парочку дивизий. Бутурлин, хотя и похвалялся раньше геройством русских солдат, делом доказывать правоту своих слов не стал. Он предложил Доуну сначала испытать геройство австрийцев. Доун не согласился, и между главнокомандующими, ещё недавно клявшимися в неизменности дружеских чувств друг к другу, разразился нешуточный спор. Спорили долго. Глубоко уверенный в том, что королевские войска надобно атаковать всё же русским, а не австрийцам, Доун даже начертил своей рукой план русской атаки. Бутурлин не мог простить ему такой бестактности и, будучи в гневе, приказал своей армии сняться с лагеря и маршировать к исходным позициям. Доун чуть не взревел с досады. Ещё бы: русские оставляли его одного лицом к лицу с прусским королём. Впрочем, в последний момент сердце у Бутурлина дрогнуло, и он выделил для прикрытия армии австрийцев корпус генерала Чернышёва - тот самый корпус, который в своё время ходил на Берлин и в котором ныне служил со своим гусарским полком князь Репнин. Граф Бутурлин собрался и уехал так поспешно, что Репнин даже не успел напомнить ему об обещанном отпуске для поездки в Петербург.

После ухода главных сил русской армии положение противоборствующих сторон не изменилось. Навязывать сражение ни одна из сторон не решилась. Убедившись, что бояться ему больше нечего, прусский король повёл свои войска на виду у австрийцев к городу Нейссе, где они могли расположиться на зимние квартиры. Что до солдат корпуса генерала Чернышёва, то они ещё долго оставались в палатках, пока не наступила настоящая зима и из Петербурга не поступили относительно войны новые указания.