До Бухареста Репнин добрался на шестой день пути. В штаб-квартире его встретил генерал-майор Потёмкин, направленный сюда с кавалерийским отрядом несколькими днями раньше.

   - Значит, вы теперь наш новый начальник, - проговорил Потёмкин, когда Репнин показал ему ордер главнокомандующего о своём назначении, таким голосом, словно сомневался в подлинности сего документа. Потёмкин пользовался расположением самой императрицы и, возможно, надеялся, что командующим отдельным Валахским корпусом после смерти Олица назначат его, а не кого-то другого. Но получилось иначе.

   - Как ведут себя турки, не беспокоят? - поинтересовался Репнин.

   - Пока тихо, - отвечал Потёмкин. - Во всяком случае настораживающих рапортов в штаб-квартиру не поступало. Так что мы можем позволить себе немного поразвлечься. Условия для этого есть. В городе столько красавиц, что голову потерять можно.

Более содержательный разговор у Репнина получился с обер-квартирмейстером, состоявшийся уже без участия Потёмкина. Когда Репнин рассказал ему о фирмане верховного визиря и предупреждении фельдмаршала Румянцева о возможных попытках неприятеля перейти к наступательным действиям, обер-квартирмейстер вдруг изменился в лице. Репнин даже подумал, что ему стало плохо.

   - Я чувствую себя хорошо, - сказал тот. - Просто вспомнил свой разговор с командиром казачьего кавалерийского полка. Недавно его люди видели, как на левый берег Дуная переправлялось неприятельское войско. Я тогда подумал, что это всего лишь разведывательный отряд, но теперь, после того что вы мне рассказали, намерения турок представились в ином свете. А что, если они уже приступили к выполнению приказа визиря - к развёртыванию наступательных действий?

   - Возможно, так оно и есть, - согласился с ним Репнин. - Пока не поздно, необходимо призвать к бдительности все подразделения.

В этот момент появился Потёмкин, и совещание продолжали втроём. Было решено направить вдоль берега Дуная, а также по другим направлениям конные разведотряды, которые в случае обнаружения противника немедленно донесли бы о том в штаб-квартиру корпуса. Потёмкину было предложено оставаться пока с отрядом в предместье Бухареста в полной боевой готовности. Что до самого Репнина, то он решил отправиться в инспекционную поездку по крепостям и укреплённым лагерям, разбросанным по всей Валахии.

Репнин и сам не знал почему, но первый из опорных пунктов для проверки он избрал Журжу. Это была сравнительно небольшая крепость, захваченная у турок ещё в начале войны. Командовал её гарнизоном наёмный подполковник немец Гензель. Он плохо говорил по-русски и очень обрадовался, когда командир корпуса дозволил ему рапортовать на родном языке. Рапорт же его не вызывал никакой настороженности. Тишь да гладь, всё хорошо.

   - Доходят ли до вас слухи о передвижениях неприятельских войск на той стороне Дуная? - спросил его Репнин.

   - Пока всё тихо, ни о каких передвижениях войск мы не знаем.

Репнин рассказал ему о фирмане верховного визиря.

   - Визирь может написать сотни таких фирманов, но войну этим ему не выиграть, - самонадеянно сказал Гензель. - Если меня что-то и тревожит, то это не угроза турок перейти в наступление, а опасность чумы, которая уже кое-где даёт о себе знать. Говорят, генерал Олиц тоже умер от чумы. Это правда?

   - Не знаю, - ответил Репнин. - То, что вы озабочены появлением в здешних краях моровой болезни, это понятно. Необходимо принять все меры, чтобы уберечь людей от заразы. Но вместе с этим вы обязаны сохранять бдительность и в любой момент быть готовы к отражению нападения противника. Сие есть ваш первейший долг, и я надеюсь, что вы его выполните.

   - Разумеется, долг свой выполним, - бесстрастно произнёс подполковник, - хотя никак не могу поверить, что дело может дойти до этого.

Из Журжи Репнин направился в крепость Турну. Ехал с неспокойной душой. Из головы не выходил разговор с подполковником Гензелем. Не понравился он ему. Конечно, военное дело знает недурно, но нет в нём того глубокого чувства заинтересованности в победе над противником, которое заставляет воинов решаться на подвиги и даже на самопожертвование. Для него война всего лишь выгодная работа, за которую выдают щедрое жалованье. Если хорошенько разобраться, то можно понять, что ему нет никакого резона в том, чтобы побыстрее покончить с турками. Больше того, наёмники заинтересованы в продолжении войны, потому что, участвуя в ней, кроме жалованья получают ещё кормовые, имеют другие выгоды... Словом, тут есть над чем подумать и военной коллегии, и самой императрице.

От невесёлых дум Репнин избавился только в Турне. Комендантом крепости был тоже подполковник, но наш, русский. И встретил командующего по-российски - хлебом и солью. После того как поговорили о делах, угостил добрым обедом, а затем проводил почивать в отведённую ему квартиру. На следующий день Репнин осмотрел казармы, гарнизонную столовую, побывал на экзерцициях.

Из Турну Репнин намеревался поехать в расположенный неподалёку палаточный городок, принадлежавший казачьему полку, но развернувшиеся события заставили его изменить планы. Когда сборы к выезду уже были закончены и он стал прощаться с офицерами крепости, неожиданно появился со своими кавалеристами генерал Потёмкин. У него оказались плохие вести: турецкие войска, переправившись через Дунай, осадили Журжу и угрожают взять её штурмом.

   - Когда это случилось? - спросил Репнин.

   - На следующий день после вашего пребывания в крепости.

   - Нельзя допустить, чтобы турки взяли Журжу, - заторопился Репнин. - Выделите шесть эскадронов, я поскачу с ними на помощь осаждённым.

   - А как же я?

   - Вы с отрядом останетесь пока здесь. На случай, если турки вздумают наступать на Турну.

От Турны до Журжи было чуть более ста вёрст. Репнин мчался на выручку попавшей в беду крепости не жалея лошадей, привал он сделал только у небольшой деревушки, когда до Журжи оставалось не более пятнадцати вёрст. Надо было накормить лошадей, дать им отдохнуть, а заодно выслать к крепости разведку, чтобы получить сведения о противнике: каков он числом и начал ли вести осадные работы? Разведкой, однако, Репнин не ограничился. Снедаемый нетерпением, он выехал на рекогносцировку местности сам, взяв с собой двух офицеров.

День подходил к концу. Лёгкий ветерок, сопровождавший отряд всю дорогу, стих, над всей округой воцарилась предвечерняя тишина. «Пожалуй, сегодня уже ничего не успеем сделать, - подумал Репнин. - Придётся здесь заночевать, а утром с рассветом двинемся дальше и с ходу атакуем противника, если он всё ещё остаётся у стен крепости».

Вдруг его внимание привлекла огромная толпа, выступившая из-за холма. Люди шли в одинаковой одежде и отдалённо напоминали расстроенную колонну невооружённых солдат. «Откуда взялись? Уж не турки ли это, сдавшиеся в плен?» Репнин хлестнул коня и быстрой рысью направился к толпе. Каково же было его удивление, когда, подъехав поближе, он узнал в человеке, шедшем впереди толпы, коменданта Журжи подполковника Гензеля.

   - Что это значит? - осадив коня, спросил Репнин.

   - Нам пришлось добровольно сдать крепость, - отвечал подполковник по-немецки. - Турок слишком много. Нам всё равно не удалось бы удержаться.

   - Но вы нарушили присягу, данную императрице.

   - Я спас жизнь офицеров и солдат, а это дороже, чем крепость.

   - Ладно, поговорим об этом потом. Куда направляетесь?

   - Шли в Турну, а теперь куда прикажете.

   - В Турне вам делать нечего. Дойдёте до реки Аржис и станете там лагерем. Завтра решим, как с вами поступить.

Когда обезоруженное войско возобновило путь, Репнин вернулся к своим отдыхавшим конникам и собрал офицеров на совещание. После случившегося идти на Журжу уже не было смысла. Без артиллерии и пехотных полков было бы глупо пытаться вернуть крепость. Ничего другого не оставалось, как смириться с временным поражением. В присутствии офицеров Репнин написал главнокомандующему рапорт о захвате турками Журжи и отправил его в главную штаб-квартиру.

В лагерь у реки Аржис Репнин прибыл на следующий день. Подполковник Гензель со своими людьми был уже там. Вскоре прибыл и генерал Потёмкин. Он уже знал о сдаче Журжи туркам без боя и выразил Репнину сочувствие в такой форме, словно на нём одном лежала моральная ответственность за случившееся. Репнин подозревал, что находившийся в виду самой императрицы генерал, жаждавший быстрой карьеры, тайно злорадствовал, будучи уверенным, что если бы командующим корпусом назначили его, такого бы не случилось...

   - Что теперь будете делать? - спросил Потёмкин.

   - Пока не знаю. Подождём, что ответит на мой рапорт главнокомандующий.

Фельдмаршал Румянцев приехал сам.

   - Потрудитесь, ваше высокородие, объяснить, что всё это значит, - набросился он на Репнина. - Каким образом ваши люди осмелились вопреки присяге без боя отдать врагу то, что завоёвано кровью наших солдат?

Оробев, Репнин вытянулся в струнку. Когда фельдмаршал обращался к кому-либо со словами «ваше высокородие», всем становилось ясно: он находится в крайнем гневе. Стараясь сохранить спокойствие, Репнин стал объяснять, что главная вина в случившемся лежит на коменданте крепости подполковнике Гензеле. Гарнизон крепости имел на вооружении 40 орудий, достаточно припасов и мог выдержать осаду в течение по крайней мере двух недель. Однако комендант продержался только три дня, после чего вступил в переговоры с неприятелем и в конце концов принял его условия капитуляции: сложить оружие, оставить крепость и уйти по направлению к Бухаресту.

   - Где они теперь, эти ваши герои?

Репнин показал на группу офицеров, понуро сидевших у крайней палатки.

   - Как, они ещё на свободе? - вскричал Румянцев. - Немедленно заковать в железо и отправить в Хотин на суд. Судить по 120 артикулу.

Репнин попытался заступиться за несчастных:

   - Ваше сиятельство, но это же смертная казнь.

   - На вашем месте, князь, - сурово отпарировал его заступничество фельдмаршал, - я подумал бы о последствиях столь позорного акта, а не о судьбе этих предателей, истоптавших присягу. - И с прежней твёрдостью повторил: - Судить по 120 артикулу!

(120 артикул военного устава гласил, что ежели подчинённые коменданта найдут возможность дальнейшей обороны крепости, в то время как сам комендант изъявляет желание сдать её противнику, они должны сперва постараться уговорить его не делать этого, а ежели сие не поможет, арестовать его и выбрать из своей среды другого коменданта. Поскольку в данном случае этого не было сделано, офицеры сдавшегося гарнизона должны были рассматриваться как предатели, поправшие присягу, а это по законам каралось смертью).

Подполковник Гензель и его офицеры не слышали распоряжения главнокомандующего, но когда их окружили и повели к костру, где кузнецы уже гремели железными цепями, они поняли, что их участь решена, и даже не пытались сказать что-либо в своё оправдание. В то время как их заковывали в кандалы, Румянцев, немного остыв, уже проводил в штабной палатке совещание с главными командирами. Он старался внушить всем, что занятие турками Журжи может побудить их на другие решительные действия. Румянцев подтвердил свои прежние указания о соблюдении осторожности и бдительности в завоёванных крепостях. Обращаясь к Репнину, он сказал:

   - После взятия Журжи турки несомненно предпримут в Валахии более широкие наступательные действия. Вы как думаете?

   - У меня новых сведений о противнике нет, - отвечал Репнин, - но постараемся держать ухо востро. С готовностью встретим любое нападение.

   - Этого мало. Вы обязаны вернуть Журжу, иначе чёрное пятно надолго останется на вашем мундире.

Закончив совещание, главнокомандующий выехал через Бухарест в обратный путь. Что до князя Репнина, то он остался в лагере у реки Аржис. Задержало его здесь известие, полученное от разведчиков, которых он посылал в район крепости Журжа.

Фельдмаршал Румянцев был прав, когда говорил о возможном наступлении турок в Валахии. У них и в самом деле был план изгнания русских войск из этого района. В нескольких десятках вёрст от Журжи разведчики обнаружили стоянку 10-тысячного турецкого корпуса, которым командовал опытный военачальник сераскир Махмет-паша. После взятия Журжи, а крепость заняли именно его силы, он не предпринимал более активных действий, ожидая прибытия из-за Дуная новых войск. Репнин не стал ждать его усиления, а решил, навязав ему сражение, разбить, а уже потом взяться за освобождение Журжи.

На предполагаемом поле битвы, куда русские собирались завлечь неприятеля, Репнин определил позиции, удобные для действий как пехоты, так и кавалерии. Однако Махмет-паша сумел разгадать замысел русского генерала и не полез в приготовленную для него ловушку. Сераскир здраво рассудил, что ему совсем не обязательно атаковать русских на удобных им позициях, а лучше всего зайти к ним с тыла и таким образом, отрезав от главных сил, учинить полный разгром.

Глубокий обходный манёвр противника не остался незамеченным. Репнин понял, что турки могут устроить для него ловушку, и стал отходить к Бухаресту. Турки последовали за ним. Тогда у Репнина возник новый план: видимостью поспешного отступления по большой бухарестской дороге спровоцировать турок на передислокацию из развёрнутого строя в походный порядок, а затем заставить при маршировании растянуться, обнажить фланги и внезапно контратаковать: пехотой с фронта, а кавалерией с правого фланга.

Турки следовали за русскими по пятам. Махмет-паша был абсолютно уверен, что противник бежит, что он не в силах ему противостоять. У него и в мыслях не было, что его может ожидать какая-то ловушка. Между тем всё получилось именно так. Когда турецкий корпус, увлечённый преследованием, казалось бы, уже окончательно расстроенного противника, вытянулся в глубину на добрую версту, русские гренадеры вдруг повернули на сто восемьдесят градусов и сами пошли в атаку на наступающих янычар. Янычары, издавна славившиеся своей храбростью, невольно остановились, а затем попятились назад, выгадывая время, когда на помощь передним подоспеют те, кто следовал позади. В этот момент по правому открытому флангу внезапно ударила русская кавалерия, и тут началось такое, что потом Ахмет- паша с болью вспоминал в течение всей жизни. Защититься от кавалерии ятаганами было невозможно, и янычары ударились в бегство, тесня и опрокидывая своих же сородичей. Ахмет-паша, угрожая расправой, пытался остановить бегущих, принудить их к организованному сопротивлению, но его не слушали. Русские преследовали турок до самого Дуная. Сколько было порублено саблями и заколото штыками - никто точно не подсчитывал, но говорили, что не менее трёх тысяч человек. Многие с таким подсчётом не соглашались и считали, что это число следует удвоить. Как бы там ни было, такой победой мог гордиться любой военачальник, тем более что достигнута она была с применением новой тактики, до этого не использовавшейся в крупных сражениях.

И Репнин, и Потёмкин, отличившиеся в этом сражении, имели все основания рассчитывать на получение наград, но главнокомандующий, ещё не простивший им потерю Журжи, отнёсся к победе более чем сдержанно.

   - Я зело сомневаюсь, что для учинения баталии с турецким корпусом, кстати, не превосходящим вас числом, надо было бежать под стены Бухареста, - сказал он. - Лишние передвижения войск только изматывают людей. Обстановка требует более решительных действий. Вы обещали вернуть Журжу, но до сих пор этого не сделали. Почему?

   - Прежде чем брать Журжу, я должен был разбить корпус Ахмет-паши.

   - Это не оправдание.

Фельдмаршал уехал из Бухареста в главную штаб- квартиру даже не попрощавшись. Репнин почувствовал себя глубоко обиженным. Никогда ещё главнокомандующий не поступал с ним так несправедливо. Уж не избавиться ли от него хочет?

В тот же день он написал на имя Румянцева рапорт с просьбой о предоставлении ему отпуска в связи с ухудшившимся состоянием здоровья. Нанесённая душевная рана была столь велика, что для её излечения нужно было время и перемена обстановки.

Румянцев, не колеблясь, удовлетворил его просьбу. На место Репнина был назначен генерал Эссен, до этого командовавший российскими войсками в Польше.