Глава девятнадцатая
Человек, выручивший Пастера
Бешенство было известно людям с незапамятных времен и с тех самых пор вызывало ужас, как ни одна заразная болезнь. Даже «черная смерть», чума, в XIV веке выкосившая, по подсчетам, от четверти до трети населения Европы и России, казалась не столь жуткой: хватало и выздоровевших, и не заболевших вовсе.
Меж тем смертность от бешенства до конца XIX века была стопроцентной. Заранее было известно, что спасти заразившегося бешенством не удастся и он непременно умрет в страшных муках…
К превеликому счастью для человечества, вирус бешенства (а оно передается именно вирусом) не распространялся воздушно-капельным путем, и им нельзя было заразиться, общаясь с больным. Иначе, пожалуй, человечество давным-давно могло исчезнуть с лица земли… Заразиться человек может исключительно при укусе бешеного животного, когда в рану попадает содержащая вирусы слюна, и никак иначе. Ну, а животное, в свою очередь, может оказаться укушенным другим, бешеным. С этой точки зрения роман ужасов Стивена Кинга «Куджо» предельно реалистичен – добродушного сенбернара укусила страдавшая бешенством летучая мышь, он взбесился и загрыз несколько человек. Именно так бешенство и распространяется.
Бешенство распространяют в основном волки, собаки и лисы, но источником заразы могут оказаться и мыши, и прочие мелкие грызуны. В истории медицины зафиксирован даже случай нападения на человека бешеного воробья…
Конечно, с давних времен люди пытались с бешенством бороться самыми неподходящими методами времен младенчества медицины. Древнегреческие и римские врачи предлагали вырезать раны, посыпать их пеплом собаки, смазывать лошадиным пометом. Кто-то решил, что заболевший бешенством исцелится, съев диафрагму, покрывающую печень взбесившегося пса, но этот «метод», испробованный на больном, успеха не принес…
От бессильного отчаяния решили, что бешенством Бог карает людей, вселяя в них злого духа, и порой заболевших бешенством инквизиторы сжигали на кострах. В XVII веке стали применять так называемые «связки ключей святого Петра и Ульриха» (их и сейчас можно увидеть в музеях). Длинные железные стержни, снабженные железной бородкой. Бородку раскаляли докрасна, вставляли в раны несчастных и вращали, «открывая дверь злому духу». Пытались пускать кровь, надеясь, что вместе с ней уйдет и болезнь. Давали змеиный яд, стрихнин, синильную кислоту. Еще в начале XIX века (не где-нибудь, а в Центральной Европе) случалось, что заразившихся бешенством просто убивали, даже не пытаясь оказать помощь…
Потом медики (медленными-медленными шажками) стали продвигаться вперед, и появилась надежда, что жуткую болезнь можно будет одолеть…
Уже в 1804 году немецкий ученый Цинке, проведя опыты на собаках, неопровержимо доказал: «яд бешенства» содержится именно в слюне бешеного животного. И, чтобы заразиться, необязательно даже быть укушенным, достаточно слюны, попавшей в небольшую царапину или ссадину.
Вслед за Цинке другие исследователи внесли два немаловажных уточнения. Во-первых, не каждая порция слюны бешеного животного содержит «яд», а значит, не всякий укус ведет к заражению. Во-вторых, через шесть-семь дней слюна вполне здоровой на вид собаки уже содержит яд, так что укус окажется смертельным. И не обязательно укус – достаточно, чтобы собака ласково лизнула руку хозяина – и если на руке окажутся пусть крохотные ссадины или царапины…
Последнее, как легко догадаться, прибавило вполне обоснованных страхов. В самом деле, невозможно определить, здорова или больна игриво лизнувшая руку хозяина собака…
Правда, эти открытия, важные сами по себе, не могли дать ответ на главный вопрос: как лечить? И еще несколько десятилетий заразившиеся бешенством люди были обречены на мучительную смерть.
В начале 80-х годов XIX века проблемой предохранительных прививок от бешенства вплотную занялся Луи Пастер, к тому времени уже знаменитый химик и микробиолог, открывший средства борьбы с болезнями шелковичного червя, порчей вина и других жидкостей, подвергавшихся брожению, а кроме того, успешно работавший с прививками от сибирской язвы и куриной холеры.
Пастер сделал прямо-таки гениальную догадку: наблюдая за бешеными животными, он пришел к выводу, что возбудитель бешенства поражает центральную нервную систему, а значит, микроб бешенства (тогда еще, напоминаю, не были открыты вирусы, и Пастер считал возбудителя микробом) «гнездится» в нервных клетках мозга. Он неустанно экспериментировал, заражая бешенством собак, морских свинок, кроликов. Что вызвало во «всем Париже» самые нелепые пересуды (почему-то именно парижане большие на них мастера). Болтали, что Пастер собирается выпустить на улицы Парижа орды бешеных крыс, мышей и собак, что он, изволите ли видеть, изобрел какой-то новый способ распространения бешенства. Зачем Пастеру это понадобилось, никто, конечно, объяснить не мог, но в таких случаях болтуны рассуждают не головным, а спинным мозгом…
А вскоре Пастер нашел способ предохранения от бешенства, чем-то напоминавший метод Дженнера: мозг сдохшего от бешенства кролика сушился над кристаллами едкого калия. Высушенный, он уже не заражал бешенством, но теперь животные, которым вводили ослабленный возбудитель, становились полностью невосприимчивы к бешенству и без всякого вреда для здоровья переносили лошадиные дозы яда.
Пастер тут же опубликовал результаты своих опытов – и к нему хлынул поток писем о помощи. А шестого июня 1885 года в лабораторию Пастера буквально ворвалась обезумевшая от горя женщина с маленьким сыном на руках. Мальчик получил четырнадцать укусов бешеной собаки, и ему грозила неминуемая смерть…
Пастер решился. В этот исторический для медицины день случилась первая и единственная размолвка между Пастером и его учениками и ближайшими помощниками Ру и Шамберленом – они считали, что опыты на животных еще не закончены и вводить человеку вакцину из мозга кролика крайне рискованно.
Но Пастер рискнул – и мальчик остался жив. 26 октября 1885 года (еще один исторический день) Пастер прочитал в Парижской академии наук доклад «О способе предохранения развития бешенства у укушенных бешеными собаками». Буквально через несколько дней в одной из французских деревень подросток-пастушонок, защищая детей, был жестоко искусан бешеной собакой. Истекающего кровью, едва живого, его привезли в Париж к Пастеру. И вновь после прививки бешенство отступило!
Пресловутое общественное мнение (как частенько случается не только во Франции) моментально развернулось на сто восемьдесят градусов. Вместо прежних нелепых выдумок зазвучали всеобщие славословия. Весть о том, что нашлось средство борьбы с казавшейся неизлечимой болезнью, моментально разнеслась по Европе. К домику Пастера в Париже, где размещалась лаборатория, двинулись люди из разных стран, часто знавшие по-французски лишь одно слово «Пастер», а визой на границе им служили раны от волчьих и собачьих зубов.
Доклад Пастера был перепечатан по всей Европе. И очень быстро в Страсбурге, в одной из университетских библиотек, он попал в руки приезжему из России, молодому человеку двадцати шести лет.
Звали его Николай Федорович Гамалея. Родом из Одессы. Несмотря на молодость, он многого успел добиться: окончил Одесский университет, Петербургскую военно-медицинскую академию, где получил диплом «лекаря с отличием», и, вернувшись в родной город, стал работать в больнице. В Одессе он прослыл одним из самых образованных людей в городе: медик, естествоиспытатель, полиглот и биохимик. Чтобы совершенствоваться в знаниях, он еще со студенческих времен завел привычку на каникулы (а потом и в отпуск) ездить в Страсбург, слушать лекции светил немецкой медицины и практиковаться в биохимической лаборатории знаменитого Гоппе-Зейлера. Там он и увлекся новой, поначалу загадочной даже для многих медиков наукой – микробиологией, совсем недавно родившейся на свет трудами Пастера и Коха.
Одновременно где-то в отечественных высоких инстанциях родилась идея: неплохо было бы устроить в Одессе бактериологическую лабораторию (или бактериологическую станцию, как их тогда называли). Предполагалось, что она будет вести диагностику, а также заниматься научными исследованиями, связанными с туберкулезом, дифтеритом и холерой.
Городские власти выделили тысячу рублей – чего едва хватило на термостаты и микроскопы. Что до помещения, Гамалея сразу же предложил разместить лабораторию у него дома. Он жил холостяком в просторной и пустой квартире – был самым младшим, двенадцатым в семье, повзрослевшие братья и сестры давно разъехались. Места вполне хватало. Гамалея, правда, поставил одно-единственное условие: он отдает немаленькую квартиру под лабораторию, но ее директором непременно должен быть профессор Илья Ильич Мечников, у которого Гамалея слушал курс зоологии в Одесском университете. К тому времени Мечников уже разработал свою теорию фагоцитарного иммунитета, обнаружив в теле человека лейкоциты – особые клетки, которые уничтожают болезнетворные бактерии. (Как бывало не только в России, теорию Мечникова с большим интересом встретили в Европе, но вот дома к ней отношение наблюдалось какое-то несерьезное. Кстати, впоследствии именно за цикл работ по этой теме Мечников получит в 1908 году Нобелевскую премию.)
Городские власти условие Гамалеи приняли моментально – в конце концов, им самим было меньше хлопот, не было необходимости подыскивать помещение. Мечников охотно согласился возглавить лабораторию… и тут из Парижа пришли известия о новых успешных прививках Пастера. Мгновенно оценив всю важность этого, Мечников быстро, без особого труда уговорил Гамалею ехать в Париж, изучать у Пастера прививочное дело. Гамалея и сам понимал, как это важно для России, где бешенство попадалось очень часто.
Денег, правда, не было, но нашелся пожелавший остаться неизвестным меценат, выдал тысячу рублей, и Гамалея отправился в Париж. Увы, в лаборатории Пастера незваного гостя встретили совсем неласково. К самому Пастеру он так и не попал: выслушав просьбу странного московита допустить его к изучению и производству антирабических вакцин (как стали называть прививки от бешенства), племянник Пастера Луар лишь развел руками:
– Мне очень жаль, мсье, но Пастер не может доверить столь важное и ответственное дело любому незнакомцу, пришедшему с улицы…
Одесситы – народ упрямый в достижении целей. Не опустив руки, Гамалея пробился к персоне повыше – профессору Гранже, который и делал прививки (Пастер был по диплому химиком, но никакого медицинского образования не имел, а потому не мог, согласно французским законам, заниматься врачебной практикой, даже делать уколы).
Гранже встретил одессита вовсе уж надменно:
– Лаборатория Пастера устроена не для обучения и преподавания, и поэтому доступ в нее закрыт для иностранцев… для французов, впрочем, тоже…
Деньги еще оставались, и Гамалея остался в Париже, сам не зная, на что надеяться. И в это время в Париж пришли пешком из Смоленской губернии девятнадцать искусанных бешеным волком русских крестьян. За ними еще семеро из Орловской губернии и девять человек из Владимирской. Тридцать с лишним человек из множества разноплеменных бедолаг, знавших по-французски одно-единственное слово: «Пастер»…
Французы любят сенсации и экзотику. К Пастеру приходил из-за границы самый разный люд, но наиболее экзотически выглядели русские мужики – заросшие бородами, в огромных меховых шапках, в стоптанных лаптях. О них разразились статьями все уважающие себя газеты. К чести французов нужно сказать, что дело не ограничилось газетной шумихой: русских поместили в одну из парижских лучших больниц, и ими занялся Пастер с помощниками.
Там же оказался и Гамалея, чтобы ухаживать за соотечественниками, – договориться с дирекцией больницы оказалось проще, чем прорваться к Пастеру. Там, в больнице, Пастер и Гамалея познакомились. И вместе ломали голову над печальной загадкой.
Пастер прививал больных по всем правилам, тем же методом, которым уже спас жизнь многим, но они умирали один за другим… И именно Гамалея усмотрел явную закономерность в обстоятельствах смерти: люди умирали либо во время прививок, либо через четырнадцать дней после их окончания. Всегда через четырнадцать. Пережив этот срок, человек выздоравливал.
Закономерность, безусловно, была. И Гамалея в конце концов сделал поистине выдающееся открытие, мимо которого как-то прошел Пастер (с гениями это тоже случается). Пастер обнаружил, что «яд бешенства» поражает центральную нервную систему. Гамалея пошел дальше. Он выдвинул теорию, что прививка только в том случае спасает больного, если «яд» не успел попасть в центральную нервную систему. Если он все же успел туда проникнуть – любые прививки бесполезны. Поздно…
Выслушав Гамалею, Пастер с ним согласился. Стало ясно: от прежнего плана создания в Париже международного центра прививок придется отказаться – многие зараженные просто не успеют добраться до Парижа вовремя…
Истинный ученый – это тот, кто признает свои ошибки и делает все, чтобы их исправить. Пастер дал согласие на открытие прививочных центров во всех странах. Первым в его лабораторию получил доступ Гамалея и обучился методу приготовления вакцины. В мае 1886 года Гамалея вернулся на родину с рекомендательным письмом Пастера, заканчивавшимся так: «Если русское правительство и город Одесса пожелают устроить прививочную против бешенства лабораторию, то для этого никто в настоящее время не может быть лучше указан, чем доктор Гамалея».
Еще одна историческая дата: 11 июня 1886 года в Одессе, в квартире Гамалеи на Канатной, 14, открылась вторая в мире после пастеровской лаборатория прививок против бешенства. Однако и эта просторная квартира была маловата. И тогда Московское общество хирургов объявило сбор средств на постройку специального здания лечебницы. Врачи – в том числе сам Склифосовский – ходили по городу с подписными листами. Народ победнее нес свои медные пятаки прямо на стройку и клал в специально положенную для того шапку.
Выстроенный на пожертвования со всей России дом еще три года простоял заколоченным – пока собирали деньги на инструменты, больничные койки, белье. Но, опять-таки на пожертвования, к концу 1886 года в России было создано шесть пастеровских станций, то есть столько, сколько их было во всем мире (Париж, Вена, Неаполь, Лиссабон, Нью-Йорк, Буэнос-Айрес).
И вдруг пастеровская вакцина стала капризничать – смертность среди больных увеличилась примерно в девять раз… Причину открыл у себя в Одессе опять-таки Гамалея, обратив внимание, что повышенная смертность приходит только летом и никогда – зимой. И быстро понял, в чем дело. Кроличий мозг, из которого делали вакцину, сушили при комнатной температуре в неотапливаемых помещениях. В летнюю жару мозг раньше, чем следовало, терял свою ядовитость и для прививок уже не годился, становился совершенно бесполезным.
Гамалея нашел выход: нужно было сократить сроки сушки мозга и при тяжелых случаях делать не одну прививку в день, а несколько. Этот метод он испытал не только на животных, но и на себе. Результат был самый благоприятный. Смертность моментально упала примерно в одиннадцать раз, с 7 до 0,61 процента.
О своих исследованиях Гамалея немедленно сообщил Пастеру. Еще не зная, что его учителя постигла новая беда. Некоторые его пациенты стали умирать без малейших «классических» симптомов бешенства – от так называемого восходящего паралича.
Вот тут началась форменная травля Пастера, оживились его притихшие до поры научные противники, всевозможные враги и просто газетные щелкоперы (в те времена ничем не отличавшиеся от иных нынешних). Даже муж сестры жены Пастера, ученый достаточно серьезный, присоединился к травле. Газеты вопили: «Человек, укравший серебряные ложечки, отправляется на каторгу, а Пастер, убивающий людей, остается на свободе. Почему?»
Прокурор республики запросил виднейших ученых: стоит запрещать прививки Пастера или нет? Ученые, даром что виднейшие, никакой ясности не внесли: они разделились на два лагеря и затеяли ожесточенную дискуссию, конца-краю которой было не видно…
Беда никогда не приходит одна… Из американских и европейских прививочных станций стали приходить отчеты, опять-таки работавшие против Пастера, якобы доказывающие несостоятельность его метода. Гамалея у себя в Одессе внимательно проанализировал эти отчеты и обнаружил там массу грубейших ошибок.
И после отчаянного письма Пастера, просившего немедленно приехать, отправился в Париж. Слово ему самому: «…С собой я привез сильнейшие аргументы в пользу предохранительных прививок и уничтожающую критику опытов и статистических выкладок противников… Я также напечатал ряд статей в „Анналах Пастеровского института“ и сделал сообщение о паралитическом бешенстве в Парижском биологическом обществе».
Не вдаваясь в медицинские тонкости, скажу вкратце: Гамалея блестяще доказал, что существуют другие виды восходящего паралича, никоим образом не связанные ни с бешенством, ни тем более с «промахами» Пастера. Не ограничившись этим, он отправился в Лондон, где тамошние исследования тоже якобы дискредитировали метод Пастера. Он и там доказал, что опыты были проведены некорректно, с серьезными ошибками.
На этом, в общем, все и кончилось. Гамалея спас как научную репутацию Пастера, так и действенность его метода. Враги притихли, газеты приумолкли, травля прекратилась. А Гамалея, вернувшись в Одессу, продолжал работать.
И как работать! По масштабам сделанного его можно сравнить разве что с Пироговым. Он организовал лабораторию в Военно-медицинской академии, защитил диссертацию на степень доктора медицины, написал свыше 300 научных работ, иные из них получили международное признание, и по ним училось не одно поколение микробиологов. Много сил и знаний отдал он борьбе с чумой и холерой. В 1902 году в Одессе, во время эпидемии чумы, Гамалея доказал, что ее распространяют черные крысы. И занялся их истреблением: конечно, не в одиночку. Под его руководством отряды студентов, врачей и лабораторных служителей уничтожили около сорока тысяч крыс.
Борьба с бешенством, сибирской язвой, чумой, холерой, оспой, туберкулезом, гриппом. Оригинальная теория происхождения раковых заболеваний – именно Гамалея первым выдвинул идею о вирусном происхождении рака (в которую окончательной ясности не внесено до сих пор).
Став одним из основоположников учения о дезинфекции, в 1908–1913 годах в Петербурге Гамалея стоял во главе врачей, которые вели надзор за ночлежными домами для бедноты, где не прекращались вспышки возвратного и сыпного тифа. В эти же годы он основал и редактировал первый русский гигиенический журнал «Гигиена и санитария».
В Гражданскую войну, когда в стране разгулялся сыпной тиф, появились случаи холеры, возникла угроза эпидемии оспы, Гамалея в самых трудных условиях организовал производство оспенной вакцины в больших количествах, по его инициативе в Петрограде и прилегающих губерниях было организовано всеобщее обязательное оспопрививание, после 1919 года распространенное на всю страну. Во время эпидемии гриппа 1939–1940 годов Гамалея предложил свой метод профилактики и написал книгу «Грипп и борьба с ним». В последние годы жизни (умер великий ученый в 1949 году) Гамалея разработал свой метод лечения туберкулеза с помощью препаратов «микол» и «тиссулин». Был первым и бессменным председателем Всесоюзного научного общества микробиологов, эпидемиологов и инфекционистов.
Что еще? Почетный член Академии наук, лауреат Сталинской премии, два ордена Ленина и орден Трудового Красного Знамени, учреждена премия имени Н. Ф. Гамалеи за лучшие работы по микробиологии и иммунитету. Имя Гамалеи присвоено крупнейшему в стране Научно-исследовательскому институту эпидемии и микробиологии, где ученый проработал много лет.
И вновь, как и в случае с Пироговым, задаешься вопросом:
КОГДА ОН ВСЕ ЭТО УСПЕЛ?
