Глава шестнадцатая
И вновь холера…
Как ни прискорбно об этом вспоминать, но в истории русской медицины есть не только славные, но и позорные страницы, и умалчивать о них вряд ли стоит. История, хочется нам того или нет, дает примеры не только героизма, самоотверженности, но и неприкрытой подлости. К счастью, событие, о котором я сейчас расскажу, затронуло не так уж много русских медиков – и все же…
После очередной русско-турецкой войны возвращавшиеся на родину русские войска принесли с собой холеру (как случалось не впервые в истории). Срочно были устроены карантины – «заразные» местности окружали войсками, запрещая проход-проезд в обе стороны. В первую очередь заставы были устроены вокруг основных баз Черноморского флота – Николаева и Севастополя. Но если в Николаеве все прошло более-менее спокойно, без особых осложнений, в Севастополе началось такое, чему и название не сразу подберешь (вообще-то потом оказалось, что эта так называемая «азиатская холера» на самом деле была чумой, но это ничего не меняет).
Усмотрев великолепную возможность нажиться на несчастье, оживилась та самая чиновничье-интендантско-медицинская мафия, с которой впоследствии воевал Н. И. Пирогов. Благо возможностей хватало. В полном соответствии с печальной пословицей «Кому война, а кому мать родна»…
Власти Севастополя предельно ужесточили правила въезда в город: всякий, желавший уехать или въехать, содержался в особом карантине от 14 до 19 дней. Иные офицеры стали жить припеваючи, да и медики тоже: любого проезжего можно было задержать в карантине, а можно было и отпустить – за соответствующую «благодарность».
Окрестные крестьяне отказались везти в Севастополь дрова и продукты. Тем более что вскоре въезд и выезд из города любым торговцам продовольствием запретили уже официально. Не так уж трудно сообразить, для чего это было сделано: воспрянувшие интенданты, ведавшие продовольствием, стали закупать у узкого круга поставщиков гнилую муку и черствые сухари – как нетрудно догадаться, по цене первосортной провизии, что и показывали в отчетах, а немаленькую разницу делили пополам.
Медики тоже не отставали. Хотя чума в Севастополе так ничем пока что себя и не проявила, они рапортовали в Санкт-Петербург, что болезнь распространяется и ширится, тем самым выбивая все новые субсидии на борьбу с несуществующей заразой… В городе (опять-таки трудами медиков) заработал форменный лагерь смерти: всех подозреваемых в заражении чумой, не разбираясь, отправляли в холодный и сырой барак на Павловском мыску, часто – целыми семьями. Чума – болезнь скоротечная, но людей держали там месяцами. Чуть позже медики объявили, что придумали великолепное профилактическое средство против «чумы» – морские купанья. Людей стали толпами загонять в море, при том что дело происходило поздней осенью. Естественно, подвергшиеся такой «профилактике» массово простужались, заболевали воспалением легких, после чего их с подозрением на чуму отправляли на тот же Павловский мысок. Где, уточню, никакого лечения они не получали, и смертность была огромная.
Запомните поганые фамилии этих, с позволения сказать, врачей: Ланг, Шрамков, Верблозов (речь идет о главном медицинском начальстве, а сволочей поменьше было больше). Скверные продукты привели к вспышке желудочно-кишечных заболеваний – и всех заболевших опять-таки гнали в карантины, как «чумных», – уже не только на зловещий Павловский мысок, но и в пещеры Инкермана, на стоящие на «вечном приколе» корабли-блокшивы, в здания, совершенно не приспособленные для медицинских целей. Смертность там была, как легко догадаться, высокая. В грозивший смертью карантин врачи сплошь и рядом отправляли совершенно здоровых людей по своему произволу. Не ответила благосклонностью красивая матросская жена кому-то из этих поганых эскулапов – в карантин вместе с детьми. Слово поперек – в карантин.
Потом, в марте 1830 года, ситуация обострилась еще больше, хотя, казалось бы, дальше некуда. Было введено так называемое «всеобщее оцепление» – весь Севастополь превратили в одну огромную тюрьму, жителям из «простых» попросту запретили выходить из домов, под угрозой кар заставив сидеть там безвылазно…
Иные морские историки выдвигают сегодня вполне обоснованную версию о том, что «крестный отец» черноморской мафии адмирал Грейг умышленно закручивал гайки до предела, пытаясь вызвать открытый бунт. Мотивы лежат на поверхности: нетрудно было предвидеть, что в случае мятежа многих (в том числе квалифицированных мастеров судостроения) сдадут в солдаты или вышлют, а Грейгу это должно было пойти только на пользу. Дело в том, что император усиленно пробивал порядок, по которому корабли Черноморского флота должны были строиться исключительно на казенных верфях казенными мастерами. Грейг, наоборот, предпочитал размещать заказы на частных верфях, каких было немало (причины современному человеку, думается, понятны будут с ходу…).
Весь этот несущий смерть бардак не мог не взорваться, и он взорвался. Началось все с того, что Верблозов попытался отправить в карантин жену и дочку одного из матросов (потом оказалось, что они страдали обычным рожистым воспалением, которое быстро прошло).
Матрос открыл огонь из ружья по исполнителям. Когда у него кончились патроны, его схватили и по приказу генерал-губернатора Столыпина без суда и следствия расстреляли у собственного дома.
Вот тут-то и грянуло. На бунт поднялись тысячи. Лозунг был незатейливый: «Бей офицеров!» Под офицерами подразумевались все, носившие золотые погоны, в том числе и врачи, и чиновники. Губернатора Столыпина и «главного карантинщика» Степанова убили. Верблозов, к великому сожалению, сумел ускользнуть, переодевшись в мундир своего денщика. Полиция предусмотрительно бежала из города. Адмирал Грейг, так сказать, самоустранился: на корабле вышел в море под каким-то надуманным предлогом. Севастопольский гарнизон (860 солдат при пяти пушках) подавлять мятеж отказался. Часть солдат присоединилась к восставшим, а многие офицеры демонстративно держали нейтралитет – обычным строевым офицерам в невысоких чинах, не причастным к «отпилам», «откатам» и прочему казнокрадству, в этих условиях жилось немногим лучше, чем матросам и мастеровым…
Попытались было использовать пять батальонов из карантинного оцепления во главе с полковником Воробьевым. Солдаты стрелять отказались, убили Воробьева и присоединились к мятежникам…
Бунт подавили, лишь перебросив из Феодосии 12-ю дивизию генерала Тимофеева. Заработали «военно-судные комиссии» – тогдашние военные трибуналы. Семерых главных зачинщиков расстреляли, примерно 1600 человек подверглись разнообразным наказаниям – от битья шпицрутенами до сдачи в арестантские роты и отправки на каторгу. Более четырех тысяч человек вместе с семьями, конфисковав их имущество, по этапу погнали в разные города (большую часть – в Архангельск). «Благородных» тоже не щадили – коменданта города, генерал-лейтенанта Турчанинова, выдавшего бунтовщикам расписку о том, что чумы в Севастополе нет и не было, разжаловали в солдаты. Державших явный нейтралитет офицеров подвергли дисциплинарным взысканиям.
Горький парадокс ситуации в том, что именно Николай I долго, со всей свойственной ему нешуточной энергией пытался извести черноморскую «мафию». Однако ее связи уходили очень высоко в столицу – и сам император потерпел поражение. Грейга в конце концов удалось выпихнуть в отставку, но практически вся система осталась в неприкосновенности – потом с нею будет воевать Пирогов, но добьется лишь отдельных успехов.
Тут нужно упомянуть, что с подобными «региональными мафиями» впоследствии не сумели справиться даже Сталин с Гитлером. Как ни старались Берия и Гиммлер, подстегиваемые «высочайшими указаниями», им опять-таки удалось добиться лишь отдельных успехов. Как когда-то графу Бенкендорфу и личным ревизорам императора Николая, находившимся в адмиральских чинах. Слегка перефразируя Стругацких, они знали, где у спрута сердце, но разрубить его оказались не в состоянии…
