Заключение

Эта книга содержит 370 рисунков, которые представляют ход изменения важных показателей хозяйства СССР и постсоветских республик почти за целый век. Информации в этих графиках достаточно, чтобы даже самый скептический, но рационально мыслящий и честный человек мог составить себе исходное представление о реальности советского хозяйства. На этой основе можно было бы спорить и об оценках реформирования этого хозяйства. До того, как читатель освоит приведенные фактические данные и примет их за основу, нет смысла начинать этот спор и пытаться внушить ему свою трактовку и свои оценки. Что же тогда можно сказать в заключении?

Выскажу сугубо личные мысли, к которым я пришел в ходе работы над этой книгой. Эта работа началась в конце 80-х годов, но формат конечного продукта определился только недавно, когда я при построении графиков ушел к самым ранним этапам становления советского хозяйства. Только тогда качественные и разрозненные образы стали приобретать более четкие очертания и складываться в систему. Мои представления о хозяйстве СССР стали меняться, многое было для меня откровением. Я не думал, что дело обстояло именно так, – а ведь мне, приверженному советскому строю, казалось, что я верно оцениваю его хозяйственную реальность. Дело создания и развития советского хозяйства оказалось гораздо более сложным и огромным, чем я всегда думал. Мое уважение к тем поколениям стало более осознанным и глубоким. Жаль, что уже нельзя с ними поговорить и показать им, как видится их дело сегодня.

Но чем больше контуры исходного образа моего объекта насыщались фактическим материалом, тем более тяжелые мысли меня угнетали. Их я и хочу высказать в заключение.

Довольно очевидно, что народное хозяйство – и его материальная часть, и общественные отношения – часть культуры. Более того, это ключевой элемент культурного ядра любого племени, народа, цивилизации. Это – важнейшая часть матрицы, на которой собирается и воспроизводится народ. С другой стороны, это – грандиозное творение культуры, продукт творчества многих поколений. Казалось бы, любой народ должен это творение ценить, беречь и лелеять, очень осторожно и предусмотрительно перестраивая его устаревшие и обветшавшие части, а уж тем более несущие конструкции. Но нам пришлось видеть страшные вещи: сравнительно небольшое меньшинство, возглавляемое властными политиками с «новым мышлением» и вооруженное идеологической машиной КПСС, организовало «революцию сверху», важным этапом которой был грубый демонтаж («слом») системы хозяйства СССР. Это было страшно, как любая война, однако угрозу разрушения хозяйства все-таки можно было рационально освоить, как любую войну. Даже если это война неравная и принесет твоей стране неминуемое бедствие.

Страшно было то, что большая часть населения, и едва ли не большинство интеллигенции, приняли этот проект с одобрением или хотя бы равнодушно. Разум в начале 90-х годов отказывался это принимать, и, думаю, многие, как я, жили в то время, как во сне. Хотелось ущипнуть себя за руку и проснуться, сбросить наваждение. Предлагают сломать народное хозяйство ради чего-то туманного и неопределенного – и народ это равнодушно слушает! Без всяких расчетов, аргументов, прогнозов. Снос какого-то ветхого дворянского домишка XIX века вызывает бурю протестов, а снос хозяйства, которым живут 300 миллионов человек, не встречает возражения, не говоря уж о сопротивлении.

В то время какой-никакой анестезией служили политические страсти, небывалые спектакли – войны на периферии, танки ГКЧП, ликвидация СССР, расстрел Дома Советов, внезапное абсурдное обеднение. Лимиты нашего мозга были тогда исчерпаны. Потом медленно стали приходить в себя, осмысливать происходящее. Теперь, воссоздав для себя, с надежной мерой, образ той огромной и во многом великолепной конструкции, какой было хозяйство СССР, я вижу за операцией слома этой конструкции, как тень за спиной громилы, угрозу более фундаментальную и долговременную. Эта угроза – самоотречение советского общества, симптом такой культурной аномалии, которая делает нашу, уже постсоветскую, общность недееспособной в нынешнем агрессивном мире. С такой неспособностью взвешивать верными гирями наше материальное и духовное достояние нас обдерут, как липку.

Мы легко оперируем стереотипными штампами – и про дикарей, отдающих слитки золота за стеклянные бусы, и про то, как Исав отдал первородство за чечевичную похлебку. А за что продали свое народное хозяйство, политое потом и кровью трех поколений, советские люди? Ведь они не были побеждены в борьбе, они просто не задумались о ценности того, что отдали. Более того, Исав принял ту сделку за шутку и зарыдал, когда понял, как его обманули, а его хитрому брату пришлось бежать в Месопотамию. У нас же реформу приняли всерьез, никто потом не зарыдал и никому не пришлось бежать.

Вспомним хор идеологов, представлявших советскую экономику чуть ли не вселенским злом. Вот, один из этого хора, А.Н. Яковлев – партийный босс, не обладавший никакой харизмой, – выдвинул доктрину Семь «Де». Это семь магических действий, которые надо совершить, чтобы в России возникло благолепие частной собственности. Четвертым «Де» у него стоит деиндустриализация. И эта дикая, в своей иррациональности, идея уничтожить отечественную промышленность была подхвачена «интеллектуальной элитой». Как же можно мобилизовать такое общество на проект новой индустриализации или, тем более, на переход к «инновационному развитию»? Если оно не ценит великий труд предыдущих поколений, как же можно ждать от него трудового подвига сегодня? Но ведь это и есть воля к смерти.

 

Утомленьем и могилой дышит путь, —

Воля к смерти убеждает отдохнуть

И от жизни обещает уберечь…

 

Вспомним забастовки шахтеров 1989–1991 гг. в СССР, которые были использованы как таран против советской системы. Ведь шахтеры должны были едва ли не сильнее всех пострадать при переходе от советской системы к «рыночной», потому что почти вся угольная промышленность процветала лишь как часть целостного советского хозяйства на плановой основе. Рынок сделал бы шахты нерентабельными, и это было почти очевидно. А ведь на шахтах велика прослойка инженеров, людей с высшим образованием. Они находились в постоянном диалоге с рабочими, советовали им.

Каков был ход их мысли, когда они требовали «предоставления шахтам полной экономической самостоятельности»? Ведь эта самостоятельность означала прежде всего отмену государственных дотаций – при том, что по рыночной цене уголь большинства шахт никто бы не купил. Ну хоть бы сейчас инженеры и экономисты из Сибирского отделения АН СССР, которые редактировали требования шахтеров, изложили, для урока молодежи, тогдашнюю логику своих рассуждений. В тех требованиях была выражена «твердая убежденность в необходимости смены государственного руководства, а может быть, и всей общественно-политической системы». И каков же был образ той системы, которую желали получить шахтеры? Не было никакого внятного образа, кроме магического заклинания «рынок».

Но ведь шахтеры – не исключение. Советник Ельцина философ А.И. Ракитов требовал «новой цивилизации, новой общественной организации, а следовательно, и радикальных изменений в ядре нашей культуры». Как могли этому аплодировать деятели культуры! Как они представляли себе замену сложившейся в России цивилизации на какую-то «новую»? Что такое «радикальные изменения в ядре нашей культуры»? Это именно демонтаж народа и конструирование принципиально иной культуры – национальная катастрофа. Как могла это благосклонно принять наша гуманитарная интеллигенция!

Сегодняшние пенсионеры, многие из которых тогда были еще рабочими, инженерами и пр., ездили на митинги реформаторов на метро за 5 копеек и требовали «рынка»! Они добились своего, и билет метро стал стоить 28 рублей. Чтобы смягчить эту горькую пилюлю, правительство предоставило пенсионерам льготы – бесплатный проезд. Когда, согласно законам рынка, эти льготы попытались отменить, эти пенсионеры вышли на улицы с протестами. А ведь 28 рублей – это еще не рыночная цена, в ней 30 % бюджетной дотации. Но разве масса людей, ставшая тараном реформы, пересмотрела те свои установки и попыталась реконструировать ход своих мыслей, чтобы помочь молодежи извлечь урок из этой истории? Нет, об этом нет и речи.

В 1988–1991 гг. в СССР работало большое число экономистов, плановиков, статистиков. В подавляющем большинстве это были честные люди, вовсе не разделяющие радикальных антисоветских взглядов. Почему они так равнодушно отнеслись и к мифу об экономическом коллапсе СССР, и к доктрине реформ как слома советской хозяйственной системы? Я не нахожу объяснения. Даже если все они критически относились к советской экономике, столь радикальный подход реформаторов не мог не вызвать сомнений – было очевидно, что он чреват катастрофой. Почему эти экономисты и статистики хотя бы из интеллектуального интереса не подвергли планы реформаторов проверке, пусть грубой, упрощенной?

Когда я выбирал из статистических ежегодников данные и строил графики, меня постоянно тревожила такая мысль. Все данные с 1913 по 1989 г. были доступны, и все графики до конца существования СССР, собранные в этой книге, могли быть сделаны уже тогда, в 1990 году. Для специалиста, имевшего под рукой статистику, сделать десяток ключевых графиков, стоило бы пару дней.

Я не экономист, во время перестройки занимался проблемами научной политики. Я усомнился в программе перестройки, когда стали известны планы резкого сокращения научной системы СССР как якобы неэффективной. Самые грубые прикидки показывали, что не могла неэффективная наука обеспечить военный паритет с Западом. По оценкам, 60 % научного потенциала США работало тогда на создание систем оружия, а наши научные силы были в несколько раз скромнее. Но определенную сознательную позицию в отношении программы реформ я занял, когда получил надежные эмпирические данные, подтвердившие мои сомнения. Если бы такие данные были тогда представлены по экономике в целом! А ведь их и сейчас приходится добывать по крупицам.

Каков диагноз этой культурной болезни? Как она возникала и как излечивалась в разные времена у разных народов – вот сейчас главный вопрос нашей национальной повестки дня. Мы должны вспомнить первые признаки этой аномалии и процесс изменения нашего народного организма. Надо написать возможно более полную «историю болезни», она нужна той молодежи, которой придется восстанавливать и создавать заново дееспособную энергичную систему хозяйства, отвечающую задачам страны и встающим перед ней угрозам.

Мы знаем, что многие великие культуры, бывало, погружались в смуты. Было такое и в России, и в Европе. Но до нас дошли описания этих смут, сделанные уже их историками. Они в лучшем случае констатировали события в их внешних проявлениях. Ход мысли действующих лиц и процессы в их духовной сфере нам остаются неизвестными. Разные их трактовки дают художники, но они не служат источником достоверного знания. Возможно, люди, погруженные в те события, действительно не могут их адекватно воспринять, они переживают их в измененном сознании. Смуты заканчивались, оставив за собой разруху, восстанавливался здравый смысл, люди принимались за разборку руин и новое строительство. Но сейчас трудно надеяться на целительные свойства самопроизвольных процессов, на это нам не хватит времени. Требуется сознательное проектирование будущего, трезвый расчет и организация.

В 90-е годы многие еще надеялись, что найдется в нашем Отечестве пророк, который сильным и глубоким словом, мощным чувством разбудит коллективное бессознательное, а потом и разум людей, пройдет по ним волна диалога и восстановится общая память. Люди вернутся к здравому смыслу, станут совместно искать причинно-следственные связи, делать сложные умозаключения, очищать и обновлять свою мировоззренческую матрицу – и произойдет перелом в сознании, как происходит кризис в течении болезни. Но так не получилось. Пророка нам свыше не послали, а болезнь была для наших целителей неизвестная. Но хоть на травах и примочках мы продержались. Теперь идет поиск языка, на котором мы сможем вместе осознать и понять происходящее – без пророков, с «опорой на собственные силы».

Направления поиска разные, я пошел по проверенной дороге – накапливать рациональное знание, не ожидая каких-то магических открытий и прозрений. Быстрого эффекта от этой работы не будет, но она нужна, и даже больше для нынешних подростков, чем для зрелых деятелей. На мой взгляд, эта работа производит материал, необходимый для нового обществоведения, «инженерного», а не «идеологического» типа. Это срочная задача.

В ходе работы я старался представлять графики в разных аудиториях – на конференциях, семинарах, лекциях. Восприятие их разными людьми (все они из числа специалистов) показало, что за последние десять лет в сознании произошли существенные сдвиги. Те расхождения, которые определились уже в конце 80-х годов, углубились. Разные группы интеллигенции мыслят сегодня не просто в разных познавательных и ценностных структурах, а уже в несоизмеримых парадигмах, практически на разных языках. Это – новое состояние общества, которое надо изучать и к которому надо готовиться. Нечто совсем иное, чем расхождения между «консерваторами» и «радикалами» в начале реформы.

Например, я показываю график динамики выпуска подшипников скольжения в СССР и СНГ. Это – индикатор состояния машиностроения. На графике видно, что производство подшипников на постсоветском пространстве почти прекращено, а производственные мощности резко сократились. Немного еще выпускают в РФ и Беларуси, но и здесь производство идет на спад. Видно, что большинство аудитории это тяжело переживает – люди прикидывают, каких усилий надо будет приложить, чтобы восстановить эту технологически сложную отрасль, чем грозит отечественному машиностроению полная зависимость от импорта и т. д. Да они и просто страдают от утраты такой огромной ценности, какой были отечественные заводы в этой отрасли. Но из другой части аудитории встают молодые, красивые, образованные люди и говорят с возмущением: «Зачем вы нам показываете эти графики про подшипники и тракторы? Вы хотите, чтобы мы вечно сидели в этом индустриальном болоте? Для современного человека гораздо важнее мобильный телефон и Интернет – вот что дал людям рынок!»

Сельское хозяйство этим людям и помянуть неприлично – ведь киви на каждом углу. Попытки дискуссии с такими безуспешны. Они искренне не видят, что мобильники и Интернет сидят на шее гиганта – промышленности, в том числе машиностроения. Они не хотят знать, что все машины, включая станки на заводах «Моторолы», насыщены подшипниками. Они не желают знать и один из законов так любимой ими конкурентоспособности – «Главные вещи делайте сами» (это фольклор корпораций США). Как же с ними договориться, если они не хотят учиться ни у Запада, ни у Востока, ни у СССР?

В ходе такого апробирования графиков этой книги я выявил 4–5 таких крупных разрывов в их восприятии. Постараемся продолжить это незапланированное исследование вместе с читателями, мне оно кажется важным. Тут Интернет нам очень поможет.

Я очень надеюсь, что эта книга будет подкреплена родственной ей книгой о хозяйстве СНГ – подробным описанием на языке статистики тех процессов, которые протекают в постсоветских республиках «без СССР». Над этой книгой работают белорусские товарищи.