07
Город Магнитогорск
На городских продуктовых складах при железнодорожной станции Егору Лексеичу по накладным выдали продукты для всей бригады на двадцать суток, в арсенале при военкомате — спецгруз, на комбинате — снаряжение. Волокита заняла четыре часа. Хорошо, что топливо и расходные материалы просто включали в цену договора, иначе за день было не управиться. Ближе к вечеру возле заводоуправления Типалов наконец посадил бригаду в автобус.
Автобус покатился вдоль трамвайных путей, потряхиваясь на ухабах.
— Ну, здорово, что ли? — добродушно сказал бригаде Егор Лексеич.
Он стоял в узком проходе, обеими руками цепляясь за поручни — будто повис; его крепкое брюшко натянуло камуфляжную футболку.
— Это Егор Лексеич Типалов, если кто ещё не знает или не слышал о нём, — пояснил Холодовский. — Человек в командировках самый авторитетный.
Четыре мужика, три тётки и парень шестнадцати лет — бригада — еле распихались в небольшом салоне автобуса среди коробок и мешков. Неудобно торчали длинные и узкие зелёные ящики с трубами гранатомётов.
— Бригадир, пусти в сортир! — сразу пошутил один из мужиков.
— Люблю весёлых, — улыбнулся Егор Лексеич.
В каждой бригаде непременно обнаруживался весельчак, который принимался испытывать бригадира шуточками. Думал, что он такой первый, и не догадывался, что опытный бригадир обламывал подобных уже хер знает сколько раз. Оглядывая работников, Егор Лексеич прикидывал, как в бригаде распределятся роли. Кого будут уважать, а кого — нет.
За окнами под солнцем широко заблестела река, точнее выгороженные дамбами технические бассейны запруд. Потом потянулась ограда моста.
— Как представитель комбината, я передаю полномочия бригадиру, — сообщил Холодовский. — Теперь главный — Егор Лексеич.
Саню Холодовского Егор Лексеич знал по двум командировкам. Дельный мужик. Умный. Спокойный. Холодовский и внешне производил очень приятное впечатление: высокий, поджарый, всегда выбрит, одет и пострижен аккуратно, не пьёт, говорит чётко, строго смотрит сквозь тонкие очочки.
На правом берегу автобус повернул к домам. Жилой зоной являлся только соцгород Магнитка — старая часть Магнитогорска, торжественная, где все дома напоминали дворцы, оштукатуренные и с арками, а разные учреждения были с колоннами и лепниной. Над крышами соцгорода возвышались мачты с многослойными решётками интерфераторов, защищающих от излучения. Мачты с интерфераторами выглядели как батареи прожекторов на стадионах. Но жилая зона занимала лишь четверть прежнего города, никак не больше. Остальное было заброшено и зарастало дикой буйной зеленью.
В окнах автобуса мелькали магазины, пешеходы, машины, трамваи.
— Кто из вас, братцы, раньше бывал в командировках? — спросил Типалов у бригады. — Саня и Алёна, вопрос не к вам.
Алёна Вишнёва — красивая, полная женщина с короткой светлой косой — улыбнулась. С Егором Типаловым, своим любовником, она ездила уже давно.
— Да никто, дядя Егор! — ответил за всех неугомонный шутник.
Типалов сделал вид, что не заметил фамильярности.
— Тогда запоминайте. Я вам — отец родной. Только я спасу, если что. И подчиняться мне надо безоговорочно. Уезжаем недели на три. С чумоходов вам платит комбинат, не настреляете — сами виноваты. А я плачу с «вожаков». С бревна каждому по полтиннику. Это ваш навар сверх казённого.
— Почему так мало? — придирчиво поинтересовался мужик с дотошной и какой-то крысиной физиономией.
— Меньше чем обычно, — согласился Егор Лексеич. — Но «вожаков» будет много, это я вам гарантирую. Так что в целом нащёлкает до хрена. Вернётесь довольные. Только учтите: за своё снаряжение, если сломаете или потеряете, вычитаю с вашей доли. И за боеприпасы к стрелковому тоже.
— А кому какое оружие? — не утерпел молодой губастый парень.
Это был Костик, сын Алёны. Алёна упросила Егора Лексеича взять Костика с собой в командировку. В сыне Алёна души не чаяла, но с показным негодованием легонько шлёпнула его по затылку.
— Твой ствол в штанах, — тотчас влез шутник. — Иди почисти!
Бойкая бабёнка за спиной у Костика прыснула со смеху.
— Базуки — мужикам, стрелковое — бабам, — пояснил Типалов, на первых порах прощая бригаде разные вольности. — Тут ведь все военнообязанные? Все умеют с оружием управляться?
— Всех на военной подготовке ещё в школе дрючили! — ответили ему.
— Ну и лады, — искренне улыбнулся Егор Лексеич. — Страна вас научила всему, всё дала, да ещё и бабки платит за работу — уж не подкачайте, голуби.
За улицей Гагарина воздействие больших общих интерфераторов слабело и постепенно исчезало — жилая зона заканчивалась. Мимо проплыл дорожный знак: жёлтый треугольник с чёрным трилистником — предупреждение о радиации. Водитель в автобусе молча включил решётку на крыше: все машины были оборудованы собственной защитой — малыми интерфераторами.
А город продолжался. Но владел им уже лес.
Когда-то эта улица была широкой, как проспект, по три полосы в каждую сторону, а между ними тянулся газон с трамвайными путями. Теперь асфальт, засыпанный мусором, ветками и листьями, уродливо взломало и вспучило — это в земле поперёк дороги проползли древесные корни. Газон превратился в длинный ряд узловатых тополей, из травы торчали концы вывороченных шпал и ржавые дуги изогнутых рельсов. Бетонные столбы покосились вразнобой.
Густой лиственный лес — одичавшие городские посадки — стоял и справа, и слева. Порой деревья расступались, и показывались заброшенные дома: панельные пятиэтажки и девятиэтажки, плоские пристрои магазинов в один этаж, коробки былых торговых центров. Окна и витрины в основном уцелели; снаружи их промывало дождями, но изнутри нарос толстый слой пыли и грязи, и стёкла тускло потемнели; солнечный свет блестел на них отчуждённо, как глянец. Кое-где бетонные панели уже отодрало, они повисли на арматуре, а из щелей весело высовывались зелёные ветки. Вверх по стенам лезли упрямые плети жимолости. На балконах, на крышах, на козырьках подъездов росли пышные кусты. Лес неодолимо поглощал все здания: окружал их, облеплял, протискивался внутрь, распирал собою, расшатывал и разваливал. Только люди могли остановить тихий напор зелени, но людей здесь не было.
Впрочем, почему не было? Были. Точнее, бывали. Жители соцгорода часто наведывались в пустые дома: искали по квартирам что-нибудь полезное, оставленное хозяевами при переселении, — посуду, мебель, одежду, бытовую технику. И, между прочим, находили, хотя со времени эвакуации миновало уже лет тридцать-сорок. В мёртвом городе ошивались подростки. Этих ничем было не пронять — ни угрозой облучения, ни запретами родителей. Егор Лексеич вспомнил себя: сам был таким же. Они, пацаны, шастали сюда, чтобы безнаказанно курить, пить самогон и трахаться с девками-оторвами.
Ещё здесь жили — и умирали — бомжи. Ведь не всем в Магнитке нравилось сидеть под интерфераторами. Не все соглашались ходить на работу. Приятнее было устроить себе берлогу в безлюдье заброшенных кварталов, раз в три дня таскаться к гаражам, чтобы выпросить объедки у мужиков, а потом просто лежать на тряпье — и облучаться. Это было не больно. Чем меньше двигаешься, тем быстрее действует облучение. Сознание растворяется, и ты безмятежно исчезаешь. В конце концов подыхаешь. Порой в квартирах, заросших кустами, подростки или охотники за барахлом натыкались на полуистлевшие трупы и кости людей, что наплевали на свою жизнь. Однако чаще бомжи превращались в животных и убирались в лес. Таких называли лешаками.
А самыми известными обитателями мёртвого города были Бродяги.
Излучение разрушало мозги не сразу. Поначалу Бродяга почти ничем не отличался от обычного человека — только не прятался от излучения. Бродяга сотрудничал с бригадирами, зашибал бабло и заводил себе в городе хату: жил в полное удовольствие на деньги от командировок, бухал, драл баб. Но мало-помалу становился всё более угрюмым и нелюдимым, на излёте дичал — и тоже сваливал в дебри, тоже обращался в лешака. Путь от человека до тупого зверя бомж преодолевал за полгода-год, а Бродяга — лет за семь-десять.
У Лидки, сестры Егора Лексеича, муженёк спёкся на девятый год. Егор Лексеич спровадил его за Белорецк, на дикую гору Малиновую, и оставил там дозревать до скотского состояния. А Харлею до лешака оставалось ещё года четыре, не меньше — Егор Лексеич взял его свеженьким и сильным Бродягой. Такими управлять легко, особенно через девку. У Харлея хата располагалась неподалёку — в бывшем автоцентре. Удобно, чтобы мотоцикл чинить.
Егора Лексеича от размышления отвлёк всё тот же мужичок-шутник.
— Бригадир, а где наш мутант? — спросил он. — Ну, который Бродяга.
Егор Лексеич хмуро посмотрел на мужичка:
— Тебя как зовут?
— Ну Витюра, — заулыбался тот. — Матушкин я.
— Не лезь не в своё дело, Матушкин Витюра.
Бригадиры возили бригады на собственном транспорте. В лесу на тесных и опасных просеках не следовало доверять казённой машине — надёжной будет лишь своя: тщательно подготовленная, отлаженная, испытанная, вылизанная до последнего винтика. Егор Лексеич тоже имел собственный транспорт — мотолыгу. Она стояла в секретном месте — в разгрузочном боксе заброшенного магазина. Егор Лексеич сам укрепил железные ворота бокса, чтобы до его мотолыги никто не сумел добраться, иначе угонят, или разворуют снаряжение, или снимут запчасти. Сегодня рано утром Егор Лексеич вывел мотолыгу из укрытия и отъехал на пару кварталов, чтобы никто из бригады не знал, где он держит машину, пока находится дома. Егор Лексеич был очень осторожен.
— Вон там сверни налево, — сказал он водителю автобуса.
Хрустя колёсами по мусору, автобус свернул в боковую улицу.
Мотолыга ждала немного подальше, в тени раскидистой берёзы.
— Ёбанный в рот… — охнули в автобусе за спиной Типалова.
Машиной бригадира Типалова был гусеничный вездеход. Армейский. Бронированный. В камуфляже. Вместо крыши над моторным и десантным отсеками громоздился открытый стальной короб с амбразурами, а над ним, как навес, на стойках была укреплена широкая и длинная панель интерфератора.
На скошенном капоте мотолыги сидела Маринка в солдатском кепи, в чёрных очках и с автоматом на коленях. Она сторожила машину дяди.
Берёза чуть шумела листвой под ветерком. По асфальту и по мотолыге перебегали прозрачные лёгкие тени. И небо над мёртвым городом синело так ярко и безмятежно, словно с миром ничего не случилось.
