45
Водозабор (II)
В эту ночь Мите снова снилось то, что он забыл, — объект «Гарнизон». Бетонные стены, жуткая глубина заброшенных тоннелей с рельсами на полу, кабели в гнилой изоляции, компьютеры, треснувшие своды, свисающие нити корней, стальные двери со ржавыми штурвалами кремальер, частая капель в темноте… Длинный луч фонаря освещает людей в балахонах биозащиты и в масках с респираторами… И ещё что-то новое: какие-то галереи или шахты, заполненные чудовищно огромными клубнями — Митя видел их шелковистые выпуклые бока и тающие во мраке мощные сети мицелия…
Митя проснулся на полу машинного зала немного в стороне от спящей бригады: во сне он выкатился из-под решётки интерфератора. Понятно, почему его преследуют воспоминания о «Гарнизоне». Вчера он полдня провёл под селерационным облучением — когда ходил в берёзовую рощу к мёртвой бригаде Солиста и когда ехал с бригадиром в кабине харвестера. Облучение усилило те процессы, что превращали Митю в Бродягу, а слова Типалова о Митиных «дружках» из «Гринписа» подхлестнули заторможенную память.
Митю трясло в ознобе, в голове было мутно. Митя с трудом поднялся и поплёлся на улицу. После ночного ливня повсюду нежно курился прозрачный туман, сквозь него проступали синие купы деревьев, чирикала птичка. Митя вдохнул полной грудью. Мир был прекрасен. Жизнь была прекрасна. Митя ощутил, как в нём крепнет упрямство. Нет, он не станет Бродягой и лешаком, глухим к этой красоте; без сомнения, он создан для большего. В картине мира, что обрисовал Типалов, никакого будущего у Мити не было. Значит, картина лживая, хотя Митя не знал, в чём Типалов ошибся или соврал.
Митя пошёл к речке. Тихий плёс вытаивал из тумана, будто вытекал из-под двери. Здание водозабора казалось кораблём, вытащенным на берег. Митя разделся до трусов. Ему хотелось смыть с себя мылкий и склизкий пот.
Но на нём был не пот, а какая-то тёмная грязь — под мышками, на сгибах рук, в паху. Где он мог извозиться?.. Митя рассматривал себя. Это не грязь… Это плесень!.. Митя различил микроскопические травинки тоньше волоска… Они выросли на теле там, где была нужная среда — тепло и влажность… Он заплесневел, как старый башмак на помойке! Митю передёрнуло. Он сразу вспомнил встречу с лешаками ночью под горой Шапкой: у одного из глазницы торчала веточка с живыми листочками. Митя ринулся в парную воду, забрёл по пояс и принялся яростно обтираться, не обращая внимания на холод.
Митя не заметил, что вслед за ним на берег вышел и Егор Лексеич: молча постоял, наблюдая в тумане за своим Бродягой, и пошёл обратно. Он боялся, что Митя сбежит — до «Гарнизона» уже рукой подать. Сейчас Егор Лексеич уже никому не доверял. Точнее, почти никому. Холодовский подтвердил его подозрения, что в бригаде — шпион. А кто им может быть? Исключаются лишь Алёна, Костик и Серёга Башенин, который сам и привёл Бродягу. Наверное, надо исключить и Муху — всё-таки племянница… Но больно она борзая стала, хочет сама командовать… Калдей? Вряд ли: Калдей — тупой. Талка Назипова? Слишком она баба, неспособна к чему-то серьёзному. Вильма — зашугана, тени своей боится. Остаются только Фудин и Матушкин. И Фудин — хитрый жук…
Хрустя битыми кирпичами, Егор Лексеич полез в пролом, через который мотолыга въехала в машинный зал водозабора, и тут у него в кармане загудел телефон. Егор Лексеич глянул на экран и сразу попятился из пролома назад во двор. Бригада не должна услышать его разговор. Звонил Алабай.
— Как ночка, Типал? — весело спросил тот.
Егору Лексеичу не нравилось, когда его так называли. Да, у бригадиров было приняты прозвища. Но он — не такой, как все. Он — по имени-отчеству.
— Не пизди, — ответил Егор Лексеич. — Зачем позвонил?
— А всё затем же. Давай объединяться. Вдвоём нам выгоднее будет. Ну, честно, Типал! — пытаясь вразумить, Алабай даже поднял брови домиком.
— Иди на хуй.
— Чего ж ты такой твердолобый, дровосек? — утомлённо вздохнул Алабай. — Посмотри тогда, кто у меня есть! — он повернул телефон.
У себя на экранчике Егор Лексеич увидел Щуку. Она сидела возле какой-то стены с пятью мужиками Алабая и жрала сухпай.
— С ней, Типал, я устрою тебе такой же пиздец, как ты мне у моста.
Егор Лексеич взбесился, но не подал виду.
— У меня хлыщ с твоей бригады, — зажато предупредил он. — И я его грохну. Или давай поменяемся. Ты мне — Ведьму, я тебе — твоего.
— Неравноценно, — с улыбкой помотал головой Алабай.
— Своих бросаешь?
Алабай страдальчески поморщился:
— Я тебя умоляю, Типал… А ты сам поменялся бы?
Егор Лексеич, не прощаясь, сбросил вызов. Угрозы Алабая его не очень-то испугали, но на душе сделалось гадко. И шпиона следовало найти.
Пока Егор Лексеич отсутствовал, Алёна, не теряя времени, руководила приготовлением завтрака. На синем огне в котлах закипела вода, Талка резала китайскую тушёнку прямо в открытых консервных банках.
Егор Лексеич вернулся к мотолыге злой и мрачный.
— Дядь, — глянула на него Маринка, — а когда «вожаков» валить начнём?
— Как только, так сразу, — буркнул Егор Лексеич.
После грызни вчера ночью обаяние дядь Горы для Маринки исчезло. Она, конечно, знала, что дядь Гора богат, но не представляла насколько. Помощь дядь Горы всегда казалась ей огромной, а выяснилось, что это гроши, которые дядь Гора и посчитать не удосуживался. Дядь Гора вовсе не спасал её семью, а просто всех использовал — и зятя, и племянницу. Потому и не дал Мухе командовать. Не для того он держал Муху при себе. И сейчас жгучее желание добиться своей цели подстёгивало Маринку куда сильнее, чем прежде.
— Я же тебя нормально спросила! — дерзко бросила Маринка.
— Слушай, племянница, — Егор Лексеич придавил её тяжёлым взглядом, — я тут бригадир. Будешь залупаться — это твоя последняя командировка.
Маринка побледнела от обиды и бешенства.
К ней сразу подсунулся Серёга. Он понимал, что Маринка борется с дядей, чтобы прорваться наверх. Однако теперь Егор Лексеич казался Серёге мужиком рассудительным и мудрым: не нужно с ним враждовать. Он сам в подходящее время сделает всё правильно. А Маринку — жалко. Она отчаянно бьётся в стену. Слишком горячая и глупая.
— Ты хрена ли на Лексеича окрысилась? — осуждающе прошептал Серёга.
— Отвали от меня! — брыкнулась Маринка.
— Кушать готово! — объявила Алёна. — Ложи всем, Наталья.
Талка пристроила горячий котелок на кирпич и вооружилась поварёшкой. Она всегда боялась ошибиться с порциями и тарелки выставляла перед собой все сразу. Стараясь угодить Талке, Матушкин раздавал тарелки с кашей.
— Лопай-лопай! — балагурил он. — Ровняй морду с жопой!
Митя сел у колеса мотолыги на пустое место рядом с пленным. Алабаевец недоумённо покосился на него. Голова у Мити была мокрая.
— Чё, предатель, с городским-то тебе лучше? — ухмыльнулся Мите Костик.
Серёга принёс две тарелки — себе и Маринке, но Маринка не приняла его услуги, сама взяла себе кашу и перебралась к Мите. Во всей бригаде только Митя осмелился пойти поперёк дядь Горы. Пускай у него не получилось, но остальные-то и не пробовали. Маринке хотелось быть вместе с Митей: вместе с тем, кто тоже недоволен Егором Лексеичем. Митя — Бродяга, как и Харлей, а Бродяги — люди вольные. Не то что Серёга Башенин, шестёрка бригадира.
А Митя был ожесточён и полон решимости понять, в чём же Типалов не прав. Он, Митя, работал в «Гринписе». Зачем же нужен этот «Гринпис», если идёт промышленная война? Что он делает на объекте «Гарнизон»? Почему и китайцы, и европейцы, и даже свои называют «гринписовцев» предателями?
— Скажите, что делает «Гринпис»? — негромко спросил Митя у пленника.
«Спортсмен» снова покосился на Митю.
— Исследует лес, что же ещё-то? — пояснил он с лёгким превосходством.
— А почему исследование леса мешает государству и обществу?
— Особенно-то не мешает, — усмехнулся алабаевец. — Просто неприятно. Хотя все утверждения «Гринписа» — чистый бред.
— Какие утверждения?
— Что селератный лес способен мыслить.
Митю словно ударило в грудь мягким и тяжёлым бревном.
— Это и пытается выяснить миссия на Ямантау?
— Угу, — кивнул алабаевец. — Ищут братьев по разуму в кустах на свалках. Китайцы запрещают коллигентные деревья вырубать, а «Гринпис» требует прекратить вообще всю лесодобычу. Такое никому не понравится. Китайцам нужен бризол, европейцам — нейлектрический биоматериал, нашим — деньги. Чего добивается «Гринпис»? Чтобы мировая экономика рухнула?
— Завязывай с теми мудаками, Митька, — посоветовала Маринка.
Но Митя уже ничего не слышал. Он был поражён. Здесь, на заброшенном водозаборе при мёртвом городе, в пустом и гулком воздухе полуразрушенного машинного зала он вдруг ощутил неосязаемое шевеление будущего.
А Серёга всё ещё тупо держал в руках две тарелки с гречневой кашей — для себя и для Маринки. Но Маринка сидела с Митей и Серёгой уже нисколько не интересовалась. Конечно, Митя не был в этом виноват, и всё равно хорошо было бы дать ему по его городской морде. Душа Серёги корчилась от горечи.
— Чья миска у меня? — спросил Серёга у бригады. — Кто без жратвы?
Талка приготовила двенадцать тарелок, то есть на каждого члена бригады плюс ещё одну для пленного алабаевца. Однако обделённых Серёга не увидел.
— Лишняя, что ли, порция? — удивилась Талка. — Я же по счёту ложила!..
— Ты на Саню Холодовского раздала, — тихо пояснила Алёна.
Глаза у Талки медленно наполнились и переполнились слезами. Талка всхлипнула, зажимая боль в себе, вскочила и ушла за мотолыгу.
Щетинистая физиономия Матушкина замерла и словно почернела.
Завтрак первым завершил Егор Лексеич.
— На ходу дожуёте! — объявил он. — Поссыте — и на борт!
Бригада заторопилась. Алёна собрала миски и сложила в котёл. Егор Лексеич влез в мотолыгу и вылез обратно с двумя автоматами.
— Ты и ты, — он ткнул пальцем в Матушкина и Фудина, — пока что при мне постойте. Ты тоже, — Егор Лексеич подтащил к себе алабаевца. — Серёжа, ты — водитель. Откатись за ворота и жди нас. Девушки, давайте живее в машину!
Серёга уверенно пробрался за руль. Движок мотолыги заклокотал, по залу пополз бризоловый чад. Егор Лексеич, алабаевец, Матушкин и Фудин отступили. С визгом стальных траков мотолыга развернулась почти на месте, сгребая мусор и почву, и покатилась к пролому в стене, вскарабкалась на завал из кирпича и вывалилась во двор, вздёрнув грязную корму.
— А мы почему не поехали, шеф? — спросил Фудин.
— Отойди-ка туда, — распорядился Егор Лексеич, подталкивая пленного.
Алабаевец не понимал, зачем всё это нужно. Егор Лексеич деловито сунул Фудину и Матушкину автоматы.
— Расстреливайте его, — обыденно приказал он, кивнув на пленного.
— Это как это, шеф?.. — опешил Фудин.
— Бригадир, что такое? — занервничал и алабаевец. — Пугаешь, что ли?..
— На хуя мне кого-то пугать? — Егор Лексеич спокойно посмотрел ему в глаза. — Твой Алабай не стал менять тебя, а мне ты, расписной, не нужен.
Егор Лексеич хотел увидеть, кто первым выстрелит — Матушкин или Фудин. Шпион Алабая не решится убивать своего. Он же надеется вернуться, а как его встретят после того, что он сейчас сделает? Его тоже грохнут.
— Мы так не договаривались! — почти заорал пленный.
— А мы вообще как-то договаривались?
— Слушайте, мужики, — алабаевец задёргался. — У меня бабки есть! Много! Я с телефона могу перевести! Я скину вам, а вы меня просто отпустите, и всё! Я не буду Алабая искать, в Татлы уйду, и в город! Слово даю!
Алабаевец заискивающе смотрел то на Фудина, то на Матушкина, то на Егора Лексеича. С него напрочь слетело прежнее городское высокомерие.
Егор Лексеич безмолвно наблюдал за Матушкиным и Фудиным.
— Вы же нормальные мужики, не звери!.. — уговаривал алабаевец.
Фудин повернулся к бригадиру.
— Шеф, про деньги — хороший план! — с надеждой сказал он.
Егор Лексеич продолжал молчать. А у пленного точно прибавилось сил.
— Я же вашего товарища не убивал! — горячо заверил он — Это Алабай!..
Фудин решил, что молчание бригадира означает одобрение.
— Много — это сколько? — спросил он у пленного.
Матушкин стоял со странно неподвижным лицом, но при словах о гибели Холодовского его щетина будто ожила. Матушкину плевать было на гибель Холодовского, просто разговор с алабаевцем снова напомнил ему, что Талка предпочла не его — даже тогда, когда соперник исчез. Матушкин хотел сорвать зло — выплеснуть досаду. И ударил по алабаевцу очередью из автомата.
Эхо заметалось под бетонным потолком машинного зала. Алабаевец затрясся, ещё пытаясь что-то произнести, рухнул на колени и повалился набок.
— Много — это не тебе! — выдохнул Матушкин Фудину.
