Первая книга
Основа
"Ликуй, Фиваидо Русская, красуйтеся, пустыни и дебри Олонецкия, Белозерския, и Вологодския, возрастившия святое и славное отец множество, чудным житием всех наставляющее миру не прилеплятися, крест свой на рамена взяти и во вслед Христу шествовати".
"Радуйся, пустыне, прежде бесплодная и необитаемая, послежде же, яко крин, процветшая и инок множество возрастившая!" (Из канона Всем святым, в земле Российской просиявшим).
Русская пустыня — вечнозеленые еловые и сосновые леса, серебристые, тихо текущие реки, разнообразные озера, голубая поверхность которых тиха или взволнована летним ветром или скована льдом зимою.
Древний аскет мог видеть только полную таинственной силой бесконечную пустыню, ощущал внезапную смену пламенеющих жарких дней прохладными ночами, наблюдал внезапное наступление темноты африканской ночи со всем ее волшебством усеянного звездами неба.
Как отличается от этого тот мир, в котором жил древнерусский отшельник и аскет. Всегда перед его глазами стояла темная стена лесов, окружавшая его и оставлявшая только наверху кусочек светлого неба. Белые стволы берез по краям леса или на полянах, а также на берегах рек только слегка смягчали угрюмый тон этого северного ландшафта. Кроме того, далеко простирались бесчисленные болота, и везде трясины и озера препятствовали проходу. Отшельник не знал тишины восточной пустыни. В продолжение длительных часов его одинокой молитвы, которые он проводил стоя или лежа ниц, его ухо улавливало разнообразные шорохи, идущие из глубины лесов, или скрип стволов во время морозной зимы, звон ручьев в весеннее время, крик ночных птиц в сумерки или в светлые летние ночи, или треск сучьев под ногой идущего зверя. Всегда его мог потревожить вечный шум вершин, подобный низкому органному звуку…
В противоположность впечатляющей красоте восточных пустынь или сирийских гор русская природа исполнена грусти и печали. Она не обещает мистического наслаждения. Равномерная смена годовых времен, медленное умирание и снова возрождение природы призывают его к спокойной равномерной работе и терпению всех трудностей. Его "делание" — молитва, смирение, пост и отречение от мира — является главным средством русского аскетизма. Возрождение природы от зимних оков аскет понимает как подобие собственного освобождения от грехов, как второе рождение для Вечной Жизни в Боге.
Начиная с принятия христианства аскетическая жизнь — монашество — стала для древнерусского верующего высочайшей целью, позволяющей преодолеть земные блуждания. Русский аскет являлся для верующего святым, светящимся всеми христианскими добродетелями. Ему казалось, что между аскетом и миром нет больше никаких личных отношений. Поэтому в редких случаях к нему обращались за советами относительно мирской жизни, в гораздо большей степени видели в нем жизненный идеал, пример деятельного христианства. Каждый чувствовал в себе возможность в будущем стать монахом, аскетом и нес в себе тоскливое желание получить "равноангельное состояние" как необходимую ступень на дороге к совершенству. Идея личного спасения господствовала в древнерусской, как, впрочем, и во всей русской, эсхатологии.
Святой оставался, таким образом, прежде всего идеалом христианской жизни, образом, иконой, поднимаемой к этому состоянию через Церковь. Для древнерусского человека икона является не просто картиной, "но образом будущего человечества, которое все стало храмом Божиим". Икона есть немой свидетель святой жизни, всегда доступный для ищущего сердца и придающий этому сердцу новые силы; так что, кто с верою погружается в это созерцание, тот вступает в новый мир — в мир святых на небе…
"Я стоял однажды в часовне, — так рассказывает один из верующих, — созерцал чудотворную икону Божией Матери и размышлял о детской вере народа, который здесь молится: некоторые женщины, больные, старики стояли на коленях, осеняли себя крестным знамением и преклонялись до земли. Я стал с непоколебимой уверенностью понимать, что это — святое стремление, и понемногу стала мне открываться тайна чудесной силы, исходившей из иконы: да, передо мною находилась не просто раскрашенная доска! Бесчисленные люди различного возраста с глубокой внутренней молитвой, молитвой выстраданной, исполнялись силы, исходящей из иконы и снова отражающейся от молящихся. Это была жизнь, это было место встречи между Творцом и человеком… И когда я так думал, посмотрел я снова на стариков, на женщин с детьми, простиравшихся ниц в пыли, и на святую икону, и тогда увидел я живую силу Божией Матери: Она смотрела с состраданием и любовью на этих смиренных людей, и тогда я опустился на колени и начал смиренно молиться…".
Для молящегося созерцателя не существовало разницы между иконой и самим святым, с которым он общался через изображение, "иконографически". Здесь лежит особенность взаимных отношений между миром и святым. В иконе сияла полнота благодатной силы, показывающая миру ее существование, та полнота, из которой каждый по своей вере и силам мог получать. И если это было поучение в области религиозно-нравственных вопросов христианской жизни, то это было уже достаточным ответом для мирянина. Древнерусский искатель Бога не был героем творений Достоевского, потому что он не занимался нравственными сомнениями или сомнениями в вере и атеизмом, столь характерными для послепетровской Руси. Его мировоззрение, его смиренность находились в рамках христианской эсхатологии и отчасти сотериологии. Он был убежден в необходимости пройти через земное грешное житие, для того чтобы рано или поздно прийти в состояние равноангельного монашеского образа, принять на себя всю строгость аскетизма и так последовать Христу. Для мистического созерцания в этом мировоззрении не находилось места, за исключением некоторых святых. В Древней Руси мы находим отшельников, затворников, столпников, но редко мистиков. В величайшем смирении, преданности и самоуничижении лежали они ниц в молитве перед Богом. Их непрерывная забота состояла в покаянии в начинающемся зле, и они были проникнуты чувством собственной греховности. Это чувство быть совершенно недостойным благодати Божественного созерцания, это смиренное преклонение в молитве перед Христом, Который для народа был величайшим примером совершенного смирения, не позволяло, по-видимому, появиться желанию быть участником мистического созерцания Божественного великолепия. Аскетическое делание совсем не стремилось к мистическим высотам, но смиренно и в твердом уповании надеялось по смерти обитать в небесном храме Божественной славы.
Огромное внутреннее удовлетворение находил древнерусский верующий в богослужении, любил и ценил его всего более за великолепие слов церковных песнопений, за риторическое богатство старых священных историй и вообще за строгую последовательность церковного устава. Поэтому он мог, к удивлению греков, выстаивать многочасовые всенощные, погруженный в словесную красоту стихир, канонов или Житий святых дня. В богослужении его душа находила полноту, единство мировоззрений, обогащение, укрепление и освобождение от всех нужд через молитвенное обращение к Богородице, к святым. Здесь, в церкви, чувствовал он неограниченное милосердие Бога к Своему творению. Поэтому молитва была главным христианским делом старого времени.
За стенами старых русских монастырей мы находим все начала русской культуры. Вне их мы не можем ее ни понять, ни объяснить. Под защитой Православной Церкви наша культура возросла, и, покинув монастырь, вступив в мирскую жизнь, она никогда не забывала своего происхождения. Русский монастырь был созданием всего народа. Он возник из религиозной потребности, а не из политических соображений. Монашество никогда не было организовано в какие-либо конгрегации, преследующие определенную цель. Тем не менее влияние монахов, и не облеченных какой-либо должностью, было очень заметным. Попытка Петра Великого сделать русскую культуру более светской имела лишь временный успех. Если мы пронаблюдаем историю русской мысли в XIX столетии, то кинем ли мы свой взгляд на Гоголя или на славянофилов, на Достоевского или на весь вообще философский мир последующих лет, вплоть до последнего времени, мы всегда найдем связь со святыми древней Церкви, мысли которых эти философы старались снова сформулировать и углубить. С этой точки зрения старчество приобретает исключительное значение. Духовно-аскетическая атмосфера русских монастырей привлекает снова внимание и признание, а также имеет огромное влияние на народную душу. Старчество стоит в тесной связи с историей монастырской жизни в России. Оно было явлением, вытекающим из исторического развития аскетики и мистики Восточной Церкви. Первоначально оно пришло с горы Афон. Его собственное развитие в России произошло около конца XV столетия через аскетические и мистические творения преподобного Нила Сорского и его учеников, так называемых заволжских старцев. Затем старчество стало мало известно. О его значении в XVII и XVIII столетиях мы не имеем известий. Но в последней четверти XVIII столетия возникла личность старца Паисия Величковского. Ему принадлежит заслуга возрождения старчества в жизни монахов и мирян. В XIX столетии старчество достигло наивысшего расцвета сперва в маленьких монастырях центральной России, затем в исключительной жизни преподобного Серафима Саровского и старцев Оптиной пустыни.
Старец есть один из старших монахов, прошедший тяжелый путь самоотречения и взявший под свое духовное руководство молодых монахов и мирян. Свою задачу он видит прежде всего в руководстве и заботе о душе, воспитании воли тех, кто не имеет большого духовного опыта, чтобы провести их через все искушения и горести этой жизни. По собственной жизни и опыту он знает о разнообразии темных путей, на которых поджидает нас искуситель. Незнакомым, пришедшим извне, он дает советы, чтобы уберечь их от ошибок.
Старец есть сердце всех верующих сердец, получающих от него совет. Старец есть воля к религиозному и общественному совершенству этих верующих сердец; люди, которые предали себя его руководству, совершенно отказываются от собственной воли.
В монастыре старец обычно не занимает никакой должности; он духовный вождь и советник. Вокруг него группируются в монастыре все являющиеся его учениками, и он смиренно и ответственно берет на себя эту тяжелую обязанность.
Ученик сам избирает того старца, которого хочет. И часто случается так, что человек, желавший поговорить со старцем только по одному вопросу, остается под его руководством на всю жизнь и даже принимает монашество.
Чистосердечие и послушание, смирение и готовность к исполнению со стороны духовного сына, сердечность и справедливая строгость со стороны руководящего старца образуют содержание двусторонних отношений, озаренных Божественной любовью, в которой живут оба. Так достигает ищущая душа сладости внутренней молитвы, всепобеждающей силы любви и полной благодатности жизни в Боге с воскресшим Христом. В этом заключается очень коротко сущность старчества. В образе старца Зосимы в романе Достоевского "Братья Карамазовы" мы находим первую попытку в художественной форме изобразить образ старца.
"Важнее всех книг и всякого мышления, — писал в 40-х годах прошлого столетия русский мыслитель Иван Киреевский, находившийся сам под руководством старца Макария из Оптиной пустыни, — найти святого православного старца, способного быть руководителем, с которым ты делишься каждым помышлением и от которого ты хочешь услышать не мнение, но определение. Такие старцы, слава Богу, еще существуют на Руси!"
